Послесловие к Жану Рэю

В ПБ готовы к печати три новых книги Жана Рэя в переводах Аркадия Григорьева (и будет еще, притом не только в его переводе).

В этих книгах нет почти ничего, что у нас издавалось ранее (кроме неизбежного романа «Мальпертюи»).

К первому же тому будет приложено посмертное «автобиографическое интервью Жана Рэя, опубликованное Анри Верном после смерти писателя.

Привожу его целиком в переводе Аркадия Григорьева.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Теперь, когда Жана Рэя больше нет, его друзья осознали, как плохо они знали его жизнь. Мы знали о начале его литературной деятельности, а о жизни? Несомненно, нам было известно, что его мать была сестрой Эдуарда Ансееле, таким образом министр доводился ему дядей. Мы знали, что он сиживал на коленях Эмиля Золя, и тот снабжал его су, чтобы покупать книги… Слишком мало для семидесяти семи лет жизни… А кроме того, была легенда. Но в какой мере его жизнь была легендой?

Похоже, вокруг старого тигра сгущаются тени. Многие бросились писать о нем воспоминания, желая свести его к менее устрашающим пропорциям, поскольку он был слишком велик, слишком обескураживающим, слишком выходящим за рамки привычного, чтобы их устраивать. Эти люди предпочитают говорить о мифомании, вместо того, чтобы принять, что тот, кто в течение тридцати лет выглядел мирным гентским буржуа, некогда прожил авантюрную жизнь, которая выходила за рамки повседневных условностей.

Словно предвидя, что кое-кто попытается после его смерти, превратить его в марионетку чревовещателя, которой они смогут управлять по своей воле, Жан Рэй захотел незадолго до своей смерти рассказать Анри Верну и мне (мы, кстати, записали его откровения), чем была его жизнь. Вот таков Жан Рэй, каким он предстал перед нами однажды в полдень.

Я родился в Генте в 1887 году, 8 июля, под знаком Рака. Мы жили в старом городском доме, не особо богатом, на улице Хэм в прямой близости с гентским портом. Рядом была Коммерческая гавань, куда приходили суда, совершавшие семисуточные рейсы. Сейчас грузовых судов уже нет, а в водах дока остались лишь баржи.

Мой отец тогда ходил на корабле, почти регулярно обслуживающем линии Гент-Ливерпуль, Гент-Манчестер. Он никогда не ходил в дальние плавания. Может, совершил два или три путешествия? Не больше. Это был молчаливый человек, который регулярно появлялся дома раз в две недели.

Моя бабушка была цветной, индианкой, но в этом не было ничего романтического. Мой дед, судовой плотник во времена парусных судов, сбежал с судна в каком-то американском порту. На суше он заболел. Его лечили в женском монастыре. Потом его оставили при монастыре для выполнения плотницких работ – он чинил, строил новые хижины и т. п.

Там в монастыре, в пекарне работала служанка из индейцев сиу, которую в юности подобрали сестры. И с тех пор она жила в монастыре. Была она чистокровной индианкой или метиской? Единственное, что я знаю – мой дед, любитель поесть, стал крутиться возле пирогов и быстро завел со служанкой нежные отношения.

Так родился мой дядя Йорис, которого я никогда не видел. Но монахинь не устраивал подобный союз: требовалось исправить грех и сочетаться браком. Там у них родилось трое детей.

Деду всё быстро надоело, и он решил бежать. Сел на корабль, прибыл в Антверпен, и там встретил ждущих с раскрытыми объятиями жену и детей. Монахини почуяли, откуда дует ветер, и послали мою бабушку к ее мужу.

Больше мой дед не плавал. С помощью монахинь он обзавелся маленькой пекарней, где трудилась сиу, пока он целыми днями играл в карты, в кости и выпивал в кабаках. При такой жизни и получил однажды нож в легкое.

Ему понадобился чистый воздух, и они переехали в Кампин по соседству с Молом, где опять держали небольшую пекарню. Оба умерли с интервалом в несколько недель, обзаведясь, ни много, ни мало, тринадцатью детьми.

Сын и внук моряка, я начал свою жизнь, как уличный мальчишка тех лет. Мы не были богаты. Моя мать, учительница, отсутствовала целый день, и меня воспитывала служанка по имени Элоди, которая любила устраивать мне трепку два-три раза в день…

Это Элоди из «Мальпертюи». Она дважды выходила замуж, каждый раз за моряка, и все ее сыновья стали моряками. Один еще плавает (1963).

В школе я ничему не учился. Позже меня удалось пристроить в Пеке. Я не слушал уроков. И когда учитель меня спрашивал: «Почему вы ничего не знаете?», я отвечал: «потому что я слишком туп». Но кое-какой гордости у меня хватало: я никогда не был последним учеником, 55-й из 60, но не последний!

В остальном я вел жизнь уличного мальчишка. Шлялся по улицам, дразнил соседей, дергал звонки, плавал в водах дока (я плавал, как крыса, с пяти лет). Вот таковы были мои прекрасные детские годы.

Я всегда поздно возвращался домой, но придерживался системы. Если я появлялся в пять часов, то у меня было время до того, как отправиться спать, получить три-четыре затрещины. Но если я возвращался в девять часов, то мне устраивали одну порку, но какую!

… Моей жертвой была сестра. Поскольку в темноте мои глаза светились, словно у хищника, я пугал ее и вымогал у нее всё до последней конфеты и последнего су.

… С детства я с головой погрузился в фантастику – она не была мне противной и не пугала.

В то время на улице Святой Катерины проживала акушерка, та самая, что впустила меня в мир. Вантье Диемее, жена кузнеца. По вечерам она садилась на пороге дома, а вокруг нее собирались соседки, чтобы послушать, как она рассказывает разные истории. Среди прочих была чудесная история про Карла Пятого, которую изложил на бумаге Гельдероде незадолго до своей смерти. Истории, если не придумывались, то весьма приукрашивались и всегда были фантастическими. Волки-оборотни, колдуны – вот основные персонажи, которых она наделяла именами. Иногда давала имена соседей. Она рассказывала до позднего вечера на фоне кузницы, где вкалывал ее муж.

… Мне всегда хотелось плавать. Я еще не прошел первого причастия – мне было, кажется, девять лет, — а уже впервые приплыл в Лондон на судне друга отца. Мы пришли на борту «Сеа-Галл», который совершал регулярные рейсы между Лондоном и Гентом. Я не был в одиночестве: меня сопровождал один из товарищей. В момент отплытия моя бабушка по материнской линии крикнула мне: «Verdronk smerlap…», но я уже ни о чем не думал. Мы уехали. Нам на двоих не было и двадцати лет, но мы шатались по Лондону целых две недели. Таково было начало.

Эта поездка разожгла во мне аппетит, и поскольку я хотел плавать, мне позволили отправиться на судно, которым командовал еще один друг отца, немец Шторх, капитан парусника, который обогнул мыс, сам мыс Горн. Я оставался на борту четырнадцать месяцев в качестве юнги и друга капитана. По утрам я работал вместе с матросами. Иногда меня посылали даже на мачту. Мне было пятнадцать лет, и я только что покинул коллеж.

По возвращении я поступил в университет, представ перед центральным жюри. Но через два года вернулся в море. Вначале ходил на «Астрологе» с капитаном Муллером, который открыл мне Чосера и его «Кентерберийские рассказы». У него было девять дочерей, одна другой краше. Но для меня не нашлось ни одной…

Муллер погиб в войне 14-18 годов. Вроде подорвался на мине.

Затем был «Фулмар», добротное грузовое судно, которым владел капитан Арнольд. Но больше всего, он любил выпивать и курить, поручив командование своему помощнику, голландцу Магерману, «тощему человеку» под сто кило весом!

«Фулмар» был аутсайдером или трампом, кораблем без регулярных рейсов, который заходил в разные порты в поисках грузов и готовый возить, что угодно. В Южных морях он занимался контрабандой, как и прочие. Именно на борту «Фулмара» началась моя авантюрная жизнь.

Мы ходили по Китайскому морю, по Южным морям, заходили в Карпентри, где занимались добычей перламутра, что тогда было запрещено. Мы работали на японцев. Менялись с аборигенами, грабили найденные хранилища. Иногда покупали по низкой цене. Даже перевозили животных, хищников, из Сингапура, но на близкие расстояния. Не в Европу.

Именно в это время я получил прозвище «Тигр-Джек» за манеру драться. Поскольку на борту «Фульмара» драки были в обычае.

Я был вторым офицером, «tweede stuurmar», а команда была самая разноязычная. Во время войны я не плавал. Это время я провел в Генте. После заключения мира «Фулмар» провел одно или два плавания и был отправлен на слом в Гринхок.

Начался период «Ромового Пути».

Это – целая история. Двадцатые годы. Меня нашел один немец. Он снаряжал судно, которое должно было уйти из Галвея. Но не хватало денег. Тогда с двумя или тремя друзьями моряками и двумя или тремя хорошими немецкими матросами, бывшими подводниками, мы решили выкупить дело. Судно отремонтировали. Нам повезло и с грузом. Всё получилось неплохо. Мы продолжили дело с двумя судами «Арктик» и «Полярник», которые поочередно ходили с грузом два или три года.

… Дойдя до «Ромового Пути», мы ложились в дрейф на границе территориальных вод. Американская береговая охрана замечала нас, следила за нами, но не имела права к нам подходить. Ну, они не имели права… но иногда это делали, когда судно не могло огрызнуться. К нам они ни разу не приставали.

Воспользовавшись туманом, плохой погодой или ослаблением слежки, мы мчались к берегу, приставали к берегу в определенных местах и разгружались. Или – правда заработок был меньше – к нам подходили катера бутлеггеров и покупали прямо на борту. Здесь надо было быть крайне осторожным, ибо эти люди не любили платить. Но их катера, бывшие охотники за подлодками, были деревянными. Снаряд 22 калибра в стали делает только дырку, но многого не требуется, чтобы разнести в щепки деревянный корпус. Имея на борту небольшие пушки, мы ни разу не столкнулись с рэкетирами.

Ромовый Путь имел плавучие бары, стоявшие вне территориальных вод, куда прибывали янки, чтобы напиваться. Такой бар я описал в «Танце Саломеи». Он назывался «Мермейд» и описан до мельчайших деталей…

Мои шрамы относятся примерно к тому времени… Как мы дрались! Но это следы пуль в грудь. В спину, это – легенда: мне никогда не стреляли в спину!.. И есть шрам от маленького метательного ножа, попавшего в лицо… Убивал ли я людей? Возможно… Но если и было, то в честной борьбе… защищаясь…

После «Ромового Пути» занимался делами на Антильских островах. Более или менее на свой счет, имея две шхуны с мощными вспомогательными двигателями. Но это был, скорее, черный период: денег он не приносил. На Антильских островах приходилось то и дело прятаться из-за мешавших нам английских патрулей. Главным делом была перевозка нелегальных пассажиров в Новый Орлеан. И это не давало больших заработков. Пару раз, по случаю, я перевозил ром. Зарабатывал мало. Виски приносило больше денег.

В 24-25 году я покончил с этой жизнью. Шхуны пропали одна за другой. Иногда приторговывал оружием, но это было неинтересно.

В 1925 году я вернулся в Роттердам. Это было время «Сказок виски». Я перестал плавать, но вернулся к путешествиям в 32, когда сходил в Исландию и на Фарреры. Оттуда я привез репортаж о рыбной ловле: «Жатва бездны», которую подписал именем Джон Фландерс. Потом я написал (в море) «Майенский Псалтирь» и «Сумрачный переулок» в Гамбурге. Еще несколько мелких плаваний, к примеру, в Барселону, но без контрабанды: здесь уже не было никаких дел. Просто поставляли сушеную рыбу.

В 33-34 я стал укротителем. Не ради развлечения, а ради зарабатывания на жизнь. Меня взяли в маленький цирк: цирк Миле. Пустяковый цирк, где я показывал льва Чемпиона, которого арендовал у Альфреда Кура. Потом номер с тиграми. Тигров брал в аренду, а не покупал. Это – совершенно иное дело. Львы еще ничего, но тигры…

Дела шли всё хуже. Получал жалкие крохи. Пришлось даже выступить в «Универсальной Пивной» в Лилле! Тигров арендовали у немцев, и обходилось это дорого. Вначале их было восемь, потом я выступал с двумя, а однажды всё закончилось…

Я понемногу остепенился…

Можно еще многое добавить к этому признанию, полному теней и умолчаний, где сокрыто больше, чем сказано. Искатели ошибок могут поискать неверности, перепутанные даты, иногда имена… Пусть они не забывают, что Жан Рэй рассказывал по памяти, что его захватили врасплох. Кто в таком случае не допустит ошибок? Кое-кто отказывает ему в поступлении в университет. «Он был записан в нормальную школу», говорят они. Да, но нормальные школы Гента и Льежа до их расформирования были частью университета. Жан Рэй имеет право называть себя студентом, как и тот, кто учился в политехническом.

Оставим это. Есть кое-что более важное. То, о чем Жан Рэй не сказал. Так расследование, проведенное его друзьями после смерти писателя, выяснило, что укротитель, друг Жана Рэя, живет под Парижем, в вагончике, среди цыган. А английский писатель Коттон, официально живущий в Суве, больше времени проводит на своем судне. Когда мы встретили его в Сингапуре, он вспомнил о «Фулмаре» и этом «Джоне» Рэе, гентском морском бродяге, «который писал фантастические рассказы». Такой же необычный персонаж.

Однажды мы спросили у Жана Рэя, не преуменьшил ли он значение своей авантюрной жизни и не опустил ли кое-какие эпизоды, о которых никогда не упоминал:

«Да… Я преуменьшил легенду… Она немного фальшивая… ну, так верят… Теперь, когда дьявол стал отшельником, он хочет забыть свое прошлое. Предпочитаю забыть некоторые вещи. Не потому что они ужасные, но, быть может, устрашающие».

Оставляю Анри Верну право написать заключение:

«Этот голос из загробья ставит точку в любой полемике. Теперь, когда старого тигра уже нет, слышится громче, чем ранее, его гениальный голос в его нетленном творчестве. Завистники пусть молчат, эксперты плоских исследований, желающие подняться на его высоту, должны отложить своим перья, а стервятники снова уйдут в полет».

Й. ВАН ХЕРП