Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
объём не менее 2000 символов без пробелов
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Сложно писать отзывы на книги людей, которых давно знаешь и которым давно симпатизируешь. Но я постараюсь быть объективным. Итак, роман «Бог пива» должен быть интересен следующей адресной группе читателей: тем, кто любит доброе юмористическое фентези, с приключениями и путешествиями, драконами и красотками в средневековых нарядах. Плюс к этому, конечно же, пиво! Оно льется ручьями и реками; еще бы – у нас тут герой с флягой, в которой имеется неисчерпаемый запас прекрасного пива. При чтении мне даже пришла в голову идея: этот текст хорошо зашел бы под бутылочку-другую-третью светлого нефильтрованного — плюс сушеная рыбка. Роман добрый и ламповый, своеобразное литературное пиво, если можно так выразиться. В то же время, скажу прямо, любителям серьезной литературы эта история вряд ли понравится. Подозреваю, что им она покажется легкомысленной, как юмористический телесериал. Я видел несколько отзывов в духе «ожидал гораздо большего». Совершенно не стоит ожидать много от юмористического фентези о приключениях программиста с бездонной фляжкой пивчаги в руке.
И еще кое-что. В первый раз я читал этот роман в 2007 году, как участник семинара Сергея Лукьяненко по крупной форме перед «Росконом» (удивительно, что издан он только сейчас). Хорошо помню, что роман тогда Сергей едва не отсеял еще на стадии предварительного отбора за шаблонное начало о пробуждении героя с похмелья – но все же книгу взяли на семинар в последний момент, «прицепом», и помню, что многие участники ее хвалили. Мне тоже книга понравилась. Более того, показалась законченной и готовой к публикации. У Крапивко есть интересная особенность, на первый взгляд простая и добродушная история вдруг получает пронзительное и даже пугающее звучание. Например, когда герой в кабаке видит страшную картину, на которой «обезумевший костлявый старик в грязной рваной хламиде безжалостно втаптывает в камни несчастного маленького зверька, похожего на кролика, но обладающего великолепными ветвистыми рогами». Зверек при этом скорбит о других погибших животных, не о себе. Такой же внезапно трагичной нотой (вернее, целым аккордом) прозвучала неожиданная смерть героя в конце. Так вот, с тех пор книга заметно изменилась. Я помню, как на том семинаре мы, его участники, одновременно хвалили Константина за хорошую вещь, и критиковали все за тоже – за то, что нам казалось штампами. И за вступление с похмельем и за смерть героя в конце, и за что-то еще. Но штука-то в том, что штампы эти стали штампами для нас, профессиональных игроков в «Рваную грелку» и похожие конкурсы. Да, там они давно всем надоели, и даже, помню, по сети гуляла инструкция для начинающего грелочника, в которой говорилось чего ни в коем случае нельзя употреблять в конкурсном тексте, в том числе начинать с похмельной сцены. Но можно распространять эти критерии на вещи, не писаные на конкурс? Как показал мой лично более поздний опыт, массовому читателю интересны и истории про сироток, и «одноногих собачек», и драконов и так далее: то, за что, на грелках авторов сразу загоняют под лавку.
Теперь мне верится, что именно в первом варианте «Бога пива» все эти «шаблоны» смотрелось как раз органично и уместно. Кому просыпаться с похмелья, как не такому герою? И трагический аккорд в финале был очень удачным. И законченность истории тоже. Теперь она явно написана с прицелом на продолжение – тут я не скажу, плохо это или хорошо (будет зависеть от продолжения), но сейчас книга не выглядит законченной, историю словно оборвали. Что же делать? Конечно, поработать над книгой еще двенадцать лет – и вернуть все, что убрал за предыдущие двенадцать лет! Шутка. Пиши продолжение, Константин.
Ярославль.: Издатель В.В.Мамонов, 2015 г. 268 страниц
Лев Толстой высоко ценил творчество Жюля Верна и часто хвалил его в разговоре: "Романы Жюля Верна превосходны. Я их читал совсем взрослым и всё-таки помню, они меня восхищали. В построении интригующей, захватывающей фабулы он удивительный мастер. А послушали бы вы, с каким восторгом отзывался о нём Тургенев! Я прямо не помню, чтобы он кем-нибудь еще так восхищался, как Жюлем Верном".
И действительно — Жюль Верн остаётся и по сей день одним из самых любимых и издаваемых авторов уже теперь позапрошлого столетия. На его книгах выросло не одно поколение романтиков и учёных, как говорили в былые времена — лириков и физиков. Жюль Верн привлекает оба лагеря — гуманитариев и техников. Одних за жажду открыть что-то новое, неизведанное, и веру в светлые качества удивительных героев. Других — за трезвое отношение к науке и её могущество.
Роман "Тайна острова Бэк-Кап" относится уже к позднему периоду творчества писателя. К концу жизни безоговорочная вера в светила науки и обеспечиваемое ими чистое будущее если и не была полностью сломлена, то по крайней мере подвергнута трезвой переоценке. Жюль Верн предостерегал людей от корыстных и не совсем добрых целей, с которыми могут быть использованы достижения этой непредсказуемой мадам.
И действительно — в эти годы на страницах его романов всё больше появляется неоднозначных или вовсе злых гениев. Герой романа "Тайна острова Бэк-Кап" Томас Рош относится скорее к неоднозначным. Непризнанный гений изобретает удивительный снаряд — во-первых он самонаводящийся, во-вторых — радиус взрыва достигает масштабов будущей атомной бомбы. Учёный пытается продать своё изобретение правительствам разных стран, но заламывает такую цену, что никто не соглашается. В итоге он практически теряет рассудок, и оказывается заключённым в тюрьму. Такова завязка романа, носящего также название "Флаг Родины" или "Равнение на знамя".
Не успел роман выйти из печати как на Жюля Верна подали в суд. Французский изобретатель Эжен Тюрпен увидел в герое книги карикатуру на себя и подал в суд. Ведь он совсем недавно изобрёл мощное взрывчатое вещество "мелинит" и продал своё изобретение за огромные деньги военному ведомству Франции... Но суд оправдал писателя, признав сходство поверхностным... А книга продолжила радовать своих читателей.
Роман написан в конце XIX века — в 1896 году. Задолго до событий Первой и тем более Второй мировой войны. Жюль Верн был счастливчиком — он не дожил даже до первой из этих войн, а значит не увидел всего того ужаса, о котором предупреждал.
Книга богато иллюстрирована полным комплектом оригинальных работ французского художника Леона Беннета, известного также и по другим книгам Жюля Верна, а также книгам Майн Рида, Фенимора Купера, Андре Лори. Доводилось ему иллюстрировать и книги Льва Толстого!
В конце XXI века Земля отправляет к странной астрофизической аномалии исследовательскую экспедицию, но, не добравшись до цели, корабль исчезает. Его находят спустя несколько столетий, в XXIX веке, и на борту погибшего судна оказывается лишь один астронавт, Адам Замойский. Он не помнит, что произошло, не понимает, как выжил, и к тому же не значится в списке экипажа, но не это тревожит его в первую очередь. Адам попал в мир, где изменилось само значение слова «человек», где модифицировался язык, где реальность воссоздается, где она изменяема, а само понятие личности трансформировалось до неузнаваемости. Здесь конкуренция является двигателем эволюции, и побеждает тот, кто лучше контролирует ресурсы планеты и сами законы физики. Здесь идет сложная борьба за власть между людьми, инопланетными цивилизациями и постчеловеческими созданиями. Это мир, которому грозит непредставимая опасность, и, как не парадоксально, какое-то отношение к ней имеет таинственный и примитивный пришелец из прошлого, оказавшийся ключевой фигурой игры, ставки в которой он не может даже представить.
Впервые на книжные прилавки к отечественному читателю Яцек Дукай попал в антологии польских авторов с рассказом "Мухобой" еще в 2002 году. Но лишь спустя двенадцать лет был переведен и издан его роман "Иные песни", снискавший престижные награды на родине и множество лестных отзывов от критиков, высоко оценивших философский подтекст и интеллектуальную игру с читателем. Теперь же пришел черед и не менее впечатляющего романа "Идеальное несовершенство", в котором Дукай смоделировал далекое будущее человеческой и не только цивилизаций. Их развитие прошло столь длинный путь, что оказавшемуся в 29 веке после исчезновения его космического корабля Адаму Замойскому, астронавту из нашего столетия, лишь с огромным трудом удается понять и принять новые реалии. Но лишнего времени на панику или терзания у него нет. Ведь неизвестные силы уже начали охоту на гостя из прошлого, по-видимому, полагая его ни много ни мало — угрозой для вселенной. Или же не угрозой, а ценным призом?
Прогресс является одной из ключевых тем в книге. В смоделированном Дукаем мире он означает не только движение вперед и развитие, но также совокупность уже пройденного цивилизациями данного вида пути по Кривой Реми. Каждому виду — людям, антари, рахабам и уша — соответствует свой Прогресс, поднимающийся по идентичной для всех Кривой вверх, к совершенству. Чтобы отразить всю многогранность, сложность и красоту постсингулярного будущего, Дукай не только придумал филологическую особенность для речи и обозначений постчеловеческих сущностей, которые находятся уже вне гендерного деления, но также разработал собственную терминологическую систему, полноценный понятийный аппарат для всего этого уникального мультиверсума. Впрочем, в этом плане Дукай гораздо милосерднее к читателям, чем Ханну Райаниеми с его "Квантовым вором". Какие-то из терминов поясняются в диалогах и описаниях, какие-то получают определение в предваряющих главы справках. И лишь немногие придется все же расшифровывать самому, опираясь на текст.
Что же из себя представляет дивное новое будущее? Если в "Иных песнях" лидеры-кратистосы вплавляли свою волю в окружающий мир, меняя, морфируя ландшафт и людей, то в "Идеальном несовершенстве" Цивилизации уже переступили на Кривой прогресса второй Порог — Мета-физики — научившись сворачивать, кроить и сшивать ткань пространства-времени. Жесткими протоколами они определили действия и возможности программ — у крафтвара, нановара, биовара. Органика, нанотехнологии, даже само пространство и время — все они становятся лишь инструментами, обыденными и надежными в руках стахсов, фоэбы, оскэ — существ, стоящих на разных ступенях Прогресса. Поэтому первое время Адам Замойский будет жадно впитывать информацию, пытаясь понять, каково его место в этом мире. Вещь во владениях Джудаса Макферсона, главы могущественнейшей в Цивилизации людей корпорации "Гнозис"? Занятная игрушка, странный осколок прошлого или дорогой товар, если верить обрывкам предсказаний из Колодцев Времени?
Фактически, в "Идеальном несовершенстве" антураж оказывается частью сюжета, его философской подоплекой, предоставляя логические детали для итогового уравнения и выводов. Заставив читателя пробиваться через многослойную головоломную модель постсингулярных цивилизаций, Дукай неспешно принимается за препарацию таких понятий, как "человечность", "самотождественность", "смысл жизни". В мире, где тела легко создаются — хоть из инфа, хоть на основе органики. Где сознания стахсов регулярно архивируются на полях Плато, а фоэбэ и инклюзии уже вообще полностью обитают именно там. Где сошедшие с Кривой прогресса Деформанты представляют собой невообразимый калейдоскоп мышления — во всем этом многообразии уже крайне трудно провести грань, ограничивающую "се человек". Но если тело — это лишь пустышка, а не ты сам. Если можно кроить свой разум, перепрограммировать его — привет Грегу Игану с "Городом Перестановок", то до какого момента ты останешься собой? Ведь каждый шаг выверялся и определялся тобою, но тобою "прежним". И Дукай говорит уже не о точке "я", но о линии самотождественности, которая соединяет промежуточные этапы изменения личности.
При желании Дукай легко мог бы превратить книгу в закрученный детективный технотриллер, если бы его интересовала в первую очередь эффектность и доступность истории для читателей. Тем не менее, несмотря на титанический размер информационного слоя, философских и логических выкладок, в романе есть и активно движущийся сюжет. Будто ДНК свиваются две линии, судьбы Анжелики Макферсон, одной из детей Джудаса Макферсона, и Адама Замойского, астронавта из потерявшейся шесть веков назад в космосе экспедиции. Вместе им суждено столкнуться с покушениями и похищениями, пережить блокаду выпущенных на свободу Войн, искать шаткий мостик взаимопонимания и обжигаться о костры недоверия. Искать и обжигаться в странном мире, где культура опирается на многоуровневое притворство и имитации, где правда — самое ценное и обоюдоострое оружие, где разумом жонглируют, а пространством-временем манипулируют, как пожелают. И при этом разрываются между двумя пламенными желаниями. Страхом перед неизвестностью прогресса, заставляющим цепляться за огромный свод регламентирующих каждый шаг и слово правил — Традиции. И между страстью к переменам, к росту, к бегу навстречу совершенству, предельной инклюзии UI, которая откроет сознанию максимум эффективности, божественную власть, объемлющую всю достижимую вселенную.
Итог:постсингулярная НФ, синтезированная на стыке философии, космологии и психологии.
Вернер фон Браун, человек-авиаконструктор, человек-штурмбанфюрер и человек-ракета, где-то когда-то на перегоне от ракетостроительного завода в Пенемюнде до центра управления космических полётов НАСА сказал – а Томас Пинчон вынес в эпиграф знаменитейшего своего произведения – что природа не знает угасания, а знает только преобразование. Вот этой фразой бы и начать разговор о последнем романе Андрея Ляха, а так же о трёх его романах предыдущих, поскольку, во-первых, и ракетостроение, и авиаконструирование, и немецкий милитаризм (скорее в стиле Второго рейха, нежели недоброй памяти Третьего) играют в разговоре роль огромную, а во-вторых – число три тут некоторая условность, как и любое другое число, любое другое членение. Начав с «Реквиема по пилоту» (2000), продолжив крупноразмерной повестью «В направлении Окна» (2006) и теперь издав Челтенхэм (2019, а написан роман был сильно раньше) Лях пишет одно и тоже сложноорганизованное, самоусложняющееся произведение, то, что иногда называют словом «метароман». Как Набоков, разместивший протагониста «Пнина» среди задников «Бледного Огня», а персонажей «Короля, дамы, валета» проводивший, мельком, перед глазами читателя «Защиты Лужина». Как Фолкнер, чья Йокнопатофа состоит из сквозных отсылок, лейтмотивов и перекличек. Как – читателю русской фантастики это придёт в голову в первую очередь – Стругацкие с их густо и привычно (ко второй-третьей книге) населённым миром Полдня.
И на этом, наверное, следует закончить разговор о сходствах в виду исчерпания самих сходств. Лях выстраивает самобытную – как по отношению к отечественным, так и по отношениям к зарубежным жанровым коллегам — вселенную и его многочисленные терминологические реверансы скорее увеличивают, чем сокращают дистанцию. Он развивает, варьирует, аранжирует в собственных декорациях собственные темы, среди которых главная – скорость. Его герои либо бегут, пока живы, либо на бегу умирают. Живые фон брауновские ракеты. Все три романа Ляха – это не просто динамичные (экшн, действие, боевик) книги, это книги о динамике.
С самого первого романа мы видим мир (как потом поймём – даже два мира, а в перспективе и гораздо больше) некоего неопределённого будущего, широкой, но ограниченной космической экспансии человечества, внутри себя разделённого на две крупных сферы влияния – более-менее эклектичный, скорее англо-саксонский планетарный конгломерат, управляемый землёй, и отчётливо-монолитный, выраженно-германский Стимфал, чью военную (но не политическую) иерархию возглавляет человек по званию маршал, а по имени Джон Джеймс Кромвель – и то, как эти сферы влияния преображаются в театры военных действий, собственно, и составляет весь антураж повествования. В каком-то смысле перед нами не далёкое будущее, а «Европа цезарей! С тех пор как в Бонапарта гусиное перо направил Меттерних» — старая недобрая европейская политика, её моральный закон, спроецированный в звёздное небо с «поправкой на ветер». В такой проекции нет ничего необычного по сути, здесь куда интересней форма. Глобальная, масштабная история панорамируется через очень локальные окна: и персонажи «Реквиема» с «Окном» и персонажи «Челтенхэма» — люди, играющие в происходящем роли далеко не главные. Лях очень интересно работает с оптикой: мы знаем топографию повествования, но не знаем его географию – судьбы Хедли Холла, Терла-Эттина-старшего и младшего соприкасаются с судьбами мира как бы по касательной, все, что мы видим, мы видим наскоро, в промельке, размыто: и это тоже создаёт ощущение огромных скоростей, свист в ушах. Перейдём к роману, пока не оглохли.
Сам «Челтенхэм» представляет собой результат очень интересного эксперимента по жанровому смешению: это, по сути, боевик (со всеми характерными для жанра тропами и механикой), но написанный в совершенно нехарактерной барочной эстетике. Сам зачин романа, флангированный предисловиями, являет нам главного героя, в отношении которого слово герой не столько сюжетная характеристика, сколько профессиональная. Диноэл Тэрла-Эттин – спецназовец, разведчик, контактер – героем всю жизнь работал, это было его водой и хлебом, его повседневностью, бытом, и если раньше протагониста побуждало к действию любимое ремесло, то теперь — потеря любимого ремесла в результате вынужденной демобилизации. Отставник, оказавшийся за бортом после расформирования любимой конторы, отправляется расследовать многоуровневый хитроумный заговор двух разведок не из патриотизма или своекорыстия, а потому что больше ничего не желает, не умеет желать. И далее перед читателем разворачивается серия авантюр, начавшихся не вчера, подсвеченных в предыдущих романах Ляха, уходящих в прошлое и в будущее. Сюжетная линия не то, чтобы разветвляется, скорее прирастает: к истории Терла-Эттина — история Контакта и войны землян со стимфальскими птицами маршала Кромвеля, затем она смыкается с вполне фэнтезийной историей планеты Тратэра, острова Челтенхэм, Англии VIII и её жестокосердного короля нешекспировского Ричарда III Глостера, совершающего вполне шекспировское восхождение на трон. Оттуда тянутся другие веточки – история семьи Ричарда, его детей, и любопытно смотреть с какой виртуозностью Лях замыкает это сложную композиционную архитектуру, сводя всё вновь к истории героя, с которого он начал рассказ. С инженерной точки зрения роман построен идеально, как и с точки зрения стилистической. Бессмысленно хвалить Ляха за стиль, за письмо – отменной чеканки предложения, его работа с деталями, словарный запас, изощрённая описательность, технические отступления – всё это вышито гладью. При этом "шекспировский", феодальный, фэнтезийный пласт романа интегрирован в фантастический, техногенный текст великолепно.
Хочется и далее длить похвалы, но вот здесь у меня возникло ощущение определённого неприятного диссонанса. Для такого языка и такой формально-изощрённой работы содержание кажется каким-то слишком простоватым: оно слишком развлекательное, слишком боевичковое, хотелось бы чего-то поглубже, а поглубже нет. Некие намёки встречаются в историософских вкраплениях, в опасениях иных персонажей (в первую очередь Скифа) грядущей и малоотвратимой гибели человечества после достижения им технологической не по сеньке шапки, но эти намёки так и остаются намёками, они никуда не ведут сюжетно.
Начинает несколько приедаться и этот свойственный боевикам нарочитый титанизм. Абсолютно все главные персонажи — это сверхлюди, уберменьши, стреляющие с двух рук, непобиваемые в рукопашной ни одним супостатом и переживающие какие-либо травмы и кризисы только как паузу для релаксации перед очередным превозмоганием. Повествовательная техника, при всей композиционной виртуозности, тоже несколько однообразна, с таким сильным креном в сторону развлекательной литературы роману не помешала бы детективность, но никакой детективности, никакой загадки нет: мы почти не извлекаем сведения о мире и фабуле постепенно, из каких-то деталей и ситуаций, нет, всё это проговаривается самим автором, выписывающим огромные блоки повествовательной информации. Пусть эти блоки составляют очень мощную кладку, но хотелось бы какого-то разнообразия приёмов, увидеть работу не только зубилом и мастерком, но и что-то более пуантилистичное. Ведь барокко – это комбинация разных форм, а не бесконечное преумножение одной, пусть и весьма удачной. Другим, куда более серьёзным упрёком (особенно к последней трети романа) будут второстепенные женские персонажи – упрёк, увы, типичный для боевиков. Они просто отвратительны. Эти диалоги, эти отношения –штамповка и картонаж. Особенно чудовищны сцены с киборгизированной любовницей Кромвеля и, слава Богу, что они в тексте единичны. Это вдвойне обидно, поскольку Лях умеет работать с разнополыми характерами, сюжетная линия Мериет удалась ему в полной мере, но в упомянутом случае... Это уровень той самой "боевой фантастики", где сисястые порнокрасавицы падают в объятия для поятий к богатырю в промежутках между истериками. Эпизод с Синельниковым – другим сквозным персонажем Ляха — тоже показался мне хоть и не провальным, но весьма спорным и довольно-таки чужеродным. Если средневековые реалии оказались вполне гармоничны выписанному миру, то реалии современные – уже нет.
Однако при всех этих претензиях, иногда достаточно весомых, работа демонстрирует такое мастерство, такую вескость умения, что игнорировать её не следует никак. Следующий роман Ляха ожидаем с огромным интересом, и, думаю, не только мною.
P.S. Поскольку в связи именно с этим романом возникают странные упрёки в малодоступности, то скажу, что я заказал его вот у этого человека. Чего и вам желаю.
Жемойтелите Яна. Хороша была Танюша. – М.: Время, 2019.
В серии «Интересное время» издательства «Время» вышел роман-дилогия петрозаводской писательницы Яны Жемойтелите, который называется «Хороша была Танюша». Состоит он из двух частей: «Tuska» (в переводе с финского – «Боль») и «Kosto» («Месть»).
В коротком предисловии Александр Кабаков, сравнивая литературную манеру Жемойтелите с традициями латиноамериканского магического реализма, говорит, что Яна выдумала свою реальность и свою Карелию. «Она придумала этот мир и поселилась в нём, и вступила с ним в трудные родственные отношения». Одновременно Кабаков констатирует, что читатель следит за этими отношениями и их развитием, «не в силах оторваться». Насчёт «не оторваться» я с Кабаковым полностью согласен, а вот относительно «придуманной» Карелии – не очень. Карелия на самом деле и есть такая, как в романе, Жемойтелите её вовсе не придумывала. Я знаю, я в Карелии бывал, она, конечно, – магическая, но только кусками и местами. Что же касается непростого карельского отрезка жизни героев Жемойтелите, выпавшего на последний десяток лет существования Советского Союза, то на всей территории СССР тогда происходило примерно одно и то же: строительство коммунизма откладывалось навсегда, а люди просто пытались выжить. «Магазины оскудели даже в Москве и Ленинграде, не было мыла, не говоря уж о колготках». Не до магии тут... Силикатный завод и прилепившийся к нему частный сектор с рабочими на окраине северного города, где родилась героиня «Боли» красотка Танюшка Брусницына, ничем не отличался от сотен подобных заводов разваливающейся страны. Ну, разве только тем, что под боком у необустроенной советской Карелии процветала комфортная и сытая капиталистическая Финляндия, где продолжаются события книги, начавшиеся на карельской земле.
«В Танюшке росту метр восемьдесят, коса как смоль, густая, ниже пояса, глаза жаркие, тёмные». Читатель узнаёт, как красивая Танюшка росла, училась, жила с матерью и сёстрами, а потом вышла замуж. Непритязательная искренность, притягательная достоверность и экзистенциальная глубина повествования с первых страниц захватывают читателя, берут его в плен. Тем, кто не знает, что «Хороша была Танюша» – это строка стихотворения Сергея Есенина, из которого (стихотворения, а не Есенина) забытый теперь ВИА «Ариэль» когда-то сделал жалостную песню, подсказываю, что есенинская Танюша очень плохо кончила. Даже не имея семи пядей во лбу, можно догадаться, что свою Танюшу Яна Жемойтелите не пощадит. И всё-таки я настоятельно рекомендую прочесть невесёлую историю жизни красавицы Танюшки Брусницыной (кстати, автор называет свою книгу «женской прозой для мужчин»). Рекомендую тем, кто любит умные книги про любовь, акцент здесь на слове «умные». И тем, кто уважает психологическую прозу с небольшой дозой мистики. А заодно тем, кто мне, полжизни прожившему при социализме, зачем-то доказывает, как хорошо в нём было. Кстати, не стоит опасаться, что в книге идёт речь лишь о тяготах советского времени. Дилогия заканчивается 2017-м годом. Для последовавшего за социализмом периода, в котором все мы выживаем сейчас, у Жемойтелите тоже есть соответствующие краски.
Мы не всегда понимаем, где наше счастье: то ли оно ещё впереди и нужно активно пробивать к нему дорогу, то ли – именно в данную минуту мы находимся в самом счастливом месте своей жизни и следует наслаждаться тем, что есть, потому как лучше уже не станет. А, может, от человека ничего не зависит? Не дёргайся, просто жди, когда счастье тебе широко улыбнётся? Да, такое бывает, но обычно не с нами… Чтобы доходчивее проиллюстрировать эти вечные вопросы, Жемойтелите во второй книге своего романа знакомит нас с биографией ещё одной девушки, переводчицы Сони Крейслер. Это – однокурсница Танюшки, они вместе учились в университете на отделении финского языка и литературы. Соня не такая красивая, как Таня, но зато интеллигентная и очень умная, это безнаказанным не останется. Перипетии «Мести» не менее захватывающи, чем события «Боли» и причудливо с ними переплетаются, а знакомство с воспоминаниями Сони и изучение вывертов её извилистой судьбы, помогают читателю осмыслить то, что он узнал из первой половины книги и, наконец, замкнуть магическое кольцо неслучайных любовных связей...
облако тэгов
