В этой рубрике публикуются материалы о литературе, которая не относится к фантастической: исторические романы и исторически исследования, научно-популярные книги, детективы и приключения, и другое.
В типографию под раскаты грома и бодрое львиное рычание отправилась уже третья книга собрания сочинений настоящего белого колониалиста и человека с принципами и чисто мужскими навыками, среди которых — отличное владение охотничьим оружием.
Уилбур Смит — человек, в некотором смысле, уникальный. Среди современных авторов, кто испытывает угрызения совести за наследие предков или пытается вызвать это чувство у других, Смит не с теми, ни с другими. Он любит землю, на которой родился и вырос, территорию, которая обильно полита кровью разных рас. Южная Африка — это центр его мира. Африка — это центр его творческой вселенной. Писательскую карьеру Уилбур Смит начал произведением со стопроцентно африканским колоритом.
"Когда пируют львы" — первый настоящий дебют Смита в литературе. Роман оказался настолько успешным, что у будущего успешного писателя, автора мировых приключенческих и авантюрных бестселлеров, переведённых на множество языков, более не возникало вопросов о том, чем заняться на волне успеха. Также этот роман стал первым по времени написания в масштабном цикле "Кортни" — через несколько столетий разворачивается грандиозное полотно, полное интриг, побед, открытий, сражений, опасностей, отваги, предательств, войн, обретённых и утерянных сокровищ — максимально полного набора для создания идеальной приключенческой саги.
Как Уилбур Смит начал писать книги и что означает имя Кортни — об этом можно узнать из подробного материала о начале большого приключения издательства "Азбука", готового вместе со Смитом пройти весь долгий путь.
Для тех, кто пропустил, когда "Азбука" начала издавать Смита — анонсы о выходе томов "Речной бог" и "Хищные птицы" (настоящем начале цикла "Кортни", хотя и вышедшего девятым по счёту в серии).
Аннотация третьей книги:
Земля Южной Африки щедро полита кровью — здесь столкнулись интересы тех, кто родился африканцем, и тех, кто пришёл с другого континента, чтобы сделать эти территории своей собственностью. Белые переселенцы — буры — успешно сражаются с восставшими зулусами, но позднее унизительное поражение ожидает и самих колонистов. В это жестокое время выпало родиться братьям Шону и Гаррику Кортни. Один стремится к богатству, готовый добыть его любой ценой, другой — к мирной оседлой жизни на своей ферме. Обоим не занимать силы духа, недаром девиз доблестных предков Кортни гласит: «Я выдержу». Но однажды между неразлучными и преданными друг другу братьями словно чёрная кошка пробежала. Они стали соперниками на долгие годы, и для окружающих их вражда всегда была окутана тайной...
«Когда пируют львы», «И грянул гром» — первые два романа из цикла о бесстрашных Кортни, чей славный род восходит к золотому веку пиратства. Романы издаются в новом переводе.
Перевод с английского Виктории Яковлевой
Оформление обложки Ильи Кучмы
Ранее роман «И грянул гром» издавался под названием «Раскаты грома».
Уже повсеместно в продаже — иллюстрированный том избранных произведений Генри Райдера Хаггарда в серии "Мир приключений". Три романа с женскими персонажами, вынесенными в заглавия, и с прекрасными иллюстрациями Венцеслава Черны, Джозефа Рэтклиффа Скелтона и Мориса Грайфенхагена.
Генри Райдер Хаггард (1856–1925) — классик мировой приключенческой литературы, рыцарь-командор ордена Британской империи, публицист, политик и увлечённый исследователь, которого всю жизнь манили затерянные миры. Его романами зачитываются и поныне, герои Хаггарда вызывают искреннее восхищение — это отважные покорители морей и неизведанных земель, люди широкой натуры и твёрдого характера, готовые сражаться со злом во имя справедливости (с поправкой на точку зрения просвещённого империалиста, каковым являлся автор).
В этом томе собраны три знаменитых романа Хаггарда: «Дочь Монтесумы», «Прекрасная Маргарет» и «Перстень царицы Савской» — последний представлен в новом, полном переводе. Сборник иллюстрирован великолепной графикой известных художников — современников автора.
В оформлении книги использованы иллюстрации Мориса Грайфенхагена (Maurice Greiffenhagen, роман «Дочь Монтесумы»), Джозефа Ретклифа Скелтона (Joseph Ratcliffe Skelton, роман «Прекрасная Маргарет»), Венцеслава Черны (Věnceslav Černý, роман «Перстень царицы Савской»)
Перевод с английского Феликса Мендельсона, Бориса Грибанова, Андрея Полошака
Поэзия – один из немногих способов не просто передать информацию с помощью слов и звуков, но и открыть собеседнику или читателю свои чувства и внутренние переживания. Но почему популярные у себя на Родине поэты часто остаются неизвестными зарубежному читателю? Теряется ли исконный смысл стихотворения, если его перевести на другой язык? Будет ли оно также восприниматься читателем или это будет уже новое произведение?
На эти и другие вопросы пытаются найти ответы в рамках встречи.
В первой части беседы наш гость – специалист в области метеорологии и поклонник русской культуры Шарль Дюпюи – рассказал о своих любимых русских авторах (Сергее Есенине, Марине Цветаевой и Александре Пушкине) и о том, чем его привлекает именно русская поэзия.
Во второй части программы состоялась дискуссия с аудиторией.
«- Нам нужно объединиться, — сказала бабушка, — у меня был роман с мужчиной с Урана. Но он был, конечно, не зеленый. Он был ярко-фиолетовый и очень красивый, особенно на желтом фоне. У него было всего три руки, но мое увлечение прошло, когда я поняла, что девушка, отправившаяся кататься ночью с трехруким мужчиной, совершенно беззащитна. Ну, две руки я остановила, но третьей была предоставлена полная свобода движений. Когда я вернулась домой, с меня можно было хоть отпечатки пальцев снимать! А потом…
— Заткнись, женщина! – прикрикнул дедушка. – У нас тут настоящая проблема.
— Я когда-то была влюблена в мужчину с Меркурия, — задумчиво сказала мама, — там очень тепло, и поэтому он все время как будто… дымился. Это было лестно, но потом он мне объяснил, что это его естественное поведение, никак не связанное со мной. Он был… вишневый. И вообще походил на кусок раскаленной стали, вынутый из горна. Но потом, Генри, я познакомилась с тобой и забыла про него».
Рэй Брэдбери. Марсианские хроники. Полное издание
Книга открывается двумя авторскими предисловиями — 1990 и 1997 годов. В них по-разному рассказывается, как Брэдбери в июне 1949 года приехал в Нью-Йорк и в разговоре с ним редактор сказал о том, что «мне кажется, что вы уже написали роман... А вот эти ваши марсианские рассказы... Ведь там же есть некая общая нить? Может быть, вы их как-то пришьете друг к другу, вроде как соберете мозаичный гобелен, троюродный брат романа?». Далее следует хронология, сами «Марсианские хроники» (датировки в названиях рассказов: январь 2030 — октябрь 2057) и послесловие «Как я написал свою книгу». В нем Брэдбери описал свои размышления о том, что он стал бы сам делать, если бы его увезли за миллионы миль от понятной и безопасной жизни. «Я понимал, что буду бояться одиночества, времени, даже своего существования. Что опасаться стоит не только за землян, но и за марсиан, потому что марсиане — близкие родственники индейцев, а я хорошо помнил, что мы сделали с индейцами. Нужно было учесть интересы обеих сторон, а еще просчитать, как можно будет увезти на Марс религию, и обдумать расовую проблему, и представить, что будут делать социологи, которые знают все и обо всем и захотят составить всякие графики и диаграммы».
Почему спустя почти семьдесят лет с момента выхода первых «Марсианских хроник» они не устарели и новые поколения открывают их для себя? Ведь это – истории не только о путешествии (переселении) и даже не всегда о марсианах, а о нас, людях. А людям интереснее читать о таких же, как они, но в иных условиях.
Второй раздел книги – «Иные марсианские хроники» — включает рассказы «Одни», «Запрещенные», «Призраки Марса», «Синяя Бутылка», «Они были смуглые и золотоглазые» и другие... В завершающую часть («Неканонические хроники») вошли: «Некоторые из моих друзей – марсиане» (откуда взята первая цитата), «О скитаниях вечных и о Земле», «Ракета», «Бетономешалка», «Лети домой»... В последнем рассказе (датированном далеким 1952 годом) описано, что же нужно сделать прилетевшим на Марс землянам, чтобы не бросить все и не вернуться быстро обратно — сделать уголок родной планеты, за который можно держаться, чтобы не чувствовать одиночества.
«- Командир, члены экипажа на нашем корабле родом из четырнадцати маленьких городов. Их так специально отбирали. На этой улочке из каждого городка взято по одному зданию. Бармен, священники, бакалейщик, все тридцать человек экипажа второй ракеты – из этих городков.
— Тридцать? Не считая спасательного экипажа?
Психиатр не без удовольствия пробежался взглядом по лестнице на балкон, по запертым дверям. Одна из них чуть приоткрылась, и в щелочке мелькнуло на мгновение прекрасное синее око.
— Каждый месяц мы будем привозить все больше огней и городов, все больше людей – больше земного. Все должно быть знакомое. То, что знакомо, здравому уму на пользу. Первый раунд мы выиграли. Не будем стоять на месте – будем выигрывать и дальше».
«В 2009 году, во время Новогодних награждений, Пратчетт был посвящен в рыцари. В 1998 году он получил Орден Британской Империи за заслуги в области литературы, и многие согласятся, что награда была им полностью заслужена.
Литературная карьера Пратчетта началась задолго до «Цвета волшебства», первого романа о Плоском мире, вышедшего в 1983 году. Его первый роман, «Люди ковра», увидел свет в 1971 году. Первое издание сейчас стало предметом вожделения любого коллекционера. Что мы можем узнать об авторе из этих ранних работ? Как из них появились романы о Плоском мире?
Это касается скорее жизни сэра Терри Пратчетта, чем Плоского мира, и об этом вы узнаете из этой книги. И наоборот, Плоский мир настолько всеобъемлющ, книг и сопутствующих материалов так много, что в конце книги я привел подробную библиографию для безнадежных фанатов (приложение С). Там не только перечислены книги, которые необходимо приобрести, но и продемонстрированы объем работы, проделанной Пратчеттом, и количество энергии, которую его издатели, агент и разные художники вложили в создание коллекционных изданий. Это видно и из приложения А, где указаны экранизации (в основном телевизионные мини-сериалы) книг Пратчетта. Все они достойны упоминаний и для многих фанатов служат чудесными дополнениями к книгам».
Крейг Кэйбелл. Терри Прачетт. Дух фэнтези
Книга посвящена не просто рассказу о творческом пути знаменитого фантаста, но и тщательному анализу его знаковых точек. Автор в первых же строках признается, что не ставил себе задачу написать подробную биографию Пратчетта или же создать такой текст, который сможет претендовать на некое место во вселенной Плоского мира. «Эта книга восхваляет писателя-фантаста, душа которого принадлежит нашему, реальному миру. Способность вызывать у аудитории сочувствие к своим героям и миру вокруг них и стала причиной его популярности».
Чтобы исполнить этот замысел, Крейн Кэйбелл решил сравнить жизнь Пратчетта, создателя удивительного Плоского мира, населившего его самыми разными персонажами, непосредственно с фэнтези, которое тот писал. И вот перед читателем разворачивается галерея реальных событий, совмещенная с калейдоскопом вымышленных характеров. Но в первую очередь Кэйбелл рассматривает характерные черты самих жанров фэнтези и научной фантастики, напоминая, чем они отличаются друг от друга.
Он обращается к произведениям, ставшим уже классикой, от «Войны миров» Уэллса и «20 тысяч лье под водой» Жюля Верна до «Хроник Нарнии» Льюиса и, конечно, как же без него, «Властелина колец» Толкина. А потом размышляет, почему же к жанровым авторам до сих пор многие критики относятся с предубеждением, считая того же Пратчетта каким-то недостаточно почтенным писателем, несмотря на грандиозные тиражи его произведений. И это притом, что любовь к загадкам и готовность пощекотать себе нервы вымышленными страхами, которые всё-таки «лучше ужасов реальности, современных или древних» — более чем традиционные сюжетные инструменты. Они так хорошо сочетаются со старинной музыкой Томаса Таллиса, которую любил остроумный и парадоксальный Пратчетт.
Книга – не только о Пратчетте – авторе «Плоского Мира» и других фэнтези, но и о том, что он реально сделал для земной природы и людей. В 1990 году был создан Фонд спасения орангутангов (которые очень близки к людям) Прачетт стал одним из членов плавления. Через пять лет он снял документальный фильм, повествующий о любви к этим животным и рассказу об их образе жизни.
Отдельная глава издания посвящена книгам для детей. Это трилогия о номах, трилогия о Джонни Максвелле и детская книга с картинками «Где моя корова?», причем Прачетт сам к ней сделал несколько иллюстраций. Среди романов не о Плоском Мире – книга «Народ, или Когда-то мы были дельфинами» — рассказ о подростке Мау, его взрослении, о том, как он оказывается на острове Мальчиков. Он должен вернуться оттуда не позже, чем через месяц, оставив на острове свою детскую душу…
«В «Темной стороне солнца» очень много роботов разных классов. Встретив в тексте металлических насекомых, нельзя не вспомнить роман «Мечтают ли андроиды об электроовцах?». Вопрос о вере, затронутый Пратчеттом в первом научно-фантастическом романе, напоминает о паранойе, желаниях и самоанализе, описанных в романе Филипа Дика. Я ни в коем случае не предполагаю, что Пратчетт копирует чей-то стиль, просто это показывает его способность задуматься о высшем существе и последствиях столкновения с Ним.
В «Темной стороне солнца» немало симпатичных отрывков, но все же этот роман слишком близок к жанру фэнтези, чтобы стать великим научно-фантастическим произведением. Зато – и это важно – этот роман стал своеобразным упражнением в жанре, к которому не принадлежат романы о Плоском мире. Пратчетту неуютно в рамках научно-фантастического романа, и он понял это именно при написании этой книги. В ней есть некоторые элементы, напоминающие о Плоском мире, например, впервые появляется Страшдество, фэнтези рвется из этого романа наружу, но Пратчетту понадобилось написать еще одну книгу, чтобы понять, что научная фантастика – не его жанр. Это произошло еще через пять лет, когда вышла «Страта» (1981).
«Страта» – очень интересная книга для любого, кто анализирует жизнь и творчество Пратчетта. Во-первых, Плоский мир виден в ней куда четче, чем в «Людях ковра», а во-вторых, в ней можно найти немного информации о том, чем занимался Пратчетт в это время.
В 1980 году Пратчетт бросил журналистику и перешел на работу в Центральный совет по выработке электроэнергии. Он стал пресс-атташе трех (или четырех, если верить словам его друга Сэма Фарра) атомных электростанций. Он открыто говорил, что написал бы об этом книгу, если бы мог рассчитывать, что ему кто-то поверит. Например, ходили слухи о человеке, которого он называл Фредом. Якобы этот Фред однажды спустил ядерные отходы в унитаз, и это вызвало множество проблем. Потом нашелся достаточно храбрый – или достаточно опытный – человек, который рискнул очистить канализационный резервуар на АЭС. Если это правда (что подтвердило бы страхи Пратчетта – в такое мало кто может поверить), то эта история наделала бы много шума и вызвала бы к жизни обсуждение безопасности атомных электростанций. Пратчетт работал там восемь лет (до 1987-го), а потом вдруг осознал, что романы о Плоском мире приносят ему больше денег, чем работа пресс-атташе».
«Нари поджала губы. Она терпеть не могла, когда спрашивали о ее родословной. Хотя немногие назвали бы ее красавицей — все же годы жизни на улице превратили ее в девушку куда более худосочную и неопрятную, чем предпочитали мужчины, — но ее блестящие глаза и острые черты обычно задерживали на себе взгляд. И, задержавшись, взгляд скользил выше, примечая пряди черных, как смоль, волос и необыкновенного цвета глаза — «противоестественно» черные, говорили некоторые, и тогда уже возникали вопросы.
— Как сам Нил, я рождена в Египте, — заверила она.
— Ну да, ну да, — паша дотронулся до своей брови. — Мир твоему дому.
Он нырнул в дверной проем и ушел.
Арслан решил задержаться. Собирая свой гонорар, Нари чувствовала на себе его взгляд.
— Ты понимаешь, что только что нарушила закон? — спросил он грубо.
— Простите?
Он подошел ближе.
— Закон, глупая. Колдовство подлежит преследованию по закону Османской империи.
Живя в Каире под османским игом, Нари столько раз приходилось иметь дело с напыщенными турецкими чинушами вроде Арслана, что она не смогла сдержаться.
— Значит, повезло мне, что главными стали франки».
Шеннон А. Чакраборти. Латунный город
Иметь сверхспособности – это, конечно, хорошо. По крайней мере, так кажется большинству. У героини этого романа, юной девушки по имени Нари, они есть. Нари способна понимать с первой фразы любой незнакомый язык. А еще она умеет улавливать малейшие признаки болезни и безошибочно ставить диагноз. Ей бы выучиться на врача… Но Нари живет в Египте времен наполеоновского завоевания, то есть на исходе XVIII века, а значит, шансов получить образование у нее нет.
Нет у нее и семьи, которая бы поддерживала и защищала её. Она не знает своего происхождения. Единственная связь с предками – странный язык, который никто не понимает, ни соседи, ни чужестранцы. Нари зарабатывает себе на жизнь знахарством, ей приходится и лгать, и мошенничать. А еще тайно проводить древние обряды изгнания духов, вселившихся в людей. Сама она не верит ни в джиннов, ни в магию, но плата за обряд – целая корзинка монет, отказываться не приходится.
И вот во дворе заброшенного дома вокруг больной девочки собрались многочисленные родственницы и соседки. Звучит ритуальная музыка, Нари напевает древние обрядовые песни – и вдруг решает спеть одну из них на том самом загадочном языке, который помнит с детства. Но как-то очень уж странно реагирует на него одержимая…
А возвращаясь домой, Нари оказывается в центре бурных событий и узнает, что джинны существуют не только в сказках. Да и сама она, похоже, не совсем человек, и это смертельно опасно. Укрыться можно лишь в Латунном городе, столице джиннов, но туда еще надо добраться.
«Нари выглянула из листвы. Над оазисом пролетело неведомое существо, казавшееся огромным на фоне тонких деревьев, и приземлилось рядом со спящим дэвом. Оно смахивало на чью-то больную галлюцинацию, которую можно было описать как дикую помесь старика, зеленого попугая и комара. Ниже груди похожее на птицу, существо кивало головой, как курица, и вышагивало на толстых пернатых ногах с длинными когтями. Выше его кожа (если это, конечно, считалось кожей) была покрыта серебристой чешуей, которая переливалась при ходьбе, отражая свет заходящего солнца.
Оно остановилось и расправило свои руки-крылья в фантастическом блестящем оперении. Каждое перо цвета лайма было с нее ростом. Нари хотела выскочить и предупредить дэва. Существо разглядывало его, как будто не замечая Нари, что ее вполне устраивало. Однако если дэва убьют, она навсегда застрянет в этих песках.
Пернатый человек издал птичий звук, и у Нари все волоски на теле встали дыбом. От его трели дэв проснулся, избавляя Нари от принятия непростого решения. Он поморгал и заслонился ладонью от света, чтобы разглядеть, кто перед ним.
— Хайзур! — воскликнул он. — Слава Создателю, как я рад тебя видеть!
Тот протянул дэву свою изящную руку, и они по-братски обнялись. У Нари глаза на лоб полезли. Так это его дожидался дэв?
Вдвоем они устроились на ковре.
— Я прилетел, как только получил твой сигнал, — прокудахтал птицечеловек. Язык, на котором они говорили, был не дивастийским. Он был полон прерывистых стаккато и гортанных уханий, как птичий щебет. — Что случилось, Дара?
Дэв поник лицом.
— Лучше один раз увидеть. — Он поглядел по сторонам и остановил взгляд на укрытии Нари. — Выходи, милая.
Нари вспыхнула от негодования. Мало того, что ее так легко обнаружили, так еще и отдают распоряжения, как собачонке. Но все-таки она развела в стороны ветки, вышла из кустов и присоединилась к ним.
Птицечеловек повернулся к ней, и у нее чуть не вырвался вскрик: серый тон его кожи напомнил ей о гулях. Он совсем не сочетался с его мелким, розовым и почти хорошеньким ртом и аккуратными зелеными бровями, сраставшимися посередине лба. У него были бесцветные глаза и седой пушок на подбородке.
Он вылупился на нее в ответ, удивленный не меньше самой Нари.
— Ты… со спутницей, — сказал он дэву. — Я не критикую, однако, Дара… не думал, что люди в твоем вкусе».
«Убеждение, что с помощью магии (порчи, приворота, сглаза) можно «испортить» государя, устойчиво жило в сознании людей XVIII века. Они искренне верили, что Екатерина I с А. Д. Меншиковым Петра I «кореньем обвели», что сам Меншиков «мог узнавать мысли человека» и что мать Алексея Разумовского – старуха Разумиха – «ведьма кривая, обворожила» (в другом следственном деле – «приворотила») Елизавету Петровну к своему сыну Алексею Разумовскому.
Борьба с магией как видом государственного преступления опиралась на нормы Соборного уложения и Артикула воинского. Эти законы выделяли три разновидности таких преступлений. Во-первых, преследовалось всякое колдовство (чародейство, ведовство, чернокнижие), а также заговоры своего оружия, намерение и попытки с помощью «чародейства» нанести кому-либо вред. Во-вторых, наказаниям подлежали богохульники, говорившие «непристойные слова», надругавшиеся над христианскими святынями или совершавшие хулиганские действия в церкви. В-третьих, политический сыск пресекал совращение православных в язычество, раскол и вероотступничество».
Евгений Анисимов. Держава и топор: царская власть, политический сыск и русское общество в XVIII веке
В главе, посвященной государственным преступлениям того времени, подчеркивается, что они понимались, прежде всего, как преступления против государя, а потом уже против государства. В тексте описываются не только сами процедуры расследований (в то и числе такие хитроумные методы, как спаивание обвиняемых и запись после этого) и допросов, но и пыток (и их орудий) и казней, многие из которых были связаны с членовредительством (отрезанием языка и т. д.). В тексте также уделяется внимание и тому, какую роль при расследованиях играли отечественные правители, кто из участвовал лично (Петр I), а кто предпочитал находиться во время допроса за ширмой, и ответы на какие именно вопросы в первую очередь интересовали верховную власть.
В ходе больших процессов, когда столица (а часто и другие города) империи ожидала неминуемых арестов, ползли самые разнообразные, часто вымышленные слухи о предстоящих репрессиях и расправах, жертвами которых мог стать любой приятель, родственник, сослуживец или просто знакомый уже арестованного.
Последняя глава издания посвящена тюрьме и ссылке, иным тяжким карам, в том числе — замуровыванию узника в каменном мешке.
«Доносчик — это еще и энтузиаст, искренне верящий в пользу своего доноса, убежденный, что так он спасает отечество. Особо знаменит тобольский казак Григорий Левшутин, который, по словам П. К. Щебальского, «всю жизнь свою посвятил, всю душу положил на это дело. С чутьем дикого зверя он отыскивал свою жертву, с искусством мелодраматического героя опутывал ее, выносил истязания со стоицизмом фанатика, поддерживая свои изветы, едва окончив дело, начинал новое, полжизни провел в кандалах и на предсмертной своей исповеди подтвердил обвинение против одной из многочисленных своих жертв». Левшутин сам, по доброй воле ходил по тюрьмам и острогам, заводил беседы с арестантами, выспрашивал у них подробности, а потом доносил. В 1721 году он выкупил себе место конвоира партии арестантов, сопровождал ее до Москвы. В итоге этой «экспедиции» он сумел подвести под суд всю губернскую канцелярию в Нижнем Новгороде.
Головной болью для сибирской администрации был Иван Турчанинов — турецкоподданный еврей Карл Левий, взятый в плен под Очаковом и сосланный на Камчатку за шпионаж. Там, перейдя в православие, он стал одним из самых знаменитых прожектеров и доносчиков XVIII века. Он донес на всю сибирскую администрацию во главе с губернатором, убедительно вскрыл все «жульства» и чудовищные злоупотребления сибирских чиновников. В награду за труды он удостоился чина поручика и награды в 200 руб. Специальная комиссия И. Вольфа разбирала доносы Турчанинова на сибирскую администрацию двадцать лет!»
«Почему за книгу о Д.А. Гранине взялся я, историк, а не профессиональный писатель, критик, журналист? Потому что в каждой профессии — свои рабочие инструменты. Мне как стороннику Петербургской исторической школы хочется сделать акцент на факты. Там, где их будет недоставать, я постараюсь реконструировать прошлое на основе историко-психологических подходов…
На мой взгляд, в Петербурге конца ХХ — начала ХХI в. есть четыре доминанты мировой культуры: Д.С. Лихачев, Д.А. Гранин, А.П. Петров и Ж.И. Алферов. Они и сформировали культурный и интеллектуальный облик современного Петербурга. В книге, которую вы читаете, собраны архивные сведения, фрагменты газетных и журнальных публикаций о Д.А. Гранине, его собственные высказывания, свидетельства людей, знавших писателя или просто любящих его творчество. Но главным источником этой монографии стали произведения Д.А. Гранина. По ним я попробовал шаг за шагом проследить динамику авторских мыслей и поступков. В этой книге я попытался понять его жизнь. Я по мере сил вживаюсь в его видение окружающего мира. Мне хочется понять его так, как хотел понять себя он. Но я во многом не понимаю этот мир, как не понимал его и он сам. Возможно, это непонимание жизни, помноженное на желание ее понять, и было тем движителем, который толкал Д.А. Гранина к ее познанию…
Искать необычное в обычном было его постоянным занятием. Д.А. Гранин не выдумывал своих героев, он просто прочитывал тайнопись их мыслей и поступков. Он всегда был не столько писателем, сколько исследователем-психологом. По складу ума и стремлению к аналитической работе он был скорее сугубым технарем, чем гуманитарием. Сочетание инженерного взгляда на все, что его окружало, с умением точно выражать свои мысли и переживания, излагать их на бумаге и делало его ярчайшим в современной российской истории писателем Д.А. Граниным…»
Сергей Полторак. Гранин
Книга, написанная историком, лично общавшимся пару десятилетий с Граниным, рассказывает о писателе и его произведениях, реконструируя исторический контекст тех лет, начиная с юности писателя, пришедшейся на 30-е годы. Это был период масштабных строек заводов, гидроэлектростанций, стахановского движения, увлечения молодежи самолетами, прыжками с парашютом, преодолевать полосу препятствий, и заниматься изучением технических дисциплин, которые должны были помочь Советскому Союзу догнать развитые капиталистические страны.
В тексте рассказывается о семье писателя, его отце и неточностях в биографических сведениях. Когда началась Великая Отечественная война, Герман работал инженером на Кировском заводе инженером конструкторского бюро, и, отказавшись от брони (положенной как одному из разработчиков танков), ушел 4 июля 1941 года после митинга-проводов с Кировской дивизией народного ополчения на фронт, едва не был расстрелян за свое самовольное возвращение… Говорится и о дальнейших гранинских военных буднях.
Далее в книге рассказывается о том, как приняла Гранина послевоенная писательская среда, публикации романа «Искатели», которая сделала Гранина популярным. «Роман «Иду на грозу» стал в Советском Союзе поистине народным. Его читали не только представители творческой интеллигенции. Его читали все от мала до велика, независимо от своего места в нехитрой советской социальной иерархии. Очень сочно это показал С.Д. Довлатов в повести «Заповедник». Описывая свой диалог с деревенским жителем Марковым, с которым накануне они крепко выпили, писатель воспроизвел такой разговор:
— Ты жив? – спросил он.
— Да вроде бы. А ты?
— Состояние – иду на грозу…
Увлекался в то время Даниил Александрович написанием киносценариев по своим произведениям, отрывки которых публиковал в газетах и журналах. Он всегда с детским изумлением смотрел фильмы, снятые по его романам и другим работам. Чувства были смешанными: была радость от знакомства с продуманными им образами, ожившими на экране, но очень часто они, даже в исполнении талантливых актеров, не совпадали с теми «душами», которыми он их когда-то наделил».
В 1996 году Гранин занялся изучением материалов о первом русском императоре, а позже появился роман «Вечера с Петром Великим», научным редактором которого стал петербургский профессор Ю. Н. Беспятых. Так же рассказывается о экранизации проекта «Петр Первый. Завещание», в котором Гранин выступил автором сценария, и о последних книгах писателя.
«Рубеж 1960–1970-х гг. был для Д. А. Гранина очень сложным в жизни. Казалось бы, он стал автором одних из самых популярных в Советском Союзе литературных произведений. Его талант был неоспорим. Карьера творческая и карьера писательско-чиновничья шли почти вровень. Вчерашние покровители, не все, конечно, начали видеть в нем порой конкурента. Это подталкивало их к поиску в Д. А. Гранине если не творческих, то человеческих недостатков. А могло ли их не быть? Талант не талант, а у каждого есть на что посмотреть через микроскоп. Не всем, например, нравился жестковатый гранинский юморок…
Может быть, со временем кто-нибудь из психологов возьмется за исследование природы гранинского юмора. Это очень интересная и перспективная тема. Многое в его юморе строилось на парадоксе, на абсурде: «Когда наша лаборантка родила двойню, прибор наконец заработал нормально. Что это было, никто не понял и никогда не узнает. Иногда он показывает какие-то дополнительные сигналы, и лучше его не поправлять»…
Резкость оценок и суждений Д. А. Гранина многих ставила в тупик. Он иногда казался прямым, как лом. Некоторые, возможно, считали это проявлением недалекости писателя. На самом же деле то была внутренняя гордость, осознание своего права быть самим собой. При этом Даниил Александрович был внутренне очень сдержан. Не спросят его мнения — промолчит. Не из нерешительности, а из-за привычки жить в своем внутреннем мире не напоказ…»
«В случае с персидским языком, в отличие от арабского, практически с самого начала речь шла не о просторечном «народном языке», предназначенном прежде всего для того, чтобы сделать понятными арабские тексты тем, для кого арабский был слишком сложным, а о весьма рано стандартизированном «литературном языке». Эту стандартизацию можно с очевидностью обнаружить в более старых новоперсидских текстах, несмотря на то, что в течение длительного времени не существовало никакой персидской грамматической традиции или развитой литературы, сравнимой с арабской. В качестве рабочей гипотезы я допускаю, как только что было сформулировано, что между арабским и персидским языками при аналогичном распределении сфер существовало тем не менее тонко отрегулированное разделение функций. Именно в литературных фрагментах персидской словесности, дошедших до нас, можно обнаружить нечто специфическое по сравнению со словесностью арабской. Большинство персидских текстов этой эпохи создано для читателей (и слушателей), которые в равной степени владели и арабским, и персидским языками».
Берт Фрагнер. «Персофония». Регионализм, идентичность, языковые контакты в истории Азии
Труд виднейшего европейского исследователя посвящен историческому развитию персидского языка и его значению в жизни не только Ирана, но и других стран, входящих в весьма обширный иранский культурный ареал. Автор развивает и доказывается свою гипотезу, что в эпоху Халифата персидский язык был не только языком повседневного общения в восточных регионах этой арабской империи, но и с самого начала – главным литературным языком. Свидетельством тому могут служить уже самые ранние образцы классической поэзии, а также эпос и исторические хроники.
Но со временем произошло и еще одно примечательное явление – этот язык высокой литературы стал в обширном регионе Центральной Азии истинным «лингва франка», языком устного общения между представителями разных народов. Тому способствовала торговля – купцы разнесли персидский язык во все концы, вплоть до Китая. И, кстати, в областях, близких к Китаю, именно персидская речь оставалась основным языком торговли практически до самого ХХ века. Более того, процесс отмечен и визуальными подтверждениями, а именно широким распространением персидского каллиграфического почерка «наста’лик».
Вместе с персидским языком существовали и продолжали развиваться некоторые очень древние литературные жанры, сформировавшиеся еще задолго до арабского завоевания. Примером могут служить характерные для персидской традиции сборники назидательных рекомендаций для правителя.
«Решающий качественный скачок персофония переживает с началом XI века: при власти Газнавидов, а позднее сельджуков, персидский язык осваивает сферы государственного управления. Поначалу в условиях «исламизации» персидского арабский образец задает характер этого процесса, но ранние персидские руководства для правителей и тексты документов позволяют обнаружить то, что во многих случаях использовались «персидские формуляры», которые со своей стороны письменно стандартизировались в форме литературы инша’ (inšā’) и стремительно приобретали конкретные стабильные стилистические формы. Бюрократизацию персидского языка следует рассматривать как решающий шаг к тому, что рецепция литературы начала происходить отныне по возрастающей и наконец преобладающим образом в письменной форме: в то время как восприятие персидской литературы до этого основывалось большей частью на устной передаче. При этом следует исходить из того, что в административных рамках нормированное употребление персидского языка стало релевантным вообще лишь благодаря увеличивающейся письменной фиксации. Сферу «управление» персидский язык смог освоить лишь через преобладающую, если не тотальную, литературность».
«Дело не в деньгах, когда человек выходит на свой путь предназначения, вопрос денег отпадает сам собой. Когда ты полезен миру, мир тебе не даст умереть без денег, без еды, без ничего. У нас большая проблема в том, что люди цепляются за материальные вещи… Многие боятся изменить сферу деятельности, боятся остаться без денег, на улице. Но посудите сами – на улице особо никто не остался, никто там не сидит, не валяется. Все наши страхи – в голове.
…Перемены – это хорошо. Перемены – это рост, опыт, даже негативные перемены – это рост. Я всегда говорю: получили опыт – поблагодарите, вы же его ни за какие деньги не купите. Это вообще отлично – любой опыт, негативный в отношениях, в работе, потеряли в бизнесе, везде – это опыт, который вы не приобретёте, его нельзя купить на базаре, это ваш багаж. Это ваши знания, вы знаете, как больше не надо делать. А так – откуда бы вы это узнали?»
Карина Сарсенова. Запредельное — 2
В документальном издании собраны интервью с людьми, которые стремятся заглянуть за грань повседневной реальности. Причем в самых разных аспектах. Среди собеседников автора, профессионального психолога, есть представители нетрадиционной медицины, те, кто интересуется невероятными возможностями, таящимися в глубинах человеческого мозга, знатоки древних искусств и обычаев. В разговорах с ними затрагивается множество тем. Например, способы защиты от потока негативной информации, который в современных условиях обрушивается практически на всякого человека. Действительно ли этот негатив, а тем более чья-то зависть и злые пожелания способны причинить не только моральный, но и реальный вред? И как быть, если нет возможность обустроить себе уютное гнездышко на необитаемом острове без собратьев по офисной жизни и тем более без интернета…
Затронута в книге и актуальная тема постоянного саморазвития, выявления собственных талантов и творческих способностей, которые могут проявиться не только в юности, но и намного позже.
«Некоторые даже не осознают того, что у них есть какие-то таланты. Когда их начинаешь расспрашивать, они отвечают: я не вышиваю, я не рисую, я ничего такого не делаю, талантов нет. Но талант может проявляться в совершенно неведомых вещах, люди его просто не осознают. А ведь талант можно перевести в любимое дело. К примеру, ко мне приходила женщина. Я ей сказала, что у неё есть невероятная тяга или любовь к кулинарии, к авторской кухне. Она подтвердила моё предположение. Если у человека есть потенциал, если он обратит на него внимание, то может произойти невероятное раскрытие. Таланты, которые мы в себе осознаём и развиваем, приносят нам радость и удовлетворение в проявлении. Другой вопрос – всему своё время».
«Он сидел на деревянной скамье, за день нагретой солнцем, и вспоминал. Ему вспоминалось, как три года назад он проезжал через этот же городок, направляясь в Неаполь, но только не в мундире и кивере, а в обыкновенном дорожном сюртучке, с поношенной походной сумкой; а в ней лежали две чистейшие сорочки, пара шелковых шейных платков, походный несессер и пухлый альбом с рисунками, тогда еще на две трети чистый. Огюст открывал его на каждой остановке. И ему в то время не было дела до Бонапарта, как раз в тот год провозгласившего себя императором, не было дела до будущих боевых походов... Он думал о том единственном, ради чего он сюда приехал, ради чего он жил. Разве мог Наполеон при всей его славе сравниться со спящими в строгом совершенстве развалинами Колизея или молчаливым дворцом Дожей, которые уверенная рука юного Рикара уже зарисовала на страницах альбома? Куда уж было Наполеону до еще не ведомых, незнакомых чудес и шедевров древних итальянских городов, которые Огюст мечтал увидеть, зарисовать, от которых ждал вдохновения, в которых искал источника собственных будущих творений. Архитектура! Хрупкое, могущественное, загадочное слово, мудрое, как камни старинных стен, оплетенное, точно картина трещинками, нитями истории всего человечества...».
Ирина Измайлова. Собор. Роман с архитектурой
Этот захватывающе интересный исторический роман посвящен жизненному пути прославленного архитектора Огюста Монферрана и его главному детищу — Исаакиевскому собору в Санкт-Петербурге. В юности он участвовал в наполеоновских войнах, был тяжело ранен, но выжил. И именно тогда, на грани между жизнью и смертью ему внезапно посетило прозрение будущего. Он увидел грандиозный храм на берегу широкой, светлой словно металл, явно северной реки… Огюст отправился учиться в Париж, окончил архитектурную школу. А потом, когда Париж был занят русскими войсками, Огюст преподнес альбом своих проектов императору Александру I. За это во время Ста дней его даже обвиняли в государственной измене.
И вот молодой зодчий собирается в Россию… В 1816 году Монферран прибыл в столицу Российской империи и получил место архитектора. До осуществления заветной мечты еще предстоит многое пережить. Но, несмотря на интриги завистников, непревзойдённый дар архитектора поможет преодолеть все невзгоды и предательства. И настанет время, когда грандиозное строение будет воплощено в реальность, обессмертив имя архитектора.
«Огюст остановился возле парапета, всматриваясь в противоположный берег, левее различая на нем знакомую фигуру всадника на взвившемся коне. Ему опять вспомнилось далекое видение, призрак собора, который он увидел десять лет назад в Италии, когда лежал раненый на берегу незнакомой реки и готовился умереть... Тот ли это был собор, что ему удалось создать в чертежах? Суждено ли ему построить великолепный памятник, возвести это чудо на суровом берегу Невы, позади памятника великому Петру, стоит ли ради этого терпеть унижения, сомнения, надежды честолюбия? А не бросить ли все?.. Он вновь посмотрел на Неву, невольно испытав дрожь от самой близости этой торжествующе могучей реки, от повелительной силы ее неукротимого течения. И вдруг он почти с испугом подумал:
— Нет, я не смогу! Я люблю эту реку... Я люблю этот город... Я не смогу бросить его и убежать, не подарив ему собора, любимому городу — который подарил мне такую веру в себя».
«Империи не хватало Египта. Это, конечно, уже не была великая страна древних фараонов, но ее престиж оставался огромным, равным престижу Вавилонии. И вот в один прекрасный день 525 г. до н.э. Камбис выступил в поход, чтобы ее захватить.
Он пересек пустыню, встретил египетскую армию, разбил ее, вступил в Мемфис и, конечно, приказал казнить монарха, но в остальном остался верен традициям предшественника. Он стал чтить здешних богов, нравы и обычаи и даже в некотором роде сделался египтянином.
Для персов это была еще одна великая победа. Но царь считал ее лишь первым шагом. Он намеревался покорить Африку, как Ки покорил Азию. Поскольку у него не было флота, чтобы напасть на Карфаген, он повел войско через пустыню.
Считают, что войско было там уничтожено. Тем не менее оно дошло до Барки, до Кирены, и Киренаика, как и Ливия, добровольно выплатили дань. После этого Камбис двинулся на Эфиопию. Он прошел на север по долине Нила до второго водопада, а потом свернул прямо на юг. Достиг ли он Мероэ-Непоти, священного города эфиопов, в который, должно быть, и направлялся? Сомнительно, но иные утверждают, что он был основателем будущей столицы Мероитского царства, которая станет носить имя его жены. Можно ли говорить, как полагают некоторые, о полном провале его африканской политики? Его походы на самом деле были изумительными, а их результат – отнюдь не негативным, ведь вслед за побережьем Северной Африки до самого Туниса верховенство Камбиса признала часть Эфиопии. Это побуждает с большим недоверием воспринимать утверждения о припадках безумия у Камбиса, якобы вызванных его разочарованием в результатах похода…».
Жан-Поль Ру. История Ирана и иранцев. От истоков до наших дней
Научное издание начинается с описания исторической экспансии и Великого Хорасанского пути, затем глава, посвященная генезису седьмого века до н.э., скифам и Ахеменидам. Именно царю Киру удалось объединить под своим скипетром почти весь обитаемый мир, создав великую империю. Она делилась на переменное число сатрапий (чаще называют именно двадцать три), которые населяли разные народы, которых тогда связывала принадлежность к этой державе. В империи был культ царя, строились дороги и почтовые станции.
Далее в тексте рассказывается об Александре Македонском, возвращении кочевников, Сасанидах, арабах и монголах. Освещая войны и вторжения, издание уделяет внимание и высоким искусствам, и ремеслам, литературе и персидскому языку, шаху Аббасу, называемому Великим. Правление Аббаса I – это великая эпоха в истории Персии, но уже в это время в мире менялись взаимоотношения между Европой и Азией – постепенно Восток утрачивал свое тысячелетнее превосходство перед Западом и на восточных берегах появились крепости и поселения европейцев. Неслучайно один из чужаков, Жан Шарден, долго живший в Персии (и дважды побывавший на руинах Персеполя, зарисованные взятым с собой рисовальщиком Грело), написал об Аббасе Великом, что когда тот «перестал жить, Персия перестала процветать».
Португальцы, голландцы, а затем – наиболее упорные иноземцы — англичане постепенно прибирали к рукам торговлю на Востоке, строили фактории и базы, и начинали брать под свой контроль судоходство в Индийском океане и в Персидском заливе.
Кандагар (город в южном Афганистане), являвшийся перекрестком торговых путей в Центральной Азии и важным стратегическим узлом, стал предметом спора между владыками Персии и Индии. Хумаюн, второй падишах Империи Великих Моголов, потерпев поражения в Индии, получил убежище в Персии, сумел вернуть себе индийские владения, и в благодарность за помощь отдал Кандагар Сефевидам. Но во время тяжелого положения персидской державы, в 1595 году, сын Хумаюна, падишах Акбар Великий, решил вернуть себе город, и без боя захватил Кандагар. Аббас I, в это время ведший войну против османов, не стал начинать военные действия с Великим Моголом из-за потери Кандагара, но позже (в 1605-1606 годах) предпринял тщетные попытки вернуть город. Лишь в июне 1622 года, после более чем месячной осады, персы снова овладели Кандагаром.
«Шло чрезвычайно интенсивное смешение народов как следствие депортаций, без которых персы не обходились: жителей Бакри из Ливии переселили в Бактрию, пеонийцев из Фракии – в Азию, милетцев – в Сузиану (Геродот, IV, 204; V, 12; VI, 20)… Его усугубляла иммиграция, как добровольная (наемники, купцы, авантюристы), так и вынужденная (работники на имперских стройках). Народы, недавно изолированные друг от друга, внезапно оказывались в контакте между собой. Из неиранцев в империи мы лучше всех знаем греков и евреев, но были и другие – так, по-прежнему везде встречались арамейцы. Некоторые занимали высокие посты, в том числе на личной службе Царю царей. Из этой массы, в основном безымянной, выделяются некоторые люди. Среди греков упомянем Скилака; Ктесия, историка, который семнадцать лет служил врачом при дворе Артаксеркса; Тимократа Родосского, направленного Персией послом в Спарту; скульптора Телефана, которого упоминает Плиний и который якобы работал при Дарии и Ксероксе; наконец, Фемистокла… Эллинские переселенцы жили в Сузиане – это милетцы, о которых говорит Геродот; другая колония была близ Термеза на Оксе. Войска Александра будут удивляться – и негодовать, — повсюду наталкиваясь на соплеменников.
Среди евреев очень хорошо известны Эсфирь и Мардохей; знакомы нам также трогательная Сара, которая жила в Экбатанах и у которой бывал Товия, потом женившийся на ней; Неемия, виночерпий Артаксеркса I, занимавший этот пост с 445 г. до н.э.; Даниил, действовавший еще в Вавилоне, который, как говорили, был одним из трех высших сановников, которым «давали отчет» сатрапы (Дан. 6:2), и три его собрата, находившиеся в великой милости при дворе. Через их посредство иранская культура существенно повлияла на библейское мышление. У каждого из них в Библии будет своя книга».
1 августа 2019 исполняется 200 лет со дня рождения Германа Мелвилла — одного из величайших писателей США. Это прекрасный повод вновь обратиться к его творчеству и в первую очередь к впервые изданной на русском языке за 170 лет книге “Марди и путешествие туда”.
После успеха двух книг, “Тайпи” (1846) и “Ому” (1847), составивших вместе своеобразную дилогию о приключениях в южных морях, Герман Мелвилл решил взяться за писательство всерьёз и приступил к крупному роману.
Следующее его творение, роман “Марди и путешествие туда”, по объёму было вдвое больше, чем каждая из предыдущих книг.
Но сначала посмотрим, что происходило в жизни самого Мелвилла в это время…
Во время издания первых двух книг у Мелвилла происходил роман с его будущей женой Элизабет. Но отношения были не очень простые. Их родители дружили, и в принципе всё должно было быть проще… Но ряд обстоятельств осложнял ситуацию.
Одно из первых омрачивших их свадьбу моментов был спор по поводу самой свадьбы. Элизабет хотела полноценного венчания в церкви, но вопреки этому Мелвилл настоял на скромном ритуале на дому — он опасался толп любопытных зевак, которые бы хотели посмотреть на новоиспечённую знаменитость… Ведь первые две книги действительно сделали его знаменитым.
В итоге эта скромная свадебная церемония состоялась 4 августа 1847 года — через несколько месяцев после выхода “Ому”.
Тогда же Мелвилл пытался устроиться на государственную службу в Вашингтоне, но потерпел в этом неудачу…
Началась его семейная жизнь. И вместе с тем работа над новым романом. А одновременно с этим его жена была беременна их первым ребёнком — их сын Малькольм родился вскоре после выхода нового романа — 16 февраля 1849.
Всё это не могло не отразиться на творческом процессе Мелвилла, и более того — на его творческом принципе. Потому как новая книга “Марди и путешествие туда” кардинально отличалась от первых двух. Потому что это по сути был его первый по настоящему художественный роман, а не автобиографический.
Как писал в шутку сам Мелвилл, его первые документальные и автобиографические книги, люди хотя и читали с удовольствием, не приняли всерьёз, но он надеется, что эту книгу примут за описание реально происходящих событий…
Впервые новый роман был опубликован в двух томах в Лондоне в марте 1848 году и в апреле в Нью-Йорке.
Начинался он всё так же — как старый добрый travelogue, то есть записки путешественника. Снова китобойное судно. Снова южные моря. Казалось бы, всё то же самое…
Но тут читателей ждала масса сюрпризов. Надо сказать, “Марди и путешествие туда” — это вообще книга, полная сюрпризов. Можно даже сказать, это книга-сюрприз…
Итак, начинается всё обычно, как и в предыдущих двух романах. Повествование ведётся от первого лица. Рассказывает молодой моряк, который устал от китобойного судна настолько, что хочет сбежать с него… Это уже напоминает завязки предыдущих романов. Но внимательный читатель уже здесь заподозрит подвох. Он в первую очередь кроется в стиле изложения и языке.
Если первые два романа были написаны как практически документальные очерки, полные информации о быте моряков и туземцев, причём написаны очень простым и минималистическим языком, то тут…
Тут перед читателями разворачивается богатое полотно образов и аллегорий, испещрённое отсылками к различным произведениям искусства, а также религиозным и философским идеям — так уже точно не мог написать простой моряк, под которого Мелвилл маскировался в первых своих книгах. Эта книга, безусловно, написана интеллектуалом, причём очень разносторонним и безумно талантливым. Так что порой поражаешься с одной стороны его эрудиции, а с другой — его поэтическому дарованию. Потому как автор то и дело практически скатывается в поэзию в прозе. Причём не важно при этом о чём он пишет — будь то характер одного из персонажей или какая-нибудь разновидность рыб, встреченная главным героем…
Но и это еще не всё. Вскоре уже привычные записки путешественника сменяются пространными, но вместе с тем и интересными размышлениями о жизни и смерти. А потом начинает меняться и сам жанр повествования. Из записок путешественника роман плавно перетекает в психологический роман и даже любовный роман. А вскоре превращается и вовсе в фантастическую сатиру… Так что воистину — это книга-сюрприз!
Когда дело доходит до сатиры, Мелвилл смело соперничает с Джонатаном Свифтом и Франсуа Рабле, а если проводить параллели дальше — “Марди” можно назвать книгами Свифта и Дефо в одном лице. Это и журналистика Дефо, и тут же едкая сатира Свифта, её высмеивающая. Эта книга высмеивает и саму себя и предыдущие книги автора и весь мир… Причём высмеивает с абсолютно серьёзным лицом. Настолько, что порой не до конца понятно, всерьёз сейчас автор что-то сказал или нет.
Когда роман только вышел, читающая публика была, мягко говоря ошарашена и во многом разочарована. Особенно ругали роман критики. За его многослойность, тяжеловесность и жанровую неопределённость. Кто-то даже писал, что Мелвилл сам не знал, что он хотел написать — приключенческий роман, любовный, сатирический или фантастический? Но Мелвилл знал. Он хотел написать свой роман, который вобрал бы в себя все вышеперечисленные элементы и остался бы по своему уникальным и единственным в своём роде в мировой литературе.
Одно радует — у романа нашёлся один серьёзный и уважаемый защитник в лице другого гения американской литературы — Натаниэль Готорн. Он оценил роман во всей его полноте.
“Марди и путешествие туда” поднимает многие вопросы, которые потом как белый кит всплывут в его самом известном романе “Моби Дик”. Но не стоит недооценивать “Марди” — на мой взгляд это не менее, а возможно, и гораздо более глубокое и многоплановое произведение чем всемирно известный “Моби Дик”.
облако тэгов
