Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Книжка любопытно оформлена художником Андреем Бондаренко. Как папка с делом или самиздат... И шрифт внутри похож на машинопись.
Дмитрий Быков. Июнь. М.: АСТ: (Редакция Елены Шубиной), 2017.
Действие в романе «Июнь» происходит в годы и месяцы, предшествующие Великой Отечественной. Книга буквально пропитана предчувствием Второй мировой войны, которая нависла над Европой, да фактически уже и началась. Описывая жизнь и любовь персонажей романа, Быков их устами, их размышлениями объясняет неотвратимость погружения в безжалостный апокалипсис войны тем, что пришла пора расплаты за грехи, наступило время очищения от скверны. Снова и снова возвращается автор к этой теме, его герои грешат, чтобы ощущать вину, как бы оправдывающую грядущую катастрофу, которую они неясно ожидают… Рефрен романа (если не углубляться в конкретику) – только в горниле войны может переплавиться в нечто приличное вся мерзость, накопленная человечеством в целом и отдельными государствами и людьми. Очень сомнительная, с моей точки зрения, концепция, ведь война – это самая отвратительная мерзость и есть... А вот с тем, что война бывает категорически необходима властям, трудно не согласиться: «Только война могла разрешить всё. Она списывала всё, что угодно, объединяла нацию, запрещала задавать вопросы».
Почти все персонажи романа – городские интеллигенты или студенты-филологи, роман переполнен их переживаниями, рефлексиями и бурными страстями. Состоит он из трёх неравных частей, каждая хороша по-своему, но оптимизма читателю не добавит ни одна… Кстати, третья, самая небольшая по объёму и самая фантастическая часть, рассказывает о том, как некий литературный редактор управляет судьбами мира (или думает, что управляет) с помощью подбора и сочетания определённых слов, принуждающих читающего их к определённым действиям. Кинематографические сводки, составленные этим редактором, попадают на стол к первому лицу государства...
Я заметил, что отдельные слова в книге «Июнь» подчёркнуты прерывистой линией. Возможно, они тоже составляют некое зашифрованное послание? Заниматься расшифровкой не решился. Подозреваю, что Дмитрий Быков тоже закодировал в своём романе некое послание, которое, воздействуя на читателей, может привести к глобальным изменениям. Правда, неизвестно, к каким именно…
Издательская аннотация Новый роман Дмитрия Быкова — как всегда, яркий эксперимент. Три разные истории объединены временем и местом. Конец тридцатых и середина 1941-го. Студенты ИФЛИ, возвращение из эмиграции, безумный филолог, который решил, что нашел способ влиять текстом на главные решения в стране. В воздухе разлито предчувствие войны, которую и боятся, и торопят герои романа. Им кажется, она разрубит все узлы…
Цикл книг «Песнь Льда и Огня», — вернее, его события — воодушевляет самых разных людей, от бизнесменов и менеджеров, до школьников и пенсионеров. В чем сила, читатель? В наглядности. Железный трон стал новым символом власти — достаточно глянуть на созвездие знаменитостей, которые фотографировались на нем — вернее, его многочисленных макетах.
1. О чём цикл «Песнь Льда и Огня»?
«Песнь Льда и Огня» — это не абстрактная схватка Того Еще Зла со Знакомым Добром, а истории о борьбе за власть, об привычных нам человеческих амбициях и увы, не раз случавшихся изменах, возвышения и падениях. Иначе говоря — жизни и бизнесе, любви и командообразовании. Мартин подробно исследует человеческое честолюбие, будь то желание воссесть на Железный трон: «Я покорю Семь Королевств с десятью тысячами крикунов дотракийцев. Страна поднимется на защиту своего законного короля. Тирелл, Редвин, Грейджой любят узурпатора не больше, чем я. Дорнцы рвутся отомстить за Элию и ее детей. Простонародье поддерживает нас. Они всегда за короля», — или просто желание ощутить свою значительность на любом уровне. Разборки между мальчишками-оборванцами, среди которых вынуждена скрываться Арья Старк, отличаются от речей претендента на трон только сниженной лексикой. Да и то не всегда.
2. Об интересных эпизодах
Как и полагается опытному киносценаристу Мартин ловко нажимает на «красные кнопки» читательского восприятия. Причем задействованы разные пласты. Слова и фразы просты, а текст предельно насыщен. Скажем, самое начало первой книги цикла включает и щекочущую нервы пребывающего в безопасности читателя жестокую сцену казни, и понятное всякому, кто был ребенком, стремление малыша выглядеть взрослым и мужественным. «Робб и Джон, высокие и спокойные, сидели на конях, между ними красовался Бран на своем пони и пытался казаться старше семи лет, старательно изображая, что все это он уже видел…». Тут же отдана дань и назидательному вопросу ответственности: «Кровь Первых Людей по прежнему течет в жилах Старков: мы считаем, что тот, кто выносит приговор, должен и нанести удар. Если ты собираешься взять человеческую жизнь, сам загляни в глаза осужденного. Ну а если ты не в силах этого сделать, тогда человек, возможно, и не заслуживает смерти. Однажды, Бран, ты станешь знаменосцем Робба, будешь править собственной крепостью от имени твоего брата и твоего короля, и тебе придется совершать правосудие. Когда настанет такой день, ты не должен находить удовольствие в этом деле, но нельзя и отворачиваться». Правители не просто приказывают — они используют символы, добиваясь понимания, уважения, боязни.
И, конечно, примечательный эпизод спасения щенков лютоволка, в котором опять же сплетены воедино множество подтекстов. Ужас перед пришедшим из-за Стены (по факту – граница между миром людей и царством хтонической жути) чудовищным зверем и трепет перед ним же – геральдическим символом рода. Физическое отвращение к запаху падали. Радость детей и подростков, нашедших щенков (кто в детстве о щеночке не мечтал?). «Бран сумел оторвать взгляд от чудовища и, сразу заметив ком шерсти в руках Робба, с восторженным воплем пододвинулся ближе. Щенок – слепой шар серо-черного меха – тыкался носом в грудь Робба, державшего его на руках, и, не находя молока, грустно скулил…». Родительская суровость «никаких щенков!» и ее преодоление с помощью указания на то, что это не просто так, это знак свыше, пять щенков – пятеро детей, каждому по четвероногому другу. Трагическое благородство Джона Сноу, который ради сводных братьев отказывается в этот момент даже от неофициального звания сына Неда Старка, вызывает немедленное сочувствие читателя и приносит столь же быструю награду, шестого щенка, вдобавок необычного – «белого в отличие от серых сестер и братьев».
3. В чём сила «Песни Льда и Огня»?
Такое начало, вполне достойное исторического или фэнтезийного романа в классическом духе, ведет в мир, где действуют совсем другие законы. А точнее сказать – их отсутствие. Нет у Мартина никаких установленных правил игры, на которые читатель в своем восприятии мог бы опереться. Это мир, в котором слово «долг» звучит постоянно, но мало что значит. Вполне созвучно одному из модных девизов современности, который гласит, что никто никому ничего не должен: «Магистр Иллирио торговал пряностями, самоцветами, драконьей костью и другими не менее драгоценными вещами. У магистра были друзья во всех девяти свободных городах, да и за ними, в Вейес Дотрак и сказочных землях возле Яшмового моря. Считали также, что всех своих друзей он самым любезным образом продавал за подходящую цену».
Отсутствие правил неминуемо вызывает эмоциональную реакцию. Именно это щекотание нервов, помимо упомянутых выше жестоких сцен, привлекает читателей. Тех, разумеется, кому эмоциональные качели приятны, а таких много. А еще Мартин знаменит вольным обращением с запретными темами. Ведь «Песнь Льда и Огня» имеет среди своих источников и основ американскую литературную (и сценарную, само собой) традицию, которая ведет родословную от чопорных пуритан. И одновременно эта чопорность всячески попирается – обилие сексуальных сцен, это еще ладно, но хватает и кровосмесительных эпизодов. Исторической канвой цикла принято считать Высокое Средневековье и Войну Алой и Белой розы, но тут Мартин явно пристегнул к британским хроникам кусок Древнего Египта. «Век за веком Таргариены выдавали сестру за брата – начиная с Эйегона завоевателя, бравшего в жены собственных сестер. Следует хранить чистоту крови. Визерис тысячу раз говорил ей, что в их жилах течет кровь королей, золотая кровь древней Валирии, кровь Дракона. Драконы ведь не соединялись с полевыми зверями, так и Таргариены не мешали своей крови с кровью простонародья». Читатель, воспитанный в традиции, где подобное запретно с незапамятных времен, содрогается, но не может оторваться от книги. Автор же продолжает виртуозно жонглировать описаниями романтической роскоши и фрагментами грубого эротизма.
Голод, секс и честолюбие правят миром Семи Королевств, позволяя и читателю ощутить жизнь, простую как интернет-паблик. С культом настоящего мужика, в реале уже изрядно потесненного феминизмом. И властью подлинной стервы, без всяких намеков на моральные ограничения. Ах да, и право сильного тоже. В реале с этим во все времена получалось далеко не у всех. Да еще и возможность поквитаться за былые унижения, скормив обидчика собакам, драконам, бездонной пропасти.
Обиды и горести — этому почти всякий найдет аналог в собственной жизни, да вот хотя бы с работы несправедливо выгнали, и неважно менеджер ты или придворный мудрец. «– Ты слишком стар и бестолков, чтобы быть мне полезным. – Похоже на голос лорда Станниса – но нет, не может этого быть. – Отныне моим советником будет Пилос. Он уже занимается воронами, поскольку ты больше не можешь взбираться на вышку. Я не допущу, чтобы ты уморил себя у меня на службе». Страдания одни и те же, только у менеджера в тайнике редко хранится шкатулка с ядом. Да и чувство незащищенности, возможность в любой момент потерять все, даже не представляя, почему так случилось и не имея возможности повлиять на ситуацию — тоже более чем знакомо поколению эпохи потрясений и кризисов. В мире, созданном Джорджем Мартином, ничто не может служить героям оберегом – ни юный возраст, ни личная доблесть и прямота, о красоте и речи нет. Детей убивают, храбрецов губят заговорами, красота привлекает хищников. Автор постоянно меняет точку зрения, с которой показываются события, но кто бы на них ни смотрел, надежные ориентиры не появляются. И непонятно, возможны ли они в таких декорациях. Разве что сочувствие безродному Джону Сноу, который, по смутным слухам, все-таки может оказаться принцем... Или нет. Или все-таки да. Ну, точно же! И каждый в цикле может себе найти героя по душе и читать может выбрать и болеть за него. А затем — поменять свои пристрастия и героя.
4. Тренды и традиции
Читатель часто отождествляет себя не просто с кем-то из героев, а со всей авторской вселенной. Герои — разные и вовсе не похожие друг на друга, и поэтому мир, показанный глазами каждого из них, по-своему разный, и повествование, которое ведется от имен героев — тоже разное. Но не настолько, чтобы повествование распадалось на отдельные составляющие. При всей обширности и цельности «Песни Льда и Огня» она состоит мелких кусков, то есть легко воспринимается современным человеком, привыкшим к клипам и коротким статусам соцсетей.
При всех перекличках с актуальными трендами Мартин, тем не менее, обращается к древней сказочной традиции, которая во многих культурах имеет сходные черты. О страшных корнях этого почтенного жанра, сейчас считающегося детским развлечением, писали многие знатоки, в том числе и отец-основатель современного фэнтези Толкин, образно замечавший, что не всем пошло бы на пользу увидеть те малоаппетитные кости, из которых сварен этот суп. Но чинная викторианская трапеза в духе Толкина слишком пресна для пресыщенной всем и вся современности. Если вдуматься — сколько бы наших современников мечтали бы попасть на Вестерос? Хотя бы на выходные…
Литературная сказка и традиционная приключенческая литература, где добро торжествует, а зло терпит сокрушительное поражение, относительно молоды по сравнению с былинами и балладами где головы сыплются как желуди под порывом осеннего ветра. А вот вселенная Мартина — это время и место без иллюзий, чудесных явлений спасателей и набора обычных книжных чудес. Здесь все как жизни — если влип, то на помощь не рассчитывай, разве только на себя. Если сумеешь.
«Песнь Льда и Огня» — не перечень одноразовых приключений, и есть шанс, что если кто-то из главных героев на этот раз не сумел стать первым, но все же уцелел, то, в конце концов, он все же может стать победителем. Герои и персонажи на заднем плане гибнут, но не почем зря, а потому что в суровой реальности мира Мартина все должно быть по-настоящему. Даже смерть. А иначе это была бы выхолощенная и приглаженная красивая сказка, — совсем не то, по мотивам чего возможно написать «Уроки для жизни и бизнеса» или выпустить карточную игру, блокноты и многое другое.
Сквозь прорехи в пространственно-временном континууме на читателя сыплются масоны, siloviki, путешественники во времени и даже инопланетяне — причем из двух конкурирующих цивилизаций. «Лампа Мафусаила» Виктора Пелевина оказалась романом еще более фантастическим, чем недавний «S.N.U.F.F.», и шелковым платком утирает нос отечественным мэтрам и корифеям жанровой литературы.
Обыкновением стало поругивать новые книги Пелевина, зачастую ставя автору в пример его собственные предыдущие произведения. Представляется, однако, что «Лампа...» выбивается из череды прежних пелевинских романов. А возможно, и вовсе знаменует собой новый этап в его творчестве.
Впрочем, обо всем по порядку.
Подзаголовок романа обещает читателю «большой полифонический нарратив». Повествование включает четыре истории: три из них рассказывают о представителях рода Можайских, четвертая — о генерале ФСБ, так или иначе повлиявшем на судьбу каждого Можайского. По сути, перед нами повести (самый удачный для Пелевина формат), которые взаимосвязаны между собой теснее, чем можно было предполагать.
Последняя (крайняя — в современной системе исчисления) история рассказывает о спецоперации специальных же служб — довольно запутанной и похожей на тайну, завернутую в головоломку, с двойными агентами, толкованием древнееврейских начертаний и чекистскими медитациями на горячее, холодное и чистое. Главное действующее лицо этого «оперативного этюда» — генерал ФСБ, действующий под выразительным псевдонимом «Федор Михайлович Капустин». Крым, Украина, Сирия, геополитика и экономика — Пелевин, как обычно, легко и убедительно отвечает на экзаменационные вопросы нашей современности. А вот корнями своими эта спецоперация уходит в прошлое, о котором повествует третья часть «полифонического нарратива». «Храмлаг» старательно притворяется документальным очерком, своего рода историческим исследованием советского масонства.
Примечательно, что для самого писателя разница между художественной и документальной литературой не слишком велика. В англоязычном эссе «My Mescalito Trip»[1] Пелевин писал, что «отличие это не между двумя книгами, а между двумя разными типами читательского восприятия». И к использованию мимикрии такого рода писатель уже прибегал, стоит вспомнить его ранние рассказы, опубликованные еще в начале девяностых и образующие единый цикл: «Откровение Крегера», «Оружие возмездия», «Реконструктор». В них Пелевин бросает на историю двадцатого века: Советский Союз, фашистскую Германию и Великую Отечественную — пристальный псевдодокументальный и криптоисторический взгляд.
Подоплека происходящих событий раскрывается и в «Самолете Можайского», второй части романа, в которой переплелись сразу несколько расхожих фантастических сюжетов. Здесь и упомянутая уже криптоистория, и путешествия во времени, и конкурирующие между собой инопланетные цивилизации. Действие этой «космической драмы» происходит в девятнадцатом веке, когда один из Можайских, Маркиан Степанович, сталкивается с космическими расами сквинтов и бородачей, а заодно и с прошлонавтами из двадцать первого века в лице все того же генерала Капустина и его подчиненных.
Из всех историй «Самолет Можайского» — на мой взгляд, самая обаятельная и симпатичная. И дело здесь не только в ностальгическом флере ретро и явственно проступающих традициях классических фантастических рассказов.
Несмотря на то, что Маркиан Можайский не своей волей вовлекается в события, угрожающие существованию Отечества и даже родной Вселенной, из всех этих глобальных передряг он выходит целым, невредимым и даже с некоторым финансовым прибавлением. Во многом благодаря алкогольным возлияниям, но главное — благодаря любви к Елизавете Петровне. Его возлюбленная в свою очередь оставила идею борьбы за народное счастье посредством террористических актов, бомб и револьверов.
История Маркиана Можайского оказалась удивительно частной историей, а семейное благополучие и поездка в Баден-Баден — важнее и космологических потрясений, и революционной борьбы.
А вот открывающая книгу производственная повесть (таково авторское определение) «Золотой Жук» не избегает социального и политического измерений, а, напротив, активно и обильно их описывает и комментирует. Значительная часть язвительно точных высказываний пелевинских персонажей касается конфликта «цивилизации» и «ваты» — противостояния, уходящего так далеко в отечественную историю, что современность отдельных реплик удостоверяется лишь актуальной терминологией и окружающими нас реалиями.
Например, часто цитируемое высказывание о том, что «русский мир — это просто сегмент фейсбука, где последние „Звездные Войны” обсуждают на русском языке», можно возвести еще к сетованиям Чаадаева, который в своих «Философических письмах» с удивлением вопрошал: «...где наши мудрецы, где наши мыслители? Кто из нас когда-либо думал, кто за нас думает теперь?» и печалился о том, что пока «весь мир перестраивался заново, у нас же ничего не созидалось: мы по-прежнему ютились в своих лачугах из бревен и соломы».
Впрочем, по серьге в романе получает каждая сестра.
Вот слова Маркиана Степановича Можайского: «Хотя, может быть, все беды нашего Отечества оттого именно и возникают, что мы не можем действовать с хитрым и подлым многолетним расчетом, спрятанным за лживыми уверениями и улыбками, — как те нации, что мы берем себе за пример? Стараемся удивить кого-то широтой и беззаветностью благородства, обливаемся кровью, да еще и выставляем себя на посмешище…»
Упрекнуть в равнодушии писателя, вроде бы прикрывающегося полифонией мнений, нельзя. Любопытно, что сам он при этом за известную сентенцию Льва Толстого о том, что «спокойствие — это душевная подлость», зачислил того в прислуживающие вампирам халдеи в романе «Бэтман Аполло». А наряду с ним и Ивана Тургенева, чье присутствие опознается в книге по серебряной пепельнице в виде лаптя — в «Отцах и детях» такая стояла на письменном столе Павла Петровича. Да и само название агрегата M5, которым питаются вампиры, можно расшифровать как «эмпатия».
Достается от Виктора Олеговича не только классикам, но и современникам.
В том же «Бэтмане Аполло» Пелевин вывел некоего Владимира Георгиевича, бросившегося в «бездну кала и гноя» и оказавшегося в «каргобуржуазной гостиной». В свой черед Сорокин в «Теллурии» описал Виктора Олеговича, летающего над Москвой и жующего свой хвост (да, именно хвост).
От литературной дуэли вернемся к производственной повести.
С хвостом или без оного Пелевин — это писатель, прекрасно чувствующий дух современности и транслирующий его читателю будто спутник системы, например, ГЛОНАСС, запущенный в ноосферу и передающий оттуда координаты и сигналы точного времени.
Так было с советской эпохой (например, в «Дне бульдозериста» или в «Омоне Ра»), и с постсоветским лихолетьем («Generation „П”»).
Отсюда и обращение писателя к фантастическому инструментарию. Традиционно присущие реализму художественные средства и приемы просто не справляются с адекватным отображением мира, заметно усложнившегося со времен тех же Толстого и Тургенева.
Отсюда и сюжет, напоминающий инициацию (а в некоторой степени ею и являющийся) читателя, с постепенным открытием ему порядка и принципов мироустройства. Такая повествовательная стратегия имеет свои традиции — более давние, чем тайные общества.
По наблюдениям этнографов и антропологов, в племенах, ведущих традиционный образ жизни, инициацию сопровождают не только ритуальные испытания и пытки, но и изложение инициируемому космогонических мифов. Распространена эта практика и среди мексиканских индейцев, о чем так убедительно рассказал Карлос Кастанеда.
И даже в обществах, лишенных ритуала инициации и сопутствующих пыток, существует потребность не только в познании мира, но и в его толковании — нарративе, способном разъяснить мир не как совокупность фактов, а как последовательность событий, с известной отправной точкой и местом (пред)назначения.
Между тем характер мироразъяснительных историй Пелевина со временем изменился, претерпел достаточно тонкий, но важный смысловой сдвиг. В первых своих произведениях писатель рассказывал об устройстве бройлерного комбината имени Луначарского или разоблачал советскую космическую программу, то есть писал о том, что на самом деле все устроено не так. А затем в фокусе его внимания оказалось то, а как на самом деле все устроено. На смену разоблачению иллюзорной картины мира пришла демонстрация работы его скрытых механизмов.
Одним из таких романов, рассказавшем читателю и про «цветные революции», и про офшоры, про информационные войны и прочие неприглядные приметы современности, стал «S.N.U.F.F.» — самый отточено злой и язвительный роман Пелевина. И, несомненно, один из лучших в его творчестве.
Время с тех пор побежало быстрее и тоже как-то злее, дух его помутился. И sputnik, казалось, утратил ориентацию во времени.
В «Лампе Мафусаила...» Пелевин вернулся на магистральное направление, к прежним своим темам и для толкования современности обратился к теориям заговора. В мире, заявившем о смерти Бога, они стали ненадежным, но спасительным прибежищем для тех, кто пытается разглядеть смысл в происходящих событиях. И в новом романе такие теории представлены в самых махровых и хардкорных изводах.
Разоблачение заговора и толкование мира в книге начинаются сразу, и «Золотой Жук» больше прочих историй соответствует представлениям о типичном романе Пелевина. Действительно, здесь наличествуют и словесные игры, и мистические переживания героя, вызванные, конечно, употреблением психоактивных веществ, и актуальные социальные и политические комментарии. Увеличь автор эту повесть до размеров романа, и перед читателем в новых декорациях развернулся бы уже знакомый ему сюжет. Однако историй в книге четыре.
И связаны между собой они теснее, чем может показаться на первый взгляд. Малозначащие вроде бы детали по мере развития сюжета приобретают дополнительное значение. Обратите внимание, например, на записку, оставленную Маркиану Степановичу прошлонавтами в «Самолете Можайского». Или на игрушечную корону на голове прапрадеда Кримпая (он же Крым) Можайского, которую тот рассмотрел на старой семейной фотографии. Ближе к финалу выясняется, что Пелевин и вовсе расставил на читателя ловушку «недостоверного рассказчика».
«Золотой Жук» фигурирует в романе как рукопись гей-экзистенциального романа, написанного Кримпаем Можайским, но оказывается, читателю эта рукопись представлена в существенно отредактированной версии.
Вот что говорит о романе куратор его автора, Федор Михайлович Капустин. Приведу объемную цитату:
Капустин откинулся на спинку кресла и изобразил на лице высокую задумчивость, сразу сделавшись похожим на редактора.
— Но только… Вот как простой читатель тебе скажу — во-первых, действия мало в твоем опусе, одна болтовня. А чего в твоей писанине слишком много, так это мрака. Трагического такого надрыва на ровном месте, экзистенциализьма… Умняка тухлого, как у нас в училище говорили. Жизнь-то, она совсем не такая, как ты думаешь. Проще она. И лучше. Видно, что юноша писал, который ничего еще толком в ней не понял. Люди вокруг делом занимаются, новую реальность куют, а он горюет и печалится ни о чем…
Такие разоблачения бесследно не проходят, и собственно уже в «Лампе Мафусаила...» проявляется отказ от привычной конструкции пелевинского романа. Наиболее значительные различия касаются финала.
Стоит присмотреться к концовкам значительных и знаковых произведений Пелевина, чтобы увидеть в них общий паттерн, повторяющийся снова и снова.
Персонажи Пелевина, раскрывшие тайну приютившего их мира, покидают его. Знание делает свободным, и растолкованное мироздание уже не способно удержать героев от освобождения — вполне в русле буддистских представлений.
Улетают из бройлерного комбината имени Луначарского Затворник и Шестипалый. Из космических просторов на красную линию метро переходит Омон Кривомазов. Покидает «Желтую стрелу» Андрей из одноименной повести. Исчезает среди песков и водопадов милой его сердцу Внутренней Монголии Петр Пустота. Уходит в светлую рекламную даль Вавилен Татарский. Покидают офшар Бизантиум Кая и Грым в романе «S.N.U.F.F.». Уезжает на «поездах судьбы» рассказчик Киклоп из «Трех цукербринов».
Перечень примеров можно продолжить, но можно и обратить внимание на исключения.
Интересно, что в произведениях, герои которых остаются жить и действовать в прежнем, известном им мире, также прослеживается общая характерная черта: и Рама Второй из «вампирской» дилогии, и Саша из «Проблемы верволка в Средней полосе» (с оговорками к ним можно отнести и Алекса де Киже из «Смотрителя») — существа трансформированные, преображенные. И похоже, что пережитая ими метаморфоза делает освобождение от мира невозможным или ненужным.
Персонажи нового, «крайнего» романа Пелевина не следуют ни первому, ни второму сценарию. Они остаются на своих местах, а кое-кто и на боевом посту, хотя окружающий мир рычит и клокочет. Выхода нет, бежать некуда. Нужно жить и исполнять свои обязанности.
Действительно ли «Лампа Мафусаила...» знаменует новый этап в творчестве Пелевина? Или это лишь временное отступление от «генеральной линии»?
Согласно заведенному расписанию уже скоро, осенью семнадцатого года, мы об этом узнаем.
В ожидании новой книги Пелевина стоит помнить об еще одном обстоятельстве. Оставленность героев их автором в беспокойном, бушующем мире не влечет за собой ни отчаяния, ни беспросветной печали. Напротив, финал «Лампы Мафусаила...» дарит надежду на то, что со временем все образуется — пусть это и потребует значительных усилий.
Выражаясь словами генерала Капустина, «Абажур нам, скорей всего, простят. Но издержки будут». Или как пел Леонард Коэн:
There is a crack in everything.
That’s how the light gets in[2].
---
[1] На русском языке впервые опубликован под названием «Мой мескалитовый трип» в 2015 году в переводе Александра Гузмана (см.: Пелевин Виктор. Повести, эссе и психические атаки. СПб., «Азбука», «Азбука-Аттикус», 2015).
[2] Все расколото, и потому в трещины проникнет свет (пер. с англ.).
После небольшого перерыва вернулся к обзорам, и на очереди попалась книга о неразговорчивом капитане Первого Ордена, которая пока что не вышла на русском языке.
Новый сборник Алексея Шолохова – это книга, авторская во всем: в подборе текстов, иллюстраций и художников (рисовали Александр Павлов, Александр Соломин, Лилиана Скрипко, Николай Гусев), в редактуре и верстке. Хотя сборник издан под брендом изд-ва Redrum, на самом деле участие изд-ва свелось к корректуре и советам, касающимся дизайна и печати.
Во всем остальном – автор наслаждался полноценной авторской свобода. И, как для автора, так и для читателя в этом есть определенный кайф.
Потому что в итоге получилась вполне профессионально изданная книга, максимально приближенная к личным вкусам и предпочтениям автора. Не будучи стесненным какими-либо рамками, кем-то надуманными правилами, Шолохов общается со своим читателем задушевно и неформально.
Сборник начинается вступлением – словом автора к читателю, где автор объясняет почему и как его угораздило сделаться писателем именно ужасов. Далее, написав к каждому рассказу несколько предваряющих фраз, автор словно сопровождает читателя, выступая в роли ненавязчивого спутника и собеседника, от текста к тексту. С характерной самоиронией и самокритичностью, свойственными Алексею Шолохову. И это делает книгу более интересной. Читателя эмоционально цепляют не только художественные произведения, в нее включенные, но и эти небольшие искренние заметки, более полно раскрывающие перед читателем личность автора. Это любопытная и, на мой взгляд, удачная форма для авторского сборника.
Что касается самих рассказов, включенных в сборник – большинство из них уже были показаны публике. И, может быть, этот факт не устроит тех, кто ищет свежего чтива от любимого автора.
Книга издавалась не столько ради новизны текстов, сколько именно для своеобразного «волеизъявления автора». Все рассказы подверглись редактированию и авторской шлифовке, они скомпонованы в определенном порядке и поданы читателю в соответствующей обработке и художественном обрамлении. Сборник «Страх как он есть» словно бы фиксирует достижения по части рассказов за NN-ое количество лет трудов автора: как семейная фотография в парадной рамке на юбилей. В этом качестве сборник будет интересен почитателям писателя Алексея Шолохова и тем, кто знакомится с ним впервые (думается, есть и такие среди российских любителей хоррора).
Содержание сборника:
Я БОЮСЬ
ГЛАЗОК
В УТРОБЕ
В СТРОГИХ ТРАДИЦИЯХ
ПОПУТЧИЦА
САМЫЕ СВЕЖИЕ НОВОСТИ
ОДИН ЗВОНОК
ВСЕ СЛОЖНО
ПОРНО ДЛЯ ШИМПАНЗЕ
ПАЛЬЦЫ
90 СЕКУНД
КНИГА, НОЖНИЦЫ, ЧЕРНЫЙ БАНТ
ВЕЖЛИВОЕ ОБЩЕНИЕ
МЕРТВОРОЖДЕННЫЙ
НАДО!
ОТСТРЕЛ
ПЛОХОЙ ОТЕЦ
C МЕНЯ ХВАТИТ
БАБОЧКИ В ЖИВОТЕ
ПОЛОВИНКИ
ПРОТЕЗ
ЦЕЛКОВЫЙ В МОХНАТОЙ ЛАПЕ
Благодарности
У автора – широкая палитра, и ужасы в сборнике представлены на самый разнообразный вкус: здесь есть и легкая мистика («Все сложно», «Самые свежие новости»), и черный юмор («Вежливое общение», «Порно для шимпанзе»), и сплаттерпанк («В утробе», «Мертворожденный»), и очень жесткий реализм, и ужасы, основанные на фольклоре («Целковый в мохнатой лапе», «Книга, ножницы, черный бант» и др.). Есть даже романтика и фантастика («90 секунд»).
Как писатель, Алексей Шолохов отличается среди других отечественных авторов ужасов зрелым знанием жизни, людей, и в связи с этим – приверженностью в своих художественных приемах реалистичности и психологичности сюжетов и персонажей. Иногда это делает его тексты похожими на горькое лекарство: от зеркала, в котором кривится очень узнаваемая рожа, так и тянет отвернуться.
А иногда это поднимает его тексты «чисто развлекательного жанра» до ноты высокого трагизма – как, например, в жестком рассказе «Плохой отец», по-кинговски символичном рассказе «Отстрел» или в полном грустной романтики «Бабочки в животе».
облако тэгов
