С творчеством Джека Вэнса я познакомился совсем недавно. Виднейший представитель «золотого века» американской фантастики, Вэнс был не в чести у советской цензуры, и русскоязычный читатель только начинает знакомство с его наследием.

Признаться, казусы такого рода (ну, представим, что мы только сейчас с удивлением узнали, что был Азимов, Шекли или Желязны) — казусы такого рода сами по себе вызывают интерес: оказывается, в картинке, которую мы считали целой, не хватает пазла — или даже большого блока пазлов. Конечно, ум вынужден оценивать новенький пазл «от общего к частному»: поначалу кажется, что и лишний он, и без него картинка была лучше и понятней, и... Потом начинаешь находить параллели: ага, вот тут у Вэнса — как у Андерсона, вот тут — как у Герберта. Обратная связь.

И только потом приходит в голову: а может, это у Андерсона и у Герберта — как у Вэнса?

Трилогия «Дердейн» масштабна, как и многие опусы Вэнса: три увесистых тома по четыре сотни страниц каждый. Сурьезно. Пускаясь в такое странствие, читатель ожидает от автора некоторых гарантий: автор обязуется, во-первых, довести читателя до конца пути (удержать его внимание), а во-вторых, доказать, что путь не был проделан впустую (оставить устойчивое послевкусие по окончанию пути).

Литература выработала традиционные приемы и для того, и для другого. Вэнс, однако, пользуется ими так небрежно, что я сразу насторожился. Каких-нибудь первые две сотни страниц — и десятки новых персонажей, образов, сюжетных линий, а к ним — еще и десятки комментариев (в сносках и без), с педантичностью энциклопедии громоздящих в вашем мозгу новые и новые детали вымышленного мира...

Скажу честно: я бы испугался и бросил чтение, если бы не язык. Это первая скрепа, которой автор удерживает читателя на начальных порах. Как бы текст ни грозился расползтись — но точный, чеканный язык крепко удерживает его в восприятии. Анархия текста, если она есть, всегда слышна и в языке. У Вэнса язык в каждом предложении и в каждой фразе гарантирует порядок, и читатель верит этой гарантии, распространяя ее и на целое — пока заочно.

Дальше в лес — больше дров. Ружья, которые то ли выстрелят, то ли нет, тонут в новых и новых деталях инопланетного мира. Однако у Вэнса вместо традиционных приемов удержания внимания есть свой, особенный прием — вторая скрепа текста. Это пространственная композиция трилогии.

Вся необъятная панорама Дердейна, вся мешанина событий, персонажей и сведений развивается по концентрическому принципу: пространство текста непрерывно и последовательно расширяется. В начале — дом, где родился главный герой; далее — пространство, окружающее его дом; далее — замкнутый мир общины, в которой он рос; далее — размыкание мира вовне, в странствия по стране, которая раскрывается все шире и шире, пока не охватывается целиком; далее — выход в соседнюю, враждебную страну, потом — на соседний, неосвоенный континент, потом — в другую цивилизацию, в космос, на другую планету... Каждый новый том трилогии — новый уровень мира.

Самое удивительное, что все ружья, утонувшие под спудом необъятного текста, рано или поздно все-таки стреляют. Все сюжетные линии замыкаются — не остается ни одного вопроса, ни одного недоумения. Все точки над і расставлены.

На мой взгляд, «Дердейн» не только восполняет важную лакуну в нашем представлении об американской фантастике. Это новаторский текст, в котором автор смело меняет традиционный принцип удержания избранных сюжетных линий на принцип расширения пространства текста. Это позволяет ему отказаться от экономии материала и щедро творить свой мир во всем богатстве своего неистощимого воображения. Вэнс создает модель Дердейна почти в натуральную величину.

Рискованный обмен — но автор торжествует успех! Я читал «Дердейн» с неослабевающим вниманием. Вэнс заманивает читателя в глубины своего мира — все дальше, шире, объемней, — и я шел за ним, как одурманенный, забывая анализировать и критиковать.

Чего и вам желаю.

Отдельно хочу отметить замечательный перевод Александра Фета. Не имея возможности сравнить с оригиналом/другими переводами (если они есть), вижу, однако, что переводчик проделал большую и вдумчивую работу.