На квартиру к Сергею Синякину мы с Борисом Завгородним обрушились к обеду. Не скажу, что это произошло случайно, но Сергей неосмотрительно нам сам так предложил, а мы не нашли в себе сил отказаться. Была жара. Мы добрались маршруткой в этот новый район Волгограда, — усаженный пирамидальными тополями, с широким проспектом, пыльный снаружи, но очень приятный и тихий внутри, — нашли нужный дом, поднялись на нужный этаж и позвонили. Хозяин сам открыл нам дверь, и пока они с Борисом курили на балкончике и выясняли всякие организационные вопросы (Сергей был очень озабочен своим завтрашним визитом в Союз Писателей, собирался к фотографу), я получил возможность осмотреться. Меня поразили полки с книгами — не столько их количество и тематика, сколько подбор. Здесь была почти вся классика русской/советской фантастики — от именитых авторов, до откровенных раритетов. Сергей Синякин оказался просто отъявленным коллекционером: практически все книги были представлены первыми, в крайнем случае — вторыми изданиями. О многих из них я даже не подозревал, что они существуют. Я с наслаждением порылся среди этих редкостей, взвесил на ладони «Бронзовую улитку», после чего вслед за хозяином проследовал на кухню, где вкусил борща, великолепной печени в сметане и угостился чаем с настоящим гречишным медом. И только после, когда мы выбрались обратно на балкон, я включил свой диктофон.

— Сергей, сколько лет Вы в фантастике?

— Это как понять…

— Как сами понимаете.

— Первые книги, которые я прочитал, это был, примерно, конец 50-х годов. И вот с тех пор я — в фантастике. А первые книги, это еще был Колпаков — «Гриада». Тогда, конечно, это было все очень здорово для нас, мальчишек — полет через Галактику, к центру Галактики… битва с Познавателями, галактиане…

— То есть, как всегда — в таком возрасте мальчишке это все «бьет по башке», вся эта романтика звездных полетов.

— Да. У меня был приятель; он эту «Гриаду» от руки переписал. Сделал свои собственные иллюстрации, переплел, в общем, сделал такой томик один к одному. Вот как заразились тогда этой фантастикой, так с тех пор и пошло. А когда читаешь, испытываешь какое-то чувство неудовлетворенности, что ли… Хочется что-то поправить, что-то — сделать по-другому совершенно. И я начал пробовать писать. Потом был «Ветер времени» — клуб, собрались мы там, было очень много молодых ребят, и надо было как-то по-ударному заканчивать каждый вечер. Во-от… И каждый вечер заканчивался главкой из повести. Так появился «Трансгалай», так появились «Три дороги к Поклон-горе». А потом… я понял, что это — не мое, и на десять лет я перестал что-нибудь писать.

— (!) То есть, не было такого: «Вот, не публикуют, поэтому и не пишу…», а было это Вашим собственным желанием — передохнуть и поискать новое что-то? То, что было бы «своим»?

— Да не то чтобы — «поискать…», «желание…», а дело в том, что каждый человек занимается тем, что он должен делать. А у меня была тогда интересная работа, которая занимала меня 24 часа в сутки. Поэтому было не до того, как писать. Хотя, в общем-то, лет, наверное, через десять, несмотря на работу и так далее, вдруг потянуло, и я начал по-новой что-то делать.

— Даже неизвестно, почему? Что-то изнутри вот стало стучаться, и…

— Ну, да! Захотелось что-то сказать, высказать, что-то сделать такое, что, как мне казалось, будет интересным.

— В литературе сегодня Ваши основные пристрастия… что? Фантастика, исторические хроники, расследования, энциклопедии, справочный материал?

— Да, в общем-то, наверное, так. История и фантастика.

— Почему именно — фантастика? Вы вот, например, милиционер с огромным стажем работы — 28 лет, начальник убойного отдела; такая насыщенная жизнь 24 часа в сутки, впечатлений — масса… вдруг — раз! — фантастика. Почему?

— Понимаешь, в чем дело… Когда начинал я читать детектив — да? — я начинал смеяться! Ну а фантастика… Фантастика была более всего тогда «научная фантастика», и там поднимались такие идеи, в которых хотелось разобраться. А поскольку «с налету» это не получалось, и таких очевидных помех и промахов мне видно не было, то мне интересней было ее читать, чем детектив. Потому, что когда читаешь детектив, и видишь совершенно безграмотные действия героев, начинаешь очень сильно удивляться.

— Нет, но все же… Вот профессионал, который в милиции работает; почему он не может написать такой детектив, чтобы все ахнули и поняли, как надо? Вон, Кивинов взялся, и что-то написал подобное. Почему же, все-таки, стихия Синякина — «не детектив»? Это Вам так надоело? Или хватало работы, чтоб еще и писать про нее?

— Да нет, почему? — я пробую что-то писать детективное, но пока не идет. Скажем так: мне не нравится результат.

— То есть, как я понял, Вас пока удовлетворяет «альтернативное расследование», то, что сейчас называется «криптоистория», — все эти подводные лодки во времена Петра I… необычные путешествия… воздушные шары…

— Ну, да, это как раз и есть то, что мне сейчас интересно! Вот эта подводная лодка, например, действительно могла появиться. Действительно на северных морях строилось при Петре I «потаенное судно». Но Петр умер, и строительство заглохло. Но интересно — а если бы мы в те годы имели эту самую подводную лодку? И вот, исходя из этой предпосылки, я и начал писать эту повесть. Было просто интересно «постебаться» немножко. И — второй момент — она мне очень много дала для работы с языком. Очень много пришлось разных источников перелопатить, и в конце концов я остановился на «псевдоисторическом» русском языке, который использовал Алексей Толстой для своего «Петра I». Если бы, допустим, я взял тот язык, на котором разговаривали в то время, эту повесть просто невозможно было бы читать! Поэтому, во-первых, это было упражнение хорошее, во-вторых, мне просто было весело это писать, а в третьих… Понимаешь, вот человек, школьник, который, может быть, никогда не откроет учебник истории потому, что ему скучно; он прочитает эту повесть и будет представлять, чем занимался Петр, как шла та война потому, что там у меня все это изложено довольно подробно. В деталях.

— Коллеги косо не смотрели на Вас из-за того, что Вы писали фантастику?

— Нет. Хорошо всегда относились. В начальстве, правда, не всегда хорошо относились, а остальные — все нормально.

— Круг фэнов, который в Волгограде, как-то повлиял на Ваше творчество?

— Ну, а как это не могло повлиять? Нас собралось тогда не так уж и много… это был Женя Лукин, это был Боря Завгородний, Фролов Лев… Это были люди, которые много времени отдавали фантастике и с которыми было просто интересно общаться. А когда общаешься, это непосредственно влияет на тебя, правильно?

— То есть, сюжеты для произведений, сюжетные ходы, герои — все это бралось не только из жизни и «из головы», но и из общения с единомышленниками?

— Могу сказать, что с Лукиным мы, например, очень здорово друг другу помогали. Без вопросов. Друг на друге «обкатывали» то, что пишется. И Женя мне очень много советами помогал. Надеюсь, что я ему — тоже, потому что «Зону справедливости» он как раз и посвятил мне.

— Да, там узнаваемый образ, в «Зоне…», очень.

— Поэтому мне было очень приятно, что я ему чем-то помог. Это было очень интересно, и сейчас это продолжается. Мне точно так же интересна сама вот постановка задачи — то, как Женя ее перед собою ставит, как находит решение проблемы. У него учишься! А Боря, допустим, или Лев — они всегда помогут ценным советом… разумным и неразумным… Боря, вон, первую книгу тогда мою сделал — «Трансгалай», в 91-м, ту самую, с обложкой, так напоминающей этикетку от «Русской водки».

— Библиографическая редкость, между прочим.

— Да. Так вот, это же сделал Борис! Он тогда много чего сделал… Васильева «вытянул» Воху; первая книга Васильева — его. Первую книгу Алферовой сделал, Марианны. Первую книгу Резника — тоже он сделал… кстати, — «кинувшего» страну и уехавшего в Израиль.

— Ну, это его проблемы, Резника…

— Его проблемы, конечно, но дело в том, что здесь-то ему писалось бы лучше. И больше.

— Такой вопрос… Синякин, он сейчас известен как автор «на 12 листов», то есть — не роман, не рассказ, а вот именно такая короткая повесть. Это почему такая форма?

— Да скучно мне становится писать все это!..

— А короткое тогда отчего ж не пишется?

— А «короткое»… оно пишется. Есть у меня ряд вещей коротеньких, даже очень. В конкурсе на мини-рассказ я не участвую, но… просто к этим маленьким рассказам я отношусь совершенно по-другому. Сейчас все кинулись в издательства, и если издательство печатает романы, то все негласно соревнуются, кто больше напишет: «Я двадцать листов написал!», «А я — тридцать!», «Я сорок листов написал!!!», «А у меня вообще — 9 книг по 20 листов!»

— Так я и говорю: Синякин, получается, первый, кто пробился на малых повестях.

— Почему? Лукин пробился на рассказах…

— Ну, Лукины, они еще в советское время пробились, при ВТО, при сборниках, при «Альманахе НФ», да и сейчас его рассказы издались во многом на волне популярности его имени, его крупных вещей…

— Все равно. Суть заключается в том, что микро-рассказ — это прекрасное средство «набить руку», прекрасный опыт для работы с формой, потому что нужно вложить максимальное содержание в минимальное количество текста. Это работа с мыслью. А если ты начинаешь — развозить, развозить, развозить, — ты никогда не научишься писать компактно.

— Если ты в микро-рассказе способен передать мысль, то сможешь передать ее и в большой форме.

— Совершенно верно! Если ты успеваешь уложиться в 50 строк, ты потом гораздо больше мысли вложишь и в большую вещь. Она получится насыщенной, содержательной, а не раздутой попусту, за счет, допустим, диалога на три страницы.

— Килобайты позволяют, ага. А Вы на компьютере пишете? Сложно, наверное?

— Нет, это — удовольствие! Ты понимаешь, ручка и компьютер, это, вроде, как из каменного века сразу к нам перескочить. Одно дело, когда у тебя ясный, четкий текст перед глазами, а когда ты сидишь, пишешь ручкой и почерк свой сам не понимаешь, то раздражаешься. А тут ты видишь самое главное. Видишь, например, что этот абзац появился слишком рано, и ты одним нажатием кнопки можешь перебросить его, куда надо, на его законное место. От руки, если переписывать каждый раз двадцать-тридцать строк… [безнадежно машет рукой]. А так — это же удовольствие! Убрать излишки, добавить недостающее, выверить текст — никакой ручкой этого не достигнуть.

— Так, ну, с формой мы все выяснили. Вот такую тему еще хотелось бы затронуть. Вот сидит Сергей Синякин, он такой основательный хозяин, у него квартира, дом полной чашей, он известный профессионал в своей области. Великолепный кулинар. Семьянин. Домосед. А книги у него — «Трансгалай» (о путешествии через Галактику), «Вокруг света с киллерами за спиной»… «Монах на краю Земли», «Владычица морей» — опять-таки о путешествиях. Эта тяга к странствиям — откуда? что? почему?

— Понимаешь, как бы это сказать… Помнишь, в известном фильме Абдулла сказал: «Хороший дом, хорошая хозяйка. Что еще нужно человеку?» Тогда какого ж хрена Верещагин полез на баркас? Это говорят те, кто меня совсем не знает. Дело в том, что за эти двадцать восемь лет я объездил практически весь Советский Союз. Это: вся средняя Азия, все Закавказье; это половина Сибири, Чукотка; это вся центральная часть России; Украина — практически со всеми ее городами; Прибалтика — почти все столицы и еще провинциальные города…

— Ага! Теперь понятно. Когда реальная жизнь богаче любой литературы... А каков сегодняшний круг чтения Сергея Синякина? Кого из литераторов читает Сергей Синякин?

— Э, не-ет! [хитро улыбается] Так вопрос ставить нельзя… Не скажешь о ком-нибудь, а он сразу: «А, он меня не читает!», и — обиделся.

— А почему нет? Пускай обидится!

— Да нет, дело не в этом. Прочитать все невозможно, но за новинками я слежу и, в принципе, начиная от «нашего королька» Лукьяненко, которого все уважают и любят, до начинающих ребят, которые пока всего одну-две книги выпустили, я стараюсь все прочитывать, просмотреть. Другое дело, что в мой круг интересов абсолютно не входит, например, фэнтези. Ну, не интересно мне это — драконы и это… на шпагах там… и проклятия… и — что еще там? — я не знаю. [Тут я чуть не припомнил Сергею его «Три дороги…», но вовремя прикусил язык. — Д.С.] Мои пристрастия, они отличаются от массовых пристрастий тех пацанов, которые читают, допустим, Толкина. Я с уважением к нему отношусь; он создал прекрасный Мир, но, понимаешь, — плоскости разные. Я могу сказать, что я с ОЧЕНЬ большим интересом прочитал в последнее время. Я прочитал с интересом Штерна — «Эфиопа»; я прочитал «Гиперборейскую чуму» Успенского и Лазарчука; я прочитал с огромным удовольствием «Там, где нас нет» Успенского; я прочитал — гораздо раньше, чем эти вещи появились на прилавках — всего Лукина, и мне это доставило большое удовольствие. Я прочитал одну из последних книг Вохи Васильева и удивился, потому что я видел, как Воха писал свои первые книги, и это — огромная разница. И когда сейчас я с ним как-то ближе познакомился, он мне и как человек понравился… Я очень уважаю «Олдей», это прекрасные парни, но (видимо, это их «хохляцкая» натура) они все делают вот этак вот, — с расстановкой, дотошно, основательно. Разве я после этого хороший хозяин? [смеется] Вот — хорошие хозяева! Все у них сложено, все впрок… Хотя, признаться, я далеко не все у них читал. Но вон, «Маг в законе» я прочел, — хорошая вещь, но тяжелое впечатление осталось. Это хорошо, когда они так детально «делают Мир», но порой очень «грузит». Это даже скучно.

— Ну, а что остается делать? Если пишешь утопию или антиутопию, иначе нельзя, необходимо, чтобы читатель в этот мир поверил, «крэзанулся» всерьез… Кстати говоря, среди филологов, литературоведов бытует мнение, что как таковой фантастики нет вообще, а есть только утопия и антиутопия.

— Да кто сейчас пишет утопии? Сейчас никто их не пишет. Разве можно, например, «Гравилет «Цесаревич»» назвать утопией? Да нельзя. Это политический манифест какой-то…

— Нет, погодите, как же так? Утопии есть. Тот же «Путь меча» у Олди… Да вот, зачем далеко ходить, вон, современная утопия — Ван Зайчик. Откровенная трехтомная утопия! Причем, довольно любопытная.

— Я могу сказать про Ван Зайчика одно: это как раз не утопия, это как раз — метания и стенания истинно русского интеллигента на фоне такого же интеллигентного стеба. А утопия невозможна по одной-единственной причине: старые нравственные ориентиры утеряны, новых еще нет, и будут ли они — черт его знает. Раньше ориентир был — Светлое Будущее, в котором по всем меркам нам будет приятно жить. И вдруг… нет ничего, и не интересно жить, и никакой перспективы впереди, что этот интерес появится. И если бы мы взяли сегодняшний номер какой-нибудь газеты, которую сейчас издают, и я его вдруг напечатал бы ТОГДА, — еще в 82-м, в 80-м году, все это восприняли бы как антиутопическую фантастику. «Да не будет такого никогда!» — сказали бы они. Никогда не будет! А мы вот живем в этом мире — пожалуйста! А мы не верили, что оно когда-либо придет, такое время, а теперь — нате, ешьте его с кашей… Вот поэтому, поскольку мы к нашей «чернухе» уже привыкли и не заметили, как эти нравственные ориентиры у нас ушли, утопия сейчас и невозможна.

— А что, получается, тогда возможно? Произведения «с открытым финалом»? То есть: боевик, где всех перестреляли, фэнтези, которое без конца продолжают, и та самая «криптоистория», которой не было, и потому она по определению чем-то закончиться не может… Так что ли получается?

— Ну, утопией, конечно, фантастика не ограничивается, в фантастике направлений довольно много. И сейчас — пожалуйста, — вот вам Витицкий, «Двадцать седьмая теорема этики»: попытался человек разобраться под конец жизни в себе, выяснить, что такое призвание человека, для чего человек вообще существует. Это — философское направление. Почему нет? Другое дело, что молодые ориентируются только на ТЕ три направления. Начинают кричать: «А-а! Это издательская позиция такая, нас загоняют!..» Ребята, да вы же ничего другого не пишете! Когда начинаешь писать вещь, это должно быть маленькое открытие — ты что-то новое пытаешься сделать. Да. Тогда издатель смотрит и говорит: «Да за ради бога! Это интересно, это будут читать». А, допустим, приходит молодой автор и говорит: «Меня не издают, а я вот такой боевичок написал!» А если «боевичок», так вон, — есть Головачев, он тебя переплюнет всегда! А ты-то чего нового сделал? Ничего. И человек начинает писать «под кого-то», «подо что-то», лишь бы напечататься, лишь бы пробиться. И вот мы имеем половину литературы — «под кого-то». Вторая половина — самостоятельная, но потом появляется третья, которая начинает писать «под» эту вторую, вместо того, чтоб сесть и сделать что-то новое. И пусть бы не печатали год-два, пусть, ведь идея важнее… Я бы сказал, что все это — не очень хорошо.

— Ну, о литературе мы поговорили, о круге чтения поговорили, вот… А какие есть хобби у писателя Сергея Синякина?

— Ловить рыбу… [загибает пальцы] Это — раз. Да, да. Готовить — для себя и иногда для друзей, это — два… Завгороднего угощать, ага! [смеется] Но это не хобби, это — так, почетная обязанность… [загибает третий палец и с хитрым видом молчит].

— А третье?

— Ну, а про третье я не скажу!