Рецензии

Аннотация:

На Землю начали прибывать Хронолиты – монументы из будущего. Все они возвеличивали Куана – некоего будущего правителя. Появление Хронолитов пагубно отразилось на обстановке в мире: мировая экономика рухнула, социальное положение общества стало очень тяжелым, угроза войны становилась все более реальной. Среди молодежи начало образовываться движение куанистов – людей, верящих, что приход Куана изменит мир к лучшему. Но были и те, кто посвятил свою жизнь борьбе с Хронолитами.

Первый Хронолит возник летом 2021 года в Таиланде, вдали от крупных городов, в джунглях провинции Чумпхон. Гигантский монумент выглядел, как гладко отполированный четырехгранный столб с конической вершиной, сделанный из синего и похожего на непрозрачное стекло материала. Всевозможные его исследования — бурение и травление, спектральный и температурный анализ — быстро зашли в тупик. А выбитые на монументе знаки, смесь ломаного мандаринского и упрощенного английского, гласили о завоевании неким Куаном южных земель Таиланда и Малайзии 21 декабря 2041 года, спустя двадцать лет после появления хронолита. Публике вскоре наскучил слишком загадочный и лаконичный обелиск, а ученые тщетно выдвигали гипотезы и гадали, действительно ли монумент прибыл из будущего — или же это чей-то очень хитрый розыгрыш. Однако в 2022 году шутки закончились. Второй Хронолит своим прибытием разрушил Бангкок, погубив множество людей.

В романе "Хронолиты" Роберт Уилсон использовал ту же самую подачу истории, что и спустя несколько лет в принесшей ему известность трилогии "Спин", в которой читатель наблюдал за событиями космического масштаба в зеркале жизни обычного человека. Гигантское — из малого. Общественное — через личное. Научное — в повседневном. Получился своеобразный сплав мейнстримной психологической прозы и гуманитарной НФ в планетарном масштабе. Ключевые сцены, научные дискуссии и социальные перемены нанизываются на нитку неспешных мемуаров Скотта Уордена, программиста, чья жизнь оказалась тесно связана с Хронолитами — прибытие первого в Чумпхон, работа в команде исследователей и участие в рискованном эксперименте, который должен был бы положить конец их прибытиям.

Несмотря на наукоподобные рассуждения героев, фактически Уилсон аккуратно жонглирует отдельными терминами из гипотетических теорий, не погружаясь вглубь математических разделов или физических процессов. Немного выдержек из теории струн и теоремы Минковского, философские рассуждения и метафоры — вот материал, на котором воздвигнуты "Хронолиты". А посвящен роман, если отстраниться от психологической линии Скотта и его жизненных перипетий, наглядной иллюстрации феномена "самосбывающегося пророчества" в формате целой планеты. Причина и следствие закручиваются классическим уроборосом, превращая время в зыбкую череду попыток то ли избежать неизбежного, то ли поиска наилучшего выхода среди худших, ведь при любом раскладе провозглашенных Хронолитами побед Куана уже не отменить.

И здесь Уилсон исподволь предлагает читателю критический взгляд на современное общество. Общество, которое наслаждается благами цивилизации, пребывает в комфорте и пресыщении. Однако стоит появиться некоему символу — например, Куану — как монолит спокойствия стремительно покрывается трещинами сомнений, розни, страха и рассыпается на враждующие осколки. Общество терпит поражение даже не перед идеологией или лозунгом — но всего лишь символом, прообразом неизбежных грядущих перемен. Тем печальнее звучат вроде бы счастливые нотки в финале, когда герой любуется на старт космического зонда. Ведь, чтобы совершить новый рывок в развитии, человеческой цивилизации потребовалась опасная угроза, годы упадка, войн и хаоса. Дорогая цена за шаг вверх по лестнице познания, не так ли? Хотелось бы верить, что существует и другой, менее трагичный путь.

Итог: социально-психологический роман с элементами хронооперы.

Смотрите также:

1. Рецензия на роман Роберта Уилсона «Спин».

2. Рецензия на роман Роберта Уилсона «Ось»

Филип Фармер. Мир Реки (цикл) https://fantlab.ru/work8155
1. Восстаньте из праха (1971)

2. Сказочный корабль (1972)

3. Тёмный замысел (1977)

4. Магический лабиринт (1980)

5. Боги Мира Реки (1983)

6. Мир реки (1966)

7. Вверх по Светлой Реке (1993)

8. Кода (1993)

Насколько широки философские рамки воды. Это и символ непостоянной, вечно изменяющейся,  ускользающей жизни, полной стремнин, порогов и широких плёсов. Это и христианская категория крещения, и средство очищения, омовения от скверны и любой непристойной грязи. Это и формула утоления жажды, и прочий «гаситель» страстей и огней.

Ну и конечно — продукт самой жизни, основной базис «молекулярного состава» биологического существования.

С этих позиций «Мир Реки» — глубоко символичен. И замкнутость Главного Водного Потока на себя (впадение в свой исток) — символ цикличности и возможности начать всё сначала, как восточная категория сансары — это кольцо бесконечного перерождения «начального» бытия. Разорвать этот круг — задача каждого, как и найти его исток — смысл и настоящую цель своего существования. И весь цикл «водной эпопеи» как нельзя лучше несёт а себе капли философского камня в тяжёлый свинец бренного бытия. Цель пути — золото — благородный элемент совершенства и алхимия вечной жизни.

Итак, литраж Мира Реки — это пять основных романов, не считая довеска рассказов и повестей. Романов приключенческих, но с глубоким философским подтекстом. И именно философский подтекст — самая сильная его сторона. Приключенческая же часть довольно размыта и затянута, местами «кипит», местами «закисает», но по большей части «конденсируется» в суспензию и мешанину из множества персонажей, сюжетных линий, рефлексий и этического экстракта. В напиток, выпить который одним глотком не получится никак. Если продолжать аналогию, то напиток сей не очень крепкий, скорее какое-то разбавленное пойло, в лучшем случае минералка, настоянная на железном метеорите, или иная столовая водичка с «бульками», газированная водородом со сдувшихся дирижаблей и аэростатов, или вспененная монструозными пароходами, выпущенными, как джинн из бутылки, с попаданием в «молочко».

Цикл не гармоничен. Завязывая поочерёдно множество сюжетных линий, Фармер, бросив надолго одни, так же долго начинает раскручивать другие, чтобы потом отсечь окончательно, не удосуживаясь на объяснения. Типичный пример Фрайгейта. Сначала как обычный персонаж, потом как необычный (агент этиков), а потом – о актёрское мастерство! — Фрайгейт-II, чья маска суть лицо самотеатра.

Единственное исключение — Бёртон, любимчик автора и избранник среди избранных, альфа и омега всего цикла. И если Бёртону Фармер отводит роль главного ферзя в партии одновременной игры, то роль Сэма Клеменса не очень-то завидная. Он сольная скрипка в оркестре Мечты. Герой-неудачник и творец Сказочного Парохода. Один из лидеров и при этом — бесхарактерный, слабовольный и постоянно сомневающийся человек. Дитя, прячущееся за юбкой предопределённости («как только два первых атома во Вселенной врезались друг в друга,  судьба была предопределена»), и отец Мечты, бросающей вызов Течению пароходным свистком истинного Бунтарства. Личность настолько противоречивая, насколько невероятен и сам Пароход. Действительно ли Марк Твен был таким, каким решил показать его Фармер? И почему великий Марк Твен за всю свою жизнь в мире Реки так и не написал ни одной строчки? По-моему, писатель не может не писать, иначе он умрёт как личность.

Большая беда цикла — это несерьёзное отношение автора к своему тексту. Фармер — заядлый любитель цифр, и в Мире Реки их более, чем достаточно. Но мало того, что эти цифры иногда поражают своей несостоятельностью, так к тому же, что поражает вдвойне, часто противоречат сами себе. То ли автор склонен к путаности и забывчивости, то ли вообще не задумывается над тем, что пишет. И если сначала подобное вызывает удивление, потом недоумение, то впоследствии переходит в неприязнь и полное неверие автору. Нельзя же так пренебрегать своим миром! Да и зачем дались Фармеру эти цифры? Чтобы компрометировать себя и терять доверие у читателя? Наиболее показателен пример с количеством воскрешённого человечества. В первой книге даётся точное число: 36006009637 человек, в последующих продолжениях оно почему-то превращается то в 35, то в 37 миллиардов. И точно так же, как предатель в стане врага, ведёт себя длина самой Реки: от 10 млн. до 20 млн. миль (книги первая и вторая), 14,5 млн. миль («Магический лабиринт», гл. 27), снова 10 млн. миль (предисловие к «Тёмному замыслу»). Таких перевёртышей в тексте более, чем в избытке. Одним словом — коварство «богов реки» в «магическом лабиринте» цифр. Только как постичь сей «тёмный замысел»?

На первый взгляд для Фармена первичное значение имеет грандиозность: грандиозность акта воскрешения, грандиозность Реки, грандиозность самого замысла и грандиозность технических средств  для достижения цели. Добавим сюда типичное заблуждение любой эпопеи: чем больше страниц текста — тем грандиознее! Тем эпичнее! И тем масштабнее! Но так ли оправданна эта грандиозность? И где та тонкая грань, за которой грандиозные пароходы и дирижабле теряют свой шарм и превращаются в монструозных переростков? Если взять вместо 36 млр. человек меньшее число, например 5 млр., уменьшив соответственно диаметр планеты, что изменится? Ничего. Впоследствии Фармер, решив вернуться к своему миру, откажется от big-эффекта и сосредоточит всё своё внимание на философии. Поэтому два финальных рассказа, лишённые «мании гигантизма», по-моему, наиболее удачные, и заключённая в них начинка — лучший итоговый концентрат всего философского мировоззрения Фармера.

Мир Реки – это человек наедине с собой и со всем человечеством.

Мир Реки – это духовный символ человека, это символ его Поиска.

Но человек крепкий орешек. И даже горбатого могила не исправит. Потому как слишком велик горбыль грехов и крепка ореховая скорлупа. Расколоть её, достучаться до сердцевины и пытается автор своим циклом.

Его Церковь Второго Шанса и её пророк Ла Виро – явная калька с христианства и Мессии. Иногда автор паясничает (вспомним хотя бы обращение в веру Геринга), иногда предельно серьёзен. Но постоянно пытается призвать человечество заглянуть внутрь самих себя. Кто мы? Что из себя представляем? И достойны ли вечной жизни, на которую так уповаем? И что такое вечная жизнь: личное совершенство или совершенное соитие с богом? Или высшая цель – это сойти с пути «истинных» учений и признать в себе единственно истинным своё любимое «я»? Плыть по течению других? Или идти против течения, под парусом собственного разума, преодолевая пороги обстоятельств и стремнины горьких несчастий и поражений? Идти на дно или плыть вверх по Реке? К Башне – Священному Граалю, сокровенному символу духовных человеческих стремлений. Сложный ответ. Потому так и сложен путь к Башне и не все способны достичь её. Дать шанс всем, а не только избранным – заветная мечта Логи, ренегата и предателя, чужого среди своих и несвоего среди чужих, убийцы лучших ради спасения худших.

Судя по тому, с каким упорством Фармер преподносит свою концепцию «посмертного бремени» человека, — это не просто досужая игра в фантастику. Для него это скорее понимание реального положения вещей. Всё могло бы закончится небольшой повестью «Внутри и снаружи», где эта концепция нашла своё выражение. Но только глубокое убеждение в своей правоте могло подвигнуть Фармера на повторное доведение своей точки зрения до ума человечества, растянувшейся в сериал Мира Реки. Каждый роман цикла рассчитан не на определённую самостоятельность (ни один из них не заканчивает начатых в нём сюжетных линий), а на определённую заманиловку, на ловко кинутую приманку, дразнящую загадкой этиков, историями Икса и таинственной Башни, так старательно пересказываемыми в каждой книге, играющими роль червячка на крючке, заброшенного в Реку под названием «что есть жизнь». В чём её смысл, где искать Исток — Причину и Цель — вопросы, которые каждый задавал сам себе. Свой вариант ответа Фармер и хочет поведать миру. И трибуной оратору служит Мир Реки, с которым лично я готов считаться, но который, увы, не люблю.

ИТОГ: Ноль равняется бесконечности, бесконечность и есть бог, следовательно, бог — ни что иное, как вечный и бесконечный ноль.

You are my imbecile, my idiot lover

I am the one you want, unlike the others

Зарубежные авторы фэнтези редко обращаются к отечественному фольклору, те же, у кого подобные обращения не ограничиваются Бабой Ягой, и вовсе наперечёт. Вспоминается Кэролайн Черри с её "Русалкой", первые два тома которой вышли в середине 90-ых, из недавних — "Тень и кости" Ли Бардуго, непереведенный (пока ещё непереведенный) роман Кэтрин Арден "The Bear and the Nightingale" и "Бессмертный" Кэтрин Валенте..  "Бессмертный", который в этом ряду стоит особняком, потому что Валенте, в отличие от других, не заимствует антураж, персонажей или сюжетные ходы, а взаимодействует с первоисточником куда более сложным образом, одновременно и сохраняя сказочный канон, и безжалостно деконструируя.

История Марьи Моревны начинается не в "некотором царстве, в некотором государстве" — это Россия, начало ХХ века, Петроград, где-то между Февральской и Октябрьской. Там, на улице Гороховой стоит длинный дом, где у окна маленькая Марья разглядывает птиц — одна из них должна слететь с ветки, удариться оземь и, обратившись прекрасным молодым человеком, постучать в двери дома Марьи Моревны. Так вышли замуж её старшие сестры, и так думает выйти замуж Марья — чтобы потом, разумеется, жить долго и счастливо. И желательно не здесь, ибо Петроград девочке не нравится, он лишен всего необычного, всего волшебного. Марья же видит птиц-оборотней, меряет шагами ставший изнутри больше, чем снаружи дом, проходит на собрание комитета домовых (без преувеличения, лучший момент в книге). А ещё она — дочь двенадцати матерей. Впрочем, тут ничего сверхъестественного, банальное "уплотнение".

Поначалу "Бессмертный" ловко прикидывается сказкой, мрачноватой, пугающей, а порой и откровенно психоделической. Марья Моревна покидает постылый мир людей, перебирается вместе с приехавшим за ней Кощеем на остров Буян (который давно уже не остров, ибо кощеев брат и Царь Смерти Вий убил море вокруг), выполняет три испытания... Валенте — прекрасная писательница, у неё затейливый, наполненный — но не переполненный! — метафорами слог и своеобразный для русского читателя взгляд на знакомых персонажей. Не обходится и без лёгкой "клюквы". Здесь все, даже бесы — особенно бесы — величают друг друга "товарищ" и всячески демонстрируют верность идеям Партии (из-за этой "революционной" риторики иногда возникает неиллюзорное сходство с Масодовым), а Кощей перечисляет среди своих сокровищ икру, водку и свёклу, "красную как гранат". Касалось бы, читай да удивляйся полёту авторской фантазии, наполняясь ей, как стакан в блестящем серебряном подстаканнике с профилем Папы Ленина наполняется горячим ароматным чаем, да потом пиши отзывы, где восторженные эпитеты соединяются в цепи, а стилизация вышагивает по ним на мягких лапах. Однако...

Однако, сказка сказывается скоро, роман же вынужден продолжаться дальше. И вот здесь скрываются два главных недостатка "Бессмертного". Во-первых, без сказочной "подпорки" текст у Кэтрин Валенте оплывает, теряя привлекательность. Выполнила Марья Моревна три испытания, добилась замужества с Кощеем бессмертным — остается только война, и только любовь. Но война, что Царства Жизни с Царством Смерти, что подоспевшая в мире людей Великая Отечественная, разворачивается фоном, а любовная линия откровенно слаба. Марья Моревна мечется от Кощея к "неожиданно" появившемуся в её жизни Ивану и обратно. Наблюдать за метаниями малоувлекательно, потому что Марья и Кощей выписаны автором хоть и ярко, но совершенно плоско, никакая готическая парафилия им объема не добавляет, а Иван — и плоско, и тускло, заурядным юным амантом, которому толком ничего не досталось, ни девиаций, ни подвигов. Во-вторых, трудно определить, на какую полку "Бессмертного" ставить, к жанровой литературе или книгам "посерьезней". Язык, образы, интонации намекают, что это не очередное развлекательное чтиво на пару вечеров, а куда более глубокое авторское высказывание, не случайно многие поспешили увидеть в нем феминистическую ноту. Но когда дело доходит, чтобы из деталей и символов оное высказывание выявить, получается, мягко говоря, немного не то, что ожидалось. Не история о выборе и последствиях (Марья Моревна), не история о неизбежности преопределенного (Кощей), и даже не деконструкция в духе Анджелы Картер, а объемная и затейливая метафора... семейной жизни. Без особого феминизма даже. Мы же привыкли к тому, что даже волшебная сказка — не просто волшебная сказка. И это расстраивает больше, чем водка в сокровищнице Кощея или настойчивая тяга Марьи Моревны к бондажу.

В комнате без окон поднялся холодный ветер. Он набирал силу, ходя по кругу, как скаковая лошадь, кружась и кружась, вороша карты и планы, вызывая мурашки на коже, дуя сильнее и быстрее, пока не завыл, набросившись на Марью Моревну, на Кощея и на Бабу Ягу без разбора, хватая их за одежду, волосы, сбивая дыхание. Кощей поднял руки, чтобы загородить свою новую жену. Баба Яга закатила глаза.

– Черт, – сказала она коротко, и ветер прекратился, оставив вместо себя белое молчание.

В комнате стоял некто, кого раньше не было. Его черные волосы спадали до пола. На нем была длинная серая ряса, а грудь сияла россыпью серебряного света, похожей на звезду. Веки его, такие длинные, что покрывали все тело, как епитрахиль, ресницами мели по полу. Он выставил вперед руки, протянув к ним длинные бесцветные пальцы.

– Поздравляю с бракосочетанием, брат, – проскрежетал он.

Гоминиды, Роберт Сойер, 2002. https://fantlab.ru/work26316

Роман «Гоминиды» 2002 года открывает трилогию «Неандертальский параллакс» современного канадского писателя Роберта Джеймса Сойера. Ещё задолго до того, как книга окажется в руках, невольно возникает резонный вопрос: «Что же такое параллакс?» Редкий человек ответит на него без гугла. Итак, параллакс – это кажущееся изменение положения объекта, зависящее от положения наблюдателя. Другой взгляд, иное освещение давно ставших привычными реалий. Хорошее название для книги в жанре социальной фантастики и альтернативной истории! Привлекает, интригует, завораживает. Следующая уловка, которую никак не мог пропустить писатель-журналист по образованию, это громкий и ёмкий эпиграф-заголовок. Всего две цитаты – но популярного гарвардского приматолога Ричарда Рэнгема и Скотта Макнили, лица американской компании-производителя программного и аппаратного обеспечения – одновременно задают основное направление повествования и делают его остросовременным. Новейшие исследования в области антропологии и передовые технологии – вот та связка, от которой почти невозможно отказаться. К примеру, это излюбленный ход писателя-фантаста, сценариста и кинорежиссёра Майкла Крайтона.

К величайшему сожалению, цитируемая книга «Демонические самцы: человекообразные обезьяны и истоки людской жестокости» 1997 года Ричарда Рэнгема в соавторстве с Дейлом Петерсоном в настоящее время официально не переведена на русский язык. Доподлинно известно немногое. Имеющей значение для цикла «Неандертальский параллакс» является следующая информация. Наиболее близки человеку генетически шимпанзе и бонобо (т.н. «карликовые шимпанзе»), причём последние, в свою очередь, очень мало различаются между собой. Общество шимпанзе патриархально и агрессивно, склонно к насилию, в том числе и сексуальному, убийствам, охотничьим рейдам и даже «племенным» войнам. Исторически большинство доминирующих человеческих культур также патриархально и имеет те же «демонические» наклонности. Общество бонобо матриархально и нетерпимо к проявлениям мужской (!) агрессии. Сам Ричард Рэнгем говорит о бонобо следующим образом: «Мы вполне можем рассматривать их (бонобо) как шимпанзе, сделавших три шага к миру. Они снизили уровень насилия в отношениях между полами, в отношениях между самцами и в отношениях между сообществами». Становится понятным, почему в фантастическом допущении Роберта Сойера альтернативные неандертальцы создали свой мир, развивая «идеи» бонобо.

Возвращаемся к роману Роберта Сойера. Даны две цивилизации – наша с вами и неандертальцев – расположенные в двух параллельных мирах и примерно сходные между собой по уровню прогресса, но сильно различающиеся по образу жизни: государственность, законодательство, идеология (включая этику), общественные и личные взаимоотношения. Даются персонаж, случайно попавший из одного мира в другой, и столкновение различных точек зрения на одни и те же явления жизни, как правило, оформленные в виде диалога. В целом – интригующе и познавательно. Как и всегда, картину несколько портят детали. Возможно, в США и Европе многое уже стало нормой, но некоторые «фантастические» клише чужого мира надоели российскому человеку до чёртиков. Матриархат, семья из нескольких партнёров, бисексуальность, гомосексуальные «бодибилдеры», нескончаемые судебные тяжбы... Всё нормально, мы уже привыкли. Почти. Мы современные, идущие в ногу со временем люди без предрассудков. Кажется. Нормально ли это для самого Роберта Сойера, или таким образом выражается его сатира на современность, как у  Пьера Буля в «Планете обезьян»? Оставляю вопрос открытым. Возвращаясь к реальным бонобо, хочу напомнить об их «генитальном рукопожатии», не различающем пол и возраст, и сексе как основе их социальных отношений. Скорее всего, дело именно в этом. На фоне такой «толерантности» все остальные различия двух миров как-то теряются. Сращение природы и цивилизации, живые и здравствующие представители вымершей фауны, высокотехнологические импланты и гаджеты, поголовное чипирование, отказ от насилия, летающие автобусы, сушильный шнур вместо полотенца, столб для чесания в каждой квартире… Было, было, было. В целом мир неандертальцев выглядит довольно плоско. Возможно, в следующих книгах серии Роберт Сойер допишет эту картину.

Неприятно поражает натуралистическая и психологически правдоподобно прописанная сцена изнасилования женщины, аукающаяся на протяжении всей книги. Не просто от начала и до конца, но вплоть до «почистить пёрышки» и «как теперь с этим жить». Зачем использовать в жанре серьёзной фантастики такой примитивный приём привлечения внимания сомнительной аудитории и тратить на это – вдумайтесь – целую главу? Ведь не маньячный триллер, не криминальная драма. Чтобы подготовить кроманьонскую золушку к появлению неандертальского принца? Чтобы показать всю грубость и дикость патриархального, не смотря на достижения феминизма, мира людей – наследников шимпанзе? Мне не понять такого уровня детализации даже при условии идейной необходимости сцены.

Для тех, кто не знаком с первоисточниками из научной и научно-популярной литературы, могут быть интересными многочисленные пространные рассуждения персонажей, своего рода вторичная популяризация социологии, биологии, археологии и других наук. Плюсы и минусы перенаселения. Многочисленные заразы и болячки сельскохозяйственной цивилизации – в отличие от «чистой» охотников и собирателей. Критика реконструкции ископаемых видов по найденным останкам, проблема опознания и интерпретации артефактов. Критика агрессивных видов спорта. Влияние религии на формирование общества, этику и даже науку, её критика и вопрос её необходимости в современном мире и вообще. Асоциальное поведение, его причины и методы борьбы с ним, действенность и этичность этих методов. Недостатки и достоинства тотального контроля. Причины табуирования секса, наготы и естественности. Роль войн в освоении Земли и космоса. Влияние СМИ и интернета на общественное мнение. И многое, многое другое. Повторюсь: всё это действительно интересно, но является журналистским, художественным и вторичным даже в сравнении с научпопом изложением материала. Светлой памяти Обручева Владимира Афанасьевича, его «Плутония» и «Земля Санникова» объективно были информативней с точки зрения науки и куда как занимательнее в художественном плане.

В завершение хочу сказать следующее. Роман «Гоминиды» Роберта Сойера достаточно любопытен и ценен как самой данной в нём информацией, так и её сведением вместе, но большинству читателей может показаться неинтересным. Значительная часть текста оформлена в виде диалогов и рассуждений. Много шокирующих сцен, связанных с сексом. Действия, как такового, нет. Книгу можно классифицировать как художественную адаптацию современной научно-популярной литературы, сделанную для телевидения.

Опубликовано на странице произведения: https://fantlab.ru/work26316

Роберт Джеймс Сойер (фото).

Человек, ардипитек, шимпанзе и бонобо (схема).

Неандерталец и кроманьонец (рисунок).

«В обществах, достигших современного уровня развития производства, вся жизнь проявляется как огромное нагромождение спектаклей. Всё что раньше переживалось непосредственно, отныне оттеснено в представление...»

К одному из первых и самых известных романов Виктора Пелевина «Поколение П» (заглавие которого, как повелось в субжанре «пелевинщины», носит множество коннотаций) я шел довольно долго. Все отодвигал да отодвигал прочтения книги по всяким разным причинам. Наконец-таки прочел и, разумеется, остался доволен, хоть данное одно из первых произведений Пелевина выглядит несколько необычным для его пера.

«Образы, оторванные от различных аспектов жизни, теперь слились в едином бурлящем потоке, в котором былое единство жизни уже не восстановить. Реальность, рассматриваемая по частям, является к нам уже в качестве собственной целостности, в виде особого, самостоятельного псевдо-мира, доступного лишь созерцанию. Все образы окружающего мира собрались в самостоятельном мире образов, насквозь пропитанном кичливой ложью. Спектакль вообще, как конкретное отрицание жизни, есть самостоятельное движение неживого...»

Нет, само собой ««Generation «П» как всегда можно без оглядки разбирать на цитаты. Они не самые лаконичные и вызывающие улыбку, но все же пропитаны иронией, сарказмом и литературоцентричным осознанием бытия. При том же бытия довольно печального, чересчур ложного и эгоистичного, лишенного возвышенных целей. Теперь истины как таковой нет; есть лишь стремление выжить в замкнутой системе накопления и гниения капитала и общества. Взять те же диалог о российской экономике и виртуальном бизнесе, размышления о новой русской идее, экзистенциальной роли России в мире, современном (пост)капитализме, несамостоятельности российской политики, монолог Че Гевара в амплуа революционного буддиста об обществе потребления как примитивном беспозвоночном организме. И все же тут Пелевин не совсем тот Пелевин, который рванул в мир постсоциалистической литературы где, как он сам иронично заметил, модернизма отродясь не было, но неожиданно образовался постмодернизм.

«Спектакль — это стадия, на которой товару уже удалось добиться полной оккупации общественной жизни. Оказывается видимым не просто наше отношение к товару — теперь мы только его и видим: видимый нами мир — это мир товара. Современное экономическое производство распространяет свою диктатуру и вширь, и вглубь... В передовых странах общественное пространство заполнено целыми геологическими пластами товаров...»

После крайне сюрреалистичного, дзен-буддистского и естественно постмодернистского романа «Чапаев и Пустота», пропитанного во истину стебом, Виктор Пелевин написал практически реализм. Реализм, которому не надо выискивать фантастические допущения для предания абсурдности и антиутопической безнадежности. Всего-то и надо постараться довольно точно вспомнить «золотые» 90-ые и совсем чуточку гипертрофировать образы людей и событий, которые там водились в изобилии. Вавилен Татарский — маленький одинокий человек, который ни во что не верит. Даже в тот древний восточный мистицизм, в который лишь изредка окунается повествование. Азадовский — бескомпромиссный, решительный и без йоты скромности и сомнений карьерист, для которого шагать по головам даже не жизненное кредо, а не отторгаемая обыденность. Вовчик Малой — типичнейший новый русский, напичканный слишком реалистичной стереотипностью.

«Имеем ли мы право осознавать наши желания, даже более того, обладать сознанием!?- вот что стоит на кону современной классовой борьбы. У неё может быть только два исхода: в одном случае, нас ожидает уничтожение классов, мир, где трудящиеся смогут контролировать все сферы своей собственной деятельности. В другом... общество спектакля, в котором товар созерцает сам себя в им же созданном мире...»

Что уж говорить о проблематике, поднимаемой в тексте. Тут и Чеченский кризис и расползающаяся парадами суверенитетов страна, пропитанная ложью и первыми потугами новой манипуляционной политикой властей в информационном пространстве. Даже определенное пророчество в виде «ложнославянской идеологии/диктатуры». Черт подери, но Пелевин, как и в «S.N.U.F.F.»'е вновь прочувствовал будущее образами нарратива. В более позднем романе он предрек, как, во всяком, кажется мне, возникновение российско-украинского кризиса и войны (а не только сделал аллюзию по поводу существующего соперничества-противоречия между Россией и Западом). А в этом же он обозначил долгоиграющий, в том числе и в дне сегодняшнем, тренд российской государственной идеи (идеология же запрещена, а таким новомодным понятием мне один мой друг из соответствующих организаций обозначил сегодняшнюю экзарц-идею наших господ для народа). Так или иначе, лично у меня сложилось впечатление, что если бы не концовка «Поколение «П», то его можно было б рассматривать как самый что ни на есть настоящий реализм с незначительной примесью психоделики и реверансами в сторону эзотерики и буддизма. Последние в данном понимании романа лишь усиливают его бьющую серостью будней и безысходностью реальность.

«Самоосвобождение в нашу эпоху должно заключаться в избавлении от материальной базы, на которой зиждется ложь современного мира...»

Подведу итоги и выскажу еще пару мыслей напоследок. Бытие определяет сознание также, как и выбранная тема (эпоха) определяет авторский почерк и жанровую стилистику писателя. Безыдейная и совершенно не чарующая эра первоначального накопления капитала в новой России не оставила особого плацдарма для развертывания стандартной «пелевинщины» современному классику. Поэтому постмодерновости, абсурдистики и юморесок тут предельно мало, из-за чего «Поколение П» может быть крайне не интересно для фанатов среднестатического Пелевина и довольно любопытны для любителей мейнстрима российского толка. Еще добавлю пару слов об экранизациях романа — да-да, во множественном. Никогда не задумывались, что в целом неплохой, хоть под конец и слишком выделяющейся сокращенностью первоисточника фильм Гинзбурга, не единственный по данной книге Виктора? По мне «Москва 2017» 2012 года является как раз не обозначенной, но визуализацией сюжета книги. А что? Главный герой — российский делатель рекламы. Все происходит в рамках метафизического осмысления рекламы и ее влияния на потребителей. Маркетинг представлен в метафоре босхианских чудовищ. Присутствует некое божество, которое так или иначе связано напрямую с владычеством в мироустройство рекламного бытия. Так что ай-яй, товарищи с «ТНТ«!

Однозначно рекомендую читать людям, более симпатизирующих современному модернизму, но и старым-добрым поклонникам гуру тоже. И да, приведенные цитаты — вовсе не из работы Пелевина! Это Ги Дебор «Общество Спектакля» — публицистика от леворадикала-ситуациониста, историка, художника и писателя французского гражданства. Очень советую как довольно художественно, красочно и понятно поданные рассуждения о сути капитализма дня сегодняшнего и природе общества потребления. Почему все так и не иначе и что может статься совсем скоро — именно об этом пишет Дебор, во многом сходный в данной теме по взглядам с Виктором Пелевиным.

9/10