Алексей Лукьянов

Алексей Лукьянов прекрасный человек, умелый кузнец и опытный писатель — совершенно не мой. То есть мне такой тип прозы не нравится настолько, что даже не попадается. В свое время я, правда, прочитал "Спасителя Петрограда" и оказался по-хорошему впечатлен, но там наползло множество сопутствующих факторов: служебная необходимость плюс одновременное изучение очень пафосных образцов поп- и боллитры, на фоне которых история полуполяка-полулошади, по поручению Жандармского корпуса притворяющегося государем-императором, сносила крышу обаянием и свежестью. А в дальнейшем мне, подлецу, было интересней изучать малые Лешины формы — впрочем, и там я бурно возмущался некоторыми особенностями стиля типа "- Наверняка перестрахуется, — хрустнул сухариком Вася". Но человек растет и дорастает — и я вот решил, что дорос до "Глубокого бурения", о котором одобрительно отзывались решительно все порядочные люди.

Начал сборник московского "Снежного кома" (очень симпатичный, конечно, хотя верстаку с корректором неплохо было бы надломить пару рук, не исправивших несколько слипшихся в одно мегаслово строк), как положено, с начала, задумался, решил перескочить поближе к заглавной повести и для разгона промахнул рассказ "Мы кузнецы, и друг наш — молот".

И понял, что на этом стоит закончить. Рассказ показался мне аляповато сделанным, бессмысленным — и вообще я сто раз читал такое в период советского дотлевания. Оно называлось "фельетон", несмешно вышучивало предполагаемую злобу дня и публиковалось в заднице толстых газет и тонких журналов. Вот если закрыть глаза на кули и пиздохен цванциг, которыми старательно утыкана речь персонажей, "Мы кузнецы" — ровно такой фельетон из жизни непередовиков, решил я и тихо отложил книжку.

Но потом вспомнил, что по сарайчику об избе не судят, прищурился и взялся за "Глубокое бурение".

Оказалось здорово.

То есть запев опять как у фельетона, написанного, правда, уже в период злобного перекатывания по постсоветскому пространству — но уже есть смысл, уровень и вообще читать не стыдно, интересно и смешно.

Лукьянов утверждает, что у него нет чувства юмора, при этом все его творчество позиционируется (не им) как юмористическая то ли сатирическая фантастика, и спорить с этим трудно, хотя очень хочется. Но "Глубокое бурение" действительно дико смешной (если не сказать ржачный) гон на вечные темы.

Сюжет: сразу после того, как катаклизм смахнул Кремль и сплющил Землю, у работников затерянного во глубине уральских солей ремонтного цеха на руках предельно правильным образом (мало какой автор так не щадит себя — объяснять не буду, это читать надо) образовался чемодан, набитый тысячедолларовыми банкнотами — а куда их девать, если Америка недосягаема и неконвертируема? Работяги, подумав, начинают рыть лаз на ту сторону земной тверди — со всеми вытекающими вывертами, мексиканцами, говорящими членами и цитатой про ликующего до рассвета француза из, натурально, стихотворения "На смерть поэта".

Лукьянову очевидно не хватает редактора, который усмирил бы его тягу к необязательным попсовым цитатам или стилизациям под развеселившегося Бажова — и заодно чуть почистил текст. Например, в смысловом отношении. Коли астероид отвесно входит в атмосферу над Мособластью, он в область и воткнется, а никак не в Кремль — если я правильно понимаю, что такое отвесный и какова угловая скорость вращения планеты. Правительство не сидит в Кремле. Почему-то у Камчатки "нет связи с сушей" — а она сама влага, что ли?

Формальных заусенцев вообще как на гусенице. Куча повторов (подряд идут "тоже шуму понаделала, а МКС тоже на связь не выходила", "куда-то пропала — куда-то делось"), "еще раз повторил" в значении "просто повторил", дальше рука отмечать устала.

Но если притерпеться — удовольствие гарантировано. В любом случае других таких здоровых во всех отношениях авторов, сочетающих ум и иронию с простотой, нет в принципе.

Вячеслав Рыбаков

Лет 40 назад ленинградский четвероклассник Слава Рыбаков дочитал повесть Стругацких «Далекая Радуга». Повесть рассказывала о вышедшем из-под контроля научном эксперименте и завершалась, вопреки традиции, гибелью почти всего населения земной колонии. Ну, то есть не самой гибелью, а всеобщей гордой готовностью к неотвратимой. Слава написал авторам знаменитое письмо с отчаянной просьбой: «Припишите там что-нибудь вроде: Вдруг в небе послышался грохот. У горизонта показалась черная точка. Она быстро неслась по небосводу и принимала все более ясные очертания. Это была «Стрела». Вам лучше знать. Пишите, пожалуйста, больше».

Авторы не приписали. "Стрела" не прилетела. Слава вырос, стал лучшим учеником Бориса Стругацкого, видным востоковедом и прекрасным писателем, точно и сильно разрабатывающим жилу этической фантастики. А потом вдруг обнаружил, что Волна не остановилась, всё кругом — Радуга, и вся надежда только на "Стрелу". И принялся раз за разом приписывать к нашей Радуге "Стрелу", придавая ей все более ясные очертания — то принципов Кун Цзы, русского духа и советского интернационализма, то челнока "Буран", то устремленных в будущее разговоров про прошлое. Теперь вот замахнулся на нуль нашу транспортировку.

"Се, творю" — вторая часть трилогии "Наши звезды". И сюжет, и идеи делают вид (поначалу), что линейно продолжают первую книгу, "Звезда Полынь". Там, значит, безымянный олигарх давал деньги на сколь-нибудь близкую к тексту реализацию строчек из старой советской фантастики, а болеющий за страну академик собирал с человеческого бору последние сосенки, способные приподняться над свинцовыми мерзостями — к звездам. А сосенки ссорились, мирились, много, развернуто и немножко пародийно говорили-рзмышляли и выпадали из русофашизма в приятный такой патриотизм, а из либерализма — в шпионский пиндософашизм. В общем, было интересно, но не слишком понятно, а к чему все, собственно.

Вторая часть тенденцию развила, но не усугубила — а заодно сделала пару-тройку кульбитов, которые к бабушке стряхнули все родимые пятна первой части и позволили развивать какие угодно линии в какую угодно сторону. Рыбаков этими возможностями умело воспользовался.

Выяснилось, что, к счастью, в звезды и железки все не вперлось, что главное — на Зземле, что не все шпионы одинаково вредны, и что татарово место не бывает в пустоте. То есть натурально: в "Се, творю" скинхед плюс еврейка равняется любовь, защитой от отвратительной, как соответствующие пальцы, власти служат интеллект, любовь к Родине, гласность и функельшпиль, а главный гений не то что изобрел новый шаттл, а без малого просчитал божий промысел — ну или его транспортную составляющую.

И поначалу читать это было немножко стыдно, как слушать любимого родственника, который, то ли подвыпив, то ли расчувствовавшись, объясняет, почему надо любить мамку свою, которая у тебя, понимаешь, одна — и она тебя рОдила, ты понял, нет? Тем более, что как раз публицистичность, монологичность и карикатурность, вызывавшие досаду в первой части, никуда не делись. Заставляя грустно вспоминать, как длинно и печально завершался другой многообещающий цикл, книги которого назывались библейскими строчками.

А потом в тексте возник сам автор, тщетно пытающийся урезонить буянов и прокламаторов — и стало забавно.

А потом случился первый сюжетный кульбит — и текст заиграл совершенно иначе.

А потом фирменный рыбаковский накал проткнул мое черствое сердце — и я вовлекся.

А потом — специально для меня, видимо, — безымянный олигарх и главный благодетель оказался правильным татарином (заменив, очевидно, выбывшего в первой части неубедительного татарина-выкреста, павшего от бритоголовых рук — ну и заодно компенсируя, наверное, удивительную особенность татарского государства Ордусь, в котором есть русские, монголы, евреи, украинцы, узбеки и все советские народы против общего врага — нет только татар, ни единого), — и я важно кивнул.

А потом случился второй кульбит, совсем беспощадный и неожиданный — и я понял, как здорово ошибался, считая фабулу сколь-нибудь предсказуемой.

А потом книга кончилась на полузамахе и полуобещании, красивом и безнадежном, как мечта о "Стреле".

И я поверил, что "Стрела" придет.

Рыбакову лучше знать.

Сергей Жарковский

В отечественной фантастике есть группа сильных авторов, которым категорически не прет с публикациями. Радикальные товарищи утверждают, что печальная издательская судьба отличает вообще любого стоящего писателя. Это, конечно, не так, хотя примеры (Покровский, Щепетнев, Лях) впечатляют.

Я очень долго не хотел знакомиться с сильнейшим примером, в качестве которого радикальные товарищи приводят Сергея Жарковского, писателя из небольшого нижневолжского города, до "Хобо" опубликовавшего два романа под псевдонимом. Не хотел, потому что не люблю читать с экрана — а нормальными путями бумажную версию найти невозможно, она вышла крохотным тиражом в Волгограде пять лет назад и быстро исчезла. Потому что я не фанат волгоградской фантастики (даже последний Лукин, за редкими исключениями, не радует, а от того же Синякина сплошное недоумение). Потому что не нравилось название (ну хобо ты, и чо, всем сдохнуть теперь?). Потому что не очень верю в способность фэндома награждать стоящие вещи. Потому что просто пугали сетевая активность автора, его болезненная вспыльчивость и готовность обложить вчерашних приятелей чем под ногу подвернется. Ну и потому, что я, как всякий нормальный человек, не люблю падать в незаконченный текст — а автор сразу и честно предупреждает, что "Времена смерти" — лишь кусок, первый из трех, единого романа.

В общем, не хотел — а пришлось. Сложилось так, что больше на русском ничего беллетристического с собой не было, а сенсоры ныли. Начал, влип, побежал выписывать бумажный экземпляр — но тут обзавелся читалкой и все сразу упростилось.

Сегодня дочитал.

В общем, так.

"Я, Хобо" — это производственный триллер из грандиозного и жестокого космического будущего. Задворки Вселенной, железные кишки кораблей и станций, обрат вместо воздуха и пять литров воды на питье с подмывом: веселые, злые и деловитые космачи тянут межзвездную трассу во имя Земли и императора. Зачем эта трасса нужна, никто не знает: космос и чужие планеты для человека смертельны, высадка на чужой грунт не просто убивает, а превращает в зомбаков. Впрочем, ни космачей, ни колонистов, которых генетически затачивают под новую планету, такие вопросы не парят. Они, в общем-то дети, вдвойне, их такими вылупили. Все отважные пилоты, бройлеры и прочие храбрые покорители пространств — клоны, которые появляются на свет 15-летними, а к 18 годам считаются ветеранами, дослужившимися до отправки на далекую прекрасную Землю, давно ставшую таким же фигурантом инвективных конструкций, как мать-колба.

Главный герой книги тоже, конечно, клон, а вся книга — многоуровневое изощренное объяснение того, как он из спокойного трудяги-пилота стал убийцей, пиратом и личным врагом императора и всей далекой прекрасной Земли.

Теперь, значит, штука такая. "Я, Хобо" по идее, по ее реализации, по уровню и вообще по большинству известных мне признаков — одна из лучших фантастических книг как минимум последнего десятилетия. И я сильно подозреваю, что это явление не только отечественной литературы.

Мне неохота аргументировать — боюсь впечатление и послевкусие разбазарить. Отмечу только, что язык и психологический рисунок великолепны, обвинения в переусложненности текста, чрезмерности повествовательных линий и невнятности жаргона обоснованы, но несправедливы, и что впервые за долгое время я совершенно не устал от огромного (под 30 авторских листов) текста. И совершенно не боюсь такого же продолжения, которое давно закончено, рихтуется по седьмому разу и — есть такая маза, — вместе с первой частью может появиться в магазинах уже весной.

Держу кулаки, чтобы появилось.

Чтобы нормально зашло в правильную аудиторию.

Чтобы я дождался и окончания.

Я ж думал, что шучу про Бекмамбетова. А теперь вот начал читать великий журнал "Бюллетень кинопрокатчика", который днем успел вдохновить меня лишь рекламой. И узнал, что главный российский режиссер начал съемки мэш-апа "Авраам Линкольн: охотник на вампиров" с бюджетом в $69 млн.

Выйдет кино только в 2012, но до того радовать нас продолжат прочие отечественные звезды.

Космос Дюжев (в компании толпы кавээнщиков) сыграет заглавного героя в фильме "Беременный", саморасстрига Охлобыстин — одного из заглавных героев в фильме митька Тихомирова "Чапаев, Чапаев", а продюсер Атанесян начал производство первых в российской киноистории официальных римейков голливудских кин. Пока, к счастью, под раздачу пошли кого не жалко: стервозная комедия "Деловая женщина" с Гриффит и дерганый боевик "Гнев" с Вашингтоном. В порядке добивания, видимо, вторая картина уже получила замечательное рабочее название "Изгой".

Видимо, следует сказать: туда им и дорога. Но почему-то всех немножко жалко.

Зрителей особенно.

Олег Дивов

Недалекое будущее. Мир сыто прозябает в условиях торжества копирайта и запрещения открытых кодов и прочей репликации. Россия сыто терпит партию и правительство, ведущие народ к сияющим вершинам госкапитализма. Маленький городок, обслуживающий институт нанотехнологий, сыто хихикает над завиральным термином «нано» — и все равно стремится припасть к микроинституту хоть чучелком. Не составляют исключения четыре старшеклассника: внук давно почившего создателя института, сын африканского королька, дочь олигарха и дочь бывшего работяги из института, схлопотавшего на производстве тяжкую травму и ПГМ в виде побочного последствия. Школьники, все красавцы, герои и почти поэты, очень хотят работать в институте, очень хотят свободы и очень хотят счастья. А действующий глава института очень хочет стать президентом, для чего намерен школьников принять, обаять и частично распотрошить. Так банально начинается новая эпоха человечества.

Роман Олега Дивова критики встретили восторгами, читатели – по-разному. Восторги были понятными, хоть и преувеличенными, как и читательские разногласия. «Симбионты» — отличная повесть страниц так на 80, по причинам технического, конвертационного и финансового характера раздутая в пять раз. 80 страниц – это интересная, ладная и вполне классическая история активных комсомольцев, которые обращают нормальный юношеский максимализм, пубертат и недовольство мировой похабенью сперва в кривляния и беготню по потолкам, потом в поимку врагов народа и залитую солнцем долину, из которой никто не уйдет обиженным. Привет от кучи послевоенных шпионских историй и оттепельной фантастики, сдобренных подсадками от компании Walt Disney и кто там еще снимает симпатичную подростковую фантастику про мудрых микробиков под нашей кожей (Дивов и не скрывает, что сперва писал синопсис не сложившегося в итоге фильма).

Все остальное – это банальная и этически спорная концовка, ружья по стенам, быстро-быстро накиданные объяснения (в основном нескучные), рассуждения (в основном остроумные), прибаутки (в основном уместные), ремаркирования диалогов (иногда утомительные, когда профессиональный автор вдруг вполне по-любительски принимается бояться слова «сказал», заменяя его на «бросил-буркнул-рявкнул-гавкнул-снова бросил») — ну и одна мощная находка автора, который вдруг решил, что не только шутка, но и любой тезис от повтора только выигрывает. Если кто-то из героев говорит, что в политику надо идти в 15 лет, а в 16 уже поздно – то другой герой через десяток страниц это непременно повторит. И объяснение «Не репликация, а разделение труда!» почти дословно воспроизводится страниц через двадцать. То есть понятно, что это фича такая — но и природа этой фичи тоже понятна, и это не самая необходимая природа.

Острый глаз и гладкий слог Дивова маскирует родовые травмы, скоропись и явную недоредактированность текста.

«Симбионты» — хорошая книжка.

А могла быть отличной.