В продолжение анонса своей книги — сборника литературно-критических работ выкладываю оттуда нигде ещё не публиковавшуюся рецензию на не так давно вышедший том Роберта Холдстока «Лес Мифаго. Лавондисс».
Что мы знаем о богах и духах палеолита? О мифах и верованиях последнего ледникового периода, долгие века которого (26–12 тыс. до н. э.), несомненно, повлияли на становление человека и общества самым серьезным образом? Ни-че-го. Эти сведения не раздобыть на археологических раскопках, не реконструировать из письменных источников позднего времени, не прочесть в геноме. Огромнейший, важнейший пласт нашей культуры, наших корней и истоков навсегда пропал с горизонтов человеческого сознания… Но, быть может, он остался в бессознательном?
Попытки представить, вообразить себе первые божества и древнейшие культы регулярно предпринимались в литературе. Собственно, из этого вырос жанр фэнтези. Лавкрафт, Говард, Толкиен… У Дансейни есть впечатляющий образ знакомых богов, за спинами которых смутно возвышаются гигантские фигуры богов неизвестных, забытых, но оттого не менее могущественных. Однако все это можно назвать объективно-историческим подходом, когда писатель сочиняет что-то вроде летописи «реальных» событий. Другое дело — метод субъективно-психологический, отправляющий читателя в страну, чья карта изображает не поверхность земли, но глубины человеческой психики. И здесь цикл Холдстока «Лес Мифаго» — один из ярчайших образцов.
А кем еще вдохновляться на таком пути, как не К. Г. Юнгом?! В тексте книги то и дело встречаются характерные юнгианские маркеры: «коллективное бессознательное», «архетипы», «символы бессознательного». Само центральное понятие Холдстока, «мифаго», очевидно сделано из юнговского «имаго» — так называются бессознательные образы, подспудно воздействующие на сознательную жизнь человека. Юнг считал индивидуальные имаго производными от коллективных архетипов, но ведь архетипы тоже когда-то возникли? Возможно, когда-то чье-то бурное воображение и сильные переживания впервые породили столь устойчивые структуры психики, что они словно зажили своей жизнью внутри наших душ? А может, и сейчас существуют люди, способные создавать мифаго? Ответ Холдстока — однозначное да.
В поисках первообразов он отправляет своих героев в чащу Райхоупского леса — этого волшебного резервуара коллективного бессознательного, своим существованием обязанного бессчетным поколениям палеолита. Порой на своем пути они мельком замечают Артура, Робина Гуда, Кухулина и прочих «литературных» мифаго, с которыми работал и Юнг, но Холдстоку они не интересны. Он гонит героев туда, где перед грузом веков беспомощны любые книги, любые легенды, где холодное дыхание тысячелетних льдов поставило человека на грань вымирания — и тем самым сделало его таким, каким ему отныне предстояло быть. Холдсток обнаруживает в сознании этого «ледникового» человека ту волю к жизни и те мощные чувства, что не только позволили ему выжить, но и отлились в формы первых мифов Земли. Некоторые из этих мифов автор записывает — и как знать, не явились ли они ему из его собственного бессознательного?
Неудивительно, что чары Райхоупа столь притягательны. Стивен Хаксли, герой романа «Лес Мифаго», влюбляется в девушку-мифаго и отправляется за ней в лес. Его компаньон Гарри Китон ищет там свое прошлое, а Таллис, героиня романа «Лавондисс», — уже самого Китона, своего брата. Но это лишь повод — лес обещает много больше: и любовь, и знание, и проверку себя, и что-то действительно подлинное, непреходящее. Это что-то вторгается в жизни героев (а заодно и в воображение читателей) уже с первых страниц книги ошеломляющими запахами, мощь которых Холдсток не устает подчеркивать. Животная, первобытная «вонь» обитателей леса, стойкий дух его земли и растений вскоре подкрепляются силой других стихий: огня, воды, воздуха. Все это вместе пробуждает ощущение настоящей природы — не той, что в парках и между автострадами, а той, откуда мы все вышли и которая все еще внутри нас — не зря они синонимы.
Поход к истокам закономерно оборачивается путешествием к себе — или индивидуацией, на языке Юнга. Это подчеркивается и повествованием от первого лица, и прихотливой игрой времени, которое растягивается и сжимается по законам скорее внутреннего чувства, чем объективной реальности. Здесь смена сезонов может занять несколько минут, а героиня — потерять счет столетиям, превратившись в дерево. Совсем избавиться от оков времени вроде бы можно, достигнув сердца Райхоупского леса — страны Лавондисс, «теплого» или райского места, что для ледникового человека, впрочем, одно и то же. И вот тут наши герои терпят поражение, потому что рай — не для людей.
Согласно Юнгу, путешествие в глубины бессознательного должно оканчиваться если не приручением последнего, то по крайней мере освобождением от его слепой власти. Полная захваченность бессознательным, отождествление себя с ним крайне опасны — немецкий психолог видел в этом тупик и даже регресс. Цель индивидуации — достижение уровня самости, при котором трезвый, сознательный взгляд на жизнь проистекает из ясного понимания бессознательных основ. Ни один из героев книги этого уровня не достиг. Кого-то остановила страсть к своей аниме, другой забылся в ложном, ничего не стоящем здесь знании, третьих неудержимо влекло к таким пределам, за которыми заканчивается все человеческое. Неслучайно началом и итогом всех их судеб стала разлука. Разлука, не единение.
Стивен разлучен с Гуивеннет, а также с братом и отцом. Таллис разлучена с родителями и братом, а позже и с возлюбленным. Ученый Уинн-Джонс теряет записи всей жизни и умирает, так и не повидав свою уже взрослую дочь. Дивная магия Райхоупского леса обернулась черной, посулив, но не принеся нашим героям счастья. Древние мифы оказались слишком большим искушением для современного сознания, а их власть — поистине неодолимой. Может быть, это и к лучшему, что они погребены в самых тайных уголках нашей души? Артуры и Робины Гуды — сколько угодно, но опасайтесь разбудить в себе дух вепреподобного Уршакама.
Холдстоку особенно удался образ юного Тига, палеолитического мальчика-шамана, одержимого бессознательным и потому не знающего ни сожалений, ни сомнений, ни привязанностей. Его разум целиком заполнен архаическими мифами, они ведут его, убивают его рукой и говорят его языком. Они же наделяют его силой и, будем честны, неким величием. Именно в ощущении надчеловеческого величия — залог живучести первобытных архетипов и вечное их искушение. Кажется таким естественным, таким необходимым — провалиться с головой в древние сны, пробиться к истокам, быть не собой, но кем-то, кого ведут, наставляют на путь, кому придают смысл, цель, силы… Ради этого порываешь с родными, гонишься за призраками, теряешь остатки человеческого — и попадаешь не в рай, но в нечто совсем противоположное. Однажды Таллис все-таки осознала безумие своего мира, Лавондисса, созданного безумными, одержимыми людьми, ибо остальным сюда доступ заказан. Впрочем, многие ли из нас могут похвастаться обретенной гармонией самости? Скорее напротив, у каждого — свои мифаго и лавондиссы…
Нельзя не признать, что романы Холдстока — незауряднейшие творения, наделенные настоящей болью, мыслью и волшебством. Они расширяют границы как человеческого сознания, так и того, что называется литературой. Тем самым они напоминают человеку, сколь он многослоен и как нелепо сводить его то к настоящему моменту, то к бодрствующему разуму, то к прагматике повседневного существования. Не стоит забывать, все мы родом из палеолита. Поэтому если вас время от времени не преследует древний дух вашего Уршакама, спросите себя, а живете ли вы вообще?
цитировать
свернуть ветку
