Багрянец
Альфонс / Алан
— Идемте, о несокрушимый Джим!
Незнакомец положил мою ладонь себе на локоть и увлек меня вниз по улице, дефилируя сквозь каскады газового освещения. Всякий атрибут этого человека умолял проявить к нему внимание — кричащий наряд; бархатный цилиндр и такие же перчатки; подводка вокруг глаз и тушь на ресницах; живость голоса. Вещая как промоченный портвейном актер преклонных годов, незнакомец напаивал ночную прохладу теплом и благодушием.
— Ну и милая же мы пара, не так ли? — провозгласил он, зажимая мою кисть. — Прелестная пара парней в прозаических пеших пределах!
Он подался ко мне, и я учуял лаванду, которой благоухал его шарф.
— О, все в наших руках, — прошептал он на низких тонах. — Вы иных склонностей, верно? Какая жалость.
Он густо рассмеялся.
— Неужто я вас смутил?
— Нет, — ответил я, сказав чистую правду. Запросы капитана Джима Уэддербёрна просты: выпивка покрепче, кормежка от души да приключения, плюс — в качестве гарнира — чуток прелюбодейства. Озадачивает капитана единственный вопрос: что ждет его впереди, поздний ужин или ранний завтрак, — а спутники пусть будут какими угодно, лишь бы развлекали.
Однако Джеймс Уэддербёрн куда осмотрительнее...
— Как вас величать? — поинтересовался я.
Мужчина-педро захлебнулся воздухом.
— Джим, ведь вам известны правила! Никаких имен, — Он вздохнул. — Только это ведь нечестно, не так ли? Ваше имя не составляет для меня секрета. Что же, зовите меня Альфонсом!
— Альфонс, — повторил я. — На настоящее не похоже.
— Зато оно прелестное, вам не кажется?
Он расплылся в улыбке, захлопал ресницами, захихикал. Я вынужденно улыбнулся в ответ.
— И куда, Альфонс, вы меня ведете?
— В некоторое скромное частное заведение. Восхитительный домишко, где достопримечательно поят и до отвала кормят, да и компания там до чрезвычайности декадентская.
— Далеко отсюда?
— Вовсе нет, мальчик мой. Мы уже на месте.
Мы остановились перед узенькой дверью, зажатой меж двух лавок. Слева галантерейщики, справа скобянщики. Ленточки и пуговички, чайники и ведра за стеклом витрин казались вконец безусловными и неизменными, но я еще помнил время, когда эти секции вмещали магазин сотовых и кофейню соответственно. Третьей двери тут не бывало отродясь, однако за последний год она протолкнулась к фасаду, выставив наружу аляповатую непроницаемую физиономию с круглой медной ручкой.
Альфонс дважды стукнул облезлую покраску.
— Безобразно большой огурец, — захихикал он.
— Это что, пароль? — спросил я.
— Нет, — ответил он. — Я всего только смешу Чарльзика.
Дверь отворилась, явив нам лыбящегося мальчика лет тринадцати.
— Чудненько, Алан, — сказал он. — Кто это с тобой?
— Ах, Чарльзик, в кого же ты такой обломщик? Я как раз поведал Джиму-джинну, что меня зовут Альфонс!
— Именуйтесь как хотите, — бросил я.
Альфонс/Алан барски отмахнулся.
— Чарльзик, накрыт ли мой столик?
— Спокуха, Альфонс: накроют — ахнуть не успеешь. Прошу вас!
*
Мы шагали по тускло освещенному коридору минимум в два раза длиннее ширины здания. Пол был застлан древним ковром, на стенах красовалась прессованная щепа. Вдоль коридора выстроились шеренги ветхих дверей, из-за которых доносились различные звуки. Каждая комната, скрытая от нашего взора, являла собой маленький микрокосм, в котором кто-то смеялся, спорил, хныкал или играл.
— С каждым разом идти приходится все дольше, — заметил Алан. — Этот город удлиняется и растягивается во всех направлениях.
Мы пришли к узкой лесенке, с которой ниспадала видавшая виды красная дорожка, похожая на высушенный пыльный язык. Началось восхождение. Выше, еще выше, третий пролет, четвертый...
— На полпути, — сказал Алан.
В площадки вперялись двери, покосившиеся и ободранные, со струпьями краски. Я расслышал скрипку, берущую неподалеку траурную ноту, и ощутил, как вибрирует пол.
Всё выше и выше. Снаружи дом выглядел трехэтажным, но это была лишь видимость. С такой высоты наверняка можно разглядеть реку. Мы миновали испущенный одной из комнат вздох.
— Чеснок? — полюбопытствовал я. — Или гмара? — Я принюхался вновь. — Там что, окопались семицветики?
— Лучше не спрашивать, — ответил Алан.
Наконец мы достигли лестничного пика. Вместо коридора нас встретила раззолоченная дверь. Она открылась, едва мы приблизились, и Алан жестом пригласил меня внутрь.
Я шагнул в малогабаритный предбанник. Одну стену занимал буфет, заставленный винными и коньячными бутылками. На соседней свешивались с крючков шубы на меху, бархатные накидки, фуражки и шляпы. Передо мной стояла почтенная матрона. Парик напудрен, на лице явный избыток косметики. Платье утянуто в талии с прицелом усугубить декольтированность. Впрочем, тут было что декольтировать.
— Матушка Хрясь! — зычно воззвал Алан. — Достойная встреча Альфонса и Джима!
— И который из вас кто? — нелюбезно осведомилась Матушка Хрясь, притворяя за нами золотую дверь.
Мой спутник зашелся смехом.
— Ах, Матушка Хрясь! Дразните своего Альфонсика! Наш стол накрыт?
— А как же. Головные уборы вешайте сами.
Последнее предназначалось мне; голова моя была непокрыта — выходя из дому, я накинул мундир, не более. Алан в удручении застыл с цилиндром и перчатками в руке.
— Пишу вечер на ваш счет? — вопросила Матушка Хрясь.
— Само собой разумеется, — ответил Алан.
Матушка Хрясь отвела нас в обеденную залу, запруженную столиками на двоих. Там уже присутствовали полдюжины пар, все мужского пола. Мой взгляд привлек высокий черный джентльмен, восседавший в уголке, — невероятно красивый, с лицом, словно бы выточенным из эбенового дерева. Явственно королевского рода, раз уж лацканы и манжеты оторочены леопардовой шкурой. Напротив сидел мальчик-семицветик. Не юноша, а само очарование: ясный взор, сухопарая, статная фигура. Только вот глаза его лукавили, а лицо искажала гримаса многозначительности. Так выглядят работники цветочного рынка, пропитавшиеся густой пыльцой и хмельным амбре. Все семицветики в равной степени умилительны и омерзительны. Данный экземпляр поглощал устриц — отбирал длинными изящными пальцами раковины, тянулся к ним губами, высасывал досуха; его спутник молча любовался процессом. Алан подался ко мне и заслонил лицом пол-окоема, будто собрался меня целовать.
— Будьте ко мне предупредительны, — прошептал он, сладко на меня дыша. — Надлежит предупредить нападки на мою репутацию.
Я понимал, о чем он. Позволив ему взять мою руку, я разрешил отвести себя к столику. Алан выдвинул для меня стул, я уселся, и он занял место напротив меня.
Подле моего уха объявился напудренный бюст Матушки Хрясь.
— Джентльмены? — сказала она.
— Ваш заказ, Джим.
Меню, как я заметил, не предлагалось, однако сценарий был понятен. Я знал, чего от меня ждали.
— Вижу, у вас тут недурные устрицы, — сказал я. — По дюжине каждому, я полагаю.
— С шампанским! — добавил Алан, обрадованный моим ответом. Я въехал в тему.
— И еще бифштекс, — заявил я. — С кровью! И авокадо, артишоки и аспарагус! Малину и землянику, имбирь и мускат, а напоследок — шоколадный пудинг!
Я бросил взгляд на чернокожего в другом конце залы, но тот дарил нам ноль внимания. Зато обернулся семицветик с устрицей в руке. Он ухмылялся. Как и некоторые другие обедавшие. Алан наклонился ко мне.
— Все афродизиаки, — сказал он. — Ах вы проказник!
— Вы хотели, чтоб я вам подыграл, — ответил я. — Я подыграл. Теперь, думаю, самое время поведать, что вам от меня понадобилось.
Перевод: Николай Караев
to be continued
цитировать
свернуть ветку
