«Сияние извне» — на мой взгляд, лучшее произведение в жанре хоррора, вышедшее из-под пера Г.Ф. Лавкрафта. Более того, я считаю, что это одна из немногих подлинно ужасных лавкрафтовских историй. При всем моем уважении к шогготам, ожившим мертвецам, Ктулху и прочим персонажам лавкрафтовского хоррора все эти образы (равно как и имеющиеся во многих историях элементы «экшна») отнюдь не обусловливают впечатления истинной жути. В моем восприятии все это скорее из жанра приключений (что, конечно, тоже приветствуется).

Но вот «Сияние извне» — это действительно Ужас, который формируется не образами, а острым впечатлением «нездешности» фигурирующего в рассказе аморфного существа (если его вообще можно назвать существом; может быть, резоннее назвать субстанцией. Или вообще, вспоминая знаменитый фильм 1982 года — «Нечто»). Я до сих пор помню эффект от первого прочтения рассказа (тому минуло уже лет 15), и особенно от простой фразы: «оно пришло оттуда, где все не так, как у нас…». Эта фраза стократ сильнее всевозможных монструозностей, какими колоритными бы они ни были.

Ужас усугубляется дикими (воистину weird) метаморфозами, в которые вовлечены многие объекты нашей обыденной реальности. Описаны эти метаморфозы, как и почти всегда у Лавкрафта, ярким языком, который легко рождает в сознании визуальные образы.

Из недостатков (которые не умаляют однозначную десятку) отмечу две вещи. Во-первых, можно отметить избыток повторов: некоторые моменты воспроизводятся не по одному разу; и хотя это мелочи, но лучше бы этого избежать.

Во-вторых (и это более существенное замечание), мне показались ненатуральными некоторые аспекты социально-психологического характера. Конечно, говорить о натуральности или ненатуральности в данном контексте можно достаточно условно. Но все же не могу отделаться от мысли, что поведение и отдельных персонажей, и общества здесь выглядит странно и неубедительно.

Понятно, что центральные герои (семья Гарднеров) не могли покинуть свое поместье из-за пагубного влияния (подчинения) внеземного пришельца. Но почему их фактически бросили в беде соседи? Каким бы ни был ужас, но людям свойственно держаться вместе и помогать в самых критических ситуациях — во время войн, пандемий, природных катаклизмов и т.п. На этом общество стояло, стоит и будет стоять.

И уж совсем абсурдно выглядит то, что власти из Аркхэма отреагировали на дурные вести с фермы Гарднеров лишь на последней стадии; а до того горожане якобы воспринимали все как сельские суеверия или байки. Как бы ни воспринимали, а власть реагирует и на меньшие сигналы. Даже в те годы.

Я понимаю, что ужасные сверхъестественные истории сложно вписать в социальную конструкцию нашей реальности, но тогда, наверное, стóило бы упростить сюжет. Например, уложить действие не во многие месяцы, а в считанные дни.

Начну с того, что я поставил «Троецарствию» оценку 5, то есть относительно низкую. Причин тому много. Во-первых, роман в значительной мере является нехудожественным, и смешение лапидарного стиля летописи с некоторыми (довольно слабыми) чертами художественности выглядит неорганично. Во-вторых, автор очень пристрастен, что неуместно для взгляда на конфликт между разными частями одной страны и одного народа, тем более спустя почти 11 веков. Эта пристрастность к тому же приводит к очень упрощенному представлению о тогдашних реалиях Китая. Например, полководец и политик Цао Цао — основатель царства Вэй — очернен автором романа; при этом Ло Гуаньчжун совершенно не упоминает о весьма толковой хозяйственной (и довольно гуманной по тогдашним меркам) деятельности Цао Цао, благодаря которой его царство являлось самым крепким государственным образованием эпохи Троецарствия и в итоге (уже при последователях Цао Цао) поглотило своих соперников. В-третьих, сюжет произведения очень скудный и представляет собой по большей части набор повторяющихся сцен битв (при том, кстати, что некоторое их число в прослушанном мной варианте перевода опущено). В-четвертых, брутальность действия временами утомляет и угнетает: чего стоят только сотни (я не преувеличиваю) раз встречающиеся речевые обороты про обезглавливание. В-пятых, крайне неудачным приемом является использование некоторых элементов мистики. Понятно, что китайцы (все, от нищего до Императора) очень склонны к архаичной вере в духов и гадание. Но, на мой взгляд, элементы мистики реализованы Ло Гуаньчжуном предельно слабо, не вызывают никакого интереса и воспринимаются удручающе.

Кроме того, недоумение вызывает то, что в «Троецарствии» автор легко оперирует армиями численностью в сотни тысяч человек, и даже упоминается число миллион (!!!). Конечно, это преувеличение, и очевидно, что в ту эпоху большинство «воинов» были наспех мобилизованным сбродом практически без вооружения; естественно, эти люди при первой же возможности сбегали. Реально сражались отряды профессиональных воинов числом максимум в несколько тысяч. А вообще многие битвы представляли всего лишь архаичный поединок командиров противоборствующих отрядов. Если командир одного из них побеждал, то весь отряд второго мог сразу покинуть поле боя.

Из интересного по существу я могу назвать то, что именно в «Троецарствии» описан полководец Гуань Юй — культовый персонаж китайской истории. Культовый в прямом смысле, ибо впоследствии он был официально обожествлен как бог войны под именем Гуань-ди, и его храмы и статуи можно в большом количестве встретить в Китае. Замечу, кстати, что в статье в русскоязычной Википедии Гуань Юя крайне неудачно сравнивают с Робин Гудом, для чего нет ни малейших оснований. Робин Гуда в Англии (и вообще в западной культуре) чтят за защиту слабых, благородство и справедливость, а Гуань Юя в Китае чтят за силу и верность. Последнее я хочу особо подчеркнуть, так как в Китае эта добродетель, хотя и почитается, конечно, но при этом, если судить по роману «Троецарствие», занимает, скажем так, боковое место в тамошнем менталитете. С этим следует сравнить то центральное место, которое занимало понятие Fides в римском менталитете (впоследствии перешедшее в европейский рыцарский кодекс). В «Троецарствии» огромное число персонажей совершенно спокойно переходит вражескую сторону (некоторые не по разу) — исходя из простого соображения, что враг сейчас сильнее, и надо спасать свою жизнь.

Также любопытна фигура Чжугэ Ляна, являвшегося военным советником правителя одного из Трех Царств (Шу) — Лю Бэя (который в пристрастной трактовке Ло Гуаньчжуна является одним из лучших персонажей эпохи). Он выступает как олицетворение мудрости, опыта, военной хитрости и изобретательности. Его реальные военные победы приукрашены и романтизированы, так как автором романа использовались не только исторические, но и фольклорно-легендарные источники. Особенно интересно многократное акцентирование Ло Гуаньчжуном внимания на том факте, что Чжугэ Лян был даосом (в романе даосы окружены буквально сверхчеловеческим ореолом мудрости, и некоторые совершают чудеса — что, как я уже говорил, выглядит неудачными вставками). Это обстоятельство хорошо иллюстрирует существенную эволюцию даосизма. Такие древние трактаты, как «Чжуан-цзы» и «Ле-цзы», содержат массу антисоциальных и антигосударственных пассажей (что касается «Дао Дэ цзин», то эта приписываемая Лао-цзы книга, на мой взгляд, вообще находится за пределом социума). Но уже во II веке от Р.Х. появляются школа и трактат «Хуайнань-цзы», которые представляют собой сплетение даосских, конфуцианских и легистских концепций. Так что нет ничего удивительно в том, что даос Чжугэ Лян, живший в конце II — начале III веков, служил советником государя.

В этом рассказе Рэя Брэдбери (давно ставшим классическим и породившим множество, так сказать, «ветвей») я усмотрел для себя два совершенно разных подхода.

С одной стороны, если воспринимать его буквально, то у меня создалось впечатление, что смысл рассказа — сарказм. Оговорюсь, что имею в виду не то, что в него вложил автор, а то, что увидел я сам как читатель. Почему сарказм? На эту мысль меня навел откровенно абсурдный финал рассказа: не убийство, конечно, а тот факт, что воздействие на далекое прошлое вызвало столь нелепые изменения в будущем, как смена орфографии и избранного президента. По-моему, это просто насмешка. Многие отзывы посвящены рассуждениям об ответственности. А если задуматься — что за ответственность? Для человека совокупность причинно-следственных связей в мире вещей принципиально непостижима. Эти связи невообразимо сложны, поэтому буддизм оперирует с таким фундаментальным понятием, как пустота или пустотность.

Это, естественно, не означает, что следует относиться ко всему с пренебрежением, но и слишком серьезное отношение чревато абсурдом. В конце концов, каждый из нас в течение своей жизни убивает тьму существ (мух, комаров и т.п.) — это же не повод считать всех ответственными за роковые изменения в будущем. Мир очень сложен, и протекающие в нем процессы при всей своей направленности и закономерности все же многое «гасят» и уравновешивают. Поэтому я уверен в том, что нельзя чересчур серьезно относиться к этому пресловутому «эффекту бабочки». Какая разница, в самом деле: когда один из героев рассказа убил бы бабочку — в прошлом или в своем настоящем? Он все равно окажет влияние на некое последующее за актом убийства время. При таком раскладе лучше всем вообще ничего не делать, думая только о том, какой плохой эффект могут вызвать любые действия.

А теперь о другой стороне моего прочтения. Как я уже говорил, буквально рассматривать эффект, вызванный пользованием машиной времени, всерьез не стóит. Машина времени, в принципе, всего лишь фантазия. Но есть реальное «влезание» (применю это грубоватое слово) в прошлое — а именно, информационные манипуляции с историей. Через них идет воздействие на сознания и индивидуальные, и коллективные разного уровня. А вот это уже очень серьезно. Наблюдения даже при моей короткой жизни показывают, насколько эти манипуляции и влезания действенны, эффективны и опасны.

И сколько громов уже грянуло, и скольким предстоит?...

В творчестве Эдгара По я особенно ценю именно этот рассказ. Могу согласиться с некоторыми из ранее приведенных отзывов о том, что «Рукопись» бессвязна, нелогична, излишне пафосна и т.д. — но в моем восприятии это не недостатки, а достоинства сего произведения.

«Рукопись, найденная в бутылке» любима мной не только за безупречно созданную гнетущую атмосферу фатального тревожного ожидания. И не только за мрачные элементы сюжета — тут и загадочный корабль (что-то вроде Летучего Голландца) со странной командой, и тьма, и буря, и вскользь упоминаемый Кракен (правда, в действии он не участвует). Больше всего меня заинтересовало упоминание карты Герарда Меркатора, которая, кстати, называется Septentrionalium Terrarum Description; издана в 1595 году. А ведь Меркатор был не просто картографом. Это был мыслитель, явно не чуждый мистики; он дружил с самим магистром Джоном Ди.

В связи с этой картой хочу высказать недоумение по поводу сюжета «Рукописи». В тексте насколько раз сказано, что корабль несло на юг. Из-за этого во многих литературоведческих источниках (и в русскоязычной, и в англоязычной Википедиях, и в аннотации на Фантлабе) говорится, что загадочный корабль в конце произведения занесло на Южный полюс, в Антарктику. И это логично. Но в итоговом примечании к рассказу текст гласит: «<…> the maps of Mercator, in which the ocean is represented as rushing, by four mouths, into the (northern) Polar Gulf, to be absorbed into the bowels of the earth; the Pole itself being represented by a black rock, towering to a prodigious height». Здесь мы видим слово «северный»! И карта изображает именно Северный полярный регион. Что же это за странная инверсия? В рассказе мир как будто перевернулся. А может, не «как будто»? Либо можно предположить, что Северный и Южный полюса симметричны. Но тогда, если мировая вода на обоих полюсах втекает внутрь Земли, то куда она в итоге девается?

Ну и под конец не могу не обратить внимания на любопытную деталь. В начале произведения главный герой (рассказчик) отплыл из Батавии на судне, на котором везли, помимо прочего груза, несколько ящиков с опиумом. Может, кто-то именно в этом найдет объяснение последующему рассказу.

Мне не очень хотелось писать отзыв на «Данвичский кошмар», поскольку считаю это произведение откровенно слабым, но ввиду моего глубокого почтения к Лавкрафту я не склонен к публичным критическим выпадам в адрес его творчества. Пишу только потому, что обратил внимание на то, что во многих предыдущих отзывах рассматривается тема «пугает / не пугает». Честно говоря, мне не понятно, как можно испугаться от литературного произведения человеку с обычной психикой в конце XX–XXI веке. Лично я от литературы никогда не испытывал чувства именно ужаса (при том, что переживал много других глубоких эмоций). В детском и подростковом возрасте, бывало, пугался некоторых фильмов, но там другой эффект.

Для меня же основным принципом оценки произведения weird fiction (единственный, который я читаю) является не «ужасность», а увлекательность. «Данвичский кошмар» принципиально не увлекателен. Из достоинств могу отметить только атмосферную локацию (в этом отношении, считаю, Лавкрафт безупречен практически во всех своих рассказах и повестях). А вот сюжет невнятный. И, самое главное, на все его протяжении на периферии сознания гнездится мысль о том, что Могущественные повелители Чужих Миров породили на Земле что-то… малохольное, прошу прощения за гротескное слово. Что же это за «титанический монстр», что смог погубить лишь несколько злосчастных коров и людей? А идея о том, что Властители Древности способны отступить от каких-то бормотаний (т.е. «заклинаний»), всегда казалась мне попросту абсурдной.

Резюмируя, приведу гениальную цитату из рассказа еще одного классика weird fiction — изумительного «Великого Ноктюрна», вышедшего из-под пера бельгийца Жана Рэя:

«…невозможно достичь сферы действия падших ангелов: для этих последних люди представляют столь мало интереса, что они не считают нужным покидать свое пространство, дабы непосредственно вмешиваться в нашу жизнь».

И хотя, безусловно, существуют особые «посредники», все же я не считаю правильным в жанре weird fiction скатываться к банальностям — убийствам и «заклинаниям». Этого полно в других сферах литературы.

В китайской литературе устойчиво выделяются так называемые «Четыре классических романа» (или «Четыре Великих Творения»). Я прочитал их в следующем порядке (который выбрал совершенно произвольно, без каких-либо конкретных соображений):

1) Роман Ло Гуаньчжуна «Троецарствие» (XIV век), который произвел впечатление своим масштабным историческим контекстом и обилием значительных героев, включая знаменитого китайского воителя Гуань Юя.

2) Роман У Чэнъэня «Путешествие на Запад» (XVI век), понравившийся мне харизматичными героями, великолепно переданным духом волшебства, приключений, странствий и опасностей.

3) Роман Цао Сюэциня (с соавторами) «Сон в красном тереме» (XVIII век), который запомнился мне обилием сведений о быте китайской аристократии, причудливой философией (основанной на даосизме и буддизме) и красивыми стихами.

Наконец, я перешел к роману Ши Найаня «Речные заводи» (примерно XV век). И поскольку мое мнение об этом произведении сложилось отрицательным, то в шутку могу заметить, что, видимо, не зря в Китае число 4 считается несчастливым, поскольку является омофоном для слова «смерть» (как «сы»), да и пишутся они отчасти похожими иероглифами — 四 и 死. В романе «Речные заводи» тема смерти представлена в высшей степени обильно.

Изначально я был настроен на чтение этой книги с большим интересом, так как меня привлекало то обстоятельство, что она стала первой в китайском жанре «уся» — этот термин связан с боевыми искусствами (каковые происходят от умения соблюдавших буддистские заповеди монахов побеждать без убийства и вообще желательно без кровопролития). Необходимо также отметить, что слово «ся» по-китайски означает «рыцарь», но вовсе не сословно-феодальном смысле, а в моральном аспекте. В словаре китайского языка, изданном при Императоре Канси в 1710-1716 годах «ся» определяется так: это тот, кто своим влиянием и своей силой пользуется для помощи другим.

Перед началом чтения романа я знал, что в нем повествуется о разбойниках, и это вызывало особый интерес, так как я хорошо осведомлен о том, что в старые времена эта категория людей часто ассоциировалась с вольным людом, у которого могли быть в широком размахе и достоинства, и недостатки. История дает много примеров того, как вольный люд активно участвовал в национально-освободительной борьбе (Запорожская Сечь, или связанные с загадочным Обществом Белого Лотоса Красные повязки в том же Китае — все это были по сути разбойники), либо мог выступать в качестве первопроходцев земель (русское казачество). На худой конец можно назвать корсаров.

Существует множество примеров благородных разбойников в народных преданиях и художественной литературе — Робин Гуд, Хон Гильдон, Дубровский и несметное число других борцов с несправедливостью и произволом сильных мира сего. Все они были защитниками слабых и угнетенных, как и утверждает китайское понятие рыцаря «ся».

Итак, я ожидал интересной, украшенной беллетрическими средствами истории о китайских разбойниках — вольном люде. Но пролог (кстати говоря, в художественном отношении — наиболее ценная часть произведения) сразу встревожил меня. В нем рассказывается о том, как некий военачальник освобождает 108 духов созвездий из-под каменной черепахи в даосском центре Лунхушань. Этот ключевой начальный эпизод можно проиллюстрировать следующей цитатой:

<...> древний предок, небесный наставник Дун Сюань, оставил после себя завет, который гласил: «В этом храме заточены тридцать шесть духов Большой Медведицы и еще семьдесят два злых духа, всего сто восемь повелителей злых духов. Они придавлены каменной плитой, на которой старинными письменами вырезаны их прозвища. Если их выпустить на волю, много будет от них зла людям».

И моя надежда прочитать роман о благородных китайских разбойниках быстро испарилась. Наоборот — Ши Найань совершенно четко нарисовал образы этих 108 разбойников как людей патологически жестоких, мстительных и злых, ищущих удовлетворения в конфликтах и насилии. Что вполне соответствует прологу.

Интересно отметить, что в «Речных заводях» можно найти немало аналогий и аллюзий с разными реальными революционными событиями, которые неизменно эксплуатировали и эксплуатируют по сей день идеи «справедливости» и прочих «добродетелей».

Непонятно, зачем стоило писать такое большое произведение о злодеях (хотя для меня осталось загадкой, как оценивал своих персонажей сам автор). На мой взгляд, в художественном плане «Речные заводи» — роман довольно посредственный. Сюжет представляет собой скудный набор шаблонов; герои-разбойники в основном безлики и схематичны, и количество их таково, что постепенно начинаешь путать большинство из них. Заметно отличаются они только степенью одиозности своих поступков; особенно это относится к психопату Ли Кую по прозвищу Черный Вихрь, который, например, не моргнув глазом, убил ребенка только для того, чтобы нужный человек оказался в стане разбойников.

Конечно, более всего выдается из общего ряда разбойников главный герой — предводитель Сун Цзян, самый отвратительный для меня персонаж: убийца в маске, выражаясь современным языком, «интеллигента». В «Речных заводях» бесчисленное множество раз говорится о том, что он олицетворяет справедливость и долг. Но я увидел, что душа этого человека пропитана пороками тщеславия и властолюбия; хотя в стратегической смекалке ему не откажешь (хорошо знакомая по ряду исторических примеров ситуация). Кстати, преступная «карьера» Сун Цзяна началась с того, что он совершил убийство и был осужден — причем убил не какого-нибудь деспотичного вельможу или вороватого чиновника, а «всего лишь» свою неверную любовницу (или наложницу, я точно не припомню).

Скажу также на тему справедливости — о том, как ее понимали разбойники Ляншаньбо: устами одного из них ясно выражена мысль о том, что, когда Император избавится от плохих сановников, мы сами станем чиновниками (в Старом Китае чиновники были собственно знатью). И это тоже прекрасно известно по истории, разве что впоследствии под лживыми лозунгами «справедливости» и прочей преступной демагогии монархов устраняли вместе с аристократией. Психопат Ли Куй, в котором можно отметить единственное положительное свойство — отсутствие лицемерия, — и вовсе отрыто предлагал (хотя и неудачно) разбойникам захватить трон и провозгласить Сун Цзяна Императором.

Действие романа сильно отягощено многочисленными жестокостями (включая убийства женщин, детей и просто безвинных людей), совершаемыми разбойниками, и совсем уж чудовищными историями о злодеях, убивавших людей и торговавших их мясом (причем об этом рассказывается так легковесно, как мы сейчас говорим о каких-нибудь драках пьяных футбольных фанатов — со снисходительно-насмешливым осуждением). Кстати, эти детоубийцы и торговцы человеческим мясом также были в рядах «защитников справедливости» под водительством Сун Цзяна.

Еще один по меньшей мере странный тип разбойников — военачальники правительственной армии, потерпевшие поражение от банды Сун Цзяна и совершенно спокойно присоединившиеся к ней. Какая тут справедливость? Какая верность? Какой долг?

Описание батальных сцен показалось мне либо слишком примитивным, либо откровенно неправдоподобным: порой складывалось впечатление, что эпизод написан ребенком невысокого развития. Абсолютно бессмысленный литературный прием — сверхъестественные способности некоторых героев, а также применение магии в боевых целях: при том, что до 51 главы роман, за небольшим исключением в виде символического пролога да волшебных туфель-скороходов одного героя, придерживается реалистического жанра.

В конце Ши Найань фиксирует картину военно-коммунистической утопии, сложившейся в стане разбойников Ляншаньбо. По этому поводу мне приходит в голову переиначивание известной фразы: избави Бог от такой утопии, а от антиутопий общество как-нибудь само избавится.

Я не берусь судить, какой смысл вложил в роман Ши Найань, и почему это произведение столь популярно в Китае (тем более странно, что оно удостоилось статуса одного из четырех великих классических романов). Но могу назвать один положительный для себя аспект в прочтении «Речных заводей». Этот роман сыграл роль своего рода оппозиции всем замечательным чертам великой древней цивилизации Китая и тем самым нанес удар по чрезмерной привязанности (или почитанию) к культуре Срединного царства в моем сознании.

Роман Евгения Замятина «Мы» я прочитал позднее, чем две другие знаменитые «антиутопии» литературы XX века — «О дивный новый мир» и «1984» (а по времени написания книга Замятина имеет первенство, что, вероятно, обусловило ее некоторое влияние на Хаксли и Оруэлла. Но для моего мнения это не важно). При чтении, конечно, часто сравнивал эти произведения, и в отзыве сравнение будет присутствовать в двух аспектах.

Прежде всего, должен отметить, что единственным существенным достоинством романа я посчитал его литературный язык (за него я и выставил все скудные 3 балла). Он показался мне весьма оригинальным, выразительным, часто необычным (вплоть до вычурности, которую я не одобряю, но в данном случае принял). Чувствуется близкая генетическая с Золотым и Серебряным веками русской литературы.

Но содержание книги я оцениваю низко.

Во-первых, сюжет, несмотря на значительные усилия автора придать ему драматизм, не вызвал у меня особых эмоций. Я почти никому не сочувствовал, кроме О-90 — только эта героиня (второго плана) романа является тем «маленьким человеком» без «выдающихся» добродетелей, которому действительно сопереживаешь.

Многие места произведения воспринимались попросту скучными и нудными. Концовка, включая кульминацию бунта, написана невнятно.

Во-вторых, придуманный Замятиным антиутопический мир выглядит слишком ненатурально. Например, что за нелепая идея с заменами имен на нумера; и зачем всех обрядили в одинаковые одежды (юнифы); и почему всех обрили наголо? Кстати говоря, ментальный тоталитаризм вполне может существовать (и на современном Западе существует в самой искусной, прочной и изощренной форме) вместе с масштабным культом «индивидуальности», «свободы» и «прав человека».

Понятно, что антиутопия предполагает какое-то отличие от реальности, но она должна быть с ней органически связана. В произведениях Хаксли и Оруэлла эту органическую связь я видел повсеместно, а вот у Замятина — слишком мало.

На мой взгляд, антиутопия Замятина, построенная на одной из западных идей (тейлоризме — а эта идея, в отличие от идей, на которых зиждились миры Хаксли и Оруэлла, никогда не претендовала и не могла претендовать на роль фундаментальной идеологии), производит слишком абсурдное впечатление. И у него это не гениальная художественная форма (как у Франца Кафки), а путь, ложный в литературном плане.

В-третьих, Замятин совершил одну крайне тяжелую ошибку для моего восприятия книги — в своей антиутопии он противопоставляет не общество и человека, а бóльшую (так сказать, системную) часть общества и другую его же часть — неких бунтарей. В конфликте человека и общества я могу быть на стороне первого (конечно, в зависимости от его качеств). Но в конфликте разных частей социума я никогда не буду ни на чьей стороне. Я хорошо осведомлен о том, что представляли собой бунтарские секты и партии (Замятин, кстати, сам был революционером) — и также хорошо осведомлен о том, что на самом деле принесли обществу оные бунтари. Опыта одной только русской революции мне вполне достаточно для совершенно определенных и твердых выводов; а кроме нее в истории есть масса других одиозных политических и религиозных примеров.

В-четвертых, я не вижу никакого смысла в противопоставлении неких систем ценностей, показанных Замятиным. Все эти социальные дуальности типа свобода/подчинение, единственность/множественность (я/мы), анархия/диктатура, ересь/ортодоксия и т.д. и т.п. — есть лишь две стороны одной медали. У каждой — своя правда и своя ложь, которые диалектически наложены друг от друга и происходят друг от друга. Они существуют с разных сторон, но существуют неразрывно. Не может быть одной стороны без другой. И конфликт их подобен змею Уроборосу, кусающему за хвост самого себя.

Мне совершенно очевидно, что, победи те анархические бунтари из замятинского романа — что ж, через какое-то время в их «идиллическом» обществе появятся те, кто будут затевать планы по созданию порядка и жесткой структуры. История человечества показывала это бесчисленное множество раз.

В-пятых, мне очень не понравилась романтизация страсти главного героя. Автор устами этого персонажа и не скрывает, что эта страсть превращает его в раба, привязывает к объекту страсти до степени растворения личности — ну а чем же это лучше растворения в социуме? Ничем не лучше, по-моему.

Кроме того, как я уже говорил по поводу дуальности, апология страсти неизбежно сопряжена с апологией разума/рациональности. Обе этих апологии я считаю бессмысленными и неприемлемыми.

Наконец, в-шестых, я не могу не посетовать на то, что Замятин так «пристегнул» к своей антиутопии математику, что мне стало за нее обидно. Можно подумать, что именно математика делает людей механизмами, винтиками изображенной в романе социальной машины. А ведь царица наук, при всей ее грациозной логичности и строгости, отнюдь не исключает парадоксов и полета воображения — напротив, она может сделать этот полет поистине запредельным и увлекательным. Чего в романе «Мы» я не нашел.

Роман Олафа Стэплдона «Последние и первые люди: история близлежащего и далеёкого будущего» я прочитал два раза. Первое прочтение было довольно поверхностным, и к тому же его сильно затуманивала предвзятая восторженность, вызванная ожиданием «смелой фантастики». Второй заход был избавлен от этого флера, поэтому впечатление сложилось гораздо более внятное и продуманное.

Роман по характеру восприятия можно разделить на три части.

Первая — самая неинтересная. Эта часть повествует об истории Первых Людей (всего Стэплдон придумал 18 видов), начиная с времени написания произведения. Она представляет собой набор спекуляций (не побоюсь резкого слова), слишком явно и, что хуже, примитивно проистекающих из предшествующей истории. Многие из этих спекуляций (я не могу назвать их фантазиями, ибо это слово для меня имеет слишком высокий смысл) весьма пространны, иные — обескураживающее наивны. На мой взгляд, пропуск этой части романа ничего не отнимет у читателя; таким образом, потеря трети объема — тяжелый недостаток для произведения.

Вторая часть показалась мне наиболее интересной и в чем-то оригинальной. В ней изображена история человеческих видов от № 2 до № 17, которая протекала на Земле, Венере и, в конце, Нептуне. Кроме того, в эту историю вклинилось вторжение на Землю марсиан.

Пожалуй, в этой части я действительно могу признать фантастику Стэплдона смелой и во многом солидной. Хотя… есть такие моменты, при чтении которых остается только разводить руками от недоумения. Например: земляне (это уже Пятый вид) намереваются переселиться на Венеру. Автор подчеркивает любознательность и высокое развитие Пятых Людей — и тут оказывается, что они до сих пор не освоили космические полеты. Более того — уже переселившись на Венеру, они обнаруживают там разумную жизнь. Это просто невероятно!!! Венеру обследовали спустя несколько десятков лет после жизни Стэплдона, а его земляне за миллионы лет вроде как кропотливых исследований всего и вся не знали, что на Венере обитают разумные существа.

Тем не менее, несмотря на такие «огрехи», я нашел эту часть романа интересной. Нашел благодаря тому, что здесь содержатся примечательные и очень показательные идеи, которые базируются на таких ключевых концепциях определенного направления Западной мысли, как эволюционизм и креационизм. Здесь они тесно сплетены (кстати, не случайно автор легко оперирует такими временными периодами, как миллионы — а, в конечном счете, 2 миллиарда лет), и реализуются в настойчивом стремлении менять природу Человека, которая постоянно считается несовершенной.

Приведу две чрезвычайно важных цитаты:

«Подобно Первым Людям и еще многим естественным человеческим видам, Четырнадцатые Люди еще не вполне могли считаться людьми».

«Именно этот вид [Пятнадцатые Люди — прим. Rovdyr] впервые на Нептуне осознал как бессметную расовую цель желание переделать природу человека по жесткой мерке».

Третья часть романа вызвала у меня разочарование. От нее следовало ожидать каких-то кульминационных открытий и откровений: все-таки она посвящена Последнему Человеческому виду. Но я таковых не увидел. Было стойкое ощущение, что автор попросту устал. Поэтому он (устами рассказчика, представляющего Восемнадцатых Людей) излишне часто прибегал к выражениям о том, что, дескать, вам, Первым Людям, того или этого не понять.

Мне действительно было непонятно, зачем нужно было придумывать для этих людей обычай посмертного каннибализма (умершего поедали его друзья)? Вообще-то сей ритуал был характерен для самых архаичных племен.

Непонятно, зачем у Восемнадцатых Людей имелись какие-то «сексуальные группы»? Моногамия и моноандрия — атрибуты отнюдь не всех обществ даже в наше время. В чем тут «высокое достижение» Последних Людей?

И особенно непонятно, зачем нужно было добиваться какого-то коллективного разума? Я могу понять, когда во время медитативной практики в состоянии самадхи в сознании исчезает субъектно-объектное разделение. Но коллективный разум — в чем его великое достоинство? Кстати, несмотря на свое вроде бы огромное интеллектуальное и психологическое развитие, Восемнадцатые Люди оказались неспособны выдержать полет за пределы Солнечной системы — одни космонавты умерли, другие сошли с ума, третьи превратились в ментально раздавленных ничтожеств...

Впрочем, больше всего меня поразило то, что желанием Восемнадцатого вида было вообще избавиться от смерти, придя к обществу некоего количества вечно существующих молодых людей. От этой идеи просто жуть берет. Но автор все же не решился на это запредельное извращение и обрек сей вид на исчезновение, подведя черту под историей Человечества.

При прочтении этого романа Уэллса (что делал много — даже не могу назвать порядок числа — раз) я всегда обращал внимание прежде всего на конфликт Гриффина и социума. Социума, кстати говоря, довольно разнообразного, но в целом прописанного автором таким образом, что почти все его персонажи вызывают в той или иной степени неприязнь. Этот конфликт, конечно, и находится в центре произведения, придавая ему и драматизм, и местами довольно увлекательный «экшн».

И вот каково мое ви́дение этого конфликта. Безусловно, социум вызывает негативные эмоции. Многие из персонажей романа, с которыми приходится сталкиваться Гриффину, едва ли не отвратительны. Но я все равно на их стороне — по одной очень простой причине. Все они, конечно, плохие люди. Но люди. А Гриффин с его невидимостью в сочетании с несомненной психопатичностью — вообще не человек. Я не могу воспринимать его как человека. Это существо за гранью естества. О таких примерах подлинного зла можно прочитать рассуждение в прологе повести Артура Мейчена «Белый народ»: летающие камни, поющие розы (я не помню дословно, но суть именно такова).

Плохим людям в каких-то ситуациях можно сочувствовать. Тем, кто уже не человек — никогда. Сочувствие к Гриффину у меня появилось только после его гибели, когда к нему вернулся облик. Тогда он и стал снова человеком.

В детстве читал подборку детективных рассказов об отце Брауне (микст из разных сборников), и мне понравилось. Недавно захотелось вернуться к детективному творчеству Честертона. К сожалению, результат оказался разочаровывающим — и это еще мягкая оценка. Стало ясно, что в той подборке находились, вероятно, лучшие рассказы. Теперь же я стал читать все подряд. И если после первого рассказа («Сапфировый крест») впечатление было благожелательным, то после второго — именно «Сокровенного сада» — я решил прекратить чтение. И вряд ли в будущем изменю это решение. Объяснение, предполагающее раскрытие сюжета, даю в спойлере.

Резюме — оценки не поставил, так как в шкале Фантлаба нет нуля.

Для начала замечу, что не считаю осмысленными классификации произведений, описывающих социальное устройство будущего, на «утопии» и «антиутопии». Не понимаю, к чему нужны эти термины. «1984» или «О дивный новый мир» почему-то причислены к антиутопиям – ибо представленные в них общества считаются «плохими». А сама «Утопия» Томаса Мора с ее отсутствием частной собственности? – это описание «хорошего» общества? А «Город Солнца» Кампанеллы? – по-моему, его исконно считают одним из примеров утопий, а ведь на самом деле там описан регламент отношений полов ничуть не менее одиозный, чем у Хаксли.

Теперь о «Дивном новом мире». Полагаю, мало у кого не вызывают отвращение описанные им порядки; я отнюдь не исключение. И особенно меня настораживает то, что содержание этого произведения – не какая-то отвлеченная фантазия (кстати, вот «Машину времени» Уэллса, при всем моей глубокой симпатии к этому роману, я считаю именно таковой), а изложение принципов, тесно сплетенных с реальностью современной цивилизации. Естественно, не все, и не всегда буквально. Но и того, что я вижу собственными глазами, вполне достаточно для беспокойства.

С другой стороны, возникает много вопросов. Каждый пункт описанных в Дивном новом мире порядков можно анализировать посредством антитез, и тут далеко не все просто.

Не нравится полное упразднение семьи и эктогенез? А нравятся ли семьи, полные противоречий и мучений? Нравится ли сиротство, которое тысячелетиями было массовым феноменом? Нравится ли безотцовщина, которая, например, в нынешней РФ стремительно превращается в доминирующее явление?

Не нравится пресловутое «потребительство»? Оно, в конце концов, в Дивном мире было весьма рационально и четко обеспечено. А нравятся ли нищета, либо тотальные дефициты?

Не нравится сома? А нравятся ли депрессии, тоска и страдания? Нравятся ли разного рода завуалированные социальные дурманы, доводящие до фанатизма и безумия?

Не нравится кастовая система? Так она была с зари цивилизации (и тоже по рождению, кстати; причем в старой сословной системе в элите зачастую пребывали люди, мягко говоря, не выдающиеся в плане интеллекта и физиологии). И даже сейчас не стоит обольщаться послереволюционными преобразованиями и «социальными лифтами» (которые для большинства всегда только вниз).

Не так-то просто осуждать общество, преодолевшее войны и эпидемии; особенно если ты не сидишь за компьютером в уютной комнате, а находишься в центре территорий этих войн и болезней.

И все же… как ни рассуждай, а Дивный новый мир представляется мне отвратительным. И это ощущение невозможно поколебать ничем.

Впрочем, я в любом случае не являюсь любителем т.н. «социальной литературы», так как всегда в ней видел прямой и легкий путь к мизантропии. А этого я предпочитаю избегать.

По поводу этой знаменитой повести написано уже много отзывов, но я все же решил добавить и свой. Себя причисляю к лагерю тех, кто остался не в восторге, и причины идентичны тем, что указаны в предыдущем отзыве (кстати, равно как и основной положительный фактор повести — ее хороший литературный язык, что необходимо подчеркнуть и выделить). Кое-что поясню подробнее.

Во-первых, если эту книгу классифицировать по характеру линейности сюжета (как принято на Фантлабе), то он определяется как «линейный с экскурсами». Мне не понравилось то, что соотношение «линейный» / «экскурсы» в повести составляет едва ли не 10 / 90. Я, конечно, утрирую, но эти экскурсы действительно составляют явно бóльшую часть произведения, что я не считаю удачным конструктивным приемом. При таком соотношении у меня как читателя создается ощущение хаотичности, многие связи выглядят расплывчатыми, некоторые фрагменты как бы «проплывают» мимо сознания либо воспринимаются неуместными.

Во-вторых, я не разделяю восхищения восхищения многих читателей юмором Джерома. По сути, этот юмор построен на одном из раза в раз повторяющимся принципе: в простой обыденной ситуации персонаж (вроде бы нормальный человек) ведет себя откровенно нелепо. Вот типичный пример: один из героев жарит яичницу, и при этом множество яиц разбивает себе на штаны. Что же тут смешного и тем более остроумного, если вдуматься? Это же поведение идиота. Представьте, что вы видите эту ситуацию в реальной жизни — неужели она будет вызывать смех? И таких примеров масса (допустим, девушки разматывают моток бечевки и запутывают ее чуть ли не вокруг своих шей — это неправдоподобно даже для самых завзятых белоручек).

И, наконец, в-третьих. Эта ремарка короткая, но емкая и важная. Мне показалось в высшей степени странным и неприятным то, что в одной из глав герои находят на реке труп утопленницы-самоубийцы (к коему прилагается небольшая морализаторская история). Здесь, конечно, автор далек от юмора, но тогда и возникает вопрос — зачем он ввел в историю этот эпизод? Диссонанс с общей тональностью воистину дикий.

Резюмирую так: повесть «Трое в лодке, не считая собаки» Джерома для меня — чтение на один раз, и то давшийся с заметными усилиями. Не может быть и речи, чтобы взяться за нее впоследствии, что резко отличает от таких шедевров юмора, как романы Ильфа и Петрова или лучшие рассказы Зощенко.

Краткая фабула романа «Ночная Земля» Уильяма Хоупа Ходжсона такова. В далеком будущем из-за угасания Солнца на Земле воцарилась тьма (вернее, это слово следует написать с заглавной буквы, подчеркнув ее мистический характер). Вооруженное многажды развившимися техническими знаниями, человечество построило две колоссальных пирамиды (Великий и Малый редуты) и укрылось там, а Земля оказалась во власти инфернальных существ, коих в изобилии породили Силы Тьмы. Живущий в Великой пирамиде главный герой (могучий образ в духе древних эпосов) однажды вступил в телепатический контакт с девушкой, проживавшей в Малой пирамиде, над коей нависла неодолимая угроза. Дальнейшее действие состоит из двух частей-путешествий: в первой герой спешит на выручку девушке (по законам жанра он спасает ее «в последний момент»), во второй они возвращаются в Великий редут. Путешествие, естественно, сопряжено с множеством опасных приключений. Столь же естественно, что между ними возникает любовное чувство, выраженное автором удивительно целомудренно (но без малейших признаков ханжества, без уклона в платонизм). Я обращаю на это внимание ввиду резкого контраста с тем, как сильно оказалась загрязнена сфера Эроса в значительной массе литературы XX–XXI веков.

Описание путешествия не лишено художественных недостатков, среди которых главным считаю затянутость повествования (и это при том, что прочитанный мной перевод на русский язык основательно сокращен). Например, герой пунктуально сообщает, когда и сколько он ел; мне трудно представить себе читателя, которому это может быть интересно.

Экшн, то есть батальные сцены, довольно увлекателен, хотя нельзя не отметить, что набор врагов невелик (многим наверняка хотелось бы большего). Несмотря на предсказуемость результатов, в целом экшн мне понравился благодаря кульминации — финальному прорыву героев в Великую пирамиду. Он описан ярко и драматично, и произвел на меня неизгладимое впечатление.

Если говорить о существах, то больше всего мне запомнились два «вида». Во-первых, 4 загадочных исполинских чудовища, недвижно наблюдающих за Великим редутом. Во-вторых, еще более загадочные Безмолвные, которые, к сожалению, почти не участвуют в действии и лишь упоминаются в нескольких общих фразах. Впрочем, именно эта недомолвка придает Безмолвным безусловную зловещую ауру.

Наконец, главное, за что я высоко оценил этот роман. Мир человечества (Великая пирамида) мало заинтересовал меня, ибо описан в стиле наивно-напыщенной идеализации. Но это не важно, не ради этого мира я читал книгу. И даже не ради батальных эпизодов. Прежде всего — ради картины собственно Ночной Земли. На мой взгляд, Ходжсону великолепно удалось нарисовать завораживающий пейзаж погруженных во мрак пространств, где уже нет и не будет места человеку. У меня не возникало желания перечитать книгу полностью, но время от времени обращаюсь к тем страницам, где дается общий обзор этого жуткого темного мира, полного как видимых монстров, так и присутствия чего-то незримого, неведомого и оттого еще более тревожного.

Также меня интересовала топография Ночной Земли, и по этому поводу хочу отметить, что в интернете можно найти очень наглядную карту.

Несмотря на то, что в отзыве сосредоточусь в основном на критике романа «Робинзоны космоса», я никоим образом не хочу отвратить от него потенциальных читателей. Произведение написано прекрасным, легко воспринимаемым языком. И в своем жанре приключенческой фантастики оно вполне способно увлечь читателя, не желающего обременять себя сложными социальными, психологическими и философскими вопросами, а также углубляться в дебри научных и технических деталей.

Теперь выскажу свои претензии. Первое, что меня смутило — реакция персонажей на свое внезапное переселение на другую планету. Было удивление, была печаль по поводу гибели людей и безнадежной разлуки с оставшимися на Земле близкими. И, пожалуй, все (если не считать нескольких фраз-размышлений главного героя, высказанных постфактум, по прошествии примерно 40% действия книги). Я не претендую на большую правдоподобность в таких книгах, но полное отсутствие паники и хаоса выглядело странно и ненатурально. В реальности я не раз сталкивался с тем, как люди поддаются бурным неконтролируемым эмоциям во время каких-нибудь нештатных ситуаций гораздо меньшего масштаба (например, в туристических поездках). А тут несколько тысяч человек перенеслись на другую планету — и никаких признаков паники. Такого не может быть, как говорится, «по определению». Робинзон Крузо, кстати, испытал сильнейшее потрясение, и я хорошо помню описание его переживаний и терзаний. Здесь герои адаптируются к новой, абсолютно неведомой планете так легко, словно переехали всего лишь в другую страну. По-моему, одного только осознания полной отрезанности от человеческого мира было бы достаточно для глубочайшего шока, который далеко не для всех оказался бы преодолимым.

Ну да ладно, это я не стану признавать большим недостатком книги. Может быть, что-то осталось «за скобками» повествования. И, в конце концов, лучше уж так, чем читать бесконечное нытье героев насчет того, что «во всем виновата власть» (что я как раз массово вижу в реальности) — власть не позаботилась, власть не обеспечила, власть не дала и т.п.

Несколько больше меня задело другое обстоятельство. То, что герои попали на планету с пригодными для людей составом воздуха и воды, гравитацией, метеорологическими параметрами — понятно; будь это не так, книги бы не было. Но фауну (флору в расчет не беру) Карсак придумал сильно отличающейся от земной. Это отличие является одним из основных факторов интереса. И тут у меня снова возникает соблазн и основание для придирки. Ибо более чем за полвека до «Робинзонов космоса» был написан фундаментальный роман о попытке переселения с одной планеты на другую — великая «Война миров» Уэллса. И если в романе Карсака у людей были возможности бороться с представителями крупной фауны (типа летающих гидр), то как их организмы (как и прочих выходцев с Земли) могли бы сопротивляться местным микробами и вирусам? Уэллс показал, что никак (хотя у него это выглядело странно, так как трудно поверить в то, что наука такого колоссального уровня развития, способная создать технологии межпланетных перелетов, не учла бы фактор биологии, в том числе на микро-уровне). Естественно, в романе Карсака такой литературный ход не имел бы смысла (это сюжетный тупик), но совсем (если не считать одной фразы о болезни главного героя, приведенной вскользь в последней главе) игнорировать оное обстоятельство было довольно заметным упущением.

Как бы там ни было, но первые две придирки я не считаю «отягчающими обстоятельствами» для своего прочтения «Робинзонов космоса». С третьей дело обстоит хуже. Речь о том, что в весьма скором времени после переноса на другую планету среди двух обособленных групп землян разгорается война — натуральная война с использованием ружей, автоматов, пулеметов, самодельных ракет, окопов и катапульт. Причем столь сильный антагонизм возник по ничтожному поводу — одному злодею приспичило похитить несколько девушек. Это совершенно нелепо, учитывая, мягко говоря, экстраординарные обстоятельства новой жизни. Вообще же антигерои показаны так, что у меня возникло стойкое ощущение неудачного фарса: богатый швейцарец с замашками феодала (сочетание «швейцарец-феодал» само по себе вызывает усмешку), который по совместительству является лидером фашистской организации; его похотливый сын; вдохновитель — журналист-ницшеанец, почему-то исповедующийся перед смертной казнью у католического священника. Контрастирует с ними только «социально правильная» дочь главного злодея; по-моему, использовать замшелый романтический штамп «голубка из коршунового гнезда» в произведении 1950-х годов — откровенный архаизм. Эта абсурдная война стала сюжетным эпизодом, который бросил заметную тень на мое дальнейшее восприятие книги. Не будь его, моя оценка была бы гораздо ближе к «десятке».

Подводя итог, добавлю также еще одно соображение. То, что Карсак дал волю фантазии в описании планеты Теллус, прекрасно. Но зачем было впадать в некоторые очень сомнительные фантазии относительно землян? Простой пример: жена главного героя — деятельная, наверняка амбициозная женщина с высшим астрономическим образованием. И эта женщина рожает 11 (!!!) детей, чему автор дает обоснование, которое вызвало у меня одновременно смех и чувство неловкости: а именно, что на Теллусе было много пищи. Похоже, где-то на заднем плане авторской мысли вырисовывалась идея о необходимости, так сказать, форсировать демографическую ситуацию в колонии землян. Хорошо, что это было написано в конце романа, иначе я бы просто бросил его читать.

Желание прочесть роман «Сон в красном тереме» возникло у меня по трем причинам. Во-первых, вызвало любопытство название, в котором фигурирует слово «сон», что для меня всегда предполагает нечто привлекательное. Во-вторых, этот роман называют энциклопедией старого Китая, а я имею большой интерес к культуре и цивилизации этой страны. И, в-третьих, некоторое время назад я посетил в Пекине парк Дагуаньюань («Сад роскошных зрелищ»), который является декорацией к телеэкранизации «Сна в красном тереме» и произвел на меня большое впечатление.

А в итоге от прочтения огромного (по грубой прикидке — порядка ста часов аудиозаписи) произведения я извлек для себя немного. Энциклопедией старого Китая этот роман действительно можно считать (тут только персонажей несколько сотен, причем весьма разнообразных, включая и аристократов, и Сына Неба, и монахов, и нищих), но «Сон в красном тереме» подчеркнуто сосредоточен преимущественно на показе бытовой стороны жизни. На мой взгляд, Цао Сюэцинь задумал свое произведение как своего рода полемику с предыдущей классической китайской литературой (например, с такими фундаментальными романами, как «Троецарствие», «Путешествие на Запад» и «Речные заводи»). Там героями были воины, государственные деятели, мудрецы, путешественники — и все сплошь мужчины. В «Соне в красном тереме» нет ни одного персонажа, которого можно было бы посчитать мало-мальски выдающейся личностью, и к тому же большинство главных действующих лиц — это женщины и девушки из аристократической семьи Цзя и их служанки. Все персонажи просто живут самой обыденной жизнью; причем, если говорить о мужчинах, то в основном жизнью непорядочной.

Что же касается главного персонажа по имени Баоюй, то он являет собой неприкрытую насмешку над понятием «герой». Хотя он родился с чудесной яшмой во рту, вся его дальнейшая жизнь есть то, что я бы определил как «выразительная ничтожность» (о чем постоянно сокрушается его отец — классический конфуцианский чиновник). Баоюй не прилежен в учебе, не настроен на карьеру чиновника, не интересуется основополагающими книгами, а увлечен только стихосложением да времяпровождением с девушками — при этом лишь в одном случае (еще в ранней части книги) открыто обозначена сексуальная связь Баоюя с его главной служанкой, а все остальные формы оного времяпровождения не конкретизируются. В конце романа авторы последней трети книги дают понять, что это времяпровождение Баоюя с девушками было по большей части именно сексуальным.

Кстати говоря, эротизм пронизывает роман «Сон в красном тереме», каламбурно выражаясь, красной нитью. Но мне не понравилось не это обстоятельство (в конце концов, эротика тут представлена хотя и вполне открыто, но очень деликатно, чего не скажешь о многих произведениях современной литературы, погрязшей в брутальном сексуальном натурализме). Мне не понравились странные спекуляции на тему отношения и соотношения полов; этой темы я всегда стараюсь избегать.

Для меня совершенно непонятной осталась идея, согласно которой в романе представлено что-то вроде противопоставления двух семей, олицетворяющих два жизненных пути — Цзя и Чжэнь. Эти слова фонетически соответствуют понятиям «ложь» и «истина». Но при этом семье Цзя уделено, по-моему, 99% объема романа. Зачем там введены Чжэни (один из которых стал даосским монахом-отшельником), я совсем не уловил. Самой странной была фигура другого Баоюя, из семьи Чжэнь, который является точной внешней копией главного героя — Баоюя из семьи Цзя. Но незадолго перед концом романа во время их первой и единственной очной встречи главный Баоюй убеждается в том, что «дубликат» совершенно не разделяет его мировоззрение. В чем смысл этого нескладного сюжетного хода, я не представляю.

Вообще надо отметить, что роман изобилует нестыковками, какими-то сюжетными изгибами и тупиковыми ветвями, да вдобавок еще и является компоновкой текстов, написанных разными людьми.

В общем, из всего показа китайской жизни той эпохи в романе мне понравились только два мотива — многочисленные поэтические упражнения и состязания (это есть только в первых 2/3 книги, написанной собственно Цао Сюэцинем) и игры. Все остальное проходило по моему сознанию в основном каким-то тягучим блеклым потоком, на котором сложно сосредоточиться. А решение автором последней трети романа активизировать события привело только к «взмучиванию» этого потока, но никак не к повышению степени интересности и драматизма. Даже уход Цзя Баоюя в хэшаны (так в Китае называли бродячих буддистских монахов) изображен невзрачно, едва ли не вскользь — при том, что это кульминация сюжета.

Однако в блеклом потоке все же есть несколько ярких вспышек, о двух из которых я вкратце поведаю.

Первая вспышка хотя и очень маленькая, но не могла не привлечь моего внимания. Поразительно то, что у Баоюя есть зимний плащ, сотканный из павлиньего пуха и расшитый золотыми нитями… в России, русским портным. Хотя это очень мелкая деталь, но нельзя не отметить того, что Россия является единственной страной за пределами Срединного царства, упомянутой в романе. Воистину, для иноземцев Россия была страной-загадкой, и беру на себя смелость домыслить, что автор «Сна в красном тереме» придал своему главному герою —человеку не от мира сего — вещь именно из этой загадочной северной страны, хотя это выглядит абсолютно нереальным.

Вторая вспышка более обстоятельна и имеет ярко выраженный аллегорический характер. Один из мужских персонажей третьего плана воспылал плотской страстью к одной из героинь-красавиц. Та обвела его вокруг пальца, в результате чего он оказался заперт на ночь в холодном помещении и заболел. К больному неудачнику позднее явился бродячий юродивый даос, который дал ему волшебное двустороннее зеркало. Смотря в одну сторону, человек видел скелета. В другую — объект своей страсти в самом соблазнительном виде. Этот персонаж не захотел смотреть на скелета, и в итоге, так сказать, сгорел от захлестнувшей его страсти. То есть умер от истощения. По-моему, хороший урок для нынешней цивилизации, помешавшейся на внешней привлекательности.

Стóит заметить, что красота героинь «Сна в красном тереме» стала классическим понятием в Китае, обозначаемым метафорой «Двенадцать шпилек из Цзиньлина». Для меня этот топоним остался не вполне ясным; в древности такое название носил Нанкин, но действие романа происходит не в этом городе (он в книге четко назван именно Нанкином), а в месте, обозначаемым только термином «столица» (которая, по-моему, комбинирует в себе черты разных столиц Китая — в основном Пекина). Я могу предположить, что Цзиньлин — это название фиктивного места происхождения семьи Цзя, которое имеет символическое значение: Цзиньлин (金陵) по-китайски «золотая гробница».

Резюме: роман «Сон в красном тереме» могу рекомендовать тем, кто интересуется Китаем и настроен на долгое неспешное чтение, не рассчитывая на выдающиеся литературные открытия. И советую в процессе чтения время от времени задумываться над смыслом фразы, написанной на большой каменной арке с заголовком «Беспредельная страна грез»:

Когда за правду выдается ложь, —

тогда за ложь и правда выдается,

Когда ничто трактуется как нечто —

тогда и нечто — то же, что ничто!

В цикле «Звездные дневники Ийона Тихого» Одиннадцатое путешествие является единственным, которое я оценил максимально высоко. В своем отзыве я обращу внимание на один важный аспект, выделивший этот рассказ среди прочих.

Но для начала вкратце сформулирую свое мнение обо всем цикле. Я не внес его в список своего любимого чтения; и, кроме Одиннадцатого путешествия, нет ни одного рассказа, который хотелось бы в будущем перечитать заново (кроме, пожалуй, еще искрометной родословной Тихого в Двадцать восьмом путешествии). Сюжеты не показались мне увлекательными, а юмор Станислава Лема по чисто субъективным ощущениям воспринимался мной как что-то слишком чужое. Временами он, конечно, вызывал улыбку, но кроме Одиннадцатого путешествия — лишь эпизодически. Кроме того, я не считаю сильным художественным приемом и эффектом постоянный лемовский сарказм, направленный в адрес человечества. В принципе, этот сарказм я по большей части разделяю. Но в форме иронического абсурда, замешанного на буйной фантазии, он стал быстро вызывать утомление и даже порой раздражение. И юмор этому не только не препятствовал, но временами как раз способствовал.

Кстати, я могу назвать другой пример, где иронический абсурд на почве фантастики вызывал у меня совершенно иные эмоции — это фильм «Кин-дза-дза». А вызывал он их потому, что в нем чувствовалось то, чего почти нет в лемовских «Звездных дневниках» — скрытой (и оттого подлинной и проникновенной) человечности.

А теперь отойду от критики и вернусь к Одиннадцатому путешествию, чтобы пояснить причину моей высокой оценки. Сюжет тут тоже не произвел большого впечатления (несмотря на непредсказуемый лично для меня «вираж» в концовке). А произвел колоссальное (подчеркну это слово) впечатление использованный в рассказе языковый прием — курьезные псевдоархаизмы вкупе с придуманными Лемом пародирующими архаику словами типа «клеюшники» (то есть люди). Этот восхитительный языковый прием привел меня в сейчас уже редко достигаемое состояние читательского восторга.

Кстати, этот рассказ я не читал, а слушал в замечательном артистическом исполнении. И также считаю важным и необходимым добавить в своем отзыве благодарность и поклон переводчику Зинаиде Анатольевне Бобырь. Я обязан полученным фантастическим удовольствием и ее таланту.

Рассказ легко читается и имеет довольно интересный сюжет, для 1957 года необычный и новаторский. Написано очень выразительно, с должным уровнем эмоций и драматизма. Его дидактическая предостерегающая подоплека была актуальна и в то время, и сейчас. Все это отнесу к достоинствам произведения.

В сюжете «Мухи» есть одна важная особенность, которую могу в какой-то мере посчитать недостатком, ибо она вызвала у меня недоумение. Почему у главного героя внешняя часть головы (но не мозг, кстати) и рука стали мушиными? — но ведь в голове и конечности мухи намного меньше атомов, чем в человеческих. И еще: строго говоря, в телепортационном аппарате, помимо человека, в любом случае присутствует множество микроорганизмов, коими насыщена наша атмосфера — почему человеческие атомы в процессе дезинтеграции/реинтеграции не смешивались с ними? Эти вопросы сбили меня с толка и несколько нарушили восприятие рассказа.

«Волшебная лавка» — не просто один из лучших рассказов Герберта Уэллса, но и уникальное произведение в его обширном творчестве. Сколько бы раз я не читал «Волшебную лавку», не устаю удивляться и восхищаться, насколько гармонично здесь реализовано сочетание чудесного и обыденного, жутковатого и веселого, тревожного и приятного.

Больше всего мне нравится то, что Уэллс избежал риска впасть в «слащавость» — свойство, присущее многим написанным в Новое время сказкам, и никогда мне не импонировавшее. Гениальный англичанин совершенно точно отметил чувство, возникающее у рассказчика (обычного человека, как почти все мы), когда его при виде всяких загадочных странностей одолевает «дьявольщина». И это он еще смягчил — я-то думаю, что большинство обычных людей, будучи помещенными в действие «Волшебной лавки», быстро поддались бы паническим настроениям.

С другой стороны, Уэллс не поддался соблазну создать какую-нибудь вульгарную «страшилку» или совсем уж удалиться в гротеск. И это ему удалось благодаря такому сложному средству (к которому я отношусь заведомо настороженно, зная, как часто оно приводит к плохим результатам — особенно в кино), как привлечение в качестве одного из героев ребенка.

В начале хочу отметить, что нужно заранее верно представлять себе жанр «Усмешки тьмы». Это вовсе не хоррор — в моем понимании его тут нет и в помине. В соответствии с подходом Фантлаба я бы классифицировал как атмосферную «психоделику (нечто странное, безумное»). Кстати, это один из моих излюбленных жанров. Я воспринял «Усмешку тьмы» как увлекательный интригующий триллер-квест, в ходе которого главный герой погружается в пучину недоумения, ментального диссонанса, галлюцинаторной ирреальности, тревоги и смятения. Сейчас мне это ближе, чем классический хоррор. Квест получился действительно увлекательным — на протяжении всей книги мне сильно хотелось узнать, что будет дальше, что будет в конце.

Сюжет реализован на нравящейся мне теме кино: конкретно — чрезвычайно загадочного актера гротескных ретро-комедий, переходящих в жутковатые психопатические зрелища. Фигура этого комика транслируется на жизнь главного героя посредством всяких странных образов (например, клоунов).

Есть в «Усмешке тьмы» один очень значительный для меня недостаток. Это антураж и социальный ландшафт, который здесь служит не просто фоном для сюжета, но весомым художественным фактором, который сильно отяготил мое прочтение. Людское окружение, бытовые детали, обстановка, в которой находится главный герой, часто раздражали меня, да вдобавок они представлены очень подробно, что я считаю литературно неоправданным (в том числе неоправданно увеличившим объем романа). Не мое это — читать о «трудных» отношениях персонажа со своими родителями, с любовницей, с родителями любовницы и т.д. и т.п.

Наконец, не по душе мне язык произведения. В нем много прямой речи, и язык, учитывая вышеупомянутый социальный ландшафт, откровенно вульгарный. Понятно, что это отражает особенности нынешней эпохи, но такой речевой вульгарности мне с излишком хватает и в своей «реальной» жизни; поэтому в литературе мне предпочтительнее высокий стиль.

Тем не менее, этот недостаток в основном искупается очень сильным философским посылом романа. Его квинтэссенция выражена собственно в названии; в общем этот посыл сводится к тому, что в мире есть пространства, откуда время от времени наползают мрак, хаос и безумие. А в частности мессидж направлен на глобальный интернет как идеальную среду для торжества безумного хаоса. Меня особенно поразило, что это умозаключение (к которому сам я пришел только в последние годы) присутствует в книге, написанной в уже далеком 2007 году!

Свой отзыв резюмирую так: хотя «Усмешка тьмы» является для меня книгой, скорее всего, одноразового прочтения, но этот один раз был достойным и очень интересным.

Рассказ The Clown Puppet стал для меня определяющим при оценке таланта писателя Томаса Лиготти. До того я прочитал около дюжины его произведений, и что-то мне понравилось, а что-то не особо; но в любом случае не возникло ясного понимания, считаю ли я Лиготти тем писателем, чей творческий талант действительно соответствует моему интересу и вкусу.

«Бледный клоун» я выделил не за сюжет (который, как в большинстве произведений Лиготти, не является сильной стороной) и даже не за выразительную психоделическую атмосферу. Выделил я его фактически всего за одну фразу из первого абзаца, часть которой я приведу в отзыве:

«Давно уже кажется, будто все мое существование представляет собой сплошной — и надо сказать, нелепейший — бред. Сколько себя помню, каждое событие, каждое стремление в моей жизни оказывалось на поверку лишь очередной, ярко выраженной бессмыслицей, совершенной в своей бессмысленности.»

Есть поговорка про то, как ложка дегтя портит бочку меда. Здесь же эта фраза в моем восприятии сыграла противоположную роль — она оказалась той ложкой меда, что спасла бочку дегтя (насчет бочки дегтя я, конечно, утрирую — рассказ в общем вполне сносный).

На основании своего достаточно богатого читательского опыта я могу уверенно утверждать, что если фраза такого содержания не произвела в моем восприятии ни тени впечатления фальши, пошлости и пустой претенциозности, то автор ее — воистину талантливый писатель. И это мое мнение не изменилось, даже несмотря на невысокое мнение о некоторых других книгах Лиготти, что я прочитал после «Бледного клоуна».

Рассказ Томаса Лиготти «Эта тень, эта тьма» я оценил высоко не за его художественные достоинства. Таковых тут мало (назову умело созданную гнетущую психологическую атмосферу и образ депрессивной локации), да и назвать это произведение художественным можно лишь с большой натяжкой. Но это обстоятельство в моих глазах является как раз положительным аспектом, так как в результате достаточно глубокого знакомства с творчеством Лиготти я убедился в том, что в большинстве случаев, чем больше этот автор вносит художественных элементов (в особенности активного действия и диалогов), тем хуже для моего восприятия.

«Эта тень, эта тьма» — по сути своеобразное философское эссе, в котором в более или менее компактной форме выражены некоторые ключевые моменты мировоззрения Томаса Лиготти. О компактности я говорю не просто так; дело в том, что Лиготти написал философский трактат «Заговор против человека», который имеет объем раз в 7-8 больше, чем «Эта тень», и при этом читается тяжело и нудно. Кстати, забавно то, что в рассказе «Эта тень, эта тьма» Лиготти иронично ввел в качестве одного из второстепенных персонажей самого себя как автора книги «Исследование заговора против человечества» — прием, мне весьма понравившийся.

На самом деле, философия (или мировоззрение) едва ли подлежит объективной оценке; ее можно понимать и, возможно, разделять. В этом случае она может произвести сильное и глубокое впечатление — собственно, в этом причина того, что я оценил рассказ высоко. Описывать подробно это мировоззрение я, конечно, не стану. Скажу лишь, что оно выражено здесь посредством прозрения, или просветления, главного героя, которое можно совершенно четко определить и противоположным термином — помрачение. Главный герой избавляется (во всяком случае, так он считает) от иллюзий в понимании и восприятии мира. И его понимание декларируется следующей фразой-манифестом:

«Наши тела ведь всего лишь одно из проявлений энергии той активизирующей силы, которая приводит в движение все предметы, все тела в этом мире и позволяющей им существовать так, как они существуют. Эта активизирующая сила несколько подобна тени, находящейся снаружи всех тел этого мира, но внутри, пронизывая их все насквозь, — вседвижущая тьма, которая сама по себе не имеет субстанции, однако движет все предметы в этом мире, включая и предметы, которые мы называем нашими телами».

Возьму на себя смелость назвать эту философию «черным даосизмом».

В фокусе внимания этого рассказа — два аспекта социальной и индивидуальной психологии. Или, можно уточнить, психопатии. Причем необходимо отметить, что оба этих аспекта плотно базируются на коммерческом подходе.

Первый аспект — визуальная привлекательность насилия. Проблема эта весьма старая, и в былые времена людям были доступны куда более жестокие зрелища, нежели то, что описано в рассказе Шекли. Общеизвестен феномен гладиаторов (хотя в действительности там было гораздо меньше смертей, чем принято изображать в литературе и кино — хотя бы по той причине, что подготовка гладиатора стоила больших денег). Но в моем читательском кругозоре самая одиозная история (вернее, две в одном произведении) изложена Гансом Эверсом в рассказе «Богомол».

Второй аспект по историческим меркам гораздо более молодой. Можно сказать, современный. Это тема массовой передачи насилия кино- и телекоммуникационными средствами. Я давно наблюдаю за этим процессом, и у меня сложилось представление, что люди на самом деле (в подсознании, если можно так выразиться) не разделяют насилия реального и мнимого. Войны, криминал и т.п.: что художественные фильмы, что документальные, что реалити-шоу — в подсознании воспринимаются примерно одинаково.

В рассказе речь идет именно о реалити-шоу. По этому поводу возникает мысль, что современные технологии телевидения и интернета как раз оказались нацеленными на эти шоу. И самое главное — люди массово, с огромным энтузиазмом, погрузились в них. В основном, конечно, без насилия, но это лишь деталь. Важно, что реалити-шоу сейчас стали определяющим «лайф-стайлом»; и я уверен, что это будет иметь (уже имеет) крайне пагубные последствия для человеческой психологии. Думаю, со временем будет появляться все больше произведений, посвященных этой грандиозной проблеме.

На мой взгляд, «Курган» — лучшее произведение Лавкрафта (соавторство Бишоп можно особо не принимать в расчет) из числа имеющих крупный размер. Здесь автору удалось избежать сомнительной «наукообразности», что присуще «Хребтам безумия» и «За гранью времен», а также местами излишнего фэнтезийного романтизма «Сомнамбулического поиска неведомого Кадата». А в сравнении с «Историей Чарльза Декстера Варда» в «Кургане» ни в одном отрезке нет вялости действия. Все части произведения (и та, что происходит в нашем мире, и та, что посвящена миру под Курганом) очень увлекательны и читаются на одном дыхании.

Особенное внимание привлекает, конечно, мир (точнее, три мира, структура и связи которых обозначены очень четко) под Курганом; и в его описании фантазия Лавкрафта безупречна. Не могу не отметить интересный (и здесь абсолютно удачный) литературный ход, когда Лавкрафт объединил культ Ктулху с (как бы) индейской мифологией, персонифицированной Йигом, Отцом Змей. Есть тут место и культу Цатоггуа.

Добавлю также, что описание общества мира К’Ньян сделано Лавкрафтом на 100% правдоподобно (если тут уместно это слово) — в отличие, кстати, от «За гранью времен», где социальная картина Великой Расы, по моему мнению, выглядит неубедительно. А раз правдоподобно, то и впечатление производит колоссальное. Колоссальное и по-настоящему ужасное.

Рассказ не понравился. Мне показалось, что история Зеленого луга — это некая аллегория потери своего корня, своего тела, своей почвы и т.п., в результате которой чистая ментальность оказывается вовлеченной в пространство ужаса и безумия. Но аллегория — явно не конек Лавкрафта. Кроме того, рассказ откровенно слабый в литературном отношении, начиная с пространного и слишком затянутого (относительно общего объема) пролога и заканчивая невнятным финалом, упоминающим какую-то загадочную страну Стетелос, где люди рождаются старыми. Что это за метафора? — мне осталось невдомек. Для рассказа характерны сумбур и чрезмерное обилие эмоций. Добавлю также, что неодобрительно отношусь к художественному приему, использующему фрагментарные (якобы «попорченные») тексты (если это не основа сюжета, как, например, в «Детях капитана Гранта»). Читателя это часто сбивает с толку.

В рассказе есть несколько интересных фраз (например: <…> почему-то был уверен в том, что непременно сойду с ума, стоит мне хотя бы смутно припоминать вещи, которым учился, о которых мечтал и к которым так безудержно стремился в какой-то другой, теперь уже очень далекой жизни). Но в целом его можно рекомендовать только очень большим поклонникам творчества Лавкрафта, которые склонны «культивировать» все, что вышло из-под его пера. Я к таковым не отношусь.

В литературе затерянных миров придумано много, но «Затерянный мир» Конан Дойла (знаю, что так неправильно называть его, но сила привычки и традиции непреодолима) — стоит особняком. Не столько из-за фигурирующих в произведении существ (они, кстати, в основном довольно несуразны и не производят разящего впечатления), сколько из-за героев романа. Именно героев, в самом прямом смысле этого слова. Одним только образом Челленджера Конан Дойл уверенно увековечил свое творческое наследие (а есть ведь еще более знаменитый Холмс, а также харизматичный Жерар). И спутники профессора — тоже отнюдь не блеклые персоны, которых можно забыть сразу после прочтения.

Недостатком произведения считаю только явно фрагментированный сюжет. Он разбит на эпизоды, которые слабо связаны между собой, что в некоторых случаях противоестественно. Например: эпическая битва людей с обезьяно-человеками происходит, совершено не привлекая внимания плотоядных ящеров. Это странно.

За это я мог бы снизить оценку. Но поставил «десятку», ибо курьезная концовка (фиаско матримониальных планов Мелоуна) написана столь задорно и ярко, что полностью искупает указанный мной недостаток.

Не могу отнести роман «Зеленый туман» Джона Фландерса (более известного под другим псевдонимом — Жан Рэй) к шедеврам приключенческого жанра, но в целом произведение получилось вполне добротным. Автору определенно удалось большинство образов героев, которые вышли колоритными и запоминающимися. Следует особо отметить легкость языка, которым написано произведение, так как именно он позволяет более или менее сгладить некоторые сюжетные недостатки.

Особый интерес чтению «Зеленого тумана» придает то, что в качестве основы Фландерс использовал легенды о путешествиях святого Брандана (раннее Средневековье) в северо-восточной части Атлантического океана. Таким образом, Север со своей одновременно сакральностью и инфернальностью стал основным местом действия романа, а Сверхъестественное пронизывает его сюжет. Не скажу, что все моменты присутствия Сверхъестественного в книге получились литературно удачными, но то, что получилось, несомненно, обогатило это произведение.

Отрадно, что в «Зеленом тумане» Джон Фландерс обошелся без банальной «клюквы» — в отличие от, например, его повести «Черное болото», где фигурируют намеревающиеся съесть человека крупной комплекции австралийские змеи (и тем более банальна 15 [или длиннее!!!]-метровая анаконда в повести «Сокровище подземелья»). Однако не могу не посетовать на один небольшой, но неприятный штрих. В начале VIII главы автор пишет, что в Исландии чаще, чем на Фарерских островах, бывает теплая погода, так как она находится «гораздо южнее» (эти два слова я цитирую в точности). Я не буду вдаваться в климатологические детали, но достаточно взглянуть на карту, чтобы понять, что Исландия не только не находится «гораздо южнее» Фарерских островов, но даже ее самая южная точка расположена примерно на градус севернее самой северной точки Фарер. И эта ошибка не столь безобидна, как кажется на первый взгляд. Ведь если считать, что Исландия находится южнее Фарерских островов, тогда зачем автор отправляет идущий на север (из Бельгии в Гренландию) корабль сначала на Фареры, потом в Исландию? Как раз общий ход действия романа четко соответствует географической логике, а вышеупомянутое рассуждение в контексте погоды выглядит весьма досадным ляпом автора.

Первое, что заинтересовало меня в рассказе «Niemandswasser» ранее неизвестного мне английского писателя Роберта Эйкмана — немецкое название, что показалось довольно необычным. Означает оно буквально «Ничья вода», но стóит обратить внимание на тот факт, что в немецком языке имеется эвфемизм der böse Niemand, означающий дьявола.

С первых же страниц рассказа я погрузился в увлекательное чтение, по итогам которого выставил безусловную оценку «10». Для меня в этом небольшом по объему произведении есть все слагающие литературного успеха. Действие происходит в меланхолическом антураже, представленном Берлином и (преимущественно) Боденским озером, расположенном на стыке Швейцарии, Германской и Австро-Венгерской империй. «Ничьи воды» находятся именно в нем, хотя, разумеется, речь идет об озере не в его «реалистическом» аспекте. Экстравагантный главный герой — молодой немецкий аристократ, напоминающий романтических персонажей XIX века — фокусирует в себе сюжетную фантасмагорию, погруженную в мрачную психологическую атмосферу. Психология вообще является основой рассказа, и для меня большую ценность имеют проницательные и весьма нетривиальные рассуждения о двух личностях в человеке, схождение / расхождение которых обусловливает его судьбу. Сюжет также содержит, если можно так выразиться, «сущностную» интригу, которая выражается в некоей загадочной твари, обитающей в ничейных водах. Очевидно, это аллегория той самой судьбы. Финал не дает (и не должен давать) конкретного ясного ответа на эту интригу, и это самое сильное достижение автора, ибо позволяет читателю самому делать умозаключения насчет конца главного героя в связи с вышеупомянутыми психологическими сентенциями.

Вот и закончилось мое утомительное и интересное Путешествие на Запад, в связи с чем я испытал и облегчение, и грусть. А в качестве преамбулы к отзыву отмечу, что моя оценка «10» роману «Путешествие на Запад» чисто номинальная. Я поставил ее только для того, чтобы получить возможность поучаствовать в классификации книги. А оценка? — в данном случае она не имеет никакого значения. Есть грандиозные литературные произведения, определяющие то, что называется «культурным кодом» целой цивилизации на протяжении веков (например, «Илиада», «Дон Кихот», «Евгений Онегин»); применять к ним свои индивидуальные оценки, по-моему, просто бессмысленно.

Признаюсь, чтение «Путешествия на Запад» далось мне с немалым трудом. Причинами тому служат и специфические особенности китайского литературного стиля, и нюансы перевода (у меня есть ряд претензий к переводу, особенно слов, имеющих отношение к буддизму — я еще могу принять вариант «бодисаттва», а не «бодхисаттва», но написание имени первого патриарха чань-буддизма «Бодидарма» вместо устойчиво принятого «Бодхидхарма» меня порядком покоробило). Наконец, объем романа оказался для меня столь велик, что, к сожалению, восприятие текста местами заметно ухудшалось.

Начну собственно отзыв «Путешествии на Запад» с недостатков. В отзыве считаю нужным указать два таковых. Первый — очень неприятный — недостаток заключается в брутальном натурализме некоторых сцен насилия. Насилия тут вообще очень много, но по большей части в «умеренном» (точнее говоря, сказочном) исполнении; но есть эпизоды откровенно отвратительные — например, некто получает от героя сильный удар по голове, и у него (прошу прощения за подробности) вылетают зубы и мозги. Также меня раздражали фразы про «кровавые ошметки» и т.п. Во-вторых — и этот недостаток оказался для меня непривычен — в романе очень (!!) много рассказов-повторов. Поясню на примере: происходит некое событие, в котором участвует герой; затем он встречается с другими персонажами и весьма подробно рассказывает о происшедшем. Это еще можно понять, когда между событием и рассказом о нем проходит много времени; но порой это случается в одной главе и, более того, в соседних абзацах. Я не представляю, насколько этот странный литературный прием увеличил объем произведения. Его можно считать оправданным для традиции устного народного исполнения; но в переводе-тексте, по-моему, следовало бы сильно сократить такие повторы.

В отзыве хочу также упомянуть о том, что можно назвать несбывшимися ожиданиями (что, однако, не определю как недостаток). Не имея почти никакого предварительного представления о романе, я ожидал двух вещей.

Во-первых, углубленного внимания автора к географии путешествия (казалось бы, из названия это должно было логично следовать). География тут, конечно, есть, только по большей части вымышленная и довольно абстрактная. Из реальных географических объектов (помимо, конечно, Срединного государства) называются только тогдашняя столица Китая Чанъань (ныне Сиань) и страна Шравасти (на самом деле это не страна, а древности индийский город в пригималайской части долины реки Ганг; причем в эпоху реального путешествия монаха Сюаньцзана он пребывал в запустении, о чем уже сообщал двумя веками ранее путешествовавший из Китая в Индию монах Фасянь). Кроме того, по косвенному признаку (упоминание ламаистского монастыря) можно предположить, что речь идет о Тибете (в котором, кстати, реальный Сюаньцзан не был). Названия многих стран в русском тексте приведены с переводом и носят условный или говорящий характер: например, Страна Искоренения (впоследствии — Почитания) Учения Будды. Во-вторых, я весьма наивно ожидал раскрытия темы буддистского учения. Эта тема, конечно, присутствует (надо заметить, в довольно пространной форме). Но по итогам прочтения мне стало ясно, что малое присутствие собственно религиозной темы в романе — совершенно точно к лучшему. Видимо, художественная литература и религии плохо совместимы друг с другом. И концовка «Путешествия на Запад», в которой герои достигают религиозной благодати, в художественном плане не выглядит увлекательно.

И еще на тему религий и учений добавлю то любопытное обстоятельство, что в романе неоднократно встречаются удивившие меня выпады против даосизма. Представлены они, правда, не в прямой форме, а таким образом, что некоторые оборотни, с которыми борются главные герои, имеют вид даосов (а в главе 64 представлен даже небольшой диспут Сюаньцзана с оборотнями, излагающими явно даосские идеи). Я воспринял этот аспект, исходя из того, что ко времени У Чэнъэня даосизм далеко отошел от блестящей игры мысли Лао-цзы, Ле-цзы и Чжуан-цзы, скатившись к тяжеловесному культу и кропотливым сомнительного толка занятиям алхимией и магией.

Собственно говоря, именно тема исполненной волшебства и чудес борьбы с оборотнями является сквозной нитью Путешествия на Запад Сюаньцзана и трех его сверхъестественных учеников. Оборотней тут великое множество, и опирающаяся на китайский фольклор фантазия автора намного превосходит европейских вервольфов. Есть даже деревья-оборотни (якобы даосы), ну а самым удивительным для меня был оборотень Нефритовый заяц (юйту), который в китайской мифологии живет на Луне и толчет в ступе порошок для эликсира бессмертия. Большинство оборотней желает съесть Сюаньцзана, некоторые — соблазнить его: то есть, иначе говоря, хотят завладеть его телом, духом и силой Ян.

Тема оборотней наводит на мысль о том, что смыслом борьбы является отделение Истинного от Ложного. Но наиболее интересное в этой теме то, что ученики Сюаньцзана — сами, по сути, оборотни. И, значит, бороться с ложным им предстоит не только вовне, но и внутри. Эти ученики Сюаньцзана — существа в высшей степени примечательные: Сунь Укун — обезьяна-чародей; Чжу Бацзе — свино-человек с большим рылом и огромными ушами; Ша Сэн — верзила с темным лицом. Все главные герои (особенно Чжу Бацзе), включая самого Сюаньцзана, полны многих пороков, и, пожалуй, именно благодаря этому воспринимаются не только как живые, но и с симпатией.

Теперь скажу о существенных достоинствах романа «Путешествие на Запад». Для человека, увлекающегося китайской культурой (коим я являюсь) это произведение — бездонный кладезь интересных сведений. Меня больше всего заинтересовала китайская мифическая (с элементами даосизма и буддизма) картина Небесного мироустройства, которая представляет собой диковинную государственно-бюрократическую систему под властью Нефритового Императора. Показана эта картина, конечно, с глубоким почтением, но и не без юмора и иронии, что, на мой взгляд, является очень ценным мотивом в творчестве У Чэнъэня. Не откажу себе в удовольствии привести пример иронии над бюрократизмом: Нефритовый Император отдает приказ дракону пролить в некоей местности дождь определенного объема, а также еще 42 капли. Не больше, не меньше!

Отмечу также важную, на мой взгляд, идею о том, как добро может оборачиваться злом (она представлена в главах 96 и 97), что соответствует представлениям Восточных Учений.

И еще мне пришлись по душе многочисленные стихотворные описания природных пейзажей, храмов, городов, героев и героинь, пиров, битв и прочих атрибутов романа. Больше всего мне полюбился представленной в главе 10 диалог (в прозе и стихах) двух друзей — рыбака и дровосека, в котором излагается (кстати, без всяких религиозных умствований) простая и мудрая правда жизни. Приведу цитату (с чего начинается дружеский диалог-спор): «Дорогой брат Ли, — молвил Чжан Шао, — мне кажется, что люди, которые гонятся за славой и выгодой, только губят себя. Ведь получить высокий титул — все равно что с закрытыми глазами броситься в объятия тигра, а уж принять чьи либо благодеяния не лучше, чем положить змею в собственный рукав. Как вспомнишь обо всем этом, так и подумаешь, что лучше нашего с тобой привольного житья нет. Мы живем среди гор, на берегу реки, можем любоваться красотами природы и гулять, когда нам вздумается, мы довольствуемся своей скромной участью: чем богаты, тем и рады».

«Птицы» — удивительно емкое и содержательное произведение малого формата, которое читается на одном дыхании. Это несомненный признак авторского таланта. Дафне Дю Морье удалось главное — вызвать у меня, как читателя, глубокое сопереживание главным героям (в которых, кстати, нет ничего героического). Важно отметить, что сюжет, при его фантастичности, воспринимается совершенно реально; каждый эпизод, каждое действие легко представимо и понятно.

В центре моего внимания было в основном не нападение птиц. Этот аспект, хотя и является основой сюжета, никаких особых мыслей не вызвал. Все равно никакого объяснения птичьему буйству не дается, да его и не может быть. Разве что только вскользь звучит мысль о том, что птицы миллионы лет копили ненависть, которая сейчас вдруг выплеснулась на человека. Но непонятно — почему на человека, и почему миллионы лет? Этими вопросами и не стóит задаваться.

Гораздо важнее, на мой взгляд, уделить внимание показываемым в рассказе чертам социальной психологии: в данном случае на примере жителей глухой английской провинции. В этих чертах можно заметить много примечательного, в широком спектре — от курьезного до экзистенциального.

Тут и курьезная (и одновременно позорная) версия о том, что виноваты русские — само собой, ведь действие происходит в 1952 году, когда, каламбурно выражаясь, «холодная война» уже вовсю пылала. И еще черта эпохи — английская обывательница лепечет о том, что Америка поможет. И это говорит подданная «Великой державы», «Владычицы морей»! Выходит, к 1952 году без Старшего Брата — никак.

Но это курьезы. Гораздо серьезнее другое. Среди этого другого назову три момента. Во-первых, выражаемая той же обывательницей вера в Правительство (а как же пресловутая индивидуальная самостоятельность людей Западного мира? — ее в рассказе демонстрирует, причем разумно, лишь главный герой). Во-вторых, упоминаемая в мыслях главного героя изнеженность нового поколения (он думает о том, что раньше люди сами легко обеспечивали себя пищей, а теперь его дети не хотят есть рыбные консервы, ибо невкусно) — важный штрих картины социума. Наконец, в-третьих, бросается в глаза поразительные вялость и легкомысленное безразличие большинства персонажей. Впрочем, то было в другую эпоху. Сейчас все наоборот — по пустякам в СМИ и социальных сетях происходят гигантские истерики. Пользы от которых, естественно, еще меньше.

Изумительное произведение, в котором спутались самые разные жанры и мотивы: гротеск, фантасмагория, черный юмор и даже какие-то нотки абсурда в стиле Кэрролла. Хоррора тут как раз нет, и это к лучшему, поскольку в такой компании он смотрелся бы неуместно и нелепо. Но без странных существ все же не обошлось, и хотя они не вызывают ужаса, можно считать их «жутковатыми».

И есть тут то, за что я больше всего люблю творчество Жана Рэя (хотя этот элемент присутствует не во всех его произведениях, а там, где присутствует, не всегда удачно реализован) — сочные диковинные фразы, чтение которых доставляет неописуемое наслаждение. Например, когда главный герой замечает на стене нечто вроде картины Бёклина «Остров мертвых», в ответ слышит:

«— Да нет же, друг мой, это всего лишь трещины на гипсовой штукатурке; остальное – следы слизняков — их, должно быть, немало здесь. Но я не отрицаю, что и у них может быть душа художника — это далеко не так очевидно, как представляется!»

Перед написанием своего отзыва я прочел предыдущие и обратил внимание на совершенно разные оценки того, вызывает «История Чарльза Декстера Варда» ужас, или нет. На мой взгляд, это вопрос малозначительный в силу крайней субъективности. Современного читателя сложно напугать, а вот увлечь — это уже более реальная, и тем более важная, задача. Роман я оцениваю как увлекательный, и это особенно значимое достижение, учитывая специфическую сюжетную основу. Мне представляется очень сложным использовать в качестве таковой старинное колдовство (вкупе с алхимией и т.п.), органично «переходящее» в современность (то есть 1920-е годы; сам роман написан в 1927). И в этом плане Лавкрафт добился огромного творческого успеха. Кстати, не могу назвать много других удачных примеров на тему колдовства.

Роман получился длинным, и в большой степени это оправданно многочисленными интересными деталями. Особенно в первой части, действие которой происходит в XVIII веке. Мне это было любопытно для ознакомления с тогдашней историей Новой Англии. В современной части есть несколько явно затянутых фрагментов, но они в основном компенсируются рядом весьма экспрессивных эпизодов, которые если не пугают, то уж точно производят сильное впечатление.

«Великий бог Пан», на мой взгляд, является не слишком удачным литературным экспериментом в ранний период творчества Артура Мейчена. Особенно заметно это сейчас, с позиции XXI века. Идея с хирургическим вмешательством, возымевшим более чем причудливый эффект, выглядит, по меньшей мере, наивно, если не сказать — нелепо. Последующие «ужасные» истории (результат связей некоей «демонической» женщины с некоторым числом мужчин) совершенно не трогают. Разве что в развязке происходит нечто завораживающее [цитирую: «Многократно повторяясь, этот процесс у меня на глазах создавал человека. Я видел, как первичная форма перетекает от мужского пола к женскому, отделяя себя от себя, а затем вновь воссоединяясь. Потом я видел, как тело возвращалось назад к звериному облику, из которого оно раньше вышло, и то, что прежде возносилось на уровень совершенства, низвергалось в пропасти, вплоть до исходной глубины всего сущего. Изначальные основы жизни, создававшие организм, все время сохранялись, в то время как внешняя форма непрестанно менялась»]. Но этого слишком мало, чтобы создать более или менее ощутимое впечатление.

Кроме того, повесть написана очень тяжелым языком; я утверждаю это не голословно, а на основании собственного опыта перевода этого произведения. Могу сравнить с личной практикой переводов рассказов Лавкрафта — там было ощущение легкого плавного скольжения, здесь же я словно кое-как полз.

При всем моем огромном уважении к Артуру Мейчену не могу высоко оценить эту повесть, хотя все же не жалею, что один раз прочел ее.

С этого рассказа началось мое знакомство с творчеством Лавкрафта, поэтому, наверное, моя восторженная оценка является следствием именно фактора первой любви. Не могу также не отметить того важного факта, что кооперация Лавкрафта с Хейзел Хилд оказалась наиболее удачной и принесла наиболее ценные плоды (сопоставить могу с со-творчеством с Барлоу, но оно, увы, состоялось слишком поздно). Заслуживают внимания и другие результаты этой кооперации.

«Вне времен» — великолепный, гармоничный пример эффектного и эффективного использования «потустороннего космического ужаса»; таких примеров лично я насчитываю не так уж много, и даже у самого Лавкрафта были неудачные образцы.

Рассказ читается с колоссальным увлечением — поистине на одном дыхании. В нем есть некоторые погрешности (в частности, аляповато прописанный культ, а также пресловутый наивный расизм Лавкрафта), но к ним относишься совершенно терпимо. Все мелкие шероховатости сполна искупаются подлинно жутковатым ощущением, которое рождает это замечательное произведение. А я такое ощущение испытывал нечасто

Мой любимый рассказ из цикла произведений про пилота Пиркса (и, пожалуй, единственный, который точно останется в памяти в долгой перспективе). Сюжет подчеркнуто простой — беспомощное и бесполезное наблюдение за артефактом другой цивилизации без возможности запечатлеть и/или сообщить. Гениально изображен разительный контраст: с одной стороны, эпохальное событие для нашего Мира — с другой стороны, гротескная и нелепая, поистине ничтожная ситуация (на борту кто-то пьян, кто-то болен; короче говоря, «человеческое, слишком человеческое»).

В итоге чувствуешь потрясение и какую-то вселенскую тоску. На мой взгляд, этот рассказ есть идеальная метафора Одиночества.

Одинок Пиркс, одиноко человечество...

Несмотря на некоторую нескладность конструкции сюжета (имею в виду шпионскую историю, которая обрамляет суть рассказа — мне такие истории никогда не нравились), считаю «Сад расходящихся тропок» одним из своих самых любимых произведений Борхеса. Ибо центральная идея рассказа производит поистине волшебное и восхитительное впечатление. Книга как бесконечный лабиринт мыслей и событий (кто знает, какова между ними грань?), подразумевающая многомерность времени и неисчислимую многовариантность исходов. Цюй Пэн создал, на первый взгляд, огромную кучу черновиков с бессмысленными текстами — этакий Хаос. Но это лишь сугубо человеческая (материальная — и в координатах нашего мира) реализация, в которой можно усмотреть путь к всеохватывающему Космосу. Размышления об этом неизменно завораживают.

Добавлю также, что поскольку мне очень интересна китаистика, с удовольствием обратил внимание на упоминание в рассказе и выдающегося деятеля китайской истории Юнлэ (Третий Император Лучезарной Династии), и романа «Сон в красном тереме» — крупного феномена в китайской литературе, которому даже посвящен специальный музей в Пекине.

«Вастариен» — один из моих любимых рассказов в творчестве Томаса Лиготти. Он органично аккумулирует в себе и темную атмосферу, и психоделичность, и завораживающую странность (в том смысле, что характеризует жанр weird fiction). В центре произведения находится Вастариен — фантомный иллюзорный город (кстати, описанный просто изумительно), который как магнит притягивает сознание главного героя. Концовка вполне предсказуема, и ее даже можно признать тривиальной (не вижу резона скрывать под спойлером то, что ей является безумие героя), но это никак не портит качество драматургии рассказа.

Не знаю, что вкладывал Лиготти в название «Вастариен», но лично для себя я интерпретировал его следующим образом. Vast по-английски означает «обширный»; rien по-французски означает «ничто». Получается гибрид, который неизбежно должен привести главного героя к ментальной катастрофе.

«Школа тьмы» относится к тем рассказам, что наиболее ярко передают мировоззрение и философские взгляды Томаса Лиготти. В его творчестве Тьма (ввиду огромной значимости этого понятия я пишу его с заглавной буквы) являет собой, как я понимаю и воспринимаю, всеобъемлющую онтологическую бессмысленность. Можно добавить эпитеты — зловещая, ужасающая и т.п., ибо художественными средствами Тьма выражается во многих рассказах Лиготти (в том числе в «Школе») как деградация, дегенерация, отвратительный гротеск, трансцендентный хаос.

Сильное впечатление, которое произвела на меня «Школа тьмы», обусловило резкий эмоционально-интеллектуальный отклик в моем сознании. Оказались в этом отклике и согласие с такой философией, и возражение ей, причем эти противоположные друг другу реакции были вызваны одними и теми же вещами.

Необходимо также прокомментировать вышеуказанные художественные образы — уродливые люди, мерзкий антураж. По совокупности моего знакомства с литературой Лиготти я сделал вывод, что это его наиболее типичный прием. Мне, в общем-то, нравится этот мрачный стиль, но все же думаю, что автору не следует чрезмерно увлекаться им, ибо это выглядит слишком явным проявлением двойственности. А в силу двойственности напрашивающаяся полемика с выражаемым этим рассказом мировоззрением неизбежно будет апеллировать к тому, что в мире полно красивых успешных людей и великолепных благополучных мест.

По моему же убежденному мнению, если уродливые образы характерны для школы Тьмы, то Ее академия очень часто имеет фасад респектабельности.

Моим первым резким (и на редкость удивительным) впечатлением от романа «Путешествие на край ночи» было восприятие языка этого произведения. Прежде, за несколько десятилетий моей читательской практики, мне редко приходилось читать книги, написанные таким грубым языком, включающим немало сквернословия. Обычно я сторонюсь грубости и дурных слов, и для меня их наличие всегда служило основанием отказываться от чтения. Но не в случае с «Путешествием на край ночи». Как ни странно, язык «Путешествия» вовсе не отвратил меня. Хотя я не считаю язык достоинством этой книги, но в контексте личности Селина и содержания романа принял сквернословие как «законный» атрибут. Впрочем, в современных реалиях общества РФ я категорически отрицаю сквернословие, в том числе в качестве противоречия социуму.

Весь этот нуар, которым пропитано произведение Селина, может иметь некое дидактическое значение (хотя я и не люблю нравоучительности в искусстве, но здесь имею в виду иное).

Во-первых, Селин совершенно гениальным образом не оставляет камня на камне от такого фетиша западного менталитета, как патриотизм (сейчас на Западе ударились в интернациональную толерантность, но это лишь обертка их былого патриотизма, бившего фонтаном во времена Селина). Особенно любопытными мне показались его наблюдения за женским милитаристским патриотизмом, перемешанным с извращенным (а может, и не извращенным?) эротизмом.

Во-вторых, чтение «Путешествия на край ночи» может быть полезно пафосным «жизнелюбам»: уподоблю это тому, как Будда Шакьямуни учил похотливых, указывая им на вид мертвого разлагающегося тела.

По поводу нуара в «Путешествии на край ночи» я приведу цитату из предисловия Теофиля Готье к посмертному изданию «Цветов зла» Шарля Бодлера: «...Иные цветы и не растут на черной и насыщенной гниющими веществами почве, какова почва кладбища старчески-хилых цивилизаций, где среди вредных миазмов разлагаются трупы прошлых веков».

Все действие романа (как внешнее, так и то, что происходит в сознании главного героя), которое есть Путешествие на край ночи, я воспринял как описание двух постоянных процессов.

Первый процесс — бегство главного героя: бегство от всех, всего и вся, в том числе от самого «себя» (я поставил здесь кавычки с важной целью); причем это бегство сопряжено с неизбывным желанием «послать всех и все к черту». Он все время словно ищет убежище, аллегорией которого является ночь. Но поскольку убежища в этой аллегорической ночи он не находит, остается идти дальше — на ее край.

Второй процесс — непрерывные потери: главный герой теряет признаки и свойства дневной, то есть «нормальной» жизни, коя суть лишь големическая суета — псевдобытие тех, кого в каббале называют «хабал гармин», то есть «дыхание костей». Под конец главный герой теряет главное, за что держится обычный человек — «самого себя», или так называемое «я» (ключевая иллюзия человека). То «я», к которому «прилипают» все иллюзии и омрачения, что и есть «нормальная жизнь».

У главного героя есть своего рода «альтер эго», или «двойник — персонаж по имени Леон Робинзон (эта фамилия как будто является символом изолированности и одиночества). По ходу действия произведения они скитаются и блуждают вместе, или один за другим, продвигаясь к краю ночи. Интересно то, что в их жизни есть только два периода, когда они оказываются в состоянии некоего «успокоения» (укорененности). Робинзон, переехав в Тулузу, обрел перспективу брака с безумно (это слово надо выделить) влюбленной в него девицей, а также легкую работенку — показывать туристам мумий (кстати, изумительно гениальная идея — извлекать доход, показывая тех, кто мертв, тем, кто как бы «жив»). И все это в состоянии слепоты (временного повреждения глаз) — в высшей степени откровенная аллегория. Прозрев, он все это бросает и снова уходит в ночь. Главный герой обрел спокойное доходное местечко, работая врачом в сумасшедшем доме под Парижем — и это тоже весьма прозрачная аллегория Бытия.

В конце романа Робинзон погибает. Дальше главному герою предстоит путешествие в неизвестность без этого странного (я бы сказал — иллюзорного) двойника. А тот, кто путешествует в одиночку, добирается дальше всех — по выражению одного из персонажей романа.

Потеря иллюзии своего «я» — это, наверное, форма безумия (в терминах «нормального» мира). Что ж, для человека, подошедшего к краю ночи, это естественно. Тут я процитирую эссе «Искушение существованием» французского мыслителя Эмиля Чорана: «Только сумасшедший обладает привилегией плавно переходить от ночного существования к дневному: нет никакой разницы между его снами и его бодрствованием». Дополню от себя: и привилегий плавно переходить от дневного существования к ночному.

Роман Олафа Стэплдона «Создатель звезд», как и другое его произведение — «Последние и первые люди» — я прочитал два раза. В обоих случаях первое впечатление было близким к восторженному (особенно в отношении «Создателя»); второе — куда более сдержанным по причине многочисленности поводов для критики.

Думаю, для 1937 года «Создатель звезд» — произведение достаточно смелое по использованным в нем идеям и необычное по содержанию многих авторских фантазий. Но для меня оно слишком завязано на популярные тогда (да и теперь некоторые из них сохраняют значительный вес) представления и концепции, которые вызывают у меня скепсис или даже отторжение. Это, конечно, не основание для того, чтобы отказываться от чтения. Но основание достаточное для того, чтобы не ставить оценку выше 6 баллов и тем более выделять в будущем время для третьего раза.

Сперва объясню, за что я поставил оценку «6» (то есть довольно высокую). Роман имеет то важное достоинство, что он стимулирует читателя на размышления. В моем случае эти размышления имели характер преимущественно критический (своего рода односторонний спор), но это тоже конструктивный аспект, интеллектуальное созидание.

Теперь о слабости содержания (кстати, я не беру в расчет весьма посредственный язык произведения, так как оно не является в полной мере художественным, и скудные литературные средства изложения могу признать простительными). Слабость (местами откровенно разочаровывающая) «Создателя звезд» в том, что в довольно экстравагантную форму Стэплдон вложил прискорбно тривиальное содержание.

Безусловно, надо отдать должное оригинальности его фантазии в сочинении рассеянных по Вселенной миров, их космогонии, географии, биологии. Но социальной составляющей я могу дать характеристику, пользуясь названием книги Ницше — «человеческое, слишком человеческое». Везде Стэплдон придает разумным мирам черты человеческой истории, только при этом вкладывает такие идеи, которые при их полноценном развитии (которого в человеческой истории нет и не может быть) приводят к далеко идущим результатам. Суть этих идей — эволюционизм, который на определенном этапе становится искусственным: целенаправленное «конструирование» живых существ и их социумов. Прогресс у Стэплдона имеет целью изменять не только условия жизни, но и саму СУЩНОСТЬ индивидов (для чего нужны культурный отбор и столь популярная на Западе в 1930-е годы идея евгеники). Это приводит, конечно, и к кардинальному изменению общества, на каковом пути, кстати, фигурируют такие чисто западные утопические типы социального устройства, как коммунизм и демократическая диктатура (NB!).

Любопытно, кстати, что Стэплдон, похоже, верил не только в то, что возможен изменяющий сущность прогресс, но и в обратный процесс. Некоторые из описанных им разумных рас в силу крайне неблагоприятных обстоятельств регрессировали до животного состояния. Я никак не могу согласиться с таким представлением. Человек может как угодно деградировать, но он не может потерять разум, который всегда сохраняется, пусть и в крайне ничтожной малости. При крайне неблагоприятных обстоятельства разумные существа просто исчезнут — но я не верю в то, что они станут животными.

Также обращаю особое внимание на то, что Стэплдон полагал совместимыми (и даже, вероятно, необходимо совместными) духовность и бурную материальную деятельность. Я не берусь спорить с этим, но скажу лишь, что не знаю в человеческой истории ни одной действительно глубокой концепции, которая бы это допускала. Разве что, возможно, протестантская этика? — но только на ранней стадии. Сейчас все это давно заброшено.

Любимым коньком Стэплдона является «коллективный разум». Его он «продвигает» на всех космологических уровнях существ. Этой «коллективной разумности» он придает то свойство, что все же отличает от человечества — телепатию. Правда, воспринимать его всерьез лично для меня непосильно.

Об этих уровнях надо сказать особо. Первые 2/3 книги посвящены существам простого «биологического» уровня, к каковым относятся и люди; тут Стэплдоном придумано много рас, подчас действительно экзотических. К сожалению, несмотря на экзотичность внешних форм, суть этих рас не особо разнообразна (и, еще раз подчеркну, слишком человечна), поэтому по прочтении этого объема книги испытываешь от нее усталость до степени надоедания.

В этот момент автор переходит на новый космологический уровень — и вводит в действие разумных звезд. Вот это действительно смело и экстраординарно! Но моя эйфория от этих новых персонажей длилась недолго. Ибо здесь опять появляются такие человеческие понятия, как грехи, партии и проч. Это касается и следующего уровня — разумных галактик. Они почему-то тоже наделяются религиозным сознанием и страстями (!), что выглядит в моих глазах уныло.

Очень жаль, что Стэплдон пошел по пути наделения разумных звезд какими-то добродетелями и грехами, вместо того, чтобы фантазировать как-то более оригинально. Например, можно было бы придумать в отношении погасших звезд нечто более интересное, чем просто использовать их в качестве утилитарных кусков мертвой материи. Ведь к 1937 году уже было знание о теоретической возможности существования «черных дыр» (пусть этот термин появился спустя 30 лет). По-моему, это плодородное поле для весьма необычных выдумок.

Теперь следует сказать о том, кто (или что) дал(о) название роману — Создателе звезд. До него повествование доходит по прошествии примерно 5/6 книги, хотя намеки и упоминания о нем рассеяны и раньше. Становится ясно, что вышеупомянутый эволюционизм, достигнув эпохи разрушения Космоса, подводит коллективный разум («биосуществ» + звезд), сфокусированный в сознании наблюдателя-рассказчика, к некоему Моменту Истины, или Просветлению.

Эта часть, что составляет (с последующим вычетом совершенно неинтересного сентиментально-пафосного эпилога) около 10% объема романа; и только она возымела ценность для меня как читателя. Даже несмотря на то, что я не придерживаюсь концепции креационизма. Во-первых, здесь Стэплдон наглядно показал образ Творца Миров (образ, по-моему, скорее деистический, чем теистический). Во-вторых, результаты творчества Создателя звезд описаны в безупречно точной форме — как небольшое число емких и красочных фраз, демонстрирующих фантазию самого Стэплдона, которой можно с восторгом поаплодировать.

Приведу три примера, которые мне более всего запали в сознание. Это космос, в котором субстанцией являются звуки; космос существ, проживающих в двух измерениях времени; и космос, [цитирую] «в котором вообще отсутствовала единая объективная физическая природа. Населявшие его существа не оказывали друг на друга никакого воздействия, но в результате непосредственной стимуляции со стороны Создателя звезд каждое из них создавало свой собственный иллюзорный, но достоверно и целесообразно организованный физический мир и населяло его созданиями, которые были плодом его собственного воображения. Эти субъективные миры математический гений Создателя звезд приводил в совершенное систематическое соответствие».

Если бы Стэплдон этим ограничился, я бы без колебаний поставил его труду «десятку» и внес в свой список избранной литературы. Но он написал произведение, по объему сопоставимое с таким шедевром, как «Машина времени», а по претенциозности — многократно его превышающее. И, к сожалению, в «Создателе звезд» оказалось немного того, что можно было бы сопоставить с уэллсовскими острыми социально-философскими идеями, увлекательным динамичным сюжетом и завораживающе-тягостной картиной конца Земли.

Несмотря на то, что поставил «Путешествию к Арктуру» самую высокую оценку, я не могу назвать это произведение шедевром с литературно-художественной точки зрения. Мне не понравилась первая глава (невнятная, почти никчемная для сюжета, с ненужными персонажами, большинство из которых более не появляются в действии). Язык Линдсея показался мне слишком скудным; роману временами недостает выразительности. Также мне не понравилось чрезмерное внимание автора к теме полов.

Но все эти недостатки с лихвой в моих глазах компенсируется удивительной идейной и смысловой емкостью романа.

В основе и осевой линий «Путешествия» является идея двойственности — дуализма боли и наслаждения. По этой линии, как нити Ариадны, идет главный герой, путешествующий по Арктуру. Под путешествием имеется в виду не перелет от Земли к этой звезде (он занимает, насколько я помню, несколько абзацев), а странствие по (вымышленной Линдсеем) планете Торманс — странствие к одному из солнц Арктура. Кстати, на самом деле эта звезда вовсе не двойная (в романе ее дуальность как раз отражает и символизирует вышеуказанную мной двойственность), но не важно.

Во время этого странствия главный герой претерпевает многочисленные физические и ментальные метаморфозы. Интересно отметить, что стиль произведения очень напоминает некоторые религиозные и философские притчи. Но не стоит воспринимать роман как свод религиозных канонов. Я не считаю правильным и нужным искать здесь истины и откровения.

Но если удастся отыскать хотя бы одну ценную мысль, это уже оправдает чтение и придаст значимость «Путешествию к Арктуру». Для меня такой ценностью стала фраза о том, что если человек полагает, что избавился от иллюзий — возможно, это его самая главная иллюзия. Тема иллюзий для меня имеет особый интерес, особенно в свете учений буддизма и даосизма.

В чисто литературном отношении рассказ «Грузовики» не произвел на меня большого впечатления. Прежде всего, потому, что он выглядит как фрагмент, не имеющий внятного начала и конца; и если открытый конец можно понять (ясно, что это крах человечества), то отсутствие вводной информации несколько сбивает с толку. Трудно отрешиться от рациональных мыслей по поводу того, как это грузовики могли обрести «разум» и «волю»; и почему именно грузовики и прочие крупные машины, но не легковушки, которые оказались «по одну сторону баррикад» с людьми?

Но идея, как и в большинстве произведений Кинга, заставляет размышлять. В данном случае мои мысли ушли в таком направлении: интересно наблюдать, насколько западная литература XX–XXI веков пронизана темой бунта против людей. Субъектами этого бунта кто только не выступил — и машины (разных вариаций), и животные, и мертвые люди, и многое другое, с чем я и не знаком. Почему эта тема так популярна? На мой взгляд, в силу сильного подсознательного страха современного Западного человечества — страха потерять статус «Хозяев Мира». Я имею в виду не столько материальный аспект этого статуса, сколько психологический. Много усилий было потрачено западным обществом на то, чтобы избавиться от противоестественного статуса «рабов божьих», поэтому вполне понятно, сколь сильно его беспокоит возможная утрата столь же противоестественного положения «мировых господ».

В 1953 году этот рассказ, вероятно, был новым и сильным по содержанию произведением. Сейчас такого впечатления на меня он не произвел. Тема взаимного истребления двух сверхдержав утратила актуальность; идея полностью автономных боевых роботов, ставших враждебными людям (и, возможно, другим своим разновидностям), не выглядит свежей и интересной.

Интрига в рассказе реализована слабо — что (или кто) является Второй моделью, становится ясно слишком задолго до конца. Экшн-составляющая сюжета, в принципе, довольно увлекательная, но это для меня оказалось единственным достоинством рассказа.

Самое большое недоумение и недоверие вызвала у меня идея имитации роботом человека. В каких-то других сюжетах этому можно было бы не придавать большого значения, рассматривая как художественную условность. Но здесь на этом и построен сюжет, это его ключевое центральное звено. В безупречную имитацию я не верю. Слишком много в человеке уникальных особенностей: например, меняющееся выражение глаз. Его уж точно никак нельзя воссоздать у робота. К тому же очень странно то, что если у Третьей модели (насчет Первой не совсем ясно, но тоже можно предполагать) очень ограниченный запас слов и реакций — что вполне нормально, то Вторая и Четвертая имеют их просто невероятное количество. На каждую фразу человека они отвечают осмысленно и разнообразно, и в это невозможно поверить. Для такой имитации разработчики должны иметь колоссальный опыт взаимодействия с людьми — а какой опыт был у роботизированной промышленности?

Подводя итог, выражу мнение, что этот рассказ не представляет для меня большой содержательной ценности. Таковую могли бы составить либо более оригинальный и напряженный сюжет, либо более глубокая философия с элементами психологического исследования. Ни того, ни другого здесь я не увидел.

«Локон Медузы» — несомненно, удачный результат творческого взаимодействия Лавкрафта и Зелии Бишоп. Бишоп, насколько я понимаю, придумала сюжетную идею — что в данном случае весьма ценно и заслуживает похвалы. Впрочем, главное достоинство рассказа — не столько сюжет, сколько органичное вплетение в Мифы Ктулху некоторых африканских мотивов (типа Великого Зимбабве и вообще африканского колдовства и африканской загадочности). Эти мотивы в рассказе очень сильно подчеркнули общую канву «Таинственного и Ужасного».

Из недостатков рассказа отмечу следующее. Во-первых, какие-то невнятные любовные отношения (прописанные Лавкрафтом откровенно слабо, что вполне для него естественно) — отсутствие которых, в сущности, никак сюжету бы не повредило, а скорее наоборот. Во-вторых, мне не показалось правильным использование рассказа от первого лица — я имею в виду не первичного рассказчика (чисто технический персонаж), а основного, который, собственно, и повествует бóльшую часть истории. Дело в том, что этому главному рассказчику приходится сообщать много информации о третьих лицах, и при этом в отношении некоторых деталей его осведомленность вызывает большое сомнение. Кроме того, на мой взгляд, эта концепция двух рассказов от первого лица в данном случае привела к легкому сумбуру.

Впрочем, эти недостатки считаю незначительными — не более чем минус 2 балла к оценке произведения.

Рассказ «Улица» вполне заслуженно снискал низкие оценки и преимущественно негативные отзывы (в том числе на Фантлабе). К сожалению, попытка Лавкрафта создать произведение на почве реальности провалилась, и рассказ никак не спасает (даже вызывает дополнительную досаду) красивая концовка, в которой автор пишет: «Одни полагают, что предметы, среди которых мы живем, и те места, где мы бываем, наделены душой; другие не разделяют этого мнения, считая его пустым домыслом».

Что ж, у всех бывают неудачи, и в связи с этим я всегда обращаюсь к известной фразе о зернах и плевелах. Зерен у Лавкрафта достаточно для того, чтобы я считал его великим писателем, чье творчество ценю чрезвычайно высоко.

Вместе с тем не могу не отметить, что мое отрицательное восприятие «Улицы» обусловлено не писательскими промахами. Как раз с чисто литературной точки зрения рассказ написан вполне добротно. Мне не понравилось то, что здесь ярко сквозят некоторые черты мировоззрения Лавкрафта, к коим я отношусь в той или иной степени отрицательно.

Произведение обращается к ряду обстоятельств истории Америки. Негативное отношение Лавкрафта к революционерам мне понятно, и возразить тут нечего, даже если бы я имел такое желание (на самом деле я полностью солидарен в этом вопросе). Дальше начинаются вопросы.

Романтизация и героизация колониальной эпохи? Сомнительно. Взять, к примеру, часто упоминаемый самим Лавкрафтом Салемский процесс над «ведьмами». Совершенно чудовищный абсурд — а ведь это уже конец XVII века! В чем тут «героизм славных предков»?

Массовое заселение США иммигрантами, в том числе «цветных» рас? Ну и что с того? Американцы не были хозяевами этой земли, так что у иммигрантов было не меньше и не больше прав, чем у англо-саксов. Я, конечно, могу понять основания хорошо известного расизма Лавкрафта — они принесли чужие традиции, были бедными, зачастую занимались преступной деятельностью. Все так, хотя, замечу, в сравнении с преступлениями гангстеров, сидевших в Белом Доме, Капитолии и на Уолл-стрит (которых накопилось немало уже к периоду и за период жизни ГФЛ) деяния этнических мафий выглядят весьма бледно. Акцентировать внимание на этих иммигрантах — значит проявлять близорукость.

Но не это главное. Главное, что взывало у меня сильнейшее раздражение и отвращение в этом рассказе — фраза: «Но, пробудившись от спячки, Запад вступил в титаническую схватку, начатую на Родине ради будущей цивилизации. И снова над городами взметнулись старые стяги, а рядом с ними замелькали и новые, среди которых победно реял и трехцветный флаг» [почему-то на Улице флагов не было — всему виной пресловутые иммигранты]. И эти патетические слова Лавкрафт пишет о Первой Мировой войне!!! О бойне, которая унесла миллионы жизней, сломала целые поколения в Европе, срубила режимы, которые хоть как-то сдерживали революционеров, открыла путь большевизму и множеству национализмов.

Мне печально говорить об этом, но я считаю, что в отношении некоторых явлений реальности у Лавкрафта попросту отсутствовал здравый смысл. Было бы лучше ему их вообще не касаться. Ибо даже просто касаться таких вещей, не имея здравого смысла, означает пачкаться. Тем более, когда ты не просто касаешься, а в определенной степени соучаствуешь, хотя бы в форме словословий.

Из всех произведений в рамках «со-творчества» Лавкрафта и Дерлета (я специально беру это слово в кавычки, так как не считаю полноценным со-творчеством ту ситуацию, когда Дерлет дописывал какие-то наброски Мэтра после его смерти) это, на мой взгляд, лучшее [опять же в скобках замечу, что не беру в расчет «Лампу Аль-Хазреда», созданную в совершенно другом стиле — что на пользу]. Вернее, не лучшее, а единственное, что я могу признать хорошим. Сюжет, хотя и не блещет оригинальностью, вполне добротен и в положительном смысле прост (при том, что у Дерлета была склонность вносить в свои рассказы какие-то чудовищно нелепые идеи типа борьбы Хастура с Ктулху). Читать было интересно, и после первого раза я еще многократно возвращался к этому произведению, в котором компактно «уложено» много сведений по Мифам Ктулху.

Хочу также добавить в отзыв претензию не к собственно рассказу Дерлета, а к переводу О.Мичковского («Окно в мансарде»). При всем моем уважении к этому переводчику не могу не посетовать на такой грубый ляп, как «хиадесское происхождение» магического стекла. Речь ведь идет не о каком-то мифическом Хиадесе (как могут многие подумать, и я поначалу так решил), а о хорошо известном созвездии Гиад. Других ошибок я не припоминаю, но эта — та самая ложка дегтя. Кстати, в издании 2015 года эту ошибку исправили.

«Другие боги» — рассказ, который относится к той категории произведений, что стóит прочесть только ради концовки. Основная часть повествования предельно проста и не особо увлекательна (хотя, замечу, написан рассказ таким красочным языком, что этот фактор можно назвать в качестве второй причины, по которой могу рекомендовать его к прочтению).

Точнее, подкупила меня не столько концовка (она, для читателей, хорошо знакомых с творчеством Лавкрафта, на 100% предсказуема), сколько одна фраза — слова, которые прокричал Барзай Мудрый перед своим таинственным исчезновением: «Я падаю в небо!». Удивительные слова, если глубоко вдуматься. В этом коротком предложении — экспрессивный и емкий образ инверсии мироустройства, обращения его в Хаос. Лично для меня эта фраза является своего рода девизом литературы Лавкрафта и вообще weird fiction.

«Дверь в стене» — на мой взгляд, самое глубокое и острое произведение Уэллса (при том, что в его творчестве глубины и остроты в целом предостаточно). Это мнение основано на том, что я считаю одним из важнейших (если не важнейшим) атрибутов Западной цивилизации — а именно: ее двойственного взгляда на Мир. С весьма давних времен в западном менталитете присутствует четкое разделение на две оппозиционных друг другу сферы, которые можно формулировать по-разному — идеальная и реальная; иллюзорная и настоящая; сон и явь; потустороннее и посюстороннее; фантазии и обыденность; и другие. Все это сводится к представлению о том, что есть место, где тебе хорошо, а есть — где плохо, и под последним имеется в виду как раз «обычный» мир, который и принято считать реальным.

Несть числа способам, которыми люди Запада стремились, стремятся и будут стремиться к бегству из своего обычного мира (кстати, самым популярным являлась религия). Я думаю, свою дверь в стене сознательно или бессознательно ищут почти все, кроме сумасшедших. Только все это не приносит ни счастья, ни гармонии, ни покоя. Отсюда в западной литературе полно примеров краха людей, выпавших за пределы мира в сторону невесть чего.

Я уважительно (и даже с восхищением) отношусь к фантазиям, но нельзя их противопоставлять реальности. Это составные части одной общности. И мне представляется куда более осмысленной взгляд на Мир в незападных традициях — например, в чань-буддизме реальность — это «ни нечто, ни ничто»; она пребывает вне оппозиций и альтернатив. А просветление доступно в нашем мире без всяких дверей, ведущих в другие «реальности» — которые в любом случае являются столь же пустыми, как и обыденная.

Хотя я всегда скептически относился к теме роботов в литературе, «Дознание» из цикла рассказов про Пиркса показался мне весьма примечательным и заслуживающим пристального внимания. Не из-за киборга как такового (и вообще, в художественном отношении рассказ, на мой взгляд, довольно посредственный), а из-за любопытной сюжетной коллизии, которая выражалась в том, что единственно правильным решением оказалось бездействие. Бездействие часто рассматривается (в западной культуре) как характерный признак слабости. А вот на Востоке существует огромный пласт учений, в котором не-деяние (в Китае называется у-вэй 無為 — это понятие известно любому более или менее знакомому с чань-буддизмом и даосизмом) и есть истинный путь. А присущая ему «слабость» есть подлинная сила, в отличие от механической «силы» давно лишенной естества цивилизации и ее людей.

Пиркс, пойдя по пути не-деяния, прошел по лезвию. А робот с его активностью и расчетом на активность Пиркса — проиграл.

При всей одиозности сюжетной сути этого произведения оно обладает несомненным шармом истории о Синей Бороде, ставшей классикой зловещей тайны. В рамках такого сюжета сложно не создать текст, который будет утомлять или даже раздражать, как оскомина, но Лавкрафту определенно удался миниатюрный шедевр. Более того, мне особенно нравится незначительность действия (того самого «экшна», который у Лавкрафта как раз редко получался интересным и натуральным), что только усиливает психологический эффект.

Что касается отмеченной практически всеми предыдущими рецензентами концовки (которую посчитали слабой), то я не склонен считать ее недостатком. Рассказ очень короткий (и это хорошо, ибо ни к чему растекаться мыслью по древу — это далеко не всегда на пользу), и делать в нем какой-то выдающийся финал означало бы порождать дисгармонию.

Судя по имеющимся на Фантлабе отзывам, предметом своего рода дискуссии стал вопрос — «выпадает» этот рассказ из цикла произведений про Пиркса, или нет? Основанием для оного вопроса является тот факт, что действие происходит на транссолнечной планете, что в самом деле не соответствует тому миру, что описан в остальных рассказах цикла (в нем речь идет об освоении только тел Солнечной системы, да и то лишь ближайших к Земле).

На мой взгляд, если рассказ воспринимается интересным и оставляет глубокое впечатление, вопрос о месте действия не повлияет на восприятие. Те, кому рассказ сильно понравился, этим вопросом и не задаются. Все остальные — вполне могут обратить на это пристальное внимание и придраться. Я отношу себя ко второй категории.

Не могу сказать, что рассказ «Несчастный случай» показался мне литературно слабым. Он написан очень хорошим языком (что уже само по себе весьма ценно). Но то, что находится во главе угла, то есть является зерном (или ядром) сюжета — его проблематика — лично меня не заинтересовала. Я не считаю интересными для моего времени идеи о том, какова эволюция сознания и «психологии» робота. Сейчас, спустя полвека после написания рассказа, эти идеи воспринимаются неактуальными и какими-то натянутыми.

Интересен вопрос не о том, как развивается техника (причем не такая, как описана Лемом, а преимущественно персональная электроника), а как меняются сознание и психология (тут уже без кавычек) людей, буквально «обросших» этой самой техникой и соприкасающихся с ней практически постоянно, исключая лишь время сна (да и то, подозреваю, некоторые и во сне как-то пользуются).