Европейская интеллектуальная культура никогда не испытывала недостатка в сатире и издевательских описаниях самой себя. «99 франков» — образец такого стеба над собой. Это сатирический роман, немного в духе Вольтера. Философские ламентации монтируются в книжке с остроумными бытовыми зарисовками и смелыми саморазоблачениями героя-нового «сына века» (отсылка к книге Мюссе).

Книга написана в жанре метапрозы: главный сюжет «99 франков» — это написание самого романа и разработка его рекламной кампании. Стиль автора – микс из философских заметок в духе «новых левых», журнальной хроники, пародии на модный роман из жизни новых «денди» и нарочитого трэша. Роман остроумно перебивается пародийными «рекламными паузами».

Откровенное описание секса, тошноты и головных болей, употребления наркотиков и преступлений – традиция идет еще от эстетики 18 века и Эдмунда Бёрка, концептуализировавшего дисгармоничное, неправильное и ужасное как «возвышенное» и допустившего его употребление в искусстве.

Новый дендизм Бегбедера идеологически основан на идеях «новых левых». Тоталитаризм — это система, где люди с радостью приемлют рабство. Где человек сам включает телевизор, чтобы получить порцию рекламы, и даже невольный протест против рекламы уже заранее просчитан ее создателями.

Потребность в даре и заботе со стороны Большого Брата, любовь к властвующим над тобой — предмет ненависти главного героя. Он, как Эдип, хочет убить Большого Брата и занять его место, испытывая к нему восхищение и ненависть одновременно. Герой не жалеет сарказма, описывая вечные ценности фашизма – любовь к семье, к государству, к порядку, потребность людей в репрессии. Не жалеет слов, сравнивая Геббельса и современного копирайтера, находя следы любви к власти в самых обыденных приметах жизни. Рассказчик остроумно комментирует: идеал современной верильности сильно напоминает нацистский образ «истинного арийца».

Фантазм главного героя об острове самоубийц, где нашли свой рай на Земле все медиа-персонажи, добровольно ушедшие из жизни – отличный образец исследования работы современного мифологического сознания. Миф современного общества о бессмертии: Элвис Пресли, леди Ди и Курт Кобейн на самом деле живы, и вкушают вечное блаженство на острове в Карибском море, где ни в чем нет недостатка.

Полная реализация мечты общества потребления о ничем не контролируемом, беспредельном потреблении: там всегда есть секс, наркотики и остальные удовольствия, и каждый день показывают новое кино и на дискотеках самая актуальная музыка. Отказ от ценностей модерна с его диктатом порядка, производства, чувства долга и отсроченными удовольствиями. Downshifting — бегство в земной Эдем.

Книга и известный фильм, снятый по ней в 2007: это два варианта одного сюжета. Авторы сценария постарались не идти убогим путем пересказа романа еще раз. Если книга – это метапроза, то фильм — это метафильм. У него две концовки — словно мы сидим на просмотре с целью маркетингового исследования – и должны выбрать какая концовка лучше. Отлично снято наркотическое опьянение героев с помощью компьютерной анимации в стиле — не менее значимая сцена, чем знаменитая тема «Pink Elephants on Parade».

Фантазм героя — его попытка самооправдания, — носит в фильме не личностный, а социальный характер. Если в варианте книги герою мнится, что его покончившая с собой любовница живет на Острове блаженных, то в фильме – вторая концовка фильма повествует о смелом стебе – показе по телевизору жесткого анти-ролика ненавистного йогурта.

Роман Мишеля Уэльбека — описание трудов и дней современного интеллектуала, живущего в мире, где труд давно потерял священный характер. Осталась в прошлом религиозная и капиталистическая мораль.

Фантастический элемент в романе Уэльбека незначителен, и призван сыграть роль «рамки» повествования, несколько отдалить дистанцию между классической романной формой и аналитическим потенциалом романа. Фантастика в романе напоминает условную фантастику философского романа эпохи Просвещения или Модернизма. Это обрамляющий сюжет, заключающий основной текст произведения в своего рода «рамку». Малоубедительность фантастического допущения романа, как мне кажется, свидетельствует вовсе не о недочетах рассказчика, а, видимо, является намеренным литературным приёмом. Более того, зеркало, подносимое к лицу Человека неведомыми существами иной эры, становится от этого лишь более жестоким. Роман не преминули назвать «литературной помойкой», «порнографическим убожеством» и тому подобное.

Роман стал провокацией, которая выглядит как нарочитая провокация. Разве можно в конце 20 века в очередной раз предлагать читателю еще один критический взгляд на европейскую цивилизацию. Публика устала от критики. Публика желает скорее апологии Человека и оправдания феноменом социального бытия. «Сколько можно еще бунтарства? Это же только поза. Поди, эти интеллектуалы-критиканы получают за свою писанину куда больше, чем мы, простые труженики» — так кричит в своей ресентиментной злобе человек толпы.

Ницше говорил о том, что идея освобождения, при всей её привлекательности, может породить вовсе не избавление от отчуждения, а человека массы, желающего судить творца, судить пророка, судить мастера с позиций утилитарных, сиюминутных ценностей, с позиций банального историзма. Нигилизм толпы быстро оборачивается властью «среднего человека», мнящего себя большой личностью. Современные толпы состоят сплошь из «индивидуальностей», готовых каждому доказывать с пеной у рта свою неповторимость. И всякая ирония – а роман Уэльбека, без сомнения, есть выражение фигуры Иронии, — человеку массы нетерпима.

Большинство современных читателей, видимо, остались в полной убежденности, чем перед ними – очередная эскапада интеллектуала, очередная порция «чернухи». А массе нужна патока и социальный оптимизм. Кто-то, может быть, подумал, что роман – это сатира на «левых» в западном смысле этого слова — то есть, сторонников освобождения человека от репрессивных практик со стороны культуры больших нарративов, от диктата церкви, государства и капитала.

Роман, благодаря окружающему его условному фантастическому сюжету, который всецело спрятан в пролог и эпилог, и который можно просто не заметить при чтении, делается произведением неведомых существ будущего, сменивших человека. Существ, которые живут по законам либидозной морали тотального раскрепощения, но, которые видимо, только и заняты тем, что поют издевательски придуманные Уэльбеком патетичные гимны о том, как «свет наполняет наши тела, озаряет наши тела». Уэльбек явно дает нам понять, что освободившись от одной репрессивной практики, будущие жители «нового дивного мира» не смогли избавиться от искушения немедленно создать сотни новых взамен, и утопия опять не состоялась.

Однако, суть романа вовсе не в этом фантастическом допущении, а суть в пристальном взгляде Уэльбека, обращенном на историческую реальность. С позиций историзма писатель-философ рассматривает быт 1960-1990-х годов, смену вех в интеллектуальной среде. Изменения поведенческих практик, стереотипов. Но больше всего Уэльбека интересуеь движение мысли людей, течение их сознания, так или иначе корреспондирующего движению истории. Гегелевская концепция времени как исчисления течения становящегося самосознания человека-раба, находящегося в условиях необходимости выживать в отчужденном мире, не ему принадлежащем, находит тут самое яркое выражение.

Уэльбек дает слово своим раздраженным персонажам, по-интеллигентски наивно и брюзгливо критикующих, как всегда, вовсе не удовлетворяющую действительность. Достаточно вспомнить смешной эпизод, когда герой романа понимает, что если раньше никто не придавал важного значения размеру члена, то сейчас волей-неволей любой мужчина не может не встретить разочарования в глазах партнёра, достав недостаточно большое орудие основного производства Нового Века.

Современный мир, где труд, долг, тайна жизни и смерти, упование на вечность за гробом и Бога, строгого, но справедливого Отца, и прочие изобретения, необходимые для поддержания капиталистической социальной действительности, давно уже умерли, «принцип производства» утратил своё главенство. Пришёл принцип освобожденного Эроса и свободного творчества.

Принуждение и обязательность удовольствия от секса порой не менее страшны и жестоки, чем принуждение к труду и ценности получения «удовольствия от хорошо сделанной работы». Общество интеллектуалов-скептиков порой еще боле жестоко, чем общество безликих служащих и мелких буржуа, однообразно живущих свои однообразные и такие «личностные», «уютные» жизни.

Роман посвящен месту интеллектуала в современном обществе. Образованный слой на Западе становится всё шире. Западная интеллектуальная культура всегда искала заёмный взгляд на саму себя. Взгляд Бога, взгляд не-человека, без гнева и пристрастия могущего пронаблюдать жизнь человека, отбросив все иллюзии и самообман. Еще в 17 веке теория раннего модерна решала вопрос о возможности такой совершенно прямой перспективы, в которой социальная и природная реальности покажутся такими, какими они есть на самом деле.

Позже интеллектуальная культура Запада испытала жестокий кризис, так называемый пост-модерн, когда опыт Ницше и иных «мучеников науки» показал, что перспективизм возможет только как плюрализм, где нет ни одного Абсолютного наблюдателя – Он давно умер.

Роман Уэльбека – это описание ситуации мира, где умер Бог, а не-человекеческий взгляд на человека возможен только в фантастике. Роман сатирический и едкий, всякий интеллектуал прочтет его с удовольствие и не сможет не увидеть здесь нечто родственное.

Описание производства удовольствия, бесконечной смены партнёром, тщетный поиск «семейных ценностей», «вечных ценностей», желание «быть как все», и всякий раз разочарование при погружении в эту бывшую столь желанной «жизнь как все» — вот наиболее привлекательные тематические пункты романа.

В качестве иллюстрации – кадр из экранизации 2006 года романа «Элементарные частицы» немецкого режиссёра Оскара Роэлера.

Роман Хольмквист – это удачный пример современной антиутопии. Берется та или иная социальная тенденция, хорошо заметная автору в наблюдаемой им современности, и доводится до логического конца.

Сейчас много стали говорить об опасности низкой рождаемости. Проклинают геев и чайлд-фри женщин, которые не хотят продолжать свой род. Бесконечная вереница консервативных политиков, не в силах уже говорить от лица господа Бога, тем не менее, ищут новые пути диктовать человеку нормативы его сексуальной частной жизни.

Как же так – всем надо иметь деточек, иначе ты не приносишь пользы обществу. Это же так здорово – воспроизводить себе подобное. Еще Аристотель говорил, что это естественно – для всякого живого существа оставить после себя свое подобие. Да это и необходимо – кто же в противном случае будет работать и производить национальный доход, чтобы спонсировать жизнь бьющего все рекорды долголетия стареющего населения Европы.

Однополым партерам, которым общество щедро даровало право наконец-то считаться не отбросами общества, а такими же гражданами, также навязывают идеал «нормальной семьи», воспитывающей все тех же детей.

Идея традиционной семьи никак не хочет сдавать свои позиции как социальная норма. Это самый эффективный канал социальной репрессии. И государство никак не выпустит ее из своих рук. Граждан убеждают заводить детей, пугают вымиранием и всякими социальными бедствиями.

Современное общество рекламирует детей как что-то необходимое, то, что у всех должно быть. Иначе ты и не человек – если у тебя нет детей. Ты какой-то то не такой.

А может, и впрямь, — начинает рассуждать Хольмквист, — постененно эта истерия вокруг детей и проблем рождаемости приведет к рождению нового социального стереотипа?

И людей, не обзаведшихся потомством, будут считать неполноценными гражданами, которых можно использовать в качестве биоматериала для опытов и для пересадки органов? Должны же они хоть чем-то быть полезными.

Конечно, это страшная сказка. Но, дело вовсе не в детях. А дело в исследовании механизмов укоренения в общественном сознании новых нормативов и социальных предрассудков. Каким образом то, что тебе говорят по телевизору, становится наконец твоими собственными мыслями.

Как люди, сострадая человеку как личности, тем не менее, могут считать, что необходимо его использовать как подопытного кролика. И как сам человек, который маркирован обществом как «неполноценный», постепенно сам соглашается с этой мыслью.

Ведь самое страшное – это не отстраненная речь героини, описывающая банальность зла. А то, что она возвращается сама добровольно в этот Ад.

Героям романа хочется сопереживать. Убедительно и необыкновенно выразительно демонстрируются самые тривиальные, сто раз описанные чувства. Описаны таким свежим пером, словно в первый раз читаешь о внезапной тоске одинокого человека по социальности, по детям, по «нормальной семье», по такой жизни как, у всех. И при этом отлично описан опыт человека-одиночки, живущего своей, по-иному насыщенной и сложной жизнью.

Роман Холмквист будет не очень понятен в России. Это проблемы иного мира. Но, этот роман интересен не только как социальное исследование. Это – пример замечательной европейской прозы, с ее вниманием к тонким оттенкам психологических состояний, прошедшей школу психоанализа, с отстраненной, лишенной нарочитых оценок манерой изложения, и, тем не менее, насыщенной чувством социальной ответственности писателя.

Хочется отдельное спасибо сказать переводчице. Роман читается так легко, словно написан хорошей писательницей, всю жизнь пишущей по-русски.

Роман британского писателя и сценариста Бена Элтона «Слепая вера» — замечательный пример классической антиутопии. Согласно определению жанра, мир антиутопии строится по следующему рецепту: берется какая-либо тенденция, наблюдаемая в современном обществе, и делается попытка показать, что же будет, если эта тенденция начнет развиваться, и достигнет в своем развитии логического конца.

Замысел романа парадоксален. Нет ничего страшнее, чем люди, которые пожирают себя заживо, получающие удовольствие от постоянного внутреннего переживания собственных слабостей и неудач, и втайне наслаждающиеся своим унижением, неумением жить и антисоциальностью. Поэтому человеку так важно найти повод для гордости за себя, признать самого себя не греховным и ничтожным, а ценным и уникальным. Поэтому так важно не замыкаться в себе, а найти себе собеседников. Полезно делиться своими мыслями, выкладывать их в публичную сферу.

Роман Бена Элтона переворачивает эти представления с ног на голову. Он берет некоторые тенденции современного массового общества и придумывает им гротескное будущее.

Бен Элтон очень наблюдателен. Он много знает о современных общественных мифах. О том, что как это здорово – не быть одиноким. Как это отлично – когда тебя принимают таким, каким ты есть. Когда все внимательны к тебе, ждут от тебя все новых дневников, записей в чате и свежих видео. О том, как здорово, когда все друзья и подружки он-лайн. И все пишут друг другу. И делятся фотками. И видео.

Он знает о вере в приторно-сладкого Боженьку, который всех нас любит. Он знает о том, что нет ничего страшнее грязных гомиков и педофилов. Он знает, что во всем виноваты понаехавшие тут. Он прекрасно осведомлен о том, что все эти ученые – на самом то деле просто не фига ни в чем не смыслят.

Он знает, что все горести и болезни – это наказания за грехи, которые насылает добрый, но справедливый Боженька. И знает о том, что главное – быть оптимистом, верить в себя, верить в успех. Бен Элтон знает том, что все мы – уникальные, неповторимые личности. И о том, что надо гордиться самим собой и своими достижениями.

И о том, что все в наших руках, и что мы можем всё, если захотим. И судьбы мира в наших руках. И мечты сбываются. И о том, что все, что нас не убивает, делает нас сильнее. И о необходимости духовного развития. И о том, что если люди возьмутся за руки и хором скажут «нет» насилию на улицах и педофилии, и открыто выскажут свое мнение, то это здорово. Как прекрасно быть участником одного огромного телешоу.

Блестяще показана не только сценарии производства власти, рассредоточенной по микроуровням общественного механизма, манипуляция массовым сознанием. Тема романа – не только использование мифов массового сознания. Роман «Слепая вера» дает понять, почему люди добровольно поддерживают тоталитаризм. Каким образом тоталитарная идеология выражает интересы людей, позволяет им становится «личностями», дает им право осознавать свою необходимость и полезность, дает место в мире.

Как калеки не могут без костыля, так и люди не могут без «слепой веры». И даже главный герой оказывается, всю жизнь только и делал, что от одной слепой веры бежал к другой слепой веры. Для удобства уже слепленной из подручных средств палачами и надсмотрщиками этого счастливого мира.

Роман отлично перевел на русский язык Владимир Бабков.

В качесте иллюстрации — картина немецкого художника Георга Шольца «Семья индустриальных крестьян» 1920 года. Репродукция с этой картины воспроизведена на обложке того номера журнала «Иностранная литература», в котром «Слепая вера» впервые была опубликована. Картина весьма подходит в качестве иллюстрации к роману — вот такие эти массовые нормальные люди и есть.