Дело было летом. И лето было жаркое, и асфальт, как положено, был разогретым. Солнце уже зашло, асфальт торопливо отдавал полеченное за день тепло, ветра не было – в общем, типичный июльский вечер. Площадь тогда еще Советской Украины в Харькове. Троллейбус номер «2» имел конечную остановку в переулке перед историческим музеем. Тогда еще историческим музеем, а ныне – мужским монастырем. Сделав петлю по площади, троллейбус высаживал людей, а потом останавливался напротив музея и принимал пассажиров на борт. Вот и этот троллейбус стоял с притушенными огнями. Ну, так бывает, когда водитель то ли отключает сеть, то ли экономит аккумуляторы – я не специалист, не знаю.

Троллейбус стоял на остановке, а я, уже не помню по какому поводу, чего-то продолжал прогуливаться возле памятника, именуемого в Харькове «Пятеро из ломбарда», или «Пятеро и холодильник».

Троллейбус стоит, открыта передняя дверь и несколько человек выстроились в небольшую очередь. Водитель, не торопясь, их пропускает, обелечивает, люди особо и не торопятся, прекрасно понимая, что в троллейбусе жарко и душно. А тут еще и фонари на столбах отчего-то не включили.

Я глянул мельком на эту сцену и отвернулся. Потом снова глянул. И снова отвернулся. Вот что-то было в картинке не так. Хоть тресни – не так. Или наоборот, настолько так, что сразу и не поймешь, почему вдруг при взгляде на троллейбус и людей возле него какой-то странный холодок пробегает по спине. Даже не пробегает. Возникает некое подобие озноба. Или воспоминание об ознобе.

Или даже не так. При взгляде на картину – банально и привычно. Отвернешься и холодок между лопаток, будто проглядел что-то страшненькое и, может быть, опасное. Неприятное, во всяком случае.

А потом понял. Нет, ужас или там страх не набросились, не испугали окончательно. Стало даже легче. И даже улыбка на лице появилась, немного нервная, но улыбка. Мелькнула мысль использовать эпизод в рассказе. Или романе. И вслед за ней пришла другая, о том, что слишком надуманной, нарочитой будет такая завязка для текста, словно детская страшилка.

Так я это в рассказ и не вставил. Но очень часто встает перед глазами тот летний вечер. Темная улица под тополями, тусклый желтый свет за немытыми стеклами троллейбуса, люди, один за другим медленно поднимающиеся по ступенькам, вручающие плохо различимому водителю денежки и словно растворяющиеся в том самом тусклом желтом свете.

Неподвижный горячий воздух, пропитанный запахом горячего асфальта. И номер на боку троллейбуса – шестьсот шестьдесят шесть.

Кто-то верит в судьбу, кто-то нет. Ну, или не говорит об этом вслух.

Я скорее, отношусь ко вторым, чем к первым. Не люблю рассуждать о судьбе, о предрешенности, меня это унижает в моих собственных глазах.

Но что бы я не говорил о свободе воли и свободе выбора, я никогда на смогу быть на сто процентов уверен в свой собственной уверенности по этому поводу. И если кто-то особо рьяно начинает при мне рассуждать о полной свободе, то я рассказываю ему (и себе, конечно), историю, произошедшую в Польской народной республике где-то в тысяча девятьсот восемьдесят втором – третьем году. Ну, не помню я точно даты. Более того, даже свидетелем этого события я не был, а так, в первом круге расходящихся по этому поводу слухов.

Я служил срочную в странной части — Сто двадцать четвертом местном стрелковом батальоне. Вообще то, в батальоне, тем более, в отдельном, по штату числиться до полутысячи человек. У нас было меньше двух сотен. Но не в этом дело. И даже не в том, что нашими ближайшими соседями был другой батальон, девяносто первый, который по штату и оснащению куда больше напоминал настоящую воинскую часть.

И у нас и у них на вооружении состоял автомат Калашника калибром пять сорок пять, именуемый АК-74. Поскольку курсанты польской школы хорунжих, с которыми мы иногда сталкивались в нашей комендатуре, в патрули ходили с обычными акээмами, то мы ужасно гордились своими автоматами, не упускали возможности рассказать, как пуля со смещенным центром тяжести отрывает ко всем чертям нуги и руки при попадании, с удовольствием наблюдали за выражением почти благоговейного ужаса на лицах поляков и, если совсем честно, сами немного побаивались собственных автоматов.

В том смысле, что на стрельбище мы из них стреляли на дистанцию до двухсот пятидесяти метров, вблизи результата попаданий не видели, и когда кто-то из наших ребят, умыкнув несколько патронов со стрельбища, решил пострелять в карауле, то палил из ДЗОТа на посту, чтобы, не дай Бог, не попасть под рикошет этой самой страшной пули со смещенным центром тяжести.

Попав как-то в военную поликлинику Северной Группы Войск, я видел фотографию на веселеньком стенде патологоанатомов с результатом попадания ТОТЙ САМОЙ пули в ногу. Или, может быть, руку – я точно не помню. В смысле, надписи не помню, а черно-белую фотографию лохмотьев плоти с торчащим из них обломком кости я запомнил навсегда. И, естественно, повысил уровень уважения к АК-74 у своих сослуживцев рассказом об этом зрелище.

Так вот, в соседнем батальоне один боец решил, что служить больше не хочет.

Он, наверное, вообще не хотел, еще до призыва, но только прилетев в братскую Польшу, да еще в период военного положения, да еще получив возможность послушать, как стреляют поляки иногда друг по другу в Легнице, окончательно принял решение расстаться с Советской Армией и прекратить исполнять свою почетную обязанность вместе с интернациональным долгом.

Вариантов, собственно, было не много. Дезертировать, конечно, можно было, но не факт, что поляки стали бы его кормить и прятать. Нам рассказывали о подобном случае, может и врали, но выходило, что сбежавшего держали на положении наемного рабочего, а когда он подхватил какую-то венерическую болячку, то просто отвезли его к ближайшей советской части и сдали.

Дезертирство не подходило. Можно было комиссоваться по болезни, но такую замечательную болезнь еще нужно было найти и заполучить.

И парню показалось забавным уехать домой через членовредительство. Взять, например, и вроде как случайно пальнуть себе в ногу на посту.

Лично мне трудно представить, как можно случайно стрельнуть из автомата себе в ногу, но парень, видимо, настолько сильно хотел домой, что сумел себя убедить в возможности и реальности подобного варианта. Выстрелить в ногу и убедить окружающих в том, что это произошло случайно.

Нас всех потом поразило не это. Вовсе не это, а совсем даже то, что стрелять этот парень решил из того, чем был вооружен. А вооружен он был, напоминаю, тем самым страшным АК-74. С теми самыми страшными пулями со смещенным центром тяжести, которые, если верить слухам, творили ТАКОЕ…

Но охота – пуще неволи. Будучи на посту, солдат взял свой автомат, приставил его к сапогу в районе пальцев, рассудив, наверное, что и без них, если что, можно жить, и нажал на спуск.

Да. На востоке употребляют слово кысмет. В смысле – судьба, которой избежать невозможно. Что бы ты ни делал, то кысмет все равно сделает так, как должно быть.

Вот понятия не имею, знал ли тот самострел о кысмете, но сделал все, чтобы его преодолеть. Солдат стрелял себе в ногу дважды. В упор. В ногу сквозь сапог. Оба раза пули прошли между пальцами.

Вот не знаю, он сам прекратил стрельбу, или кто-то набежал и отобрал автомат, но что-то мне подсказывает, что даже выпусти он весь магазин себе в ногу, или выстрели себе в голову, все равно ему не светили ни дембель, ни кладбище, а светил дисциплинарный батальон. Куда он, собственно, по результатам стрельбы по пальчикам и попал.

Кысмет, одним словом.

И я его таки видел. Не в том смысле, что я его познал… Хотя и это, конечно. Но после того как я ВИДЕЛ НАСТОЯЩЕЕ счастье, все остальные примеры и ситуации кажутся мне… недостаточно абсолютными, что ли…

Если бы у меня спросили, что я поставил бы в энциклопедию как символ самого глубокого, незамутненного, яркого и недвусмысленного счастья, я бы предложил сцену, которую видел как-то перед Новым Годом на Южном вокзале Харькова.

Кто там бывал, помнит главный зал – громадное помпезное помещение, с куполом, украшенным гигантскими фресками времен соцреализма. По центру с потолка свисает громадная золоченная люстра, и раньше, когда харьковчане договаривались о встрече на вокзале, то говорили «Под люстрой», и все понимали, где это. Сейчас точно под люстрой, может, из соображений безопасности, поставили тумбу с круговым табло. А раньше, на Новый Год, там ставили елку, большую и красивую.

Вот возле этой елки я и ждал приятелей. Вокруг елки стояли какие-то ящики, может даже звуковые колонки – я не помню, да это и не важно. До встречи оставалось еще какое-то время, и я прогуливался, заглядывая куда ни попадя. И вот за одним из ящиков, под самой елкой, я обнаружил то самое воплощенное счастье.

На полу лежали два беляша, один на другом, бутербродом. Беляши были большие и совершенно целые. И вот на этих беляшах щекой лежал крохотный светло-коричневый щенок с черным носом. Щекой на беляшах. Что-то ему снилось, он слегка повизгивал и шевелил лапами. А на его морде было ТАКОЕ выражение…

Так что, когда мне начинают рассказывать о счастье и его воплощениях, я скептически улыбаюсь. Потому что я ВИДЕЛ счастье.

Рассказал мне ее работник одного издательства. Вот так взял и рассказал, причем, в голосе его сквозило раскаянье, граничащее с отчаянием.

Он допустил ошибку. Нет, он ничего не писал, не редактировал. Он ПРИСУТСТВОВАЛ во время процесса и НЕ СДЕРЖАЛСЯ.

За соседним столом работал редактор. Правил и вычитывал. Есть такая порода редакторов, главным оправданием которых при приеме на работу является высшее техническое образование.

Так вот, сидит редактор правит. И мучится от сложного чувства: он видит ошибки, но не знает, как их исправить. В смысле, на что заменить явные отклонения в языке.

И он, редактор, начинает обращаться к коллеге, занятым своими делами, с вопросами. На которые тот отвечает, не задумываясь. И не запоминая, что именно у него спрашивают. Но постепенно в его мозгу по совокупности начинает складываться некий странный образ, наступает момент если не узнавания, то подозрения.

"А чем ты занимаешься?" — спрашивает коллега редактора, откладывая, на всякий случай тяжелые предметы в сторону.

"Да понимешь, — ответствует редактор. — Мы готовим издание "Одесских рассказов" Бабеля. Хорошо, что я обратил внимание — Бабель же совсем не знает русского языка. Приходится править."

В этом месте рассказа мой знакомый чуть не всхлипнул, вспомнив, в каких выражениях объяснял редактору, куда тому стоит засунуть свои правки.

Печальная история.

Но в чем я совершенно согласен с рассказчиком, так это в том, что напрасно он вмешивался и останавливал. Вы себе только представьте, КАКОЙ фурор вызвало бы это переиздание Бабеля.

Я бы, например, его с удовольствием купил. А вы?

Первоначально я думал, что переписка с одним из уважаемых администраторов Фантлаба закончится как переписка двух разумных людей. Аргумент – контраргумент. Но оказалось, что старые способы дискуссии все еще действуют. Как у Сталина с Радеком. Помните? «Я его цитатами, а он меня ссылками».

Слово за слово, и переписка приобрела явственный угрожающий оттенок. Я все еще надеюсь, что уважаемый администратор поступит, как должен поступать всякий нормальный человек, но, боюсь, что в пылу переписки он может немного забыться.

Посему выставляю на общее обозрение нашу переписку, удалив, естественно, имена и фамилии. Чтобы не устраивать личную склоку.

Итак.

Да, синтаксис и орфография сохранены.

Администратор:

Уважаемый Александр.

Авторские колонки фантлаба сделаны не для игр в разоблачения.

Я говорил Вам — мы информационно-собирательный ресурс. Пожалуйста, используйте сторонние площадки для громких заявлений, сделанных ради создания шумихи и противостояний.

Сейчас же ваша авторская колонка посвящена исключительно одной теме, что создает впечатление что Вас интересует только скандалы и вы используете сайт фантлаба только для сведения личных счетов.

Провинившийся автор:

Я, естественно, приму к сведению Ваши пожелания. Но в качестве разъяснения — Вы внимательно читаете ВСЕ колонки? То есть, если некто активно разоблачает власть и политиков — это, естественно, информационно-собирательный процесс? Если кто-то выставляет подробнейшую информацию о своем любимом писателе, размещает мельчайшие объявления о событиях и передвижениях — это информационно-собирательный ресурс? Далее — Вы, как модератор, внесли изменения в биографию (УДАЛЕНО ЦЕНЗУРОЙ) на сайте, раз уж так серьезно относитесь к его информационно-собирательному характеру?

Кроме того, обращаю Ваше внимание на то, что у меня в колонке всего три поста. Статья об (УДАЛЕНО ЦЕНЗУРОЙ) (первая) вообще вынесена в мой ЖЖ. Ну и, если Вы серьезно полагаете, что хотя бы один мой пост вызвал скандал — укажите мне на это, так сказать, с цитатами. А о сведении личных счетов — это уже обвинение. Хотите об этом поговорить? Тогда давайте при свидетелях. Мне очень странно, что Вы так реагируете. Напомните мне, пожалуйста, какой из пунктов правил Фантлаба я нарушил. Или Вас кто-то уважаемый попросил вмешаться? (Это я о беспочвенных подозрениях).

Кстати, тут я собирался написать о специфике голосований за премии на примере "Звездного моста", который делал десять лет. Это мне тоже припаяют как нарушение?

И самое-самое последнее. Я готов признать свою неправоту, если будет доказано, что я лгу или клевещу. Ну, или если Вы, как модератор, ПРИКАЖЕТЕ мне. До тех пор — я, простите, пошлю любого с его пожеланиями и советами. А вы бы не послали?

Администратор:

Уважаемый Александр.

Мне жаль что если вы пришли сюда скандалить.

Мне глубоко фиолетово ваши отношения с другими людьми, но превращать фантлаб в место для срача я вам сделать не дам.

Вы гость на этом сайте и попросить гостя вести себя прилично — вполне нормальная просьба.

Если же гость более расположен завязывать драки и задирать других, то он обычно не задерживается у хозяев.

Могу отметить что негатив вызывает не тип ваших действий, а их хамская форма.

цитата

При таком мужестве, в дискуссии лучше не вступать. А то, простите, получается как у шавки: гавкнуть из-под забора, потом поджать хвост и отвалить в сторону. Неужели (УДАЛЕНО ЦЕНЗУРОЙ) не заслужили поклонника по-смелее да по-умнее? Они хоть вид делают интеллектуальных усилий...

Приказывать я вам врятли могу, мы не в армии. А вот уведомить, что если вы продолжите свою политику, то мы будем вынуждены расстаться — вполне могу. Что и делаю.

PS.

цитата

Вы внимательно читаете ВСЕ колонки? То есть, если некто активно разоблачает власть и политиков — это, естественно, информационно-собирательный процесс?

администраторы читают многие колонки. нарушения в них пресекаются.

и в первую очередь пресекаются личные конфликты.

Провинившийся автор:

Еще раз здравствуйте!

И снова — Вы очень здорово снова меня обвинили. Я пришел скандалить? С чего такой вывод? Когда дело коснулось ЛИЧНОСТИ писателя, диалог был перенесен в ЖЖ, я уже об этом писал. Мои посты касались творчества писателя. Как, кстати, десятки и сотни других постов разных авторов. И изрядная доля этих постов содержала критику. КРИТИКУ. И в выражениях, до которых мне еще тянуть и тянуть. Кстати, слово "срач" приветствуется на Фантлабе? Относится к приличным? Я смогу использовать, скажем, при общении с Вами?

Вы, наверное, можете не дать превращать Фантлаб в то, что Вам не нравится.

Не знаю, как это соотносится с правилами Фантлаба, но что значат законы, если очень хочется навести порядок ПОД СЕБЯ и УВАЖАЕМЫХ людей? Может, для начала Вы измените эти самые правила, укажите список тех, о ком можно и о ком нельзя.

Я клянусь, буду выполнять их с точностью до буквы. С того самого момента.

Я, естественно, воспринял Ваше предупреждение. Но я так и не получил объяснения.

С кем конфликт? Кто-то пожаловался? То есть, в принципе, я могу просить Вас за любое упоминание меня в посте, закрывать их ко всем чертям?

Вы так и не ответили по поводу изменений в биографии(УДАЛЕНО ЦЕНЗУРОЙ).

То есть, там правила не действуют?

Нет, я понимаю, что пока у Вас в руках кнопка, то Вы имеете больше прав.

А что там с совестью? В судах и то нужно доказывать виновность.

И еще. Я должен воспринимать Ваше предупреждение как угрозу? Если Вам не трудно, не могли бы Вы провести в таком случае, всю процедуру официально. Указать на моей странице факт диффамации, потребовать извинений с моей стороны, которые я, естественно, тут же предоставлю. И заодно прошу Вас оградить меня от беспочвенных обвинений в зависти, в преследовании, в развязывании личных склок.

Вы же администратор, должны в первую очередь пресекать личные конфликты. Еще раз очень прошу — давайте будем действовать в рамках правил, которые Вами же (совместно с другими администраторами) были разработаны.

И совсем уж напоследок.

Я униженно прошу Вас не наказывать меня. Очень-очень прошу. Умоляю не рассматривать это мое письмо как попытку развязать личную склоку с Вами.

А по поводу шавки — там ведь не я начал. Вы, наверное, невнимательно прочитали. Там всем началось с ложных обвинений в мой адрес. А Вы ведь наверняка знаете, что ложные обвинения караются законом. В нормальном обществе, ясное дело. Но шавкой я (УДАЛЕНО ЦЕНЗУРОЙ) называть больше не буду. Я вообще не буду отвечать на его письма, а буде он позволит себе что-то такое — немедленно буду сигнализировать.

И совсем-совсем-совсем уж последнее. Мне казалось, что авторская колонка — это дом автора, свидетельствующая о нем, о его талантах, позитиве и негативе. К чему именно у Вас претензии? К той самой "шавке"? Или Вы имели в виду нечто другое

Коментарии.

(УДАЛЕНО ЦЕНЗУРОЙ)