Аноприенко А.Я.

Атлантида и индоевропейская цивилизация. Новые факты, аргументы и модели

Издание второе, дополненное.

Донецк: Технопарк ДонГТУ "Унитех" , 2020.

556 с. Пер. 60х84/32 500 экз. 966-8248-48-1

В новом издании монографии, впервые увидевшей свет в 2007 году, на основе системного рассмотрения феномена Атлантиды, как классической ситуации затяжного когнитивного конфликта, впервые предлагается целый ряд новых подходов к ее рациональному и научно обоснованному решению. В основе предлагаемых решений лежит принципиально новый подход к датированию Атлантиды, предполагающий интерпретацию указываемых Платоном лет как сезонов, что позволяет связать историю описанной им цивилизации с формированием и распадом индоевропейской общности. Широкое привлечение новых фактов и аргументов, а также их систематизация в рамках предложенной когнитивной модели, позволяют по-новому взглянуть на легендарную Атлантиду в контексте истории индоевропейской цивилизации. Новое издание содержит дополнительную главу, посвященную «допотопным» артефактам донецких степей и Крыма, а также некоторыми новыми данными, в основном из области археогенетики и археомоделирования, достаточно убедительно подтверждающими основные гипотезы исследования.

Предисловие 6

Введение 7

1. Проблема Атлантиды как типичная ситуация когнитивного конфликта 9

2. Когда: локализация во времени 13

2.1. Традиционные подходы 13

2.2. Интерпретация «9-ти тысяч лет» как сезонов – ключ к научному решению проблемы 15

2.3. «Звездные предпосылки» деления года на три сезона 40

2.4. Артефакты со следами трехсезонного года 50

2.5. Прочие следы трехсезонного года 57

2.6. Вторая половина IV тысячелетия до нашей эры 60

3. Где: локализация в пространстве 63

А1: Северная Атлантика 69

А2: Приполярные области 113

А3: Индонезийский шельф 116

А4: Западноевропейский шельф 121

А5: Восточное Средиземноморье 125

А6: Мраморное море 132

А7: Циркумпонтийский регион 134

4. Новый взгляд на традиционные аргументы: сравнительный анализ гипотез на основе текстов Платона 158

4.1. «Удивительное по величине и могуществу...» 159

4.2. Владение Египтом и Европой 162

4.3. Топоним «Атлантида»: происхождение и значение 165

4.4. Широкомасштабная катастрофа 189

4.5. Гнилое море 191

4.6. Кольцевые города 192

4.7. Десятичное административное деление 200

4.8. Взаимосвязь с Посейдоном 201

4.9. Изобилие полезных ископаемых 207

4.10. Изобилие драгоценных металлов 212

4.11. Изобилие строительного леса 213

4.12. Изобилие плодородной почвы 214

4.13. Наличие горячих и холодных источников 215

4.14. Развитое судостроение 215

4.15. Развитое коневодство 216

4.16. Пропорции зданий, близкие к 1:2,2 226

4.17. Равнина с наклоном, открытая к югу ~ 600x400 км 229

4.18. Множество «многолюдных селений» 231

4.19. Масштабные земляные работы 234

4.20. «10 тыс. колесниц», «1200 кораблей» 237

5. В свете новых аргументов 242

5.1. Постоянные геомагнитные аномалии 245

5.2. Гипотеза расширяющейся Земли 249

5.3. Климатический оптимум 260

5.4. Аномальный геофизический период 262

5.5. Стабильность береговой линии 265

5.6. Уникальные речные бассейны 268

5.7. Особенности древней картографии 277

5.8. Индоевропейская общность 308

5.9. «Колыбель народов» 318

5.10. Атилла и анты 332

5.11. Индоевропейская топонимика 335

5.12. Звездный след потопа 338

5.13. Таврия и Атлантида 348

5.14. Мифы об Ахилле и Кришне 349

5.15. Антропоморфные модели мира 351

5.16. «Всемирный потоп» в летописной традиции 371

5.17. Дварака и Трипура индийской мифологии 372

5.18. Библейский потоп 374

5.19. Миф о Прометее 375

5.20. Византия-Русь-Союз... 382

6. Реальная Атлантида: реконструкция событий 399

6.1. К истине через моделирование: когнитивная модель «Атлантида» 399

6.2. Как это было в действительности: реконструкция событий, предшествующих формированию индоевропейской общности 407

6.3. Каноны гармонии в палеолите 428

6.4. Эволюция астроморфных мегамоделей 437

6.5. «Золотой век энеолита» и реальная Атлантида 449

7. Артефакты донецких степей и Крыма 458

7.1. Каменные Могилы 459

7.2. Разметившие небо 461

7.3. «Ворота солнца» 462

7.4. Загадка сфинкса 467

7.5. Степные прообразы пирамид 474

7.6. Разметившие землю 477

7.7. Шумерский след 483

7.8. Каменные могилы и расшифровка генома 487

7.9. Триады курганов и протоиндоевропейская родина 489

7.10. Выводы 496

Заключение 498

Приложения 501

— Тимей 501

— Критий 507

Литература 520

Указатель имен и географических названий 548

Аноприенко Александр Яковлевич — ректор, Донецкий национальный технический университет, Донецк

Иван Охлобыстин. В детстве я хотел стать волшебником. Беседовал Владислав Толстов // Петербургский дневник, 2020, №185 от 13 октября, с. 16.

Известный артист осваивает новое амплуа — литературное. Вышла новая книга Ивана Охлобыстина «Дом Солнца». В ней две очень разные повести, объединённые темой советского прошлого. Может ли актер претендовать на достойное место в ряду современных российских писателей? Отвечает сам автор.

— Когда у вас находится время писать, учитывая вашу занятость на съёмках? За три года выходит уже седьмая ваша книга — после «Запаха фиалки», «Улисса», «Записок упрямого человека», «Небылиц и дум», «Песен созвездия Гончих Псов» и «Магнификуса II». Даже Бальзак не работал с такой производительностью.

— Пишу я в перерывах между съёмками и во время коротких отпусков, когда они случаются. А вообще должен признаться, что мои писательские успехи в немалой степени заслуга моего редактора Игоря Воеводина. В свое время он убедил меня сесть за написание первой книги и постоянно вдохновляет на такой интенсивный труд. И справедливости ради надо сказать, что из книг, которые вы перечислили, только три — «Улисс», «Запах фиалки» и «Дом Солнца» — являются оригинальными. Остальные составлены из текстов, которые я писал в разные годы.

— «Дом Солнца» обращен к советской эпохе — в ностальгически-романтическом ключе или антиутопическом, как в повести «СССЭР». Сейчас многие писатели стали возвращаться к советскому прошлому, переосмыслять его. Советский Союз на глазах превращается в такую «новую Атлантиду». Лично вам очень хочется обратно в СССР?

— Будет неправдой сказать, что мне хочется в настоящий Советский Союз. Скорее, мне хочется вернуться в ту страну, где я вырос, где я был ребёнком. И у меня было счастливое советское детство. Я думаю, интерес нынешних писателей к советскому прошлому — это такая ностальгия по жизни в обществе, которая подчинена определённой, но недостижимой цели, какой для советских людей был коммунизм, светлое будущее. Люди жили мечтой о грандиозном будущем, в котором мы построим первое в мире справедливое общество, где не будет своих и чужих, а наши дети полетят колонизировать Марс. Советская жизнь при всех её бесспорных минусах давала возможность жить ради такой цели, за которую не жалко отдать жизнь.

Сегодня, увы, таких целей нет. Мы живём в обществе, где единственным маяком является личное потребление, комфорт, жизненный успех, а это чушь. И мы чувствуем, что это какие-то неправильные цели, и завидуем советским людям, у которых были правильные.

И вообще, я бы хотел, чтобы вы помнили: любовь — главное в жизни человека.

Но любовь, как и подвиг, как и вера, — далеко не комфортные понятия, с ними трудно жить.

— Читаете ли вы кого-то из современных российских писателей? Если бы вам доверили составить школьную программу обязательного чтения, какие книги туда включили бы?

— Я много читаю. И слава богу, современная отечественная литература за последние годы обогатилась замечательными книгами, отличными писателями. Это Евгений Водолазкин, Захар Прилепин, Михаил Елизаров, Владимир Шаров — к сожалению, ушедший от нас недавно.

Парадокс я вижу в том, что именно в эпоху, которая отличается художественным вакуумом, массмедийной порнографией всех калибров, появляют¬ся такие отличные писатели.

Это даёт мне надежду, что люди останутся людьми, и в России слова «я люблю тебя» будут ассоциироваться не только с рекламой шоколадок.

— Вы написали пьесу для Михаила Ефремова. Общаетесь ли с ним сейчас?

— Конечно, общаюсь. Михаил мой друг, крёстный моей старшей до-чери, я никогда не откажусь от него, хотя могу и не соглашаться с его гражданской позицией. Он — моя семья, и это несравнимо важнее любых политических пристрастий. Эти пристрастия преходящи, а семья навсегда. И вообще: среди прочего я учу детей, что всё тлен, кроме Бога и семьи, что счастлив только благодарный, что Истина и Любовь — это глаголы, а не существительные. Они живые. У них не может быть законченной формы. Раньше было истиной, что человек не может летать, а он летает. В самолетах, но летает ведь! В юности любовь у нас ассоциируется со страстью, в зрелости — с единомыслием, в старости — с жертвенной преданностью.

— Вы озвучивали роль почтальона Печкина в новом сериале «Простоквашино». А кого ещё из героев советских мультиков хотели бы озвучить?

— Да кого угодно! Озвучивать мультфильмы — это всегда огромная радость и большая честь для меня. Ведь даже гениальных писателей не счесть, а сказочников по пальцам можно пересчитать. А гениальный мультфильм — это прежде всего прекрасная сказка. В детстве я сам хотел стать волшебником. Правда, потом понял, что жизнь уже чудо и вмешиваться в него, даже из самых луч¬ших побуждений, эгоистично, глупо и даже преступно. Чаще всего люди сами не знают, чего хотят, а если и думают, что знают, — обычно заблуждаются. Недаром есть поговорка: бойся своих желаний.

— Скучаете ли по «Интернам»?

— Очень скучаю. Но только не по самому сериалу, а по шести годам напряженной работы в окружении замечательных и профессиональных людей — режиссёров, актёров, художников. В нашем мире это объединяется под прозаическим названием «цех», но это была великая проза! Общие победы и общая усталость, общие надежды и разочарования. Я уверен, что именно это и стало одной из составляющих успеха «Интернов». Люди по другую сторону экрана чувствовали, что сериал создавался на эмоциональном подъёме, что за придуманными ситуациями кипела настоящая жизнь. И поэтому «Интернов» так любят до сих пор. Я и сам их люблю.

Стать режиссёром или актёром Охлобыстин решил в школе, после того как посмотрел фильм «Обыкновенное чудо» Марка Захарова. Подростка впечатлил монолог волшебника в исполнении Олега Янковского.

(с) Петербургский дневник

(с) Лена М.

Михаил Парфёнов. Тёмная волна. Беседу вёл Александр Рязанцев // Литературная Россия, 2020, №36 от 2-8 октября, с. 4-5.

«Страшные истории не только оберегают «от», но и готовят «к» нежелательным, но, увы, неизбежным событиям» – так считает Михаил Парфёнов, современный писатель ужасов и создатель известной серии «Самая страшная книга». Этим, похоже, и объясняется интерес читателей, вне зависимости от их возраста, к хоррору и жутким историям про оборотней, маньяков и злых чаровниц. Мы давно пытаемся разобраться, а что же это такое – «русские ужасы», и обратились к Михаилу, искреннему ценителю и активному популяризатору хоррора в нашей стране. Набирающие силу русские ужасы, их отличие от фантастики, западная политкорректность, связь между писателем и сантехником и чашечка кофе с Галиной Юзефович – в интервью с Александром Рязанцевым.

– Я всегда рад возможности продвижения и популяризации жанра «хоррор», в любом виде и формате. Не так давно давал три лекции на «Тавриде»; судя по видеотрансляции, там было несколько десятков молодых людей. Для меня это был первый опыт «лекции по Интернету», и я рад тому, что он был удачен: мне задали столько вопросов, что, из-за временных лимитов, я не на все успел ответить. Участники были искренни, а не безразличны к хоррору.

– То есть, такой вот «телемост» не мешает конструктивному, полезному диалогу?

– Не мешает, но его, конечно, сложно сравнить с живыми презентациями, где ты можешь вживую пообщаться с читателями. В качестве примера могу привести презентацию нашей серии «Самая страшная книга» в Библио-Глобусе. Это была идеальная встреча: очень много гостей (как говорится, «камню негде упасть»), разнообразные вопросы, живой интерес. На массовых мероприятиях вроде «Тавриды» или Московской Международной Книжной Ярмарки такой крепкой связи с аудиторией не удаётся создать.

– А часто удаётся встречаться с читателями и говорить с ними о литературе ужасов?

– Да, мы в последние два года довольно часто проводим такие мероприятия, правда, больше в формате встреч фанатов – «конвентов». Но это совсем отдельная история, я не рискну их сравнивать с «Тавридой», встречей с читателями в Библио-Глобусе или с чем-либо ещё. Кстати, в прошлом году был круглый стол с участием Галины Юзефович!

– Как она относится к литературе ужасов?

– Галина относится к нам позитивно, насколько я могу судить по общению с ней; первоначально она обратила внимание на роман Дарьи Бобылёвой «Вьюрки», оказала ей поддержку – книга оказалась успешной; это замечательно, что критики обратили на неё внимание. После этого мы встретились с Галиной в одном книжном кафе, попили кофе, очень хорошо и тепло пообщались и, по-моему, после этой встречи у нас остались самые позитивные впечатления друг о друге. По оценке Галины, мы очень даже успешны – она понимает, какие тиражи сегодня хорошие или так себе. Так вот, в плане тиражей у нас довольно успешный проект: мы издаём преимущественно не романы, а тематические или авторские сборники рассказов. Русский хоррор вот в этой форме ощущает себя лучше, чем русская фантастика.

– Мне всегда казалось, что хоррор и мистика – поджанры фантастики, но вы их противопоставляете друг другу. Почему?

– Потому, что это не одно и то же. Хоррор – это не поджанр фантастики, ничего подобного. Начнём с самого главного – а что такое «жанр»? Можно сказать, что это определённый формат рассказа истории – роман, рассказ, ода, или же как ярлычок на полке в книжном магазине – «научная фантастика», «хоррор», «политический детектив». Всё для того, чтобы читатель сориентировался, куда ему идти. Хочет книжку про рыцарей и драконов – ему надо в раздел «фэнтези», а хочет испугаться – идёт в секцию «ужасы». В чём разница? В жанрообразующих элементах. С фантастикой всё просто: есть такое понятие как «фантдоп», фантастическое допущение – например, говорящий робот или полёт на Луну во времена Жюля Верна. Увидев фантдоп, мы сразу понимаем, что, раз есть фантастическое допущение, то произведение имеет отношение к фантастике – либо чистой, либо смешанной с каким-либо жанром. С хоррором так не получится, потому что наличие зомби, вампира или оборотня ещё не говорит о том, что произведение относится к ужасам. Идеальный пример – «Сумерки» Стефани Майер; там тоже оборотни и вампиры, но у кого язык повернётся назвать «Сумерки» ужасами? Это, естественно, подростковая мелодрама.

Таким образом, в хорроре жанрообразующим элементом становятся не фантдопы, а само понятие «страха», эмоции, атмосфера. Обращение к эмоциям роднит ужасы с комедией и трагедией: если комедия нас пытается рассмешить, а трагедия – разжалобить, то ужасы – испугать. Если автор попытался меня, как читателя, напугать (не важно, удалось ли ему это или нет) – значит, это ужасы. Причём ужасы часто смешиваются с другими жанрами – как и фантастика. Будет неправильно назвать детектив поджанром фантастики, но ничто не мешает писателю придумать «детективную фантастику».

– Может, за этим и будущее – за смешением жанров?

– На самом деле, это не будущее, а самое что ни есть настоящее. Большинство фантастических произведений – это смешение фантастики с чем-то ещё: комедией, детективом, историей… То же и с хоррорами – почти все они содержат элементы ещё чего-нибудь – чаще всего, драмы. Это особенно заметно по современному авторскому западному кино. Все лучшие западные ужасы – это смесь хоррора с драмой: например, «Реинкарнация», «Реликвия», «Маяк»… Это не будущее, а настоящие, а иногда даже прошлое – всё как с постмодернизмом, который возник не тогда, когда был теоретически оформлен, а задолго до этого… То же и со смешением жанров – оно было всегда, просто мы стали всерьёз об этом говорить не так давно. В частности, мы часто об этом говорим в пику писателям фантастики, которые привыкли причислять к фантастике то, что на самом деле является смешением жанров. Возвращаясь к разнице между фантастикой и хоррором: как мы отметили, фантастика невозможна без фантастического допущения, тогда как ужасы могут существовать и без использования фантастики – например, роман Роберта Блоха «Психо» и потрясающая экранизация Альфреда Хичкока. Это классика жанра «ужасы», классика триллера, но где там фантастика? Там маньяк, сумасшедший с раздвоением личности – но никак не фантдоп. Да, там есть ненормальность, но ненормальность – это далеко не всегда фантастика.

– На Западе антологии ужасов пользуются бешеной популярностью – например, могу назвать книги ужасов, составленные англичанином Стивеном Джонсом, вашим коллегой. Был ли он для вас примером, когда вы запускали свою серию «Самая страшная книга»?

– Стивен Джонс, безусловно, талантливый и уважаемый человек, но мы на него никогда не ориентировались. Не без гордости отмечу, что наши читатели часто сравнивают «Самую страшную книгу» со сборниками западных ужасов, составленных уважаемыми Стивеном Джонсом и Эллен Датлоу, и чаще всего это сравнение проводится в нашу пользу. Всё потому, что у нас ставится упор на хоррор, то есть на жанровую составляющую, а не политкорректность. Нам не нужно выполнять некую «обязательную программу», которой, к сожалению, вынуждены придерживаться наши западные коллеги.

– А что это за программа?

– Сейчас объясню. «Обязательная программа» – это набор некоторых пунктов, которые должны присутствовать в готовящемся произведении. Например, в США среди авторов каждой антологии ужасов должен присутствовать хотя бы один афроамериканец, вне зависимости от того, насколько он хорошо пишет. Вот как недавно было с «Оскаром», где с 2024 года будут вводить обязательные квоты, так и в западном книгоиздании – такая неофициальная политика проводится уже долгие годы. Составители антологий вынуждены соблюдать эту программу. На Западе это называется «толератностью», у нас – «бредом».

– А откуда вы про это узнали, если не секрет?

– Год назад я общался с одним человеком (имя его называть не буду), который живёт в Великобритании и издаёт там книги. Он мне всё про это рассказал. Есть перегибы, на конкретном примере – один британский автор отправил в издательство своё произведение, на что ему вскоре ответили: «Всё хорошо, берём, но у тебя нет ни одного персонажа-инвалида – надо добавить, а то инвалиды, которые прочитают твою книгу, обидятся». Он переписал, добавил персонажа-инвалида и снова отправил. На это ответ: «Ты добавил только одного героя-инвалида?! Нужно больше. А не то читатели-инвалиды ещё сильнее обидятся, так как поймут, что этот персонаж был введён просто для галочки!». Вот из-за этих призраков и страдает качественная литература: прекрасно составленный сборник может испортить совершенно непонятный и безобразно написанный рассказ про вампирш-лесбиянок. Ты сразу понимаешь, почему этот текст попал в книгу. Да, если того требует сюжетная или художественная необходимость, то я буду в числе первых, готовых похвалить такой рассказ. Но когда публикуют откровенную графоманию просто за то, что там подняты выгодные темы… Судя по антологиям Джонса и Датлоу, могу предположить, что постепенно хоррор как жанр начинает отходить на второй план, уступая место каким-то, скажем так, «социально значимым проблемам». Так что на этом фоне наш отечественный хоррор смотрится более выигрышно, так как российские авторы стараются уделять внимание как раз жанровой составляющей, атмосфере ужаса; тому, что составляет сердце жанра, делает хоррор хоррором. Мы очень рады, что нас хвалят.

– Сердце хоррора большое? Каких авторов вы открыли своими антологиями?

– Мне бы хотелось сказать, что некоторых авторов мы открыли, но это будет не совсем справедливо, так как они печатались и до сотрудничества с нами – например, Дарья Бобылёва до публикации «Вьюрков» в нашей серии успела их напечатать в толстом журнале. Но творческий путь некоторых из наших друзей часто начинался с «Самой страшной книги». Например, Дмитрий Тихонов, автор сборника «Чёртовы пальцы». Дима очень хороший автор, талантливый, а некоторые его рассказы могли бы украсить любой сборник современной высокой прозы. Также могу назвать Максима Кабира, молодого и довольно эпатажного прозаика и поэта – он и анархист, и коммунист, и в то же время человек энциклопедических познаний. Он большой знаток ужасов и настоящий поэт, автор сборников «Скелеты» и «Призраки».

К сожалению, от тяжёлой болезни скончался Владислав Женевский – молодой и очень талантливый писатель и переводчик, которым я искренне восхищаюсь. Его тексты вызывают у меня не только восхищение, но и «белую зависть» – это когда ты сам, будучи пишущим человеком, читаешь другого автора и понимаешь, что сам бы не смог написать так, как он пишет. Это очень специфическая и точная проза, полная отсылок к западной классике, к Г.Ф. Лавкрафту, – но это не реверанс в их сторону, а свой, обогащённый собственным опытом и духом нашего времени, уникальный слог. Владислав дружил с американским фантастом Джеффом Вандремеером, перевёл для него на английский рассказ Леонида Андреева «Он» и был, пожалуй, единственным человеком в России, который видел Стивена Кинга вживую – он специально ездил в Германию, чтобы увидеть мэтра. У нас вышел посмертный сборник Влада «Запах», и я готов его советовать любому ценителю хорошей, качественной прозы с привкусом мистики. Этот сборник вышел довольно давно, но мы бы хотели его переиздать, в более полном варианте. Такая проза должна остаться в истории.

– Вы сделали себе имя ежегодными антологиями ужасов «Самая страшная книга». Вы сами подбираете рассказы для них?

– Наша серия основана на уникальном демократическом методе: мы собираем группу читателей, каждый из которых сам голосует за понравившиеся ему рассказы, до этого анонимно отправленные. Это тяжёлый труд, иногда бывают огрехи, отчего мы ввели одно ограничение: если мы видим, что каким-то образом читатели проголосовали за откровенную графоманию, такую, что прямо кровь из глаз течёт, то не исключаем того, что возможен потенциальный сговор с читателями со стороны какого-то автора – потому мы ввели право вето. Редакция может некоторые рассказы, победившие в читательском голосовании, забраковать и на их место взять что-то из тех рассказов, что чуть-чуть недобрали по голосам. Самое главное – наш конкурс абсолютно демократичен, прислать свой рассказ может любой желающий: дети, школьники, начинающие писатели, проверенные временем мэтры… Мы принимаем всех. А вот выбирают читатели – такой способ отбора текстов для антологий больше нигде не используется. Это наше изобретение, которым мы можем гордиться.

– Каковы перспективы русского хоррора?

– Мы хорошо понимаем, что из-за пандемии не только литература ужасов, но вообще весь книготорговый бизнес имеет определённые проблемы. Всё взаимосвязано: если тиражи снижаются, то какую-то литературу попросту перестанут издавать. В частности, наши тиражи снизились, но у нас имеется определённый запас прочности, который пока не даёт нам оснований бояться, что наши проекты прикроют. Нам есть куда расти, но, если год назад у нас были планы «завоевания мира» – планировали создать международную антологию с рассказами отечественных и западных авторов, напечатанную на русском и английском языках, то сейчас этот проект придётся отложить до лучших времён. Тем не менее, наши молодые авторы хорроров в самом соку и тёмная волна, накрывшая нашу литературу, уверен, даст им много материала и свежих идей.

– Как насчёт экранизаций?

– Да, телевидение к нам имеет большой интерес – например, по «Вьюркам» Бобылёвой собираются снимать сериал. В период пандемии наши авторы Олег Кожин и Дмитрий Тихонов продали права на экранизацию трёх своих рассказов для сериала-антологии, где, по плану, должны быть экранизации интересных рассказов современных авторов (в том числе Дмитрия Быкова). Самое интересное, что там каким-то образом присутствуют канадцы.

– Интерес кинематографистов к хоррору как-то мотивирует наших авторов на создание новых историй?

– Безусловно. Благодаря кино крепнут и литературные жанры. Если в 90-2000-ые наши авторы чаще всего писали в стол, то теперь у них есть все возможности для самореализации.

– Сочинительство историй в России – это призвание или работа?

– Кому как, я думаю. Для кого-то это ремесло, для кого-то – общение с музами… Я вот не считаю сочинительство неким мессианством; это профессия, и она не возвышается над другими видами деятельности. Я часто сравниваю писательство с работой сантехника: автору не надо гордиться собой, на надо почивать на лаврах – он должен трудиться, трудиться или ещё раз трудиться. И тут я привожу аналогию с сантехником: ведь если к вам приходит сантехник-неумёха с плохим набором инструментов, заменивший унитаз так, что нужно заново вызывать сантехника, то вы к такому «специалисту» отнесётесь плохо и будете его ругать, поскольку этот человек в своей профессии отработал плохо. То же можно сказать и про сочинителей: если ты плохо владеешь инструментом (русским языком, стилистикой, пунктуацией, темпоритмом произведения, навыком раскрытия характеров), то ты будешь таким же плохим специалистом в своей профессии, как вышеупомянутый сантехник. Если же сантехник – классный специалист, то он достоин похвалы. То же скажу и про писателя. Все люди равны, все писатели равны, все жанры равны; не бывает плохих жанров, бывают плохие писатели и неудачные книги.

– Все важны или никто не важен. Что нужно сделать, чтобы русские фанаты ужасов меньше читали Стивена Кинга, а больше – Дарью Бобылёву или Максима Кабира?

– Мы делаем всё возможное для этого. Во-первых, активно публикуем наших авторов. Это важно, потому, что хоррор позволяет говорить о тех вещах, о которых не очень позволяют другие жанры. Например, насилие в семье, инцест, всевозможные девиации… Это темы, которые будет очень странно смотреться в фэнтези или научной фантастике – но в хорроре они вполне уместны. Это интересно, так как позволяет говорить о том, что в русской литературе ранее говорилось редко. Есть темы, которые должны подниматься, так как литература – это, как ни странно, одно из зеркал жизни.

– Мы сможем догнать и перегнать Стивена Кинга?

– Это, на данный момент, пока никому в хорроре не удалось. По вполне понятным причинам: во-первых, Стивен Кинг талантливый и очень интересный писатель, который заслуживает всех своих регалий. Он действительно великий человек. У него есть шедевры, которые стали классикой, есть произведения послабее – но почти каждая его книга, вне зависимости от того, насколько она удачна, является достойным образцом жанра. Но надо понимать, что когда Кинг становился классиком, Королём Ужасов, то ситуация в мировой литературе была совсем другой, не той, что сейчас. Сегодняшняя ситуация не лучше и не хуже, – она просто другая, оттого повторить путь Кинга будет затруднительно. Для этого надо иметь его талант и жизненный опыт, а также возможность повторить ту ситуацию, что сложилась в мире во второй половине XX века – а сделать это невозможно, потому и стремиться к этому не надо. Надо искать свой путь – что мы и делаем. И мы уже сталкиваемся с фактом, что наш русский хоррор гораздо ближе к идеалам жанра, чем современные западные произведения.

– А русская классика близка идеалам хоррора?

– Конечно! Один Пушкин чего стоит с его «Пиковой дамой». Петербургские и украинские истории Гоголя, естественно, «Лесной царь» Жуковского, рассказы Тургенева, Ремизова, Загоскина… Даже у Даля, составителя нашего любимого словаря, есть страшные рассказы! Почти все авторы Серебряного века, писавшие о декадансе, о мраке – все эти великие писатели не считали для себя чем-то постыдным, унизительным или скучным попробовать напугать своего читателя… Так почему этого должны стесняться мы?

(с) Литературная Россия

(с) Лена М.

Верле Артём Викторович

Эстетические ритмы истории

Диссертация на соискание учёной степени кандидата философских наук

Специальность 09.00.04 эстетика

СПб: РГПУ им. А.И. Герцена, 2005.

216 с.

Работа посвящена тематизации категории ритма в восприятии и реконструкции исторического бытия.

ВВЕДЕНИЕ 3

ГЛАВА 1. ТЕМАТИЗАЦИЯ КАТЕГОРИИ ЭСТЕТИЧЕСКОГО РИТМА В ИСТОРИИ 16

§ 1. Исторический цикл и эстетический ритм 16

§ 2. Пространство истории: ритм – контекст – событие 41

§ 3. Эстетический ритм исторического сюжета 68

ГЛАВА 2. ЭСТЕТИЧЕСКИЕ РИТМЫ РУССКОЙ ИСТОРИИ XVIII–XIX ВЕКОВ: ПОДСТУПЫ К ЭСТЕТИЧЕСКОЙ КОНСТРУКЦИИ 99

§ 1. Формообразующая интенсивность ритма: русская история XVIII века 99

§ 2. Историческая форма и историотворчество: русская история XIX века 127

§ 3. Памятник и память: фиксация эстетических ритмов истории 154

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 179

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 183

Верле Артём Викторович — кандидат философских наук, доцент кафедры философии и теологии Псковского государственного университета.

Павлов С.Г. «Трудно быть богом»: Стругацкие для верующих и неверующих // Дамаскин (Нижний Новгород), декабрь 2017, №4(41) Человек и космос, с. 58-69.

Перед нами авторы, крупным писательским минусом которых, по замечанию широко известного в узких кругах барда Сергея Калугина, является их «пошлый атеизм». В глазах православных ревнителей этого достаточно, чтобы поставить жирный восьмиконечный крест на всём творчестве лучших советских фантастов и сопроводить их книги строгой инструкцией: «Осторожно: Стругацкие! Перед прочтением уничтожить». Но мы не будем торопиться. Хотя, конечно, исихастов, видящих писателей экспонатами кунсткамеры, просьба не беспокоиться.

Сергей Геннадьевич Павлов — кандидат филологических наук, доцент Кафедры Русского языка и культуры речи (Факультет гуманитарных наук, НГПУ им. Козьмы Минина, Нижний Новгород), доцент Нижегородской духовной семинарии.[/i]