«Юная марсианка закрыла глаза и потянулась ко мне полуоткрытыми устами. Я страстно и длинно обнял ее».

Надеюсь, что вы узнали цитату. На всякий случай напомню: «Стажеры» братьев Стругацких, Быков и Юрковский подшучивают над пишущим мемуары Крутиковым. Написано в 1961 году.

А теперь еще одна очень похожая цитата, также описывающая события на Марсе:

«Владимир склонился над королевой и почувствовал, как нежные маленькие руки обвились вокруг его шеи, горящие глаза стали вдруг совсем близко…»

Как вы думаете, в какие годы так еще можно было писать всерьез – не как в случае с Крутиковым? В двадцатые, тридцатые? А может быть, вообще во времена Жюля Верна и Рони-старшего? Ошибаетесь, да еще как! Держитесь крепче за что можете и не падайте: это тот же самый 1961 год, а взята приведенная цитата из романа «Марс пробуждается» за авторством работника Госплана СССР Константина Сергеевича Волкова.

О мемуарах Крутикова я вспомнил неспроста: начав читать «Марс пробуждается» и зная, когда эта книга была написана, я долго не мог отделаться от мысли, что это какая-то шутка, пародия на творения почтенных отцов фантастического жанра, до поры до времени скрытая под маской «порядочной» «твердой» фантастики. Ну кто в начале шестидесятых стал бы на полном серьезе населять нынешний, не древний Марс разумными обитателями? Наиболее прозорливые фантасты отказались от этого еще десятилетием раньше: научные факты давили на фантазию все сильнее и сильнее. Растения и даже животные – да, пожалуйста, с ними еще оставалось достаточно простора для воображения. Но чтобы марсиане со своими непременными атрибутами – каналами и посланиями по радио?.. А вот, представьте себе, да, и никаких вам шуток, всё на полном серьезе. Китайские астрономы видят на Марсе узор явно искусственного происхождения и принимают оттуда же упорядоченные радиосигналы; срочно собранная комиссия решает, что это можно истолковать только как просьбу о помощи, и советско-китайско-индийская экспедиция спешно вылетает на выручку братьям по разуму. Прибыв на Марс, члены экспедиции обнаруживают, что жестокие правители и хитрые жрецы веками угнетают бедствующее население умирающей планеты и тем самым ведут марсианскую цивилизацию к окончательной гибели. Земляне сталкиваются с враждебным приемом и немедленно принимаются действовать…

В полном соответствии с таким содержанием действующих лиц можно четко разделить на две категории: фигуры, достойные зари фантастического жанра (грозный владыка Марса и его прекрасная супруга, коварный и мстительный старик-жрец, высокопоставленный вельможа с прогрессивным образом мыслей), и шаблонные действующие лица советской фантастики пятидесятых (седовласый академик, собственной персоной отправляющийся на Марс, энергичные молодые пилоты, советские ученые и их китайские и индийские друзья и коллеги). Что получается при встрече обеих групп, догадаться легко: пришельцы со звезды Тот (то есть Земли) за считанные месяцы при поддержке местного населения разрушают тысячелетнюю деспотию Анта (Марса) до основания. По ходу дела завязываются и романы между обитателями разных планет: прекрасная марсианская королева и молодой землянин или, наоборот, сын правителя Марса и земная девушка. Проще говоря, выписано по древним канонам Берроуза и «Аэлиты», что для начала шестидесятых – немыслимый анахронизм. Можно даже пожалеть, что «Марс пробуждается» написал не главный конъюнктурщик советской фантастики – Александр Петрович Казанцев. Тот, если помните, после того как стало известно о реальных условиях на Венере, выпустил новую редакцию своей «Планеты бурь», перенеся действие в другую планетную систему – двойника Солнечной, лишь бы только избежать возможных обвинений в ненаучности. С пробуждающимся Марсом Казанцев уж наверняка поступил бы подобным образом, благо академиков-космонавтов и отважных пилотов со штурманами он умел создавать в промышленных масштабах, а марсиан привык предусмотрительно помещать в далекое прошлое.

Нет, я не сказал бы, что читать «Марс пробуждается» – значит только зря терять время. Есть у книги и свои достоинства – они в основном сосредоточены в третьей части. В «Аэлите» Лось и Гусев просто взбудоражили весь Марс и улетели. Для здешних же персонажей революция – лишь промежуточный этап на пути к основной цели – возрождению Марса. Терраформирование, кажется, тогда было еще нечастой темой в нашей фантастике – а здесь в третьей части речь идет как раз об этом. Методы работы, конечно, отличаются от того, что пишут о возможных методах терраформирования Марса сейчас: экспедиция прежде всего находит ископаемые льды древних морей и начинает растапливать их с помощью атомных реакторов, а одновременно занимается выведением новых штаммов бактерий и внесением их в грунт для образования плодородных почв. Да и Марс начинает меняться как-то немыслимо быстро – меньше чем за год, причем земной, даже не марсианский. Ну, и окончание, само собой, предельно оптимистично: дружба свободного возрождающегося Марса и Земли отныне дело решенное.

Перечитал написанное и подумал: ну хорошо, это я пишу из своего циничного и пресыщенного двадцать первого века. Мне-то легко с высоты прошедших десятилетий клеймить роман Волкова: «анахронизмы», «штампы», «шаблоны»… А вот какова была реакция тогдашних читателей на эту книгу? Считали ли они, что «Марс пробуждается» устарел уже в момент создания, или читали его наравне с другими новинками тех лет, где марсиане если и упоминались, то разве что в прошедшем времени или вовсе гипотетически, как в тех же «Стажерах»? Судя по предыдущим отзывам, те, кто прочитал книгу в шестидесятые и даже в семидесятые годы, восприняли ее вполне положительно – но только не как серьезную фантастику, а как развлекательное чтение для детей и юношества. Хотя написано-то, повторю, явно было на полном серьезе – по мере чтения от предположения о шутке-пародии весьма скоро пришлось отказаться.

Есть в Хайнском цикле отдельные вещи, которые я перечитываю регулярно, раз в год-полтора; есть прочитанные один раз и быстро и с облегчением забытые. А вот «Обширней и медлительней империй» не получается отнести ни к первой, ни ко второй категории. Этот рассказ после давнего первого знакомства с ним я не забыл и в общем помнил, о чем там идет речь, однако от него осталось какое-то неприятное ощущение. В памяти отложилось: бледный жилистый человек словно бы с содранной кожей, брызги слюны, умственные расстройства различной степени тяжести… Такие психиатрические и физиологические подробности как-то молчаливо отталкивали от последних страниц красного томика из серии «Шедевры фантастики» – хотя ради прочего, помещенного под той же обложкой, я, как уже сказано выше, время от времени достаю его с полки. Так продолжалось, наверное, десятка полтора лет. Но вот недавний отзыв arsarbook заставил меня наконец-то освежить свое знакомство с «Обширней и медлительней империй» – может быть, за прошедшие годы что-нибудь изменилось? Нет, сам-то рассказ, конечно, остался прежним, но, может быть, изменился я как читатель?

Да, наверное, изменился. Во всяком случае, теперь Осден – эмпат, человек, наделенный даром прямого восприятия эмоций окружающих, – стал для меня понятнее, и даже его запомнившаяся «освежеванная» внешность отошла на второй план. Считается, что «Обширней и медлительней империй» – опыт на тему взаимоотношения сознательного и бессознательного, человека и его окружения. Но можно сказать также, что речь тут идет в первую очередь о более конкретной проблеме: преодолении зла и страха без прямой борьбы с ними. К этой теме Ле Гуин обращалась неоднократно и дает здесь еще одно решение: принятие зла, растворение его в самом себе и достижение через это единства с бывшим противником. Тут скорее вспоминается «Волшебник Земноморья», несмотря на все внешнее несходство двух произведений. И финальный тезис – о том, что зло всегда можно преодолеть, а миром правит любовь, – очень в духе Ле Гуин шестидесятых-семидесятых, воспевавшей хиппи-анархистские свободы.

Так вот, об Осдене. «Воля рождает волю, страх рождает страх», – пел когда-то Артур Беркут. Осден находился именно в таком замкнутом круге, где страх и неприязнь окружающих лишь рождали в нем такие же ответные страх и отторжение. А уж когда он оказался один на один с бессознательно чувствующим лесом, вдруг осознавшим присутствие чужака, то страх, исходивший от леса – то есть фактически биосферы целой планеты, – буквально парализовал его. Я, кстати, почитал и другие отзывы, и оказалось, что почти все они – о трагедии Осдена в окружении девяти слегка ненормальных людей и леса в чужом мире. Это действительно вещь эмоционально очень сильная, и ее надо перечитать раза два-три, чтобы прочувствовать тот тупик, в котором метался Осден, как загнанная крыса, прежде чем нащупал путь к выходу из замкнутого круга. Но вот штука-то вся в том, что перечитывать как раз и не хочется – как, собственно, со мной и случилось когда-то. Попробую по возможности вразумительно описать, почему.

Первая причина – чрезвычайно искусственные и натянутые начальные условия (как, впрочем, во многих «хайнских» произведениях). Пятнадцать лет назад я еще не был знаком с «Ложной слепотой» Уоттса, а теперь меня прямо сразу поразила аналогия: экипаж корабля набирается исключительно из людей с психическими отклонениями. Однако у Уоттса это обосновано предстоящим контактом с нечеловеческим разумом, и столь специфический подбор проводился поэтому совершенно целенаправленно. Здесь же мало того, что команда поголовно ненормальна просто потому, что никто в здравом уме не хочет лететь в дальний космос, так ее члены и знакомятся-то друг с другом непосредственно перед стартом и хоть как-то притираются друг к другу уже в пути. Простите, какой бы «мягкой» и «психологической» ни была фантастика Ле Гуин, даже в ней такой подход к комплектованию экипажей выглядит откровенной глупостью, которую мудрые и заботливые хайнцы тем не менее одобряют и поощряют.

В «Ложной слепоте» в состав экипажа входит человек, полностью лишенный способности к эмпатии, и его присутствие Уоттс опять-таки хорошо аргументирует. Здесь же всё наоборот: идеальный эмпат на должности «сенсора», да к тому же бывший аутист, который привык прятаться от мира в своей «раковине» и вдруг лишился ее, став абсолютно беззащитным. Тут же возникает вопрос: а что, разве непонятно было, каково придется такому эмпату в обществе психически неуравновешенных людей, где он будет вынужден сопереживать и подстраиваться под все фобии, мании и так далее попеременно, а порой и одновременно? Да этот самый эмпат должен был полностью сойти с ума в первые же дни. И тем не менее Осдена включили в состав экипажа. Как бы ни пыталась писательница по ходу действия обосновать это, становится ясно, что в самой основе ее замысла лежит дикая нестыковка.

Поклонники творчества Ле Гуин могут возразить: все натяжки и неувязки – это необходимость, без нее история эмпата Осдена и чувствующего инопланетного леса попросту не получилась бы. Поверьте, я это понимаю не хуже вашего – однако просто так проглотить подобную нелепицу и спокойно читать дальше все-таки не могу.

Есть и вторая причина избегать дальнейших перечитываний «Обширней и медлительней империй» – это тот самый запомнившийся мне нарочитый натурализм. Написано почти в духе современных сочинителей фэнтези: один постоянно брызгает слюной, другой делает себе анализ мочи, третья… а, ладно, хватит. Главное, что в тексте такое встречается постоянно и в общем-то без особой в том надобности. Если это попытка заставить читателя испытать на себе ощущения Осдена, вынужденного постоянно купаться в «психических испражнениях представителей животного царства», то следует признать, что эта попытка удалась. Но она же заставляет и подумать: нет, хватит, пусть я и не эмпат вроде Осдена, но все равно неприятно. Пожалуй, стоит вернуться к прежней практике игнорирования последних страниц…

Не счесть, сколько раз я твердил себе: перестань читать современное фэнтези, перестань покупать новинки на дешевой бумаге под яркими обложками, усыпанными похвалами от разнообразных известных личностей и изданий, – это выброшенные на ветер деньги. И все равно время от времени такие мысли затмевает сумасшедшая надежда: а вдруг сейчас анонсы не врут, а вдруг именно на этот раз под обложкой я найду что-нибудь хорошее? Таким вот образом ко мне в руки и попала новинка Дэниела Абрахама. Сразу скажу: надежда, к сожалению, снова не оправдалась.

Сюжетом «Время пепла» напоминает романы Гая Гэвриела Кея – по крайней мере, Кея в его лучшие годы: история двух девушек-воровок из бедного района великого города Китамара, случайно оказавшихся замешанными в дела правящей династии и, в конечном итоге, в судьбу всего Китамара. Только вот историю эту рассказывает нам не Кей, а словно бы какой-то полупьяный забулдыга, перемежающий свою речь крепкими словечками и постоянно сбивающийся с главной темы рассказа на грязь, вонь, темные и холодные комнатушки, где ютятся воры и золотари, и прочие неприятные реалии жизни средневекового города. Да, я знаю, таковы правила современного фэнтези: тыкать читателю в нос натурализмом, пока не затошнит. Чтобы он, значит, проникся духом. Только, пожалуй, густоват дух-то, забивает собой все остальное. Обилие опорожненных (или опоражниваемых на наших глазах) на улицу ночных горшков постепенно начинает утомлять, а роли в событиях, кроме одного эпизода в самом начале книги, содержимое этих горшков не играет никакой.

Нет, все-таки зря я упомянул здесь Кея, тот неаппетитными подробностями читателя не заваливал – так, приправлял рассказ перчинкой время от времени. По общему впечатлению вернее сравнить «Время пепла» с прочитанной не так давно другой новинкой – «Черной призмой» Брента Уикса: в обоих случаях разворачиваются интриги вокруг престолонаследия и борьбы за власть, в них играют существенную роль незаконнорожденные наследники и магические кинжалы, ну и по части натурализма все в порядке. Но главное, что роднит в моих глазах обе книги, – это крайне халтурный перевод. Именно халтурный, и сейчас я это постараюсь для «Времени пепла» показать.

Как я уже упомянул, наш забулдыга-рассказчик не стесняется разухабистых площадных выражений, избегая разве что уж совсем откровенного мата. Но, кажется, к изданию приложили руку, помимо него, и совсем иные личности. Местами «Время пепла» будто переводила какая-то невинная институтка, которой поставили условие: использовать для романа из жизни воров соответствующую лексику. Вот она и использовала то, что смогла вычитать из словарей блатного жаргона и ругательств, но свою девичью стыдливость перебороть не смогла – и оставила уклончивое «естество», соседствующее, однако, с честно названной мошонкой. Еще время от времени к переводу привлекали какого-то клерка, который немедленно начинал сыпать канцеляризмами: «по прибытии площадь оказалась пуста» (речь идет о двух воровках, пробирающихся по ночному городу, но у переводчика они «прибывают», словно какая-нибудь официальная делегация); «по прошествии дней столкнулся с сотней диковин»; «кинжал содержался у одного из ее прошлых контактов».

Получившийся в конечном итоге текст весьма безграмотен. Безграмотен по части лексики и стилистики – это я, надеюсь, уже показал. Безграмотен по части пунктуации: «на западной окраине округа Дарро брат Алис сидел…» – может показаться, что Дарро – название округа, хотя на самом деле Дарро – это имя, просто уточняющие его слова «брат Алис» не выделены запятыми. Безграмотен по части орфографии и грамматики: «считаные секунды», «досчитать до пятиста». Наконец, просто безграмотен, словно бы ни забулдыга, ни институтка, ни клерк толком не владеют русским языком и оттого время от времени производят на свет таких уродцев, как «охрипло» (Сэммиш голосила «охрипло»), «ревящий», «мыловарный», «взошествие» (на престол), «низачем», «больнючее». Бесконечные «потому как» в говоре воров, прачек и стражников – еще туда-сюда, но в речи аристократки Андомаки Чаалат это просто коробит. Можно сказать: это же мелочи, подумаешь – слово там, слово тут. Да только вот если вся книга пестрит такими огрехами, то из их множества и создается общее впечатление.

Ну, а в целом, если отвлечься от качества перевода и корректуры, то «Время пепла» – это типичное современное коммерческое фэнтези: много грязи, крови, интриг, тайн и борьбы за власть, оригинальная достаточно развитая система магии и верований, но ноль смысла в целом. Можно, конечно, применить здесь традиционный для жанра пункт классификатора «Становление (взросление) героя» – и для Алис, и для Сэммиш многочисленные потрясения и опасности не проходят даром, и в конце книги мы видим обеих совсем другими, чем в начале. Только вот я не могу отделаться от ощущения, что сочинять ради взросления двух обитательниц трущоб Долгогорья длинную историю о вечном духе Китамара, магическом кинжале и князе-бастарде – все равно что колоть орехи гидравлическим прессом. Правда, Абрахам – это хорошо видно – очень старается придать Китамару достоверность, сотворить его географию и историю, но все это подается, как это нынче принято, беспорядочно и скупыми порциями: не помогает и не мешает.

А еще «Время пепла» – разумеется, только начало цикла, в данном случае – трилогии, из которой пока написаны только две книги. Что ж, хоть не Брент Уикс с его «Светоносцем» в пяти частях – и то хорошо. Впрочем, тем, кто еще не отвык от качественной литературы и нормального русского языка, браться за новое творение Дэниела Абрахама, тем более в данном переводе, не советую категорически.

После опыта знакомства с двумя рассказами, помещенными в антологии «Альфа Эридана», я, помнится, в отзыве на один из них пообещал себе больше к творчеству Александра Колпакова не обращаться. Однако недавняя дискуссия на форуме в теме о советской фантастике с неоднократными упоминаниями печально известной «Гриады» – одни разгромные, другие хвалебные, промежуточных же мнений я не увидел – заставила меня все-таки обратиться к колпаковскому opus magnum, чтобы составить о нем собственное представление.

Что ж, «Гриаду» я прочитал очень быстро: объем оказался не слишком большим, а темп развития действия – весьма динамичным, не дававшим заскучать. Но это, пожалуй, чуть ли не единственные достоинства. О том, что мне не понравилось, можно написать намного больше. Начну с пары главных героев. Они не то что типичны, а просто-таки обязательны для фантастики тех лет: седовласый академик – создатель революционного космического корабля и молодой энергичный астронавт. Также, само собой, фоном присутствует оставшаяся на Земле любимая девушка. (Кстати, интересно, почему это в фантастике пятидесятых постоянно летали в космос всякие академики, профессора и вообще почтенные кабинетные ученые-одиночки возрастом намного больше среднего?) Далее, процесс отбора в экипаж. Претендент на место (один из шестисот с лишним) приходит к академику, и тот, поговорив с ним с четверть часа на элементарные физические темы, говорит: «Ты мне нравишься. Беру штурманом». Вот как, оказывается, надо решать столь важные кадровые вопросы! А подготовка к полету? На все про все только полгода, но Виктор – будущий штурман «Урании» – даже не старается хоть как-нибудь ознакомиться с кораблем, на котором ему придется лететь, освежить свои профессиональные знания и освоить новые навыки. Он просто проводит это время с девушкой и начинает исследовать звездолет только за месяц до старта. Думаю, что братья Стругацкие, высмеяв «Гриаду» в своем «Понедельнике…», имели в виду именно такие вот любовные переживания, которыми Колпаков – вольно ли, невольно ли – заменил нормальную подготовку к полету.

Еще отовсюду лезут нарочито гигантские числа: гравитация летит быстрее света в тысячу раз (а почему только в тысячу, а не в десять или сто тысяч?), так что мы накопим двадцать шесть тысяч тонн гравитонов (ну прямо как-то сразу вспоминается ведро компрессии) и слетаем за тридцать тысяч световых лет, где должна находиться планета, подобная Земле (а ближе, надо понимать, ничего такого не нашлось, потому что иначе было бы не так грандиозно). Дальше масштабы только нарастают: миллионы лет времени, десятки миллиардов световых лет… Хорошо, допустим, что если считать «Гриаду» космооперой, то в рамках этого жанра возможно и не такое. Но при всем том в тексте присутствуют и долгие лекции о сверхновых звездах или о каких-то совершенно новых, всеобщих законах мироздания. Получается, что с одной стороны – типично космооперная лихость, с другой – претензии на научность «твердой» фантастики – совершенно неудобоваримая сборная солянка.

Кстати, о научности. Кажется, почти никто из фантастов не задавался вопросом о том, как подействует мощь двигателей стартующего звездолета на то место, откуда он стартует. Есть книга «SETI: поиск внеземного разума» – в ней этот вопрос рассматривается с научной точки зрения, и вывод получается примерно такой же, как приведенные в «Гриаде» описания катаклизмов, вызванных стартом «Урании»: излучение двигателей вызовет катастрофические последствия в масштабе всей Земли. Так что за подробности при описании старта автору «Гриады» – без всякий иронии – честь и хвала.

Впрочем, основные претензии к «Гриаде», как известно, сводятся к обвинениям в заимствовании отдельных предложений и абзацев из «Когда спящий проснется» Уэллса. Но если бы только это: вся «Гриада» до краев полна заимствованиями не то что на уровне фраз, а на уровне идей и их использования. В масштабе целого произведения сразу же приходят на ум «Машина времени» того же Уэллса (гриане и грианоиды с эробсами – чем не элои и морлоки, разумеется, с поправкой на классовую борьбу?) и «Аэлита» (верхушка Познавателей – тот же Совет Инженеров, плюс идея экспорта революции на космические расстояния). Если перейти к меньшему масштабу, то описание гриан (клювообразная челюсть из двух костей и глаза как «озера разума») отдает прямым переписыванием из финала «Звездных кораблей» Ефремова. Еще пару примеров заимствований отдельных идей привел коллега Rajt в своем отзыве от 2021 года. Тогда история с «Когда спящий проснется» – это наименьший возможный масштаб, самый безобидный; даже странно, что именно из-за этого когда-то разгорелся весь сыр-бор. Тут, по-моему, надо говорить не о плагиате, а о бездумной компиляции чужих идей и текстов. И не только чужих: даже у самого себя Колпаков перетянул в «Гриаду» множество словечек типа «всеобщего мезополя» или «гребня приемника равновесия» (а этот последний, в свою очередь, взят из «Туманности Андромеды»), описание приборов звездолета и управления им. В особенности текст изобилует отсылками к рассказу «Альфа Эридана», порой с взятыми оттуда почти дословно предложениями. Главный герой «Альфы Эридана» – Иван Руссов – вообще упоминается в «Гриаде» открытым текстом.

Сюжет, слепленный из перечисленных выше ингредиентов, я бы в целом охарактеризовал как плотное нагромождение штампов, предсказуемое до последней запятой. Как только в тексте начали появляться намеки на несправедливость общественного строя на Гриаде, я уже знал, что финалом станет революция; когда на сцену вышли метагалактиане с их гигантским шаром-кораблем, сразу стало понятно, с чьей помощью улетят Самойлов и Андреев с Гриады, если их «Урания» исчерпала свои энергетические ресурсы; а прекрасная Виара, это было ясно сразу же, для пущей трагичности в конце обречена на гибель. Я даже не тружусь прятать все эти «раскрытия сюжета» в скрытый текст – какие, к черту, «раскрытия», если любой думающий читатель, имеющий хотя бы небольшой опыт знакомства с приключенческой и фантастической литературой (а начинающий до сильно забытой ныне «Гриады» и не доберется), с неизбежностью и безошибочно предугадает развитие действия?!

А может быть, в том и состоит разница между фантастами великими и фантастами посредственными, что первые постоянно выдают новые, свежие идеи и фантастические допущения, а последние придумывают сами два-три фантастических термина или идеи и так и тащат их из-под одной обложки под другую на протяжении всей своей писательской деятельности, а в основном питаются идеями первых? Это не плагиат как таковой, нет, – просто полное отсутствие оригинальности и слепое следование по торной дороге литературы. «Гриада», правда, не вызвала у меня отторжения, как, к примеру, многое из современной фантастики – как ни крути, вещь светлая и безудержно оптимистичная. Но и желание ее перечитывать у меня вряд ли когда-нибудь возникнет.

Эта повесть эстонского писателя Бориса Кабура – весьма любопытный образец советской космической фантастики для юношества. Написана она была почти шестьдесят лет назад, но до сих пор на русский язык полностью не переведена. Только в одном сборнике эстонской детской литературы в 1975 году был опубликован ее фрагмент – без логически обоснованных начала и конца, без каких-либо пояснений по поводу сюжета в целом и к тому же в весьма корявом переводе. Было изменено даже заглавие: в оригинале повесть называется «Kosmose rannavetes» – «В прибрежных водах космоса», – а в сборнике она фигурирует как «На пороге космоса», попав под этим названием и в карточку «ФантЛаба».

Если выйти за пределы этого единственного фрагмента и взглянуть на повесть в целом, то речь идет о следующем. XXIV век. В руки Яана, выпускника школы, попадают воспоминания об ученом-физике Цезаре Адамсе, который два с половиной века назад якобы сумел найти способ промышленного получения антивещества, но так и оставил этот секрет спрятанным в своей лаборатории в каком-то неизвестном месте, где он провел последние годы жизни. Изучив документы, Яан догадывается, где находилась лаборатория Адамса, и, рассчитывая, что она уцелела со всеми хранящимися там научными сокровищами, отправляется туда вместе со своими друзьями – Инес и Мба. Яана не останавливает тот факт, что Адамс был когда-то членом южноафриканского расистского движения, готовившего заговор с целью вооруженного захвата власти. Мба – специалист по истории Африки – не раз предупреждает Яана, что играть с наследством банды головорезов, имевшей в своем распоряжении ракеты и кобальтовые бомбы, значит подвергать себя немалой опасности. Так оно в конце концов и случается…

Тут стоит обратить внимание на время написания повести. 1966 год – Южно-Африканский Союз совсем недавно стал Южно-Африканской Республикой с ее печально известным апартеидом, а главными среди осуждающих ЮАР были, естественно, социалистические страны. Поэтому можно подумать, что «Kosmose rannavetes» – просто очередная антивоенная и антирасистская агитка под маской фантастики. Однако все не так просто: похоже, что Кабур вовсе не собирался ограничиваться намерением написать нечто агитационное и обличительное на злобу дня, а одновременно постарался добавить туда и приключений, и размышлений на тему взросления и осознания своего места в мире, и, представьте себе, сатиры. Соединить такой разнородный набор в одном тексте определенно нелегко – посмотрим, удалось ли это автору.

Психологическая составляющая подана в основном через характеры и поведение трех главных персонажей: Яана, Инес и Мба. Каждый из них – человек своего века, но далеко не идеальный. И построена вся история так, что именно изъяны характера каждого по очереди приводят к новым приключениям и новым опасностям. Увлекающийся и напористый Яан мечтает о славе, добытой любой ценой, при любой подходящей возможности, и хватается за наследие Адамса как за тот самый счастливый случай. Инес – слегка эгоистичная, язвительная, привыкшая забавляться с чувствами других, легко бросающаяся из одной крайности в другую, – не только не отговаривает Яана от его намерения, но и втягивает в дело Мба. А Мба, наоборот, осторожен и рассудителен, но стремится избегать конфликтов до такой степени, что на каждую новую отчаянную затею Яана отвечает очередной уступкой – и опасность постепенно нарастает. Все остальные персонажи, которых в общем-то совсем немного, кажутся рядом с этой троицей безликими, даже мать Инес с ее сверхзаботливостью. Особенно непонятно, кто такой Старый Романтик, передавший Яану материалы об Адамсе и невольно положивший начало всей истории, – даже его настоящего имени мы так и не узнаем, как, собственно, и о том, что же им двигало.

А вот сатира в «Kosmose rannavetes» весьма любопытна. Описанное в книге будущее вроде бы типично для наших фантастов тех лет – всепланетное коммунистическое общество, мирное и творческое, Земля полностью переустроена, есть поселения на Луне и орбитальных станциях, идет подготовка к первой экспедиции в дальний космос… Однако есть в будущем по Кабуру и кое-какие детали, которые ну никак в такую светлую картину не укладываются, а словно бы попали в XXIV век прямиком из современной автору реальности. Например, сцена перепалки с пассажиром, попытавшимся влезть в самолет без очереди, до отвращения напоминает утреннюю склоку в переполненном трамвае. Содержание новостных экранов на пляже в Пярну один в один соответствует типичной районной газете, вплоть до творений доморощенных поэтов на последней странице. Туристические поездки проводятся по путевкам, которые нелегко получить и еще сложнее обменять при необходимости. Обменом путевок занимаются донельзя тупые автоматы – формалисты и бюрократы, отсылающие посетителя из одной комнаты в другую и избегающие принимать самостоятельно какие-либо решения. Описывая далекое будущее, оставить там такие вот сцены бытовых неурядиц и конфликтов – если не ради сатиры на свое собственное настоящее, то ради чего это проделано?

С точки зрения техники здесь мы имеем интересную смесь традиционных для фантастики того времени представлений о будущем и вполне соответствующих реальности предвидений. К первой категории относятся экскурсии в ближний космос и на дно океана; северные города, где под огромными куполами поддерживается чуть ли не тропический климат; самодвижущиеся дороги и сверхскоростные стратосферные самолеты; подвешенные в небе мощные фонари – «луноиды», по ночам освещающие окрестности на сотни километров. Ко второй – шлемы для мысленного управления техникой; радиочасы – весьма близкий аналог наших «умных» часов и мобильных телефонов; искусственный интеллект, способный к осмысленному голосовому общению на весьма сложные и отвлеченные темы вроде справедливости и законности; аудиокниги («После изобретения аудиокниг было начитано столько произведений, что неудивительно, если некоторым из них нельзя целиком доверять», – цитата прямо-таки пророческая); наконец, проводимые по видеосвязи совещания. Очень полезная вещь (которой у нас, к сожалению, пока нет) – регуляторы таких совещаний: как только кто-нибудь начинает выступать не по делу, устройство делает ему предупреждение, а после третьего раза отключает от совещания. (Пустословные речи экономиста Пауля – тоже, кстати, элемент типично сатирический.)

Из прочего любопытного: возрождены и содержатся в зоопарках динозавры и птерозавры; открыта Атлантида, и ее подводные развалины вовсю посещают туристы; в XXIV веке по-прежнему существует Родезия. Население Земли у Кабура составляет примерно пятьдесят миллиардов человек (!), но при этом никаких проблем, связанных с перенаселением, общество не испытывает. Этого штриха в картине будущего я, честно признаюсь, не понял: то ли это очередная сатира (неизвестно на что), то ли выражение уверенности, что справедливое общественное устройство и разумное управление ресурсами позволят выдержать и такую численность населения.

Подводя итог своего знакомства с «Kosmose rannavetes», скажу так: вышло вполне интересно и увлекательно, но все же мне показалось, что ни одной из своих возможных целей Кабур полностью не достиг, погнавшись одновременно за слишком многими зайцами. Если он хотел написать приключенческую вещь – то все приключения, по существу, сводятся к своенравному решению Яана самостоятельно отправиться за наследием Адамса и тому, что из этого получилось. Если социальную и антирасистскую – то вышло не слишком убедительно, потому что актуальные на тот момент проблемы апартеида, поданные в виде архивных материалов в далеком будущем, сильно теряют свою остроту и становятся не более чем фоном для основного действия. Если нечто сатирическое – то и сатиры не так много, а та, что есть, порой весьма беззуба. Ну, а если это должна была быть в первую очередь повесть о взрослении для молодежи – то разве что для своего времени, а сейчас целевая аудитория ею уже не заинтересуется. Впрочем, среди коллекционеров и любителей старой советской гуманистической фантастики русский перевод «Kosmose rannavetes», уверен, был бы вполне востребован.

У нас, как известно, есть нынче в фэнтези два знатных котазахвосттянутеля, вдолгийящикоткладывателя и завтракамикормильца: Джордж наш, понимаете ли, Р. Р. Мартин и Патрик наш без дополнительных букв Ротфусс. Оба тянут с продолжениями своих эпопей так долго, что никто, кажется, уже даже не принимает их всерьез, а на обещания, время от времени даваемые широкой общественности, им отвечают: гы-гы-гы, – и притом совершенно справедливо.

И все же я для себя не могу ставить Ротфусса совсем уж на одну доску с Мартином. Последний раздул свою «Песнь Льда и Огня» сверх всякой меры: одних персонажей убивает, других вводит, перемещает туда-сюда по карте Вестероса, путает сюжет, подсыпает кучу новых загадок, не трудясь раскрывать старые… в общем, растягивает на семь книг то, что хорошо выглядело бы в трех-четырех. Оттого и не хочет продолжать, что уже самому скучно стало, и, наверное, не знает (забыл за давностью лет?), как привести чрезмерно запутанную историю хоть к какому-нибудь мало-мальски логическому завершению.

А вот у Ротфусса, кажется мне, дела обстоят несколько иначе. Да, годами тянет время; да, откровенно стрижет купоны с уже написанного; да, делает громкие заявления, за которыми скрывается очередной пшик. Да и недавний скандал с «The Narrow Road Between Desires», тоже оказавшейся таким пшиком, вроде бы льет воду на ту же мельницу. Только вот, в отличие от Мартина, здесь все-таки с самого начала понятно, что у Ротфусса имеется некий цельный сквозной замысел – уже судя по самому названию «Хроника убийцы короля». Квоут пока никакого короля не убил и, если судить по опубликованным книгам, даже еще не собирается. Однако название налагает на автора некие обязательства – вот вынь да положь читателю в гипотетических «The Doors of Stone» убийство короля. Это вам не Мартин, который может обещать одно, в сериале показать другое, а на деле написать третье. И затянуть действие у Ротфусса вряд ли получится: как-никак, анонсирована еще только одна книга, вот в нее и надо уместить все: и короля, и убийство, и решение вопроса с неуловимой возлюбленной Квоута, и, естественно, месть чандрианам, и что там еще остается. Да и действие с самого начала сфокусировано на одном персонаже – значит, ввести туда ни с того ни с сего много всяких совершенно новых и незнакомых лиц, как это частенько делает Мартин, так просто не получится. То есть мы уже примерно знаем, чего ждать от «The Doors of Stone» – это будет завершение начатого, опять-таки в отличие от Мартина, который в третьей части «Песни Льда и Огня» еще только закручивал и разгонял сюжет, да и после пяти книг вроде бы не намеревается ничего подводить к концу, а только крутит и вертит дальше.

Возможно, я чересчур оптимистичен. Но если высказанные выше предположения верны, то это дает надежду, что уж одну-то книгу Ротфусс в ближайшие годы осилит – ну, скорее всего, разделит ее из-за объема на два тома, но выйдут-то они одновременно. Я, как и многие здесь, прочитал «Имя ветра» и «Страхи мудреца» с немалым удовольствием – то, что иные зовут занудством и тягомотиной, для меня было приятной неспешностью и отличным погружением в атмосферу повествования. И, может быть, именно поэтому до сих пор тешу себя надеждой, что в один прекрасный день мистер Ротфусс вздребезнется, сопритюкнется и допишет свою эпопею до конца, и притом так, что нам не придется кричать разочарованно: «Бутявка-то некузявая!» Во всяком случае, Ротфусс кажется мне пока еще способным на такое – в отличие от Мартина, на которого я уже давно и окончательно махнул рукой…

Это будет не столько отзыв, сколько бытовая сценка с акцентом на литературе. Итак, главное действующее лицо – моя супруга, большая любительница корейской и китайской культуры, с моей подачи в прошлом году крепко подсевшая на Лю Цысиня (сам я к творчеству маститого китайца отношусь весьма прохладно, но ей решил посоветовать – и попал в самую точку). Она прочитала все, что только вышло у Лю в «Фанзоне», и после этого решила пуститься в самостоятельное плавание по морю восточной фантастики. Как результат, пару недель назад она с торжеством притащила домой очередную «фанзоновскую» книжку – это и был «Гамбит девятихвостого лиса» – и тут же в нее со всем энтузиазмом вгрызлась. Я видел ее с этой книгой постоянно, в любое время и в любой обстановке, и почти уверился, что ей попался какой-то настоящий шедевр, который я сам как-то упустил из виду и от которого, раз начав чтение, просто невозможно оторваться. Увы, действительность оказалась намного более жестокой и разочаровывающей.

Вчера вечером жена, по уже сложившейся традиции, уселась было читать про девятихвостого лиса дальше, но вдруг захлопнула книгу и обратилась ко мне с жалобной речью примерно следующего содержания:

– Послушай, я больше не могу! Книжка не слишком толстая, я ее читаю уже две недели, но не одолела и половины – просто не могу понять, о чем там идет речь, в чем смысл и зачем это вообще было написано! Чем дальше читаю, тем больше всякой мути. А автор попросту не берет на себя труд объяснить хоть что-нибудь, а просто наваливает все больше и больше зауми. Знаешь, на что это похоже? На отчет об инженерных изысканиях от нерадивого подрядчика: вроде бы и работал, и что-то там сделал, и результаты какие-то есть, а вот описать вразумительно, что же именно сделано и зачем, он не в состоянии. На такие отчеты я тоже смотрю и не понимаю ни слова, хотя и по-русски написано, и на главы разделено, и названо соответствующе. В общем, ну его, этого Юн Ха Ли, поищу себе что-нибудь более толковое…

Тут необходимо пояснение: супруга – читатель фантастики с немалым стажем, так что списать ее реакцию на «Гамбит девятихвостого лиса» на малый опыт не получится при всем желании. Просто она, как и я, выросла на фантастике иных традиций: создававшейся ради каких-либо идей, а не для умствования ради умствования, и написанной для читателя, а не для себя. Я смог утешить ее лишь тем, что она еще не читала, к примеру, Уоттса – так что можно считать, что дешево отделалась.

Вот такая притча из семейной жизни. Как отзыв о произведении, конечно, ее размещать странно – ведь сам я «Гамбит девятихвостого лиса» даже не открывал, – однако мне все-таки кажется, что тому, кто только собирается познакомиться с творением Юн Ха Ли, эта история может пригодиться. У меня всё. Dixi.

На различные модные словечки и выражения, которые нынче появляются чуть ли не каждый день, я совершенно не падок, а потому и выражение «тараканы в голове» узнал, наверное, с немалым опозданием, когда оно уже было вовсю в ходу. Услышал я его от знакомой девушки, которая большую часть своего времени проводила в общении с многочисленными друзьями и приятелями в сети и лично, так что новые словечки естественным образом липли к ней во множестве. Наши пути разошлись уже много лет назад, но я совершенно уверен, что мимо сравнительно недавней книги под названием «У каждого свои тараканы» она пройти не могла – прежде всего потому, что ее собственная коллекция тараканов была настолько велика и богата, что заслуживала бы в упомянутой книге отдельной главы, а возможно, и нескольких.

Попалась эта книга как-то на глаза и мне. В ней это выражение истолковано буквально: у каждого из нас живет в сознании вполне реальный таракан, а то и не один, отвечающий за тот или иной наш «пунктик». Кто-то строит из себя барина времен крепостного права, кто-то – благородного дона, кто-то отгородился от других ледяной завесой, а кто-то предпочитает трубку сигаретам – и все это из-за влияния соответствующих тараканов. Тараканы общаются между собой, ходят из сознания в сознание и активно помогают или мешают нам жить. Так повествование и идет параллельно двумя линиями: в «угодьях человеков» и в «тараканьем царстве». Первые главы – отдельные истории, каждая со своими персонажами, а ближе к концу эти истории начинают сходиться и расходиться в различных сочетаниях. А объединяет их один персонаж – странствующий между сознаниями таракан по имени Грегори, тот самый, который заставляет людей переходить с курения сигарет на трубку. Хоть я и не курю, такого Грегори к себе в голову пустил бы, пожалуй: симпатичный персонаж получился, этакий тараканий chevalier sans peur et sans reproche, искренне заботящийся о своих хозяевах и активно действующий в этом направлении. А курение… ну, уж как-нибудь договорились бы, наверное. В общем, идея взята за основу оригинальная и привлекательная. Вопрос в том, что можно на этой основе сочинить.

И знаете что? Мне в целом понравилось то, что получилось. На протяжении не слишком большого количества страниц я успел: а) удивиться вышеописанной идее в основе книги; б) оценить удачно подобранные имена тараканов и продуманные правила тараканьего существования и переходов между сознаниями; в) всласть поржать над отдельными местами; г) понять, что хоть и не без юмора написано порой, но вообще тут всё на полном серьезе; д) наконец, посетовать на отдельные оборванные истории и на излишнюю «слезодавильность» и прямолинейную правильность некоторых из них. В первой главе – о «сенной девке Дуньке» – автор как-то слишком уж резко свернула к хэппи-энду, хотя еще несколько страниц о Татьяне-Дуньке, ее «барине» и их тараканах пошли бы им только на пользу. Вторая история – о затравленной однокурсниками студентке-отличнице – показалась, наоборот, не доведенной до логического завершения: что в конце концов стало с Кариной и «благородным доном», отрекшимся от нее? Впрочем, дальше идут уже тесно связанные между собой истории, и ощущения недосказанности или поспешного окончания не возникает – каждая следующая глава продолжает предыдущие. Особо глубоких мыслей от этих историй не ждите, но книга получилась в целом хорошая и добрая. Может быть, порой мораль продавливается слишком уж прямо, в лоб, однако это почти не вызывает раздражения – видимо, когда мораль тебе читает не человек, а таракан, она как-то легче воспринимается…

Ну, и о недостатках. Это прежде всего, как обычно для нынешнего времени, язык – простой, даже слишком, с обильным использованием сниженной лексики. Уверен, что можно было бы прекрасно обойтись и без нее, текст она нисколько не красит. Экспрессии добавляет, это верно, однако той же цели можно было бы достигнуть и иными языковыми средствами. Тем более странным выглядит слово «владетель» применительно к хозяевам тараканов: не вяжется оно с подобной языковой средой. Заменить бы его на обыкновенное «хозяин» – всё было бы лучше. Далее, не обошлось и без ошибок. Есть орфографические (в основном в слитном и раздельном написании «не», а еще запомнилась «интригантка»), но основная масса ошибок – пунктуационные. Последнее отмечаю с особой иронией, потому что в одной из последних глав я нашел вот такое: «А он мне: а в этой книге тоже запятые как попало расставлены?» В общем, чувствуется, что издательству «Снежный Ком М» сильно не хватает по-настоящему грамотного корректора – желательно со специальным, профессионально обученным и натасканным на лексические, орфографические и пунктуационные ошибки тараканом в голове. Грегори, где ты там? Может, подсобишь им такого отыскать?..

Прошел почти год с тех пор, как я прочитал один из последних романов Гая Гэвриела Кея – «Дети земли и неба». В своем тогдашнем отзыве я высказал предположение, что Кей окончательно встал на путь превращения из художника – творца миров и философа – созерцателя людских судеб в писателя-ремесленника, регулярно выдающего однотипные романы – неплохие, увлекательные, но, так сказать, «без искры божественного огня». Чтобы подтвердить это свое мнение (или же убедиться в его ошибочности, что было бы еще лучше), я и взялся за «Все моря мира» – на данный момент самое новое, что написано Кеем.

Детально излагать свои впечатления не стану, а ограничусь общим взглядом на прочитанное. Помните, в чем был совершенно неподражаем Кей? Не только в создании «псевдоисторических» миров, основанных на реальной истории и географии. Его сила была в умении тонко и правдоподобно описать историю простого человека, волею случая угодившего в гущу чуждых ему интриг, борьбы за власть, заговоров и политики. Его глазами или, во всяком случае, в его масштабе действий и мыслей мы и видели происходившее на страницах книг Гая Гэвриела Кея – таковы «Сарантийская мозаика», «Тигана», «Поднебесная»… В фэнтези Кея не было ни могущественных героев, ни злых до кончиков волос волшебников, ни образцовых воинов, ни каких-либо иных стандартных для жанра фэнтези фигур. Были просто люди – от императора до последнего крестьянина – и тонкая, легкая, мягкого оттенка, мастерски сплетенная ткань их судеб.

Заметили, что я постоянно употребляю прошедшее время? Это совершенно оправданно: ткань судеб в творчестве Кея ныне окончательно сменилась пестрым полотнищем фабричной раскраски с яркими лубочными фигурками халифов и визирей, контрабандистов и аристократов. Каждое действующее лицо словно бы с умыслом сделано как можно сильнее отличающимся от других, у каждого нарочито выпячена одна-две черты характера, стремление или заветное желание, все остальное подавляется этим, и персонаж из живого, чувствующего и мыслящего человека превращается в говорящую заводную куклу. Бывшую рабыню-джадитку, одержимую местью ашаритам; визиря, который, как и положено визирям, плетет интриги и одновременно дрожит за свою шкуру; властолюбивых вдов правителей, с виду спокойных и холодных, но сочащихся исподтишка змеиным ядом; патриарха, мечтающего отвоевать Сарантий, а ныне Ашариас, у неверных; и еще немало подобных фигур автор расставляет на своей доске и принимается их активно двигать. Иногда эти фигурки вдруг ударяются в философские размышления – возможно, по авторскому замыслу это должно оживлять их, но получается как раз наоборот. Просто марионетке пришло время выдать очередную реплику, положенную по сценарию, а после вернуться к прежним движениям. В конце кое-кого, кого надо убить, убьют, а тем, кого надо сохранить живым и здоровым, будет обеспечен хэппи-энд. При этом кто относится к первой категории, а кто – ко второй, понять несложно. И само повествование также не течет плавно, неторопливо и созерцательно – а ведь именно в этом был Кей мастером когда-то. Теперь со страницы на страницу льется почти непрерывный поток красочных и головокружительных событий, завязок или развязок сложных интриг, причем иные эпизоды кажутся откровенно искусственными. Как я понимаю, это прежде всего средство постоянно держать читателя в напряжении, чтобы ему и в голову не пришло отложить в скуке книгу в сторону (это и правда работает – я проглотил «Все моря мира» за какое-то немыслимо короткое время). Ну и, конечно же, заявленная сюжетная связь с «Блеском минувших дней» – тоже действенный фактор: если прочитал одну книгу, то как-то само собой захочется узнать, что там написано во второй.

Только вот, если посмотреть в корень, под показной мишурой ничего нет. Интриги, приключения, захватывающие эпизоды – все они введены в повествование просто ради самих себя, и чем их больше, тем лучше – а это, как известно, болезнь подавляющего большинства современных авторов фэнтези. Даже Кею, увы, не удалось избежать заражения ею. Он еще пытается бороться, вставляя в текст философские размышления как некую основу, однако они остаются сами по себе и неизменно смотрятся чужеродными элементами. Можно сказать, что «Все моря мира» – это нечто вроде бройлерного цыпленка, напичканного антибиотиками и ускорителями роста, в аккуратной упаковке под прозрачной пленкой. Как будто и курятина, и есть ее можно – но, если знаешь, какова на вкус настоящая домашняя курица, сразу понимаешь, насколько ненатуральна эта, промышленная. Мистер Кей, может быть, пока еще не поздно, вам стоит закрыть свою «птицефабрику»? Пока что ваша торговая марка пользуется авторитетом, однако еще один-два «бройлера» – и, боюсь, от вас отвернутся даже ваши преданные поклонники (одним из которых раньше считал себя и я).

Не уверен, имело ли смысл писать и размещать здесь этот отзыв – ведь в состоявшейся не так давно очень активной дискуссии о «воспитательной» книге Владимира Ивановича Немцова обе стороны уже высказали множество самых разных pro et contra. Однако, ознакомившись с данным сочинением, я понял, что промолчать тоже не могу – пожалуй, давно я не читал ничего такого, насчет чего так и тянуло бы высказаться. Вот я и решил малодушно поддаться соблазну, хотя до меня здесь уже написал свой очень язвительный отзыв коллега Массаракш. Во всяком случае, я постараюсь не повторять его тезисы, а по мере возможности добавить кое-что от себя.

Самое первое, на что я обратил внимание, – это язык, который можно охарактеризовать разве что эпитетами «казенный», «дежурный» и «суконный». Это типичный язык газетных передовиц со всеми присущими ему особенностями: тематикой, построением фраз, лексиконом, эмоциональной окраской. Я хорошо знаком с газетами того времени, и сходство вырисовывается просто стопроцентное. Да и сама книга – фактически компиляция стандартных лозунгов и тезисов о воспитании человека коммунистического завтра. Словно бы автор, обложившись подшивками газет за несколько лет, выбрал оттуда нужные ему статьи и свел их в единое целое. Книга и построена-то целиком по газетному принципу. Сначала, как и полагается в газете, идут программные передовые статьи… то есть главы. Какой была главная тема первых полос газет в 1961 и 1962 годах? Правильно, полеты в космос. Вот и Немцов начинает с космонавтов. Затем, вдоволь насклоняв фамилии Гагарина, Титова, Николаева и Поповича во всех возможных падежах и по всем возможным поводам, он переходит, опять-таки как в газете, к фельетонам и критическим статьям на более земные темы – даже очень критическим. Что вызывает его гнев? В первую очередь – дачи. Если человек построил себе дачу, по мнению автора, это клеймо: спекулянт, кулак, стяжатель и так далее. Затем жесткой критики удостаивается цирковой номер, где две девушки поднимают на руках мужчину. Далее – узкие брюки (или, не дай бог, джинсы – это ж вообще самый низ морального падения!), «отжившие свое буржуазные» танцы, детективы, мелодрамы и вообще любые не понравившиеся автору фильмы. И многое, многое другое: раз В. И. Немцову что-нибудь не нравится, значит, это «что-нибудь» пагубно для подрастающего поколения и должно быть как можно скорее вырвано с корнем. Тех, кто имеет несчастье расходиться с ним во вкусах и мнениях, автор как только не клеймит: «пошляки», «злобствующие обыватели», «тунеядцы», «мещане»… И уж не Немцову ли ответили братья Стругацкие в своем «Понедельнике…»: «Что касается узких брюк и увлечения джазом, по которым одно время пытались определять степень обезьяноподобия, то довольно быстро выяснилось, что они свойственны даже лучшим из магов»?

Вообще говоря, книга просто пропитана стремлением ее автора влезть абсолютно во все стороны жизни людей и указать им, что правильно, а что неправильно. Чем увлекаться и что коллекционировать. Какие книги читать и какие фильмы смотреть. Как выбирать мужей и жен. Это – черное, то – белое. Это достойно советского человека, то – позорит его. Немцов, похоже, свято верил, что без таких советов молодежь поголовно вырастет теми самыми пошляками и мещанами, которых он упоминал почти на каждой странице. Верил настолько, что во второй половине книги взялся даже за подробный разбор понятия «любовь» и препарировал его долго и усердно, словно студент-биолог – лягушку. (Это шло уже, опять-таки как в газете, под рубрикой «Письма читателей».) Эта любовь правильная, а та – пошлая и недостойная. Этот – настоящий мужчина, он поступает так-то, а та – настоящая женщина, она поступает так-то. Вот это в любви быть должно обязательно, а то – никогда и ни за что. Это верно и идейно правильно, а то – буржуазно и должно быть искоренено. Тут мне сильно захотелось бросить чтение, потому что стало просто паскудно. Продолжил только потому, что две трети были уже позади – уж одну-то оставшуюся треть как-нибудь переживу.

Объективности ради надо отметить, что в книге изредка попадаются и такие мысли и тезисы, с которыми я вполне согласен. Это, например, главы, осуждающие жестокое обращение с животными, с кошмарными примерами вроде завода «Утиль», занимающегося переработкой собак и кошек (вам не жутко читать такое? Мне – жутко). Но такие главы в объеме книги – капля в море, нисколько не меняющая общее впечатление от «Мыслей о воспитании». А оно таково: похоже, что в представлении В. И. Немцова коммунизм – это общество, где все носят широкие брюки и длинные платья, благопристойно танцуют дозволенные танцы и уступают женщинам места в трамвае. Дети у них появляются словно бы сами собой, как некое «великое таинство природы», а секс до брака – это «худшее, что может случиться с девушкой». Все как один трудятся на полях или изобретают новые жнейки или атомоходы. А мечтать стать космонавтом – это, конечно, хорошо, но идейно неверно. Разлетитесь все по Марсам и Венерам, кого же тут, на Земле, воспитывать прикажете? В общем, в монастыре, наверное, жизнь и то веселее.

И чем больше лилось со страниц таких вот громких, нарочито гневных или напыщенно-пафосных слов, тем сильнее становилось ощущение фальши и неискренности написавшего их. Взять хоть те же дачи. Ведь у вас, Владимир Иванович, как у писателя, наверняка была своя отдельная дачка где-нибудь в Переделкино за глухим забором и тремя замками. Ах, это другое дело – чтобы никто творить не мешал? Понятно. А слесарь или инженер, трудящиеся советского общества, за чьи интересы вы так ратуете, обойдутся и общественным садом с «легкими павильонами исключительно для укрытия от непогоды» – так, что ли? Еще, по вашим собственным словам, вы бывали в Западной Европе, Африке, Индии, летали в Америку на «Боинге-707». Абсолютное большинство тех самых трудящихся о таких путешествиях даже и не мечтало. А если следовать вашей логике, то и не должно: для них существуют встречи с передовиками производства и старыми большевиками в заводских клубах, танцы (конечно, только «приличные»!), занятия в кружках, слушание лекций и прочие здоровые и нравственные виды времяпрепровождения. Кстати, свозить ребенка на курорт к морю – это, оказывается, тоже совершенно неправильно. Пусть лучше увидит море впервые лет этак в двадцать, а то и в тридцать – вот это будет правильное и верное впечатление!

Насчет тезиса «критикуешь – предлагай» из предыдущего отзыва. Собственно говоря, альтернатива немцовским нравоучениям уже давным-давно предложена – Стругацкими, Ефремовым, Савченко и многими другими, писавшими о людях коммунистического будущего. Их книги сделали для воспитания того же самого поколения читателей неизмеримо больше. Может быть, потому и боролся Владимир Иванович Немцов против новых веяний в фантастике, что понимал: то, что предлагают читателю они, куда привлекательнее и интереснее, чем его ханжеский «монастырский коммунизм». В Мире Полудня или в будущем Великого Кольца человек свободен в творчестве, поиске и самовыражении – в науке ли, в искусстве ли, в труде ли. Единственное, что его ограничивает и сдерживает в этом, – он сам: люди будущего сами ставят себе задачи и рамки, соразмеряя их с интересами других людей, и сами их соблюдают. Всякие проверяющие и надзирающие им попросту не нужны. Но Немцов, думается мне, и в таком обществе взялся бы ходить по танцплощадкам с линейкой для измерения платьев и брюк. Я уж даже боюсь представить себе его реакцию, к примеру, на сценический костюм Чары Нанди с праздника Пламенных Чаш!

В общем, о данном опусе даже нельзя сказать, что нынче он устарел – он был устаревшим уже в момент своего появления. Устаревшим просто потому, что представляет собой скопище давным-давно затертых, избитых и истрепанных на миллионах газетных страниц слов-штампов. Полностью лишенный любой привлекательности и оригинальности, он сух, сер и скучен, словно пыль на старом чердаке, куда за ненадобностью сваливают всякий хлам. Единственная категория читателей, которой его можно порекомендовать, – это те, кто страдает бессонницей. Да и тем – только в качестве сильнодействующего средства для особых случаев.

Чтение этой книги стало для меня чем-то сродни раскачиванию на качелях: взмах – от воодушевления к разочарованию, взмах – обратно, и от первых до последних страниц так было несколько раз. Не уверен, что смог этим сравнением полностью передать свои ощущения, но ниже попытаюсь разъяснить подробнее. (Вышло, правда, слишком длинно – заранее прошу прощения, высказаться короче, увы, не получилось.)

Итак, взмах первый. Я обратил внимание на «Лоцмана кембрийского моря» исключительно из-за названия – как-то сразу вспомнились «Путешествие к центру Земли» Жюля Верна (там, если помните, было подземное море, населенное всякими доисторическими чудовищами) и «Побег» Севера Гансовского (где главный герой был сослан вначале именно в кембрийский период). В общем, открывая книгу, я находился в предвкушении: вот сейчас окунусь в кембрийское море, посмотрим, что-то там меня ждет?.. Однако первые же страницы убедили меня, что ловить трилобитов за хвосты, как герой Гансовского, здесь не придется. 1932 год, геологическая экспедиция ищет нефть на берегу Байкала, одновременно мужественно преодолевая различные трудности и воспитывая в беспризорниках, взятых в экспедицию рабочими, чувство долга, ответственности, трудолюбия и прочего подобного при помощи стандартных лозунгов, поучений и личных примеров. Проще говоря, оказалось, что никакая это не фантастика, а самый что ни на есть реальный реализм производственно-воспитательного толка. Таких книг в свое время были написаны сотни, если не тысячи, и особыми достоинствами они, насколько я могу судить по своему читательскому опыту, в целом не отличались. Может, бросить тогда? Нет, пожалуй, стоит продвинуться еще на десяток-другой страниц – надо же понять, при чем тут кембрий и тогдашнее море.

Когда по мере чтения выяснилось, что экспедиция ищет не просто нефть, а нефть кембрийского возраста, пришел черед взмаха второго – обратного. Я немного воспрянул духом: такая нефть – это уж наверняка фантастика, хоть и «ближнего прицела». Откуда бы полмиллиарда лет назад, когда многоклеточные организмы только-только начали появляться на Земле, взяться количеству биомассы, достаточному для образования нефти? На всякий случай я решил выяснить, существует ли в самом деле кембрийская нефть, и с огромным удивлением узнал: да, существует. Более того, оказалось, что образ главного героя, Василия Зырянова, до мелочей совпадает с геологом, которому принадлежит заслуга открытия этой древнейшей нефти, – Василием Михайловичем Сенюковым. Тот был по национальности коми – зырянин по-старому: вот вам и фамилия для главного героя. Вырос в семье плотогона, уже подростком сам водил плоты по северным рекам, обладая невероятной зрительной памятью на ориентиры на местности – именно эта способность Зырянова в книге является решающей в деле его поисков. Реальный Сенюков заинтересовался геологией вообще и геологией нефти в частности, увидев в детстве на поверхности одной из рек черную маслянистую пленку и рассматривая разноцветные слоистые обрывы вдоль берегов. Точно так же эта история изложена и в романе. Далее – Нефтяной институт, первые самостоятельные экспедиции – это тоже совпадает с тем, что я нашел на страницах книги. Даже само название «Лоцман кембрийского моря» – это не авторская находка, а прозвище Сенюкова, бытовавшее в действительности.

Когда я понял, что Зырянов – это фактически реальное историческое лицо, второй взмах плавно перешел в третий – назад, к разочарованию. Мало того, что фантастики не предвидится, так еще и производственный реализм оказывается чуть ли не документально-биографическим произведением. Однако по той же самой причине возник и некоторый интерес: ведь Василий Сенюков в 1937 году добился-таки своего, получив в Якутии из разведочной скважины, заложенной по его инициативе, первые образцы нефти кембрийского возраста, – значит, и Василий Зырянов должен достигнуть той же цели. Прототип Зырянова отличался невероятной работоспособностью, жадностью к знаниям, склонностью к «еретическим» идеям, напористостью и непреклонной верой в собственную правоту – само собой разумеется, что и Зырянов в книге обладает этими же качествами. Раз так, подумал я, то «человек-таран» Зырянов, как и Сенюков, пробьет все преграды и на последних страницах посрамит многочисленных скептиков. Пожалуй, стоит почитать, как он к этому придет.

Тут мне вспомнилась другая, намного более известная книга примерно о том же самом – «Два капитана». К знаменитому каверинскому роману я отношусь весьма прохладно, а вот «Лоцман кембрийского моря» при всем сходстве оказался, на мой взгляд, лучше. Да, конечно же, Зырянов и впрямь напоминает Григорьева, да и высоконравственных назидательных рассуждений в книге тоже хватает. Иногда мне казалось, что еще чуть-чуть – и Зырянов, архетип комсомольца-энтузиаста довоенных лет, станет в один ряд с дидактически-примерным Григорьевым. Однако писатель, похоже, тщательно держал образ главного героя в заданных рамках: на следующей же странице Зырянов совершал что-нибудь откровенно залихватски-глупое, что с идеалом не вязалось никак. Поэтому я сам не заметил, как третий взмах плавно превратился в четвертый. Зырянов предстает на страницах книги совершенно живым человеком, в то время как Григорьев безупречен и тверд, словно мраморная статуя, и история его поисков пропавшей экспедиции тоже до скрежета зубовного идеальна и нравоучительна – в отличие от бешеной погони Зырянова за кембрийской нефтью. «Бешеной» – наверное, самое точное слово: темп первых пятилеток под лозунгом «догнать и перегнать» Зырянов воплощает в себе как нельзя лучше. Возможно, писатель здесь несколько сгустил краски, намеренно утрировав некоторые черты прототипа: получился не просто энтузиаст, а фанатик своей идеи – а, собственно, почему бы и нет? Уж лучше фанатик, чем человек, у которого «в первый раз в жизни заболела голова» лет этак в двадцать пять (есть в «Двух капитанах» такой эпизод).

Скажу к слову и об антигероях: замдиректора Геологического института Порожине, аспиранте Небеле, бандите Меншике. Все они вышли довольно-таки блеклыми, не сделавшими Зырянову и половины тех пакостей, которые могли бы сделать. Может, в реальности так оно и было. Но раз уж «Лоцман кембрийского моря» проходит по категории художественной литературы, а не строго документальной биографии, можно было бы сделать противников Зырянова достойными его яркими личностями. К сожалению, приходится довольствоваться тем, что есть, и вот тут у каверинских Николая Антоновича и Ромашова безусловное преимущество.

А фантастика… оказалось, что некоторые ее черты в «Лоцмане кембрийского моря» все-таки имеются! Есть в книге одна полуфантастическая история: о русских людях, которые во времена Ивана Грозного, спасаясь от «государевой руки», прошли Ледовитым океаном и обосновались в низовьях Индигирки. Основанное ими поселение – Русское жило́ – просуществовало до двадцатого века почти в полной изоляции от мира. Лишь изредка самые смелые выходили «в мир» и возвращались, пересказывая слухи о том, что происходит на Руси. Вначале было тревожно: а ну как писатель просто сведет эту историю к перевоспитанию и приобщению «русских жильцов» к социалистическому строительству? Такого, учитывая время выхода книги (1956 год), стоило бы ожидать. Но нет, получилось намного интереснее – отнюдь не просто «уход из деревни в мир победившего социализма с кисетом денежек времен Ивана Грозного», как написано в предыдущем отзыве. История «подвига русского жильца Николая Ивановича» оказалась отлично вплетенной в общий сюжет! Может быть, слишком уж быстро приспосабливается к обстоятельствам пришелец из «затерянного мира», слишком легко всюду его принимают и слишком просто верят. Зато его речь и образ мыслей переданы совершенно неподражаемо: ирония, юмор, игра слов, оксюмороны – все идет в ход. Вот вам типичный пример: «Караульщик исполкома поведал пречудные новости или небывальщину: будто царь Иван Грозный Васильевич не оставил потомства на престоле». Исполком – и «новости» об Иване Грозном! Совершенно замечательна и Берестяная Сказка – история основания Русского жила, рассказанная языком первопоселенцев: «ведомый вож», «сволокся к Москве», «власти, яко козлы, стали пырскать на людей», «со льдины на льдину перепихивались», «каменная самоядь побежала, и отгромили все запасы»… Берестяная Сказка читается настолько «вкусно», что просто не хочется спешить – я не раз перелистывал страницы назад, чтобы с великим удовольствием перечитать, например, такое: «И ты, ежли уповаешь, веди нас морем студеным и немилостивым, встреч солнца земли незнаемой и недоброй, куда изначалу ходоков не бывало, а мы будем туда! А куда наша нога придет – и та земля нашей будет!»

Фрагменты Берестяной Сказки, разбросанные по тексту по мере того, как рассказывает их Николай Иванович, сильно меняют восприятие производственного романа о героях первых пятилеток – делают его легче и интереснее, избавляют от назидательной тяжеловесности, свойственной жанру. Как и следовало ожидать, современность в Русское жило все-таки проникает вместе с одним из бывших зыряновских рабочих-беспризорников – Семеном Тарутиным, внуком одного из «русских жильцов», ушедшего «в мир» и не вернувшегося. Впрочем, в своих письмах и дневниках Тарутин рассказывает о приобщении Русского жила к социализму с юмором и немалой иронией (и самоиронией тоже). Тут порой даже забавно: читатель, знакомый с понятием «культа карго», отыщет в попытках «русских жильцов» сделать «всё как на Руси» с ним немалое сходство.

В конце концов мои мысленные «качели» застыли в положении, отклоняющемся от нейтральной вертикали: обратного, пятого взмаха к разочарованию так и не случилось, «Лоцман кембрийского моря» мне скорее понравился, чем нет. Тут, кстати, возникает следующая загадка. Очень похоже, что автор – человек, хорошо знакомый с прототипом своего главного героя, знающий не понаслышке геологию и нефтеразведку, немало поездивший по экспедициям в самые глухие места, знакомый с традиционным бытом якутов и эвенков. Но в тех скудных сведениях о биографии Федора Моисеевича Пудалова, что мне удалось отыскать, нет никаких упоминаний, что он был знаком с Сенюковым и имел хотя бы какое-нибудь отношение к геологии нефти. Так что буду благодарен, если кто-нибудь, кто знает больше, прояснит этот вопрос и дополнит мой отзыв своими сведениями об авторе «Лоцмана кембрийского моря».

Не стану скрывать, что стимулом для написания данного отзыва послужила деятельность одного посетителя «ФантЛаба», опубликовавшего месяца четыре назад серию абсолютно разгромных отзывов на все без исключения части «Патруля времени» под общим девизом «Не читать!!!». Что только он не ставил Андерсону в вину: и что тот восхваляет американский милитаризм, и что замалчивает роль русского народа в мировой истории (ну да, если действие происходит в античности или раннем средневековье – как же без русских-то?!), и еще немало всего. Обвинения, разумеется, смехотворные, однако в голове против воли зашевелилась мысль: сам я от «Патруля времени» когда-то не то чтобы остался в восторге, но в целом впечатление получилось неплохим; но дело было давно, я мог и забыть что-нибудь, на что-нибудь не обратить внимания; так, может быть, стоит все-таки перечитать на всякий случай – вдруг второе впечатление и вправду окажется хуже первого? Так что с полки был извлечен объемный, под тысячу страниц, том из серии «Шедевры фантастики», и я погрузился в перечитывание приключений Мэнса Эверарда и его коллег.

Как и всякая серия произведений, создававшаяся постепенно, в течение долгого времени (в данном случае – четырех десятилетий), «Патруль времени» несет в себе явные следы изменений в творческом методе автора. Они особенно заметны, если читать все его части подряд, как сделал сейчас я. В пятидесятые годы, задумывая Патруль времени, Андерсон явно не ставил перед собой задачу создать что-нибудь с претензиями на глубокий смысл, с философским или психологическим уклоном, с запутанным и полным интриг сюжетом. Он взялся за чисто приключенческую темпоральную фантастику – несложные персонажи, нехитрые повороты сюжетов и обязательный быстро достигаемый хэппи-энд. Не стремился он и четко продумывать временны́е парадоксы, правила их возникновения и разрешения и часто крутил ими как хотел в угоду собственным замыслам. Первая повесть, давшая впоследствии название всему циклу, была именно такой – со вполне предсказуемым ходом событий, «богом из машины» в нужный момент и счастливым окончанием. За ней последовали столь же простая «Delenda est», авантюрная «Легко ли быть царем» и очень интересная по замыслу, но разочаровывающе просто реализованная «Единственная игра в городе». Зато эти повести сильно различаются временем и местом действия: тут и средневековая Британия, и древняя Персия, и Америка в альтернативном XX веке и в доколумбовы времена – и написаны легко и с выдумкой. Кажется, что сама идея Патруля времени за первые пять лет автору нисколько не наскучила, и он от души развлекался ею, подкидывая оперативникам Патруля все новые и новые задачи.

Затем был долгий перерыв, в течение которого в цикл добавился только совсем уж простенький и коротенький «Гибралтарский водопад», а всерьез к «Патрулю времени» Андерсон вернулся только в восьмидесятые годы. И вот эти последние повести, хотя и похожи на первые, уже больше похожи на плоды «ремесленного» подхода к делу, но зато с явными претензиями на серьезность. Почти все они скроены по одному лекалу: вначале выбирается место и исторический период, как можно глубже изучаются, после чего придумывается аргументация, почему именно данные время и место являются ключевыми для мировой истории. Для пущей убедительности описывается альтернативный вариант – что будет, если что-нибудь пойдет не так (если коротко, то мир непременно станет чем-то вроде уродливой карикатуры или пародии на нашу реальность). Основа готова, остается изобрести несложную интригу с обязательным участием Меро Варагана – «дежурного злодея» цикла, – добавить некоторую долю глубокомыслия и перенести полученный набор ингредиентов на бумагу. Попытка уйти от такой схемы в «Звезде над морем» явно провалилась: более скучной и унылой вещи в составе «Патруля времени», кажется, нет. Без Варагана и экзальтационистов обошлась еще «Печаль гота Одина», и вот с ней получилось иначе: хотя читать порой тоже скучновато, зато тяжесть долга сотрудника Патруля здесь показана яснее всего. Даже Мэнс Эверард, сквозной персонаж «Патруля времени», меркнет перед Карлом Фарнессом. Но самой колоритной фигурой цикла является, на мой взгляд, не Фарнесс, а дон Луис Кастелар из «Года выкупа» – испанский конкистадор, умный и энергичный, одержимый идеей завоевания мира для католической церкви при помощи машины времени из далекого будущего и оружия двадцатого века. Андерсон уже однажды, задолго до «Года выкупа», обратился к похожему сюжету и написал «Великий крестовый поход», вещь весьма удачную. Вот и с доном Луисом, уверен, получилось бы не хуже, если бы только писатель позволил ему в полной мере проявить себя. Но он как раз не позволил, быстро выведя дона Луиса из игры и предпочтя сосредоточиться на противостоящей ему Ванде Тамберли и уже изрядно поднадоевшем Эверарде – как в самом «Годе выкупа», так и в последовавшем за ним «Щите времени». «Щит времени», кстати, получился достойным конкурентом «Звезды над морем» по части унылости – его я просто домучивал, так и не поняв, зачем надо было сочинять полноразмерный роман с несколькими почти независимыми сюжетами и претензиями на серьезность, вместо того чтобы написать на том же материале две-три отдельные повести в привычном формате.

Так что же получается в итоге? Закончив перечитывать «Патруль времени», я убедился, что мое первое впечатление: неплохо, но далеко не шедевр – было верным. Это чисто приключенческая темпоральная фантастика, по преимуществу легкая и необременительная, глубоким смыслом не отягощенная и ставящая перед собой в основном развлекательные цели. Так к ней и стоит относиться, не требуя большего. Зато уж в этой своей «лиге» «Патруль времени» – не только классика жанра, но и, отважусь сказать, его эталон.

Западное побережье – еще один, наряду со знаменитым Земноморьем, фэнтезийный мир, созданный Урсулой Ле Гуин. Земноморью, однако, в известности и популярности он сильно уступает. Прежде всего, как мне кажется, из-за позднего появления – в 2004 году, уже на закате творческого пути писательницы. Кроме того, сказывается небольшой по сравнению с эпическим размахом Земноморья объем написанного о Западном побережье – всего три не слишком длинных романа: «Проклятый дар», «Голоса» и «Прозрение». Каждый из них представляет собой вполне самодостаточное произведение и не требует обязательного знакомства с двумя другими. В трилогии, правда, присутствуют два сквозных персонажа, но если в первой части подростки Оррек и Грай – главные герои, то во второй они, уже повзрослевшие, – не более чем второстепенные действующие лица, а в третьей – вообще эпизодические. Так что читать «Легенды Западного побережья» можно в любом порядке и даже не целиком.

Западное побережье – это действительно западная часть какого-то вымышленного континента, географически весьма разнообразная и населенная разными народами: есть кочевники, живущие в пустынях, есть торговые города-государства на берегу моря, есть полудикие болотные племена, есть феодальные горские кланы Верхних земель. Кстати, в Верхних землях, где происходит действие первой части трилогии, нетрудно угадать самую обыкновенную горную Шотландию. Возможно, в замыслы Ле Гуин при работе над «Проклятым даром» не входило создание целого нового мира, и она ограничилась таким вот несложным творческим приемом. В дальнейшем, как видим, эти намерения изменились – Верхние земли стали частью большого целого, появились карты как всего Западного побережья в целом, так и отдельных его частей и городов. А вот магия на Западном побережье сведена к минимуму: в первой книге у каждого клана есть свой магический дар, во второй присутствуют духи-прорицатели и волшебные книги, в третьей играют некоторую роль провидческие способности – и больше ничего. В целом Западное побережье вышло похожим на мир Элдерлингов, созданный Робин Хобб, однако сильно проигрывает ему по тщательности проработки. Его трудно воспринимать как единое целое, так как действие каждой из трех книг происходит в новом месте, а все прочие в лучшем случае упоминаются между делом. Отсутствуют и какие-либо ссылки на общую историю этого мира. В результате Западное побережье получилось каким-то набором разрозненных цветных пятен: вот тут город, вот тут болото, они описаны более или менее подробно, а что между ними и что их связывает воедино – непонятно. Может быть, Ле Гуин после «Голосов» и «Прозрения» собиралась писать о Западном побережье и дальше – ведь на созданных ею картах немало мест и названий, которые в книгах не упоминаются вообще, – но по какой-то причине так и ограничилась тремя частями.

«Легенды Западного побережья», по-видимому, рассчитаны в основном на подростковую аудиторию: каждая часть трилогии посвящена прежде всего взрослению героя и осознанию им своего места и предназначения в мире. На мой взгляд, лучшая из трех – вторая книга, «Голоса». Ее действие происходит в торговом городе Ансуле, завоеванном кочевниками-альдами, считающими письменность дьявольским изобретением и уничтожающими все книги, которые попадают к ним в руки. Главное действующее лицо – девочка по имени Мемер, одна из тех, кто знает о существовании древней библиотеки, хранящейся в Ансуле в великой тайне от альдов. Именно образ Мемер – энергичной, деятельной и находчивой – и является одним из основных достоинств второй книги, в то время как главные действующие лица первой и третьей – сын главы горского клана Оррек и мальчик-раб Гэвир – скорее портят их. Оррек всю книгу только и делает, что предается отчаянию и самоуничижению, безумно боясь даже попробовать укротить свой магический «проклятый дар». Гэвир, сталкиваясь с трудностями и препятствиями, не пытается их преодолевать, а долго молча терпит и потом тихо сбегает – и так несколько раз, пока, наконец, он не находит свою «землю обетованную» – то есть, попросту говоря, приходит на готовенькое. Возможно, что Ле Гуин и намеревалась слепить Оррека и Гэвира из теста покрепче, но, будучи радикальной феминисткой с многолетним стажем, на склоне лет, похоже, уже просто разучилась создавать нормальных персонажей мужского пола, превращая любого из них (возможно, даже неосознанно) в безвольную тряпку. А все те качества, которых она лишила Оррека и Гэвира, достались Мемер.

В конце концов, правда, счастливо находят свое призвание все трое:

И вот тут любопытно отметить единое связующее звено, которое привело каждого из них к цели, – это книги. Для Оррека толчком к выходу из пропасти отчаяния послужили записи легенд и баллад, сделанные его матерью, на судьбу Мемер сильно повлияли магические книги в тайной библиотеке, а Гэвиру помогли вообще все книги, какие ему довелось прочитать, в первую очередь – томик стихотворений Оррека. Человек читающий всегда лучше нечитающего – такой можно сделать вывод, если взглянуть на эти три истории вместе. «Лучший цикл о любви к книге», – говорится в одном из старых отзывов. Отлично сказано – не убавить и не прибавить.

Стоит ли читать «Легенды Западного побережья»? В общем-то да, только, если вы не принадлежите к целевой аудитории трилогии, заранее приготовьтесь к тому, что от нее не следует ожидать слишком многого. Несложные сюжеты, понятные, простые и односторонние персонажи, легко выделяемая из текста мораль (к чести писательницы, подаваемая без излишней нравоучительности и занудства) – одним словом, самое подходящее чтение, если занимать голову чем-нибудь серьезным неохота, но и читать какую-нибудь халтуру тоже не хочется. Все-таки Урсула Крёбер Ле Гуин даже на закате своей писательской деятельности, если находила в себе силы отказаться от феминистских эскапад и мысленного моделирования различных нарочито несуразных социумов, неизменно оказывалась лучше большинства современных сочинителей фэнтези. И очень жаль, что «Легенды Западного побережья» так и не получили дальнейшего развития.

На счету американского физика-теоретика Брайана Грина, помимо множества специализированных публикаций, есть и четыре научно-популярные книги. Первая из них – «Элегантная Вселенная» – рассказывает о том, что такое теория струн и какое значение она имеет для развития физики. Во второй – «Ткань космоса» – рассматриваются вопросы космологии с точки зрения современной науки. В третьей – «Скрытая реальность» – речь идет о возможности существования параллельных вселенных. Если прочитать эти три книги именно в таком порядке, нетрудно заметить, что с каждым разом Грин уделяет все больше внимания философским вопросам. Это понятно – ведь, рассматривая проблемы, касающиеся самых основ мироздания, просто невозможно так или иначе не затронуть философские следствия из этих проблем. И, естественно, чем глубже рассматриваемые вопросы, тем больше философии приходится привлекать при их обсуждении.

И вот передо мной четвертая научно-популярная книга Брайана Грина – «До конца времен». Здесь на описанном выше пути сделан еще один шаг вперед: «До конца времен» – это уже не столько книга о физике с добавлением философии, сколько философские размышления, поданные с точки зрения ученого-физика. Этот ученый ни на секунду не забывает, что все сущее состоит лишь из частиц и полей, управляемых непреложными физическими законами, и именно в этом следует искать основу для своих умозаключений. Поэтому его подход к предмету ясен и последователен, а применяет он этот подход к таким вопросам, над которыми, уверен, каждый из нас задумывался хотя бы раз. Что такое сознание, как и на каком уровне организации материи оно возникает? Где проходят границы между квантовой неопределенностью и ньютоновской ясностью, между живой и неживой материей? В чем разница между прошлым и будущим, если законы физики безразличны к направлению течения времени? Что будет с Солнечной системой, Галактикой и всей Вселенной в отдаленном и очень отдаленном будущем? Зачем мы вообще стремимся к познанию мира и на что рассчитываем при этом? По существу, все те вопросы, которые Грин задает себе и рассматривает в книге, – это в совокупности тот самый адамсовский Главный Вопрос Жизни, Вселенной И Вообще. Только здесь, в отличие от «Автостопом по Галактике», предпринята попытка разобраться в нем всерьез, с фактами в руках.

Прежде всего, привлекая для обоснований и разъяснений термодинамику, квантовую механику, общую теорию относительности и прочие разделы физики, Грин показывает нам конечность всего сущего. Да, материя и энергия вечны и неуничтожимы, но в силу действия законов мироздания рано или поздно они перейдут в такие формы, которые сделают невозможным существование любых сколько-нибудь сложных и упорядоченных структур – даже атомов. Естественным образом встает вопрос: а зачем тогда вообще всё, если рано или поздно это «всё» неизбежно придет к такому вот состоянию с наивысшей энтропией – «тепловой смерти»? (Неважно, что произойдет это через невообразимо долгие по нашим представлениям сроки порядка 10¹º² лет или даже намного большие.) Что же – всё напрасно и не стоит искать какой-либо смысл и цели? Нет, говорит нам Брайан Грин, пусть нет смысла в существовании Вселенной и нет никаких содержащихся в ней великого замысла и цели, смысл для себя можем создать мы сами. Грин ставит перед собой задачу: показать уникальность времени, в котором мы живем, и дать нам возможность осознать эту уникальность. «Наше время» в данном случае – это миллиарды лет, которые, однако, кажутся кратким мигом в сравнении с отдаленным будущим Вселенной. Но раз мы существуем здесь и сейчас, значит, законы природы это допускают. А ведь могли бы и не допускать – фундаментальные константы мироздания могли бы оказаться совершенно иными, и тогда ничто из того, что окружает нас, от атомов до галактик, не существовало бы или имело бы совершенно иные формы. Так не удивительно ли, что все случилось именно так и что по крайней мере в одном уголке Вселенной возникла такая форма материи, которая способна к самоорганизации, самовоспроизведению, взаимодействию с окружающим миром и – в конечном итоге – к познанию этого мира и самой себя в нем? Это и в самом деле удивительно, говорит Грин, но для объяснения этого вовсе не требуется привлекать никакие высшие силы и сверхъестественные сущности. Уже на текущем уровне познания мы можем ответить на очень многие вопросы, касающиеся нашего собственного существования и устройства Вселенной. А те, которые нам пока не под силу, наверняка получат ответы в будущем – и притом куда более осмысленные, чем пресловутое «42». А раз так, тем больше оснований восхищаться тем, что мы есть и что мы способны к познанию мира. Логично, делает вывод Грин, что именно эта способность может и должна стать смыслом нашего бытия, и именно в ней надо искать прибежище для разума перед лицом холодной и равнодушной Вселенной.

Последняя глава, в которой делается этот вывод, называется «Благородство бытия». Мне кажется, что здесь имеется не выраженная явно, но заметная отсылка к известному изречению Блеза Паскаля о мыслящем тростнике. Мне, однако, пришли на ум другие фразы, которые Брайану Грину вряд ли знакомы, – из классиков отечественной фантастики: «и они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же»; «в этих глазах был свет безмерного мужества разума, сознающего беспощадные законы Вселенной, бьющегося в муках и радости познания». Думаю, если бы Грину были известны эти цитаты, он привел бы их в своей книге наряду с многими другими – ведь, по существу, именно об этом, о мужестве познающего мир разума, он и ведет речь.

Написана книга характерным легким гриновским языком с большим количеством наглядных аналогий и примеров, как и три предыдущие. Самое заметное отличие от них – полное отсутствие иллюстраций в тексте. Для чисто научно-популярной книги я счел бы это крупным недостатком, но такому «полуфилософскому трактату», каким является «До конца времен», они действительно не требуются. В качестве компенсации Грин добавляет в текст немало эпизодов и мыслей из собственной биографии – например, взрыв газа в духовке или размышления при наблюдении северного сияния из болотной грязи. В этом смысле «До конца времен» – книга очень личная, однако все такие эпизоды вставлены в нее органично и уместно, нисколько не перебивая основной тон и тематику повествования.

В заключение осмелюсь предположить, что в области научно-популярной литературы Брайан Грин уже больше ничего нового не напишет. Возможно, он переделает свои опубликованные ранее книги с учетом открытий, совершённых уже после их выхода, – это более чем вероятно. Но как человек, ученый и философ он выразил себя в «До конца времен» исчерпывающе и полностью.

Пушкин – историк: согласитесь, непривычное сочетание. Вряд ли многим сразу, с ходу, удастся припомнить его «Историю Пугачевского бунта». А историческими изысканиями Пушкин между тем занимался очень серьезно: месяцы и годы работы в архивах, груды перелопаченной литературы, работа с подлинниками, выписки, заметки, внутренняя и внешняя критика источников… Больше всего его интересовало петровское время – как общая картина того периода, так и сама личность царя-преобразователя. Подтверждение тому – «Полтава» и «Медный всадник». Но оказывается, что обе известные всем поэмы можно считать лишь побочными плодами этого интереса. Основные же усилия Пушкина были направлены на создание капитальной монографии «История Петра I». Труд этот, однако, остался так и не написанным, а то, что известно ныне под этим названием, – не сама неоконченная монография и даже не ее черновик, а лишь конспект, набросок основных тем и фактов. В него сведены результаты четырех лет работы – вплотную изысканиями в архивах и книжных собраниях Пушкин занялся в 1831 году, а данный текст был написан им в 1835.

Что перед нами именно конспективный набросок, понять нетрудно. Это по большей части даже не связный текст, а просто короткие тезисные предложения, иногда каждое – отдельным абзацем. Нередко, правда, попадаются фрагменты, которые, видимо, сразу предназначались для готового труда и потому написаны развернуто и подробно. Но в основном страницы заполнены голыми тезисами и изобилуют ссылками на источники (зачастую с язвительными комментариями, а то и просто пометками типа «вранье» или «невероятно»), вопросами самому себе («куда?», «когда?», «кому?») или просто вопросительными знаками, пометками «NB», «etc.» и прочими свидетельствами того, что работа только начинается. Забавны сочетания языка начала XVIII века – то есть выписанных из источников цитат – с авторским текстом, написанным языком первой половины XIX века с привычным употреблением французских слов. Например, так: «Прямо государю подавать одни челобитни о делах государственных и о неправых решениях (чувствителен недостаток cour de cassassion)». Примета времени: даже Пушкину, несмотря на весь его огромный словарный запас, порой было проще выразить ту или иную мысль или понятие по-французски.

Одна из самых примечательных черт подготовительного текста – перечни царских указов по годам, помещенные в конце глав. Чем только не занимался Петр, вплоть до «неотпуску за моря бобрового пуху» или «о ссылке Чаплыгина дворового человека»! Но большинство указов касается налогов, податей, пошлин и прочего подобного, а также сыска беглых – сразу видно, что царю в его начинаниях отчаянно не хватало денег и людей. По этим перечням указов и по сопутствующим подробностям можно проследить, как Пушкин, в начале работы явно симпатизировавший Петру, а то и прямо восхищавшийся им, затем по мере накопления сведений стал видеть в нем прежде всего тирана и деспота, стремившегося поставить под свой личный контроль абсолютно все стороны жизни государства и людей. Тут, кстати, можно опять-таки вспомнить две «петровские поэмы». На смену романтическому образу царя из «Полтавы» 1828 года («…лик его ужасен, движенья быстры, он прекрасен») уже через пять лет в «Медном всаднике» приходят куда менее лестные слова вроде «горделивый истукан». Это понятно: к 1833 году Пушкин, успевший проделать немалую исследовательскую работу, мысленно видел Петра уже совсем иначе. В «Истории Петра I» этот процесс развенчивания прежнего кумира продолжается: ни о какой идеализации образа царя, которой отличались многие из использованных в работе источников, не идет и речи. То и дело попадается, например, такое: «с похмелья, видно», «радуется исподтишка», «корыстолюбивая душа», «хвастается своею жестокостию». Многие указы Пушкин называет тиранскими и жестокими, а на одной из последних страниц Петр и вовсе именуется разрушителем. Кое над чем Пушкин откровенно потешается (например, над «указом о вытье»). Приводятся и образчики солдафонского юмора Петра: «В случае несогласия он обещал вылечить город через пургацию, для чего уж и привезены сюда и пилюли».

Само собой разумеется, что невозможно читать «Историю Петра I», не сравнивая ее невольно с куда более известным романом А. Н. Толстого «Петр Первый». Рядом с критическим пушкинским исследованием становится отчетливо видна лакировка образа Петра, предпринятая Толстым: у него царь – в первую очередь мудрый государственный муж, который если и поступает жестоко, то разве что вынужденно, а если и выпьет порой лишнего, то только по достойному поводу и быстро протрезвеет. Впрочем, очень похоже, что Толстой кое-что позаимствовал из пушкинского наброска (точнее, из тех его частей, что были опубликованы ко времени его работы над романом) если не в части образа Петра, то в части мелких фактов. Два характерных примера: выражение «смотреть зверообразно» и шут Петра по прозвищу Педрилло (у Толстого превратившийся в Педрилу, домашнего дьякона Меньшикова). Откуда бы еще Толстому взять такие перлы? Да, он наверняка работал с теми же источниками, что и Пушкин, но очень маловероятно, что среди тысяч архивных документов оба они отыскали и обратили внимание на одни и те же мелочи.

Если внимательно читать пушкинский текст, то можно заметить, что многое осталось в нем без должного внимания, а то и вовсе не затронутым. Это, например, печальная история царевича Алексея: Пушкин обращается к ней только уже в самом конце, описывая следствие и суд, а как так вышло, что наследник престола обернулся противником собственному отцу, не пишет вообще. Ничего нет о знакомстве Петра с Екатериной, да и чаще всего она просто упоминается время от времени как нечто неодушевленное: «привезена туда-то», «оставлена царем там-то» и т. п. Совсем ничего не написано о промышленном освоении Урала и севера России. Вообще говоря, ближе к концу пушкинские заметки сводятся исключительно к военным, политическим и дипломатическим темам – они, конечно, для тех лет наиболее важны, но читать последние главы с бесконечными перечислениями, кто с кем где встретился, о чем договорился и кто кому сдался, становится скучновато. Сам Петр из живого человека в этих главах все больше превращается в функцию. Уверен, впрочем, что однобокость заметок о последних годах правления Петра в собственно тексте монографии была бы компенсирована всем тем, чего им не хватает. И чертовски жаль, что Пушкину так и не удалось закончить свой труд.

Так как перед нами не законченное произведение и даже не его черновик, а всего лишь конспект, набросок, то оценить его однозначно вряд ли возможно. Кто знает, что из этого наброска получилось бы в конечном итоге: историк возобладал бы над писателем или писатель – над историком? Некоторые, между прочим, желали успеха именно историку: когда стало известно, что Пушкин занимается историческими изысканиями, высказывались, что, мол, наконец-то человек вместо писания стихов взялся за полезное дело. Так что поневоле закрадывается в голову крамольная мысль: вполне возможно, что, приобретя в лице Пушкина великого поэта, мы тем самым потеряли не менее великого историка – и еще неизвестно, в какой из этих двух ипостасей он оказался бы лучше…

Давно уже отгремели залпы хвалебных отзывов, давно утихли дискуссии на форуме об этичности и допустимости рекламы в подобной форме, и теперь, думаю, настало время выполнить обещание, данное когда-то коллегам-лаборантам: прочитать «Мелких и золотокрылых» и написать первый здесь неангажированный и по возможности объективный отзыв.

Итак, о чем вообще идет речь? В каком-то, судя по всему, не слишком отдаленном будущем инопланетяне-миги завезли на Землю золотокрылых дракончиков в качестве домашних питомцев для людей. Завезли не просто так: от того, смогут ли люди ужиться со златокрылами, зависит, доросло ли человечество до вступления в галактическое содружество миров. Златокрылы входят со своими хозяевами в тесный эмоциональный контакт и, обладая телепатическими способностями, воздействуют на человеческую психику, меняя ее к лучшему. Еще они могут перемещать хозяев на несколько минут в будущее, чтобы те могли увидеть нежелательные последствия того или иного своего поступка и, вернувшись назад, предотвратить их. Так златокрылы способны постепенно излечить все человечество от врожденных пороков – алчности, жестокости, властолюбия и прочего, – если люди, конечно, захотят этого. И вот однажды группа ученых с одним златокрылом, собираясь на конференцию, вдруг неожиданно для себя перенеслась сразу на год вперед, а возвращаться в свое время стала постепенно: каждую полночь перескакивать на двое суток назад, проживать одни сутки, опять перескакивать на двое суток назад…

Ничего не напоминает? Ну да, Янус Полуэктович со своим попугаем, все верно. Вообще говоря, многие из идей, положенных в основу «Мелких и золотокрылых», кажутся прямо позаимствованными у классиков мировой фантастики. Обыденность контактов с инопланетянами и обилие диковинных чужих растений и зверей с еще более диковинными названиями – из «Звездных дневников Ийона Тихого» или, к примеру, из «Заповедника гоблинов» и Саймака вообще. Существование содружества (Кольца) обитаемых миров – от Ле Гуин, Ефремова, того же Саймака. Да и сама идея инопланетной зверюшки, приносящей людям мир и радость, вроде бы тоже не нова, разве что не могу вспомнить, у кого я такое встречал. Название «Они были мелкие и золотокрылые» – само собой, намек на известнейший рассказ Брэдбери, хотя здесь ничего общего с ним нет. (Очень похоже, что это просто коммерческий прием, «удочка» для потенциальных читателей.) Только вот на сцене, созданной перечисленными выше почтенными классиками, здесь играют опереточные злодеи и садисты-извращенцы, захватившие власть ради власти и прямо-таки сочащиеся образцово-показательным злом, таинственные медноволосые незнакомки в сновидениях и наяву, благородные незнакомцы – спасители девушек и отважные девушки – спасительницы мира, влюбленные студенты и официантки-золушки… И, само собой, присутствуют жаркая любовь с первого взгляда и ядовитая ненависть. Словно бы автор взяла за основу неплохой фантастико-гуманистический замысел, но не нашла лучших способов реализовать его, кроме как с помощью такой вот галереи персонажей из женских романчиков.

Издательская аннотация представляет нам «Мелких и золотокрылых» как антиутопию. Что ж, можно сказать и так, только это антиутопия мягонькая и уютная, словно бы придуманная нарочно для девочек-подростков, дабы не ранить их неокрепшую психику. Обществом управляет искусственный интеллект с неаппетитным названием Аколитус (у меня как-то сразу возникают ассоциации с колитом и аконитом, а отнюдь не с латинизированным греческим словом, означающим «спутник» или «помощник»). Люди разделены на три сорта, каждый живет в своей так называемой полосе (целевая аудитория: ой!), переходы и даже переписка между ними крайне редки, нельзя в одной полосе говорить о том, какова жизнь в другой (вот кошмар-то!), у каждого своя личная идентификационная карточка, без которой шагу не ступишь (ой, мамочки!), роботы вытесняют людей из многих сфер деятельности, отсюда безработица (хнык-хнык), на «обочине» живут «стертые» и деклассированные (ах, как ужасно…), и так далее. Но при всем том жизнь на Земле благоустроенная, спокойная и мирная, без вражды, войн и агрессии, без назойливой пропаганды и разнообразных держиморд на каждом шагу – да это просто пряничный домик какой-то. (Кстати, одного из златокрылов как раз зовут Пряник.) Знаете, даже если это и антиутопия, то я не отказался бы в такой пожить немного – так, в качестве приятного отдыха от нынешней действительности.

Так вот, вернемся к сюжету. Он развивается сразу в нескольких линиях в разное время, так что понимание событий требует поначалу некоторых усилий. Зато потом, примерно к концу первой трети текста, приходит понимание: да ведь все очень просто, можно уже сейчас предсказать, что будет дальше.

Заявленный девиз книги – «эмпатия спасет мир». Хм. Много комментировать не буду, а приведу только цитату из замечательной повести Ариадны Громовой «Мы одной крови – ты и я!», также посвященной проблеме взаимопонимания на планете Земля: «Понять – это еще не значит договориться. Я в принципе понимаю и без телепатии, что думает, например, Барри Голдуотер, но договориться мы с ним вряд ли сможем».

Немного о языке «Мелких и золотокрылых». Не Пушкин, конечно, но далеко и не бергеры-фарутины. Встречаются раздражающие жаргонизмы и ошибки (прежде всего лексические и пунктуационные), авторский стиль порой кажется примитивным, но в целом написано вполне грамотным и легко читающимся языком. Заслуга ли это автора, редактора или корректора – не знаю, но общий уровень на нынешнем деградировавшем фоне можно считать неплохим.

Так что получается в итоге? «Мелкие и золотокрылые», не стану скрывать, оказались несколько лучше, чем я ожидал от столь активно рекламируемого произведения. Но в то же время это, разумеется, далеко не шедевр мировой фантастики, никаких великих откровений и глубоких мыслей, которые взахлеб обещали нам многочисленные медоточивые отзывы, здесь, как и следовало ожидать, нет. Перед нами просто старательно смешанный коктейль из различных проверенных временем ингредиентов, по мере фантазии бармена украшенный сверху парой ломтиков имбиря и веточек мяты и с фигуркой златокрыла на соломинке. Так что если прочитаете – возможно, вам и понравится, а не прочитаете – ровным счетом ничего не потеряете.

Вообще-то я небольшой охотник до книжных новинок – уже привык, что чаще всего приходится в них разочаровываться. Но вот на фантлабовский анонс скорого выхода «Хозяйки Шварцвальда» отчего-то обратил внимание, прочитал ознакомительный фрагмент, затем купил саму книгу – и с удовлетворением (а также с некоторым приятным удивлением, что уж там таить) отмечаю, что она в целом превзошла мои ожидания и не оправдала опасений. А опасался я либо, как нынче водится, беспросветной «чернухи», либо розовых соплей и слюней – и вдобавок в комплекте с неимоверной тупостью действующих лиц и дурацким сюжетом. Читали, встречали, знаем… Однако автору «Хозяйки Шварцвальда» удалось пройти по острию ножа, не свалившись ни в одну из пропастей, которые это лезвие разделяет. С одной стороны, вещь у нее получилась жесткая, резкая и жестокая, без всякой слащавости и сентиментальности. С другой – любовная линия там все-таки присутствует, но вполне умеренная и не раздутая до непропорциональности, как в тоннах современной макулатуры про учениц магов.

Итак, что насчет жестокости и отсутствия сентиментальности? Ведьмы на кострах и чумные города – это просто атрибуты, неотъемлемая часть жизни Европы начала семнадцатого века. Я не знаток этого исторического периода, но, на мой неискушенный взгляд, выглядит обстановка вполне убедительно и правдоподобно. В тексте много отсылок к тогдашним обычаям, к именам алхимиков и врачей, а в авторском послесловии говорится, что и сама история основана на реальных фактах. Как я узнал, автор – филолог-германист, уж она-то, надеюсь, знает, о чем пишет. Что еще? Зарезанная мать с детьми – лишь возмездие, настигшее виновника. Другие подобные эпизоды тоже кажутся вполне уместными и продиктованными ходом событий и реалиями тогдашней жизни. А главное, подаются эти грязь и кровь без болезненного смакования, которым отличается многое из издаваемого ныне, – я бы даже сказал, сухо и деловито. Словно бы Уна Харт то и дело спрашивала себя за работой: было такое в реальности? Было. Значит, так и напишем.

А романтическая линия? Да ее, считайте, и вовсе нет. Замужество здесь – поступок, продиктованный не столько чувствами, сколько ощущением правильности и целесообразности. И никакой романтической мишуры, которой считают долгом обвешивать свои творения тысячи бездарных сочинительниц. Так что можно констатировать: любовная линия – да, есть, а вот назвать ее романтической просто язык не поворачивается.

Ну и, собственно, сам сюжет. Издательская аннотация лукавит: в книге не одно, а два главных действующих лица, и кто из них в конечном итоге является подлинной хозяйкой Шварцвальда, я так и не смог понять. И окончание по этой причине вышло несколько парадоксальным и ироническим, в духе Бернарда Шоу – ну, знаете, когда из цветочницы делают герцогиню, а она потом отказывается принимать навязанную ей участь, но и в цветочницы возвращаться не желает. Впрочем, не хочу заранее раскрывать финал и скажу только, что Агата Гвиннер станет совсем не той, кем ей полагалось бы стать, и дочь палача Урсула Зауэр тоже пойдет совсем не той стезей, какой хотела бы. Можно сказать, что их мысли, дела и желания, вначале диаметрально противоположные, однажды пересекутся, и после этого Агата и Урсула поменяются ролями.

А кто виноват? Конечно же, нечистая сила – как же иначе может быть в средневековой Европе? Здесь также не обошлось без злой иронии: те, кто заключил Пакт и имеет при себе прирученного демона, сотнями отправляют на казнь ни в чем не повинных людей. Зло торжествует, ведь очень немногие способны противостоять искушению получить из рук демона все, чего ни пожелаешь. Например, земли и деньги ложно обвиненных… И вот тут, в самом конце, Уна Харт уже пишет безо всякой иронии: Мефистофеля не отгонишь, как назойливую муху, он всегда рядом, за твоими плечами, и не успокоится, пока не отыщет себе очередную жертву – неважно, чем он ее в конце концов заманит…

О недостатках. Действие показалось мне неравномерным: вначале разворачивается медленно и сонно, я бы даже сказал, заунывно, потом внезапно начинает скакать через годы, потом опять резко замедляется, останавливаясь на каждой мелочи. Понятно, что это находится в полном соответствии с авторским замыслом, но все-таки превращение семилетней Агаты в семнадцатилетнюю за какой-нибудь десяток страниц – это, пожалуй, слишком уж быстро. В этом месте не помешала бы еще пара глав – просто для того, чтобы постепенно «разогнать» действие, подготовив читателя к вороху событий, которые вскоре свалятся на него разом. Сюжет, кстати, целиком завязан на очень небольшом числе персонажей и столь же ограниченном наборе мест. Может быть, кому-нибудь это и понравится, но я полагаю, что если уж действие охватывает больше десятка лет, все-таки не помешало бы сделать его хотя бы немного менее камерным.

А в общем, по-моему, получилось очень неплохо. Повторю написанное выше: я приятно удивлен. Пожалуй, как-нибудь прочитаю еще что-нибудь из написанного Уной Харт – вдруг тоже понравится?..

Прежде всего – спасибо коллеге StasKr, благодаря чьим отзывам как на сам сборник, так и на отдельные истории из него я и узнал о существовании этой книги. Отыскал ее и поразился объему – в несколько раз больше тех сборников анекдотов о Ходже (Молле) Насреддине, чем те, что я читал в детстве, – 1238 различных историй! Вдобавок – основательное предисловие, глоссарий, подробные примечания, тематический и национальный указатели… Нет, это уже не просто книга для веселого чтения, а обстоятельное и серьезное исследование. Тут, кстати, возникает странное ощущение диссонанса этой серьезности с предметом исследования – комическим персонажем, фольклорным мудрецом, простаком и шутом одновременно. С одной стороны, сами анекдоты, даже будучи помещенными в такую вот толстую и научную книгу, нисколько не меняются, с другой – начинаешь волей-неволей смотреть на них глазами составителя сборника, для которого Ходжа Насреддин – не источник юмора или сатиры, а нечто вроде насекомого под лупой энтомолога. Вот и меня тоже потянуло на аналитический подход, результатом которого и явилось все, что написано ниже.

О названии книги. Насколько я понял, продираясь сквозь длинное, усеянное числами, фактами и сносками предисловие, смысл названия «Двадцать четыре Насреддина» в нем нигде не прояснен. Что ж, возьму этот труд на себя: имеются в виду двадцать четыре народа, в фольклоре которых имеются истории о Ходже Насреддине, пусть даже он и носит в них другие имена: Насреддин Афанди, Эпенди, Молла Насыр, Анастратин и т. д. Указатель, приведенный в конце, показывает, что Насреддин в том или ином облике оставил свой след от юга Европы (Сербии, Греции, Болгарии) до Памира и Тянь-Шаня. Впрочем, похоже, что все-таки у подавляющего большинства анекдотов о Ходже Насреддине корни растут из Средней Азии, пусть даже принято считать, что родился их герой в Турции. Например, в истории, помеченной как сербская, фигурирует Тамерлан, а в другой, с пометкой «греч.», – телеги с хлопком. Так что при чтении я классифицировал все истории по месту действия как «Центральная Азия», если только не было указано явно иное – а такое случалось нечасто. А время действия, в соответствии с датами жизни возможных реальных прототипов Ходжи Насреддина, указывал как «средние века», за исключением крайне редких случаев, когда в тексте встречались явные анахронизмы: ружья, очки и прочие более или менее современные вещи.

У сборника, на мой взгляд, есть один крупный недостаток – сам принцип его составления. Истории о Ходже Насреддине в книге скомпонованы по тематике: «О бедности и богатстве», «О судах и судьях», «Насреддин и властители», «О ворах и обворованных» и т. п. – всего шестнадцать таких тематических разделов. Но, по-моему, было бы лучше, если бы сборник, в соответствии со своим названием, был составлен по национальному или географическому признаку: тогда стало бы намного понятнее, каков Ходжа Насреддин в представлении разных народов. Может быть, где-нибудь он больше юродивый, чем мудрец, а где-нибудь наоборот; может быть, где-нибудь он больше склонен прислуживаться властителям, а где-нибудь – резать им правду в лицо? Указатель по национальностям тут нисколько не помогает: попробуй-ка отбери и прочти вразбивку из тысячи с лишним историй по указанным номерам только, к примеру, турецкие. А так из всей этой многонациональной пестроты сколько-нибудь запоминается только болгарский персонаж по имени Настрадин, и тот только тем, что в большинстве историй он уступает Хитрому Петру – своему местному конкуренту, тоже насмешнику и пройдохе.

О юморе. Полностью согласен, что когда-то, возможно, эти анекдоты и были по-настоящему смешны, но в наше время даже улыбнуться-то получается не всегда. Ну не смешно – и все тут! Все-таки за прошедшие века людское чувство юмора явно стало более изощренным, да и изменения жизненных реалий часто дают о себе знать. Чтобы понять суть иной истории, надо посмотреть в примечания или заглянуть в энциклопедию, и пока поймешь с их помощью, в чем соль, уже и смеяться-то расхочется. Во всей книге нашлось, наверное, десяток или два анекдотов, которые и по нынешним понятиям действительно смешны или блестяще остроумны и притом могут быть рассказаны в любой компании – ведь Ходжа Насреддин не брезговал порой и черным юмором, и физиологически-туалетным (а вместе с ним и составитель сборника – из песни-то слова не выкинешь), такое уже кому попало не расскажешь.

Впрочем, многие из историй о Ходже Насреддине никогда не принадлежали к числу веселых анекдотов. В книге встречается немало известных «интернациональных» сатирических сюжетов (в основном в разделах о властителях и судьях) с Насреддином в качестве главного действующего лица. Они, как совершенно верно отметил StasKr, и поныне остаются актуальными. Самый яркий пример, сейчас злободневный как никогда, – история под номером 941. В ее конце Тимур отменил свое распоряжение; мы же видим сейчас лишь обратное, и чем дальше, тем хуже. Может быть, у Тимура, хоть он прославился как жестокий завоеватель, было просто больше мудрости и ума?..

В целом книга, конечно же, оставляет ощущение огромного труда. Видно, что составитель сборника посвятил исследованиям фольклора о Ходже Насреддине много лет. Обсуждаемая книга вышла в 1986 году, а за восемь лет до того под названием «Двадцать три Насреддина» появилось ее первое издание, на составление которого тоже явно ушел не один год. Составитель в послесловии анонсировал работу и над следующим, в очередной раз дополненным изданием под названием «Двадцать семь Насреддинов» (насколько я понимаю, оно так и не появилось). В общем, похоже, что ничего более обстоятельного и всеобъемлющего в этой области просто не найти.

Хороший перевод названия – «Прозрение». Дочитав до конца, я именно что прозрел: да ведь я словно попал в известную историю о том, как Ходжа Насреддин взялся дотащить мешок с тыквами до дома муллы в обмен на три премудрости, которые мулла ему обещал поведать по дороге. Помните? Первая премудрость, если не ошибаюсь, заключалась в том, что если кто-нибудь скажет, что пешком ходить легче, чем ездить верхом, то это неправда. Вторая – если кто-нибудь скажет, что бедному лучше жить, чем богатому, не надо верить этому человеку. О третьей премудрости поговорим позже – пока хватит и первых двух. Вот примерно такие же «премудрости» с важным и многозначительным видом и втолковывает нам бабушка Урсула в своем «Прозрении». Смысл ее рассказа на четырех сотнях страниц в общем сводится к следующему: лучше быть богатым и свободным, чем бедным и рабом, лучше быть грамотным и образованным, чем неученым и невежественным, и вообще разделение людей на хозяев и рабов – это плохо, только не все это понимают. Главный герой по имени Гэвир начинает свой путь образованным рабом богатого семейства, вполне довольным жизнью, но постепенно понимает, что можно жить иначе,

Что ж, даже если смысл книги сводится только к таким вот «премудростям», а завершение ее откровенно слащаво, и о том, как из мальчика-раба получился сказитель и поэт, можно было бы написать увлекательно и интересно. Только вот интересно как раз и не получилось, потому что путь Гэвира к свободе оказался ужасно однообразен. Если коротко, то он таков: Гэвир приходит в какое-нибудь место – Гэвиру там нравится – Гэвиру там не совсем нравится – Гэвиру там совсем не нравится – Гэвир уходит оттуда куда глаза глядят – цикл повторяется. Если, как отмечено в предыдущем отзыве, целью этих долгих скитаний была демонстрация различных способов социального устройства (что в общем-то тоже является такими же «премудростями»), то по продолжительности странствий Гэвира можно сделать вывод, что плохо везде, кроме последнего пункта – Месуна, университетского «города мечты». Однако заметьте: и рабовладельцы Этры, и свободные обитатели Сердца Леса, и даже рыболовы-болотники – все они по мере сил и обычаев строят, творят и защищают сделанное их руками; в каждом случае перед нами общество в движении и развитии, со всеми своими преимуществами и недостатками. В последнем же случае Гэвир приходит на готовенькое: как той стрекозе, ему в Месуне «был готов и стол и дом», кто-то уже все сделал и преподносит ему на блюдечке. Это логически подводит к выводу: не надо стараться ничего делать или пытаться изменить самому – надо просто погрустить немного о том, как все плохо, а потом побродить и поискать, где дело уже сделано. Две-три попытки – и найдешь. Что ж, вполне в духе Гэвира, который отнюдь не Ходжа Насреддин. В гуще событий ему не по себе, он нытик и мямля и в этом больше всего похож на Фитца у Робин Хобб. Верно написано в одном из предыдущих отзывов, что характера у него нет никакого – терпит сколько может, а потом тихонько уходит восвояси, унося внутри очередную порцию страданий для последующего пережевывания в свободное время.

Вообще говоря, вся трилогия «Легенды Западного побережья», в которой «Прозрение» является заключительной частью, вышла совсем не «легуиновской», действительно больше напоминающей творения Робин Хобб. Только вот та не старалась делать вид, будто в ее книгах заключен какой-то глубокий философский и социальный смысл, а просто тщательно проработала свой мир Элдерлингов, сделав его подробным, достоверным и убедительным. Это в известной мере компенсировало унылые образы ее персонажей, в первую очередь того же Фитца. Ну, а тут ровно наоборот: Западное побережье вышло каким-то неопределенным и невнятным, несмотря на наличие авторских карт земель и планов городов. Зато туманного глубокомыслия хоть отбавляй – но, как уже было сказано выше, все оно сводится к повторению банальных социальных истин, отлично знакомых нам по поздним произведениям из Хайнского цикла. Тут самое время вернуться к оставшейся третьей премудрости. У ворот своего дома мулла хотел с насмешкой сказать Ходже Насреддину, что умный человек всегда может заставить глупца бесплатно тащить мешок с тыквами. Но не успел – Ходжа Насреддин ответил ему своей премудростью: «Если кто-нибудь скажет тебе, что эти тыквы не разбились, назови такого человека лжецом», – и с этими словами бросил мешок с обрыва. Применительно к данному случаю эта премудрость может выглядеть так: если кто-нибудь скажет вам, что «Прозрение» – интересная книга, вы не верьте этому человеку. Почти ничего интересного в ней нет – по-моему, вышло скучно даже по сравнению с бесконечными страданиями и самоуничижениями Оррека из «Проклятого дара» – первой части «Легенд Западного побережья». Само по себе неторопливое повествование – это вовсе не недостаток; тут все дело в том, что именно подается в таком вот неспешном темпе. И если книга наполовину (а может, и больше) состоит из самокопаний, душевных травм, сомнений, метаний и прочего подобного – тогда-то неторопливость и превращается в худшее из возможных зол. А я-то, наивный, открывая третью часть «Легенд Западного побережья», оценил ее объем и подумал, что после очень даже неплохой второй книги – «Голоса» – эта, судя по количеству страниц, будет еще интереснее. На деле же вышло, что в основном-то на этих страницах – вода, где-то с хинином, а где-то (особенно в конце) с сахаром. Выжать бы ее – вот тогда «сухой остаток» стал бы действительно интересен. А в существующем виде браться за «Прозрение» стоит, лишь имея избыток свободного времени – времени не столько на чтение, сколько на отдых от него. Без отдыха «Прозрение», пожалуй, и не осилишь – сам не заметишь, как уснешь со скуки…

Должен признаться, я приятно удивлен. Долгое время мои представления о позднем творчестве Урсулы Ле Гуин формировались впечатлениями от совершенно никудышных продолжений «Земноморья» и Хайнского цикла – но тут я наткнулся на трилогию «Легенды Западного побережья». Первая ее часть, «Проклятый дар», хотя и оказалась лучше, чем я ожидал, в целом все-таки показалась мне как-то простовато сделанной. А вот вторая часть вернула мне веру в способность писательницы и на склоне лет творить новые миры, придумывать им историю, населять их людьми и богами, переплетать их судьбы в сложный клубок, а потом этот клубок счастливо распутывать. В «Голосах» все это есть.

Нет, можно, конечно, посетовать, как это сделали здесь некоторые ранее, на «вторичность» «Голосов». К примеру, завоеватели-альды имеют явное сходство с каргами из Земноморья, а тайное хранилище древних книг кажется перенесенным на Западное побережье прямиком с планеты Ака («Толкователи»). Те, кто читает эти книги, – фактически те же самые Толкователи и есть. Прием начинать вторую книгу цикла в совершенно ином месте и с совершенно другими действующими лицами и только потом вводить туда знакомых персонажей, уже сильно повзрослевших, роднит «Голоса» с «Гробницами Атуана», да и девочка с изломанной судьбой в качестве главного героя – прием, взятый оттуда же. В целом же роман производит не столько «легуиновское», сколько «робинхоббовское» впечатление, а торговый город Ансул чрезвычайно похож на такой же торгово-купеческий Удачный. Но все это тщательно взболтано и перемешано до состояния однородности, так что ощущения какой-либо неправильности не вызывает.

Действие здесь происходит через несколько лет после «Проклятого дара», и Оррек, ушедший вместе с девушкой Грай из Верхних земель, уже успел стать знаменитым поэтом и сказителем. Страсть к книгам привела его в Ансул, где, по слухам, хранятся остатки древней библиотеки. Однако оккупировавшие Ансул альды считают любую письменность дьявольским изобретением, а библиотеки – логовом демонов. Так что все книги, до каких смогли добраться, они уничтожили, а оставшиеся надежно спрятаны, и само их существование хранится в глубочайшей тайне. Альды, между прочим, оказались не так уж и неправы: некоторые из этих книг и в самом деле являются колдовскими, с их помощью некий Оракул, обитающий в пещере за библиотекой, отвечает на вопросы и дает пророчества Читателям – тем, кто обладает возможностью проникать в комнату с книгами и понимать написанное Оракулом. Тут, кстати, кроется главный недостаток «Голосов»: писательница так и не взяла на себя труд объяснить, что же такое этот Оракул, что за духи обитают в пещере, вокруг которой построен Дом Галва, и каким образом они связаны с книгами в библиотеке. В сравнении с «Земноморьем», где магические принципы ясны и понятны, это заметный минус.

Зато большое преимущество «Голосов» – главное действующее лицо, девочка по имени Мемер, от лица которой и идет рассказ. Она во всех отношениях превосходит Оррека, каким он был в первой части трилогии, – умна, находчива, целеустремленна (и, само собой, именно она становится следующим Читателем). Сам Оррек, кстати, здесь повзрослел и обрел уверенность в себе, но в целом показан этаким увлеченным большим ребенком, который без постоянной опеки со стороны Грай легко может угодить в переплет. Хотя подается это довольно-таки мирно и беззлобно, иногда даже с юмором, все-таки время от времени десятилетия феминистского стажа берут свое, и сквозь спокойный тон повествования пробивается привычное сердитое бурчание: мужчины, мол, это дети, без твердой женской руки ни на что не способны, а всё туда же – пыжатся, что-то там пытаются свершить, доказать… Впрочем, по сравнению с прочим, что было написано Ле Гуин в те же годы, это просто мелочи, и история от такого брюзжания хуже не становится.

В целом «Голоса» – такая же подростковая литература, как и «Проклятый дар»: события здесь неразрывно связаны с взрослением Мемер и осознанием ею своего предназначения.

Но все-таки не скажу, что концовка слащава – сахара в нее всыпано ровно столько, сколько надо, чтобы удержаться на грани приторности, не испортив весь вкус. В общем, вторая часть трилогии вышла заметно лучше и увлекательнее первой. Посмотрим, что будет в третьей…

Если бы «Проклятый дар» написал кто-нибудь другой, то я отозвался бы об этой книге так: неплохое, вполне добротное фэнтези, рассчитанное, похоже, в основном на подростковую и юношескую аудиторию. По здешнему классификатору – типичное «становление/взросление героя», неразрывно связанное со «сверхъестественными способностями и супергероями». Да, так я и выразился бы… но автор в данном случае – Урсула Ле Гуин. Думаю, вы понимаете, к чему я клоню: невозможно читать «Проклятый дар» без того, чтобы невольно не сравнивать его с бессмертным шедевром жанра героического фэнтези – трилогией о Земноморье. Древний тисовый посох, хоть и не обладает здесь никакой магической силой, будет невольно казаться нам перенесенным в Каменный Дом Каспро из хижины Огиона Молчаливого или со склонов холма Рок, а за плечом главного героя, подростка Оррека, всегда будет незримо стоять образ его ровесника, взрослеющего Геда. Обоим приходится решать одну и ту же трудную задачу, о которой здесь сказано так: «Немного зла есть даже в самых лучших из людей, так не проще ли дать ему выход, признать его, а не лелеять его, не давать ему расти в темноте, или я не прав?» Да и само слово «Оррек», если напрячь память, в «Волшебнике Земноморья» тоже можно отыскать.

И вот это-то неизбежное сравнение работает, к сожалению, не в пользу «Проклятого дара».

Причин тут несколько. Во-первых, мир, в котором происходит действие. Ему очень далеко до Земноморья и по замыслу, и по масштабу. По существу, это самая обыкновенная горная Шотландия – та, что называется the Highlands, – со всем, чему там полагается быть: суровыми горцами в килтах, враждующими или союзными кланами, замками, овцами, каменными изгородями… От реальной Шотландии этот мир отличается только одним: каждый клан обладает своим собственным магическим даром. Кто-то может призывать к себе зверей и птиц, кто-то умеет насылать на врагов медленно действующее смертельное проклятие, кто-то обладает властью над ножами и так далее. По сравнению с любовно и тщательно придуманным и описанным Земноморьем, в сущность которого магия вплетена искусно и неотрывно, такой прием «творения миров» выглядит слишком простым, даже примитивным, достойным какого-нибудь сочинителя средней руки, но никак не гранд-дамы мирового фэнтези.

Во-вторых, масштаб действия. Горцы, как барсуки, в основном сидят по своим замкам и на своих землях и разве что иногда наведываются к соседям в гости. Оррек – тоже не исключение, и места, где происходит действие, ограничиваются землями трех соседствующих кланов. Процесс взросления Оррека с его даром, в отличие от Геда с его Тенью, не несет в себе опасности для всего мира

, а важен лишь для клана Каспро и его соседей. Прямо скажем, мелковато смотрятся эти горские страсти по сравнению с масштабами Земноморья…

Наконец, и сам Оррек здорово проигрывает в сравнении с Гедом. По сути, это анти-Гед, Гед наоборот. Тот, зная свою волшебную силу, рвался применить ее как можно скорее, из-за чего и угодил в беду. Оррек же свой дар – дар разрушения связей – использовать боится: я не хочу убивать крыс, я не хочу давить гадюк, я не хочу губить траву, я не хочу развязывать веревочный узел. Ладно – крысы и змеи: допустим, ему и впрямь было их жаль (хотя в детском возрасте все проходят через «охотничий» период и лишь потом начинают задумываться о том, стоит ли бросать камни в птиц или разорять муравейники). Но уж веревочный-то узел можно было бы попробовать распутать? Хорошо, допустим, Оррек отчаянно боится своего «дикого» дара и опасается причинить им вред окружающим. Но какой выход он находит? Добровольно лишиться зрения, постоянно нося на глазах плотную повязку. Он даже не пытается как-то исследовать и взять под контроль свои способности

. Надеть на глаза повязку, год за годом сидеть дома и заниматься самоуничижением – вот и все его решение. Гед тоже через подобное прошел, но этот период продолжался у него недолго. А Оррек, если бы его не надоумила Грай, девушка из соседнего клана, так и остался бы пребывать в добровольной слепоте всю жизнь. Тут, кстати, видны признаки позднего, насквозь феминистского творчества Ле Гуин: лишь направляющая женская рука помогает неудачливому и заблудшему главному герою и возвращает его на путь истинный. Впрочем, здесь это раздражения не вызывает, так как Грай с ее заботой об Орреке показана вполне естественно и ненавязчиво, ей и самой с ее собственным даром хватает хлопот.

Вывод, который я сделал для себя, перевернув последнюю страницу, таков: «Проклятому дару», конечно, далеко до «Волшебника Земноморья». Скорее, здесь больше общего с историей робинхоббовского Фитца – прежде всего из-за склонного к пустой рефлексии и унылому самокопанию главного героя. Однако на фоне прочего, написанного Урсулой Ле Гуин на закате ее творчества, – продолжений Хайнского цикла и «Земноморья» – «Проклятый дар» заметно выделяется в лучшую сторону. А это уже немало.

Этот рассказ я могу назвать самым большим открытием во всей антологии «Альфа Эридана». Нет, лучшим в книге я его не назвал бы – есть и еще лучше, хотя бы «Испытание СКР» или «Частные предположения». Но Стругацкие – это как знак качества, эту фамилию я знаю с детства, так что в случае с ними открытия не было, а были просто оправданные ожидания. А вот имя Глеба Анфилова я увидел впервые именно в «Альфе Эридана». Должен сознаться, сразу сработала ассоциативная цепочка: раз впервые, то автор, видимо, мало известный ныне представитель «романтической эпохи» советской фантастики пятидесятых, а значит, опять будут красивые слова, героические до идиотизма персонажи и минимум смысла и логики в поступках. Читали уже, знаем – под той же обложкой имеются образчики подобного творчества: «Астронавт», «Пришелец», «Альфа Эридана». Так что скепсиса поначалу было хоть отбавляй. Однако я ошибся, да еще как!

Нет, на первый-то взгляд тут все то же самое: дальний космический полет, катастрофа, подвиг… И я вижу, что кое-кто из писавших здесь отзывы так, собственно, все и воспринял. Только нет тут никакого казенного пафоса и официоза, нет их. Шла бы речь о трех упомянутых выше рассказах, я бы согласился полностью и безоговорочно. Там – да: отважные космонавты-первопроходцы сначала вдохновенно, картинно, с красивыми словами бросаются навстречу неизведанному, совершенно не трудясь подключать к делу мозги, создают себе уйму трудностей, а потом эти трудности мужественно преодолевают. Здесь, несмотря на внешнее сходство, дело обстоит иначе. Можно, конечно, посмеяться над наивностью авторских представлений: старт межзвездной экспедиции происходит в 1989 году, космонавты за несколько часов до старта выходят утром из собственного дома и качаются на качелях… Но насмешка – только потому, что мы смотрим из своего циничного времени. Да и в общем-то это мелочи: сместить дату лет на триста вперед и убрать эпизод с качелями – и не останется никаких поводов для насмешек, в то время как журавлевский Зарубин или колпаковский Варен и при таком раскладе будут изумлять читателя своей несокрушимой глупостью.

Так в чем же разница? Во-первых, в обстоятельствах: то, что случилось со звездолетом «Диана», не есть результат непрофессионализма его экипажа. (Кстати, представление о барионной асимметрии Вселенной на момент написания рассказа еще не устоялось, и даже крупные ученые в пятидесятые годы вполне допускали наличие больших скоплений антивещества не только где-нибудь далеко, но и в нашей Галактике – так что основное фантастическое допущение для своего времени вполне научно.) А потому ставить Алексея Аверина на одну доску с тем же Зарубиным нет никаких оснований – это человек, внезапно оставшийся один на один с большой бедой, а потом – даже и с двумя. Во-вторых, обратите внимание, как ведет себя этот человек, у которого погибла жена, а сам он ослеп и мучается жестокими болями. Он не бьет себя в грудь кулаками и не твердит громкие фразы типа «Через невозможное – вперед!», чем грешат персонажи Журавлевой или Колпакова. Аверин – не такой вот светлоликий герой, он обыкновенный человек, а потому может поддаться слабости и потерпеть временное поражение, и писатель не скупится на слова, чтобы дать нам это понять. И подвиг здесь тоже под стать совершающему его: просто тяжело подняться с пола, сделать два вялых шага к пульту управления и нажать на кнопку. Но и это, поверьте, очень немало. Особенно если учесть, что именно дало Аверину силы сделать эти два шага –

Где же тут официоз и казенщина? В общем, прочитать очень советую – прочитать без скепсиса, попробовать представить себя на месте Аверина, особенно в самом конце. Тогда, уверен, впечатление от рассказа будет совсем иным…

Владимир Иванович Щербаков долгое время казался мне специалистом по написанию различного концентрированного бреда в малом формате – то есть рассказов, крайне маловразумительных как по форме, так и по содержанию. При чтении их не раз возникало ощущение, будто автор стремился пересказать читателям сразу множество мыслей, которые ему самому казались замечательными и гениальными. А что читатели, как правило, не могли углядеть в этом потоке слов никакого смысла, его, возможно, и не интересовало: главное, высказаться. Оказалось, однако, что и большой формат он тоже освоил – просто в «Семи стихиях» количество различных не связанных между собой мыслей и идей выросло пропорционально объему текста. В основном это всевозможные конспирологические теории: здесь и столь любимые Щербаковым атланты, и НЛО, и утраченные умения древних народов, и искусственное происхождение мирового эха, и следы подводных гигантов… да чего тут только нет! Все это – почти всегда без всякой связи с сюжетом, вставленное в текст в каком-нибудь одном месте и забытое на следующей же странице. Тут же – вообще непонятно к чему добавленные старинные сказки, легенды, тосты(зачеркнуто). К середине книги акцент смещается в область экологии – тогда, в конце семидесятых, экологическая тематика как раз входила в моду, – но к концу об этом опять-таки благополучно забывают даже те персонажи, которые сотней страниц ранее пространно рассуждали о глобальном потеплении и смене биоценозов.

Кстати, насчет действующих лиц: они вполне под стать содержанию. Журналист Глеб, инопланетянка Аира и многие другие только и делают, что мечутся туда-сюда, принимаются вдруг что-то судорожно искать, не находят и быстро бросают поиски, тоскуют или веселятся непонятно отчего, купаются в лесных реках и озерах, размышляют о судьбах мира, произносят речи возвышенного характера и туманного содержания, декламируют какие-то стихи… в общем, делают что угодно, но только не занимаются осмысленной целенаправленной деятельностью. Даже странно становится: как такие эфирные создания, все по уши в высоких материях (настолько, что, когда надо, не найти и простого молотка), умудрились построить тот хороший и благоустроенный, вполне вещественный мир будущего, в котором происходит действие «Семи стихий»?

Но нагромождение идей и врожденный инфантилизм персонажей – еще полбеды. Хуже всего фирменное щербаковское многословие. Там, где можно обойтись двумя словами, он пишет десять, да еще и на отвлеченные темы вроде описаний природы или настроения персонажей. Иногда в этих словесах проскальзывают всякие наукоподобные вещи вроде «хрустальных сфер гироскопов» или «нейтринного пламени». Что это такое, думаю, даже сам автор затруднился бы объяснить – просто вставил ради красного словца. Правда, как ни странно, время от времени он отбрасывает в сторону свою заумь и пишет ясно и легко, а порой даже не без юмора (изготовление «антикварной» кофеварки в полевых условиях). Да и смысл названия романа, против всякого ожидания, раскрывается прямым текстом. К четырем стихиям древних автор добавляет еще три: «Непрерывен след жизни, сильнейшей из стихий: она чем-то сродни и огню и воде, натиску ее не смогут противостоять ни ледовые пики, ни океанские впадины, ни отдаленные от нас небесные тела, купающиеся в звездном море. За ней и рядом с ней идут любовь и разум, два начала созидания, две другие стихии, подобные светлому пламени и неукротимым ветрам над земными далями. Их действие порой незаметно, словно вечная работа рек, растящих мели и острова близ своего устья». Красиво и хорошо сказано, это нельзя не признать, хоть и опять-таки излишне многословно. Однако подобная ясность – это редкое исключение, она быстро проходит, и снова текут потоки пустых слов, в которых тонет суть происходящего – тонет настолько, что до нее порой почти невозможно докопаться.

Ну, а если все-таки попытаться докопаться? (К слову, похоже, именно эти напряженные попытки стоили мне целого дня головной боли.) Основной ход сюжета – контакт с инопланетным разумом (а фактически даже два – одна цивилизация помогла второй найти третью). Но контакт-то толком и не состоялся: Глебу, главному герою, время от времени являются таинственные женщины, беседуют с ним, творят небольшие чудеса и вновь исчезают. Автор называет это «пластичным» контактом – он был, но в любой момент можно сделать вид, что его не было, потому что не остается ни следов, ни доказательств. Смысл такой деятельности, как и многое другое в романе, остается неясным. Параллельно идет линия постройки и испытания установки «Берег Солнца» – концентратора солнечного излучения. Она тоже толком не раскрыта – все время прерывается посторонними вещами, о которых речь шла выше, а в конце обрывается чуть ли не на полуслове вместе со всем романом.

И ведь, если подумать, за три сотни страниц почти ничего не произошло и не изменилось! Правда, погибла одна девушка – но ее роль в сюжете совершенно неопределенна, так что и гибель ее ни на что не повлияла. Правда, на Земле теперь стало одной инопланетянкой больше – но раз она придерживается стратегии «пластичного» контакта, то на это можно не обращать внимания. Правда, были доставлены на Землю свидетельства разумной жизни в системе Кастора – но об этом все как-то быстро забыли, снаряжать туда еще одну экспедицию никто и не думает. Правда, Глеб из нормального человека превратился в сущего невротика – но до этого, кажется, никому нет дела, даже ему самому. Так что, закрывая книгу, я задавал себе только один вопрос: неужели так уж необходимо писать целый роман, по существу, только ради того, чтобы сказать, что вместо четырех стихий существует семь? Вопрос, конечно, риторический, раз роман уже написан. Но в моих силах хотя бы предупредить: пусть он и написан, а читать его не стоит, если вы не хотите тоже заработать себе головную боль и притом ничего не получить взамен.

Еще один рассказ из антологии «Альфа Эридана» – «эталонного образца» советской космической фантастики пятидесятых – оказался весьма необычным, сильно выделяющимся среди прочих в этой книге. События в нем происходят на планете, обращающейся вокруг Проксимы Центавра и прозванной Странной из-за чрезвычайно быстрого собственного вращения, почти компенсирующего силу тяжести, из-за непонятного исчезновения атмосферы за ничтожно короткий срок, а главное – из-за обитателей планеты. Первая экспедиция сталкивается на Странной со своеобразными «самолетиками», но не может понять, кто или что в них находится. Вторая экспедиция двадцать лет спустя встречается уже не с «самолетиками», а с «ракетками», и на этот раз их сущность удается раскрыть. В результате возникает редкий и нетипичный для нашей фантастики тех лет вопрос контакта с чуждым разумом, совершенно не похожим на наш. Савченко здесь крайне далек от распространенного тогда оптимизма ефремовского или мартыновского типа, утверждающего непременную встречу с почти такими же, как мы, людьми. Но в то же время он не впадает в философский пессимизм Лема в «Солярисе» с его принципиальной невозможностью контакта. Современному читателю «ракетки» Савченко, пожалуй, чем-то напомнят шифровиков Уоттса, но опять-таки без примеси безудержного пессимизма. Ныне фантастами принято считать, что отсутствие понимания при контакте неизбежно приведет к конфликту и уничтожению одной или обеих сторон. Савченко же здесь показывает, что такой исход совершенно не обязателен. Обитатели Странной планеты оказываются кристаллическими существами, чей жизненный темп в сотни раз быстрее нашего, не нуждающимися в цивилизации в нашем, людском понимании. Пропасть, разделяющая кристаллическую и белковую жизнь, практически непреодолима, но перед нами все же развивается иной сценарий контакта, чем у Лема или Уоттса.

Пусть одна сторона всегда останется почти непонятной для другой, это не значит, что они должны непременно враждовать: космос велик, и места в нем хватит всем – и людям, нуждающимся в теплых, богатых водой и кислородом планетах, и «ракеткам», способным существовать в межзвездном пространстве. Кто сейчас, после «Ложной слепоты» или «Темного леса» Лю Цысиня, способен написать такое?..

Возможно, аргументация Савченко была бы еще более весомой, если бы история встречи людей и кристаллических существ была изложена им подробнее. Мне довелось прочитать немало толстых книг, от которых оставалось только одно впечатление: в них налито столько воды, что ее можно было бы выжимать ведрами и, сократив объем раза в три, а то и в пять, ничего не потерять при этом. А вот случаи, когда думалось наоборот, можно пересчитать по пальцам. К этим случаям относится и «Вторая экспедиция на Странную планету» – этот рассказ с его скупым, рубленым, тезисным повествованием кажется заготовкой для ненаписанного романа. Почти каждый эпизод оставляет возможность развить и раскрыть его намного подробнее и интереснее. Уже само название намекает на такую возможность: экспедиция-то вторая, значит, была и первая. Однако события первой экспедиции, самым прямым образом влияющие на действия второй, подаются только в отрывочных воспоминаниях персонажей. Сами персонажи также весьма схематичны. Еще как-то можно представить себе их внешность и манеру поведения, но характеры, мотивация и образ мыслей остаются почти не раскрытыми – налицо только совершаемые на основе всего этого поступки. Самый показательный пример – опасения Новака привести «ракеток» на Землю: они даны как нечто готовое, сформировавшееся, ход мыслей командира от момента открытия сущности «ракеток» до принятия решения не показан совсем. Попытки установить контакт с обитателями Странной планеты ограничились передачей одного-единственного сообщения. Совершенно непонятна фраза: «Они с расстояния в тысячу километров сумели разобраться в том, что творилось в звездолете», – больше ни единого слова об этой «телепатии» в рассказе нет. В общем, о контакте с кристаллическими обитателями Странной планеты можно было бы написать намного убедительнее и увлекательнее. Более того, действие могло быть продолжено сколь угодно далеко в будущее: если стремительные темпы развития «ракеток» настолько опережают людские, они за какую-нибудь пару веков способны создать в космосе собственную сверхцивилизацию, и люди непременно рано или поздно снова столкнутся с «ракетками» (или чем еще они станут к тому времени).

Что же получается в итоге? Если взять антологию «Альфа Эридана» в целом, то «Вторая экспедиция на Странную планету» будет в ней твердым середняком. Этот рассказ вряд ли можно поставить на одну доску с опубликованными под той же обложкой мини-шедеврами братьев Стругацких, но в любом случае он стоит на ступень, а то и на две выше казенно-пафосных опусов Александра Колпакова и Валентины Журавлевой, впечатлениями от которых я уже поделился ранее. Остается только пожалеть о воображаемом несуществующем романе – уверен, что, будь он написан, читался бы с немалым интересом и удовольствием.

Чего я ожидал? Чего-нибудь вроде «Поднебесной» Гая Гэвриела Кея. Что я получил? Нечто вроде изложенных на бумаге мечтаний подростка: а вот я стану большая и сильная и всем покажу, где раки зимуют. В обоих случаях действие происходит в «псевдоисторическом» альтернативном мире – аналоге средневекового Китая. Хоть это и фэнтези, но магии и прочего почти нет ни там, ни там, кроме разве что призраков, довольно, впрочем, безобидных и в целом не слишком необходимых для развития событий. Только вот Кей, по своему обыкновению, рассказывает нам историю простого человека, оказавшегося волею случая замешанным в дела сильных мира сего и отчаянно пытающегося удержаться на плаву в море чуждых ему интриг. Ну, а дебютантка Шелли Паркер-Чан уверенно бьет столь жалкую карту маститого канадца своим козырем – сильным, решительным, целеустремленным. Ее сочинение основано на реальной истории императора XIV века Чжу Юань-чжана, поднявшегося к вершинам власти из самых низов на волне восстания Красных повязок против владычества монголов. Вот только у Паркер-Чан Чжу – это не крестьянский сын, а крестьянская дочь. Да-да, в этой книге воскликнуть «Mas nobis dominus est!» не получится. Примем это как данность и приступим к чтению.

Итак, дочь бедного крестьянина в голодающей деревне на первых же страницах прямо заявляет себе: «Я буду великой!» О том, что такое быть великой, Чжу имеет самое отдаленное представление, но путь к величию прямо-таки сам расстилается перед ней так, как ей надо, все получается без единой осечки, планы исполняются в точности один за другим. Она притворяется собственным братом (это ему деревенский предсказатель предрек величие, а Чжу, по ее собственному выражению, взяла его судьбу себе), и за двадцать лет никто, кроме трех человек, не сумел распознать в ней женщину. Чжу неизменно сопутствует везение: друг узнал ее тайну – но не выдал; настоятель монастыря разгневался – но не прогнал, а сделал личным помощником; главный инженер армии согласился выслушать блестящие идеи пришлого монаха насчет того, как уничтожить мост и определить тем самым исход решающей битвы...

А теперь давайте посмотрим, какой персонаж у нас получается: женщина-трансгендер (она же для всех – мужчина и сама о себе говорит как о мужчине), нетрадиционной ориентации (считаясь мужчиной, Чжу берет в жены дочь одного из предводителей восстания), да еще с некоторых пор и инвалид. Вы не находите, что получилось вполне в духе времени? Особенно если учесть личность автора: она получила известность как борец за равенство полов и права сексуальных меньшинств в Юго-Восточной Азии и предпочитает, чтобы о ней говорили в третьем лице множественного числа, избегая, таким образом, упоминания конкретного пола. Об этих особенностях стоит постоянно помнить при чтении – тогда многое в книге становится совершенно понятным и объяснимым.

Главный противник Чжу изображен также в соответствующем ключе: генерал монгольской армии Оюан – евнух. Он ничуть не уступает Чжу в везении по ходу дела: все, что ему нужно, случается само собой, он только время от времени дает событиям небольшой толчок, результат которого может быть каким угодно, но неизменно оказывается именно таким, какой требуется.

Но в основном Оюан играет по воле автора роль вместилища разнообразных душевных терзаний – они столь многочисленны, обильны и подробны, что весьма скоро начинаешь чувствовать какую-то тихую ненависть: да когда же его прикончат наконец вместе с его тонкой деликатной натурой?! Но – естественно, как же иначе? – автору надо сначала выжать из Оюана все, что только можно. Так что к концу книги он, хотя и достиг своей заветной цели, по-прежнему жив и, я уверен, в продолжении еще сделает немало (само собой, по-прежнему столь же картинно внутренне страдая).

Что ж, нельзя не отдать должное искусству мисс Паркер-Чан, которая явно держит нос по ветру современных тенденций в литературе и сумела таким вот хитрым образом соединить их с обстановкой китайского средневековья. Вопрос в том, как у нее получилось все остальное – то есть, по сути, само содержание книги. Путь Чжу к величию был, само собой, как и у ее реального прототипа, далеко не мирным. Однако описаниям битв и походов уделено намного меньше внимания, чем тем же терзаниям Оюана или интригам при монгольском дворе. Ближе к концу автор все чаще начинает отделываться одной-двумя фразами в духе «победили те, а эти разбиты». А те сколько-нибудь продолжительные описания сражений, которые все-таки имеются, опять-таки сфокусированы на Чжу и Оюане: о чем они думают и как ненавидят друг друга. Похожим образом обстоит дело с пытками и казнями. У меня возникло ощущение, что Шелли Паркер-Чан вообще предпочла бы обойтись в своей книге без них, но раз уж в реальности их было немало, то пришлось нехотя выдавливать из себя что-нибудь предельно лаконичное вроде: «с него на глазах у всех содрали кожу» или «его привязали к пяти коням и пустили их вскачь, но Ма в самый критический момент не выдержала и отвернулась». В общем, от нее кровопролитиев ожидали, а она чижика съела. Зато сцена секса между двумя девушками расписана аж на две страницы, во всех подробностях и, если можно так выразиться, с полным знанием дела – тоже, знаете ли, весьма характерно.

Кстати, эта сцена и еще несколько откровенных моментов заставляют классифицировать книгу как «только для взрослых», но совершенно ясно, что взрослым описание того, как судьба играет с Чжу в поддавки, наскучит весьма скоро. По ходу действия упорная голодная девочка, в начале книги неизменно вызывавшая сочувствие и уважение, постепенно превращается в обыкновенного властолюбивого мерзавца (именно так, в мужском роде), уверенного в своем божественном праве. В первых двух частях Чжу еще сомневалась и мучилась совестью, воздавая кому-либо по заслугам, но чем дальше, тем больше, исполненная сознания своего дарованного небом величия, она убивала уже совершенно спокойно – в том числе и тех, кому обязана жизнью, и даже тогда, когда без этого можно было бы обойтись. В оправдание автором прикручена избитая максима: «Все, что меня не убьет, сделает меня сильнее», – в книге почти дословно так. Уж такой-то современной благоглупостной банальности в книге о средневековом Китае я никак не ожидал! После этого интерес к чтению пропал окончательно, и книгу я стал скорее просматривать, чем читать, – отмечал только, кого еще прикончила Чжу и кто против кого теперь намерен воевать. Насколько затягивающим, несмотря на всю свою мрачность, было начало, настолько же уныл и неинтересен конец, хотя по авторскому замыслу он явно должен быть стать кульминацией всего сочинения о пути Чжу к успеху.

Есть немало претензий и к переводу. В предыдущем отзыве уже отмечены примеры неуклюжих предложений, мне же больше резанула глаз лексика. «Босс», «потенциал», «полиция», «логистика», «нивелировать» – неужели переводчик полагает эти и подобные им слова подходящими к обстановке, в которой происходит действие? Вначале я выписывал каждый пример подобных несуразиц, но потом бросил – слишком много их оказалось. А в сочетании с особенностями главных героев эти анахронизмы дают любопытный эффект: будто я читаю какую-то современную историйку о трудной жизни представителей сексуальных меньшинств, для маскировки кое-как втиснутую в средневековые декорации и присыпанную сверху горсткой жестокостей и зверств. Проще говоря, «Та, что стала Солнцем» оказалась в конце концов просто пустышкой. Лучше уж найти и прочитать жизнеописание подлинного Чжу Юань-чжана без всех этих переодеваний в мужчину и страданий генерала-евнуха по утраченным им органам. Продолжение, когда оно выйдет, читать не буду – не вижу смысла.

Прочитав несколько лет назад две отличные книги Брайана Грина о современной физике и космологии («Элегантная Вселенная» и «Ткань космоса»), я не раз пожалел, что они уже немного устарели, так как после их появления в физике произошло немало важных событий, в том числе долгожданное экспериментальное обнаружение бозона Хиггса. Поэтому, увидев недавно на полке в магазине обложку со словами «бозон Хиггса», я решил, что написанная уже с учетом этого открытия книга Гордона Кейна послужит для Грина отличным дополнением. Покупкой я был очень доволен и немедленно принялся за чтение… однако на небольшую книжку из 232 страниц (из которых собственно «Суперсимметрия» занимает всего сто семьдесят, а остальное – это предисловия, глоссарий и указатели) ушло три недели! Я с трудом одолевал по несколько страниц, после чего откладывал книгу в сторону до следующего вечера. Почему чтение оказалось таким трудным, а главное, бессмысленным, постараюсь объяснить далее.

Начинается «Суперсимметрия» неимоверно затянутыми главами, в которых скучно, многословно, с самоповторами излагаются очевидные вещи, касающиеся в основном научной методологии, взаимоотношений науки и философии и прочих подобных предметов. Мне запомнились, например, длинные рассуждения об «эффективных теориях» – по существу, не что иное, как учение о формах движения материи и основанной на них классификации наук, только весьма неудачно пересказанное своими словами, – а было и много всякого другого, столь же неудобочитаемого. Но так как автор на протяжении этих глав то и дело кормил меня заманчивыми обещаниями в дальнейшем рассказать об уйме интересных вещей, то я, пересиливая зевоту, продолжал чтение и ждал, когда же закончится затянувшееся вступление. И оно закончилось – но на этом закончилась и сама книга…

Да, книга закончилась, так и не объяснив, что же такое эта самая суперсимметрия, чем, каким образом и почему она так важна для развития физики – никакого сколько-нибудь внятного и последовательного рассказа об этом попросту нет. Все сто семьдесят страниц просто по самый край залиты водой, в которой кое-где плавают отдельные разрозненные факты. Логика и структура повествования отсутствуют полностью: Кейн с легкостью может упомянуть какое-нибудь понятие в начале книги, а хоть как-то прояснить его значение – в конце. Фактически он не дает даже определения самого понятия суперсимметрии: в разных местах книги она упоминается то как неизменность уравнений Стандартной модели при замене бозонов на фермионы и наоборот, то как наличие у каждой известной нам элементарной частицы пока не открытого тяжелого аналога – «суперпартнера». Только ближе к концу из таких отдельных замечаний можно заключить, что верно и то, и другое: у известных нам частиц имеются гипотетические суперпартнеры (у бозонов – фермионы, у фермионов – бозоны), и расширенная Стандартная модель инвариантна к замене знакомых нам частиц этими суперпартнерами. Почему об этом нельзя было четко и ясно написать сразу же, ведь такое объяснение не содержит в себе ничего сложного и не требует десятков страниц предварительных рассуждений? А главное, что же в этой идее такого важного, каким образом она предоставит нам в будущем тот самый ключ к новым горизонтам физики, о котором Кейн то и дело с вдохновением упоминает? И при чем тут бозон Хиггса? Об этом говорится настолько обрывочно, бессистемно и скупо, что сложить эти кусочки мозаики в единую понятную картину совершенно невозможно. По существу, содержание книги сводится к следующему: есть такая замечательная идея – суперсимметрия, она касается элементарных частиц, наука прошла к ней долгий путь и вот-вот благодаря ей в очередной раз расширит пределы человеческого знания, а подробно писать об этой идее я не стану, потому что ее трудно понять. Действительно, вся книга изобилует ремарками типа «есть еще вот такая штука, но я вам о ней ничего говорить не буду». Понятно, что на то и существует научно-популярная литература, чтобы говорить о сложных предметах упрощенно, опуская ненужные подробности, – но не так же явно! Автор «Суперсимметрии» выступает перед нами в роли почтальона Печкина, который заявляет: «Я принес вам посылку, но я вам ее не отдам, потому что у вас доку́ментов нету», – и предлагает нам взамен ящик, набитый упаковочной бумагой и стружками.

Недостатки авторского текста усугубляются неудачным переводом. Например, отсутствуют тире в предложениях типа «суперсимметрия это эффективная теория» или «частицы это электроны и кварки». Это не случайные опечатки и не огрехи корректуры – так во всей книге от начала и до конца. Смотрится дико и нелепо. Не лучше выглядят и выражения «М/струн теория» или «M/струн вакуум» – может, Йоды магистра поклонник книгу эту переводил? Немало в тексте и слепого следования «ложным друзьям переводчика». Например, «теория адресует вопрос» без указания адресата – в оригинале явно было словосочетание to address a question, означающее «рассматривать вопрос, заниматься вопросом». Еще один показательный пример: «анонсировали открытие» применительно к официальному объявлению об экспериментальном обнаружении частицы – кандидата на роль бозона Хиггса. Речь идет об уже сделанном открытии, которое, таким образом, уже никак не получится анонсировать, – однако именно так бездумно переведен здесь глагол to announce.

Еще одно свойство «Суперсимметрии», о котором нельзя не упомянуть, – почти полное отсутствие иллюстраций. Для научно-популярного издания, где постоянно требуются наглядные разъяснения сложных вопросов, это огромный недостаток. Во всей книге нашлись только три иллюстрации, причем без двух из них, на мой взгляд, легко можно было бы обойтись: без непонятно зачем приведенной заковыристой формулы, которая простому читателю вроде меня кажется китайской грамотой, и без рисунка с Эйнштейном у исписанной доски. Лишь один график состояния поля Хиггса хоть как-то разбавляет бесконечный поток сознания автора. Кстати, о потоке сознания. Приведу к месту вспомнившуюся цитату из книги еще одного физика – Ричарда Фейнмана: «Курс читал старый бородатый профессор, которого звали Робинсон. Он говорил ужасно нечетко. Я приходил на занятие, он в течение всего занятия что-то бормотал, а я не мог понять ничего. <…> Единственное, что я услышал за весь семестр и что я смог вспомнить, было, когда однажды произошел подъем его речи из глубин горла на поверхность: «Бу-бу-бу-бу-ву-ву-бу-поток сознания-бу-ву-ву-бу-бу-ву», и хлюп! – все снова погрузилось в хаос». Вот и от «Суперсимметрии» у меня осталось примерно такое же впечатление. Я знаю, что Гордон Кейн – известный физик-теоретик, чьи заслуги в области физики частиц высоко оценены различными премиями. Но не каждому ученому дано писать научно-популярные книги – в этом на примере творения Кейна я теперь убедился твердо.

«Псевдоисторическое фэнтези» Гая Гэвриела Кея стало одним из самых больших книжных открытий, которые я сделал для себя благодаря «ФантЛабу» и его системе рекомендаций. Романы Кея о мире Джада я читал не в порядке написания, но в целом близко к нему: сначала ранние («Сарантийская мозаика», «Тигана», «Львы Аль-Рассана»), а затем уже те, что были написаны в последнее десятилетие, включая и этот – «Дети земли и неба». И, даже не соблюдая точно хронологический порядок, я заметил в творчестве Кея постепенные, но явные изменения, притом далеко не к лучшему. На примере «Детей земли и неба» – произведения сравнительно недавнего, 2016 года, – попробую объяснить, какими я их вижу.

Для большей ясности стоит сопоставить этот роман с «Сарантийской мозаикой» (1998-2000 гг.), тем более что в тексте не раз встречаются отсылки к тамошним событиям и персонажам: упоминаются мозаики в храмах Джада, где солнечный бог изображен, в противоположность канону, темноволосым, худым и страдающим, или находка древнего амулета в форме птицы, или фреска с изображениями императриц Сарантия. Правда, действие происходит через тысячу лет после событий «Сарантийской мозаики», так что этими отсылками дело и ограничивается – прямой связи между двумя романами нет. Присутствует разве что некоторое сходство сюжетной канвы: в одном романе художник Кай Криспин едет в Сарантий, чтобы украсить там главный храм империи, и оказывается вовлеченным в круговорот столичных событий, в другом – художник Перо Виллани едет в тот же самый город, но уже захваченный ашаритами и переименованный в Ашариас, чтобы написать по заказу портрет калифа, и точно так же против своей воли попадает в гущу придворных интриг. В общем, формальные основания для сравнения имеются – на них и буду опираться.

В «Детях земли и неба» Кей, полностью в своих традициях, сначала вводит в повествование немало действующих лиц, а потом начинает сплетать их судьбы в один сложный клубок. Здесь вспомним «Сарантийскую мозаику»: там многие персонажи были схожи именами, мыслями, поступками, общественным положением и прочим, на их индивидуальных особенностях автор – намеренно ли, ненамеренно ли – не делал акцент и не стремился выписать каждый образ как можно ярче и рельефнее. Может быть, запоминать, кто есть кто, из-за этого было несколько труднее, зато образы людей получились понятными и живыми – ведь и в жизни мы во многом похожи друг на друга, яркие личности сплошь и рядом не встречаются. А здесь каждое действующее лицо словно бы нарочно сделано как можно сильнее отличающимся от других: капитан пиратов, девушка-лучница, молодой художник, согрешившая аристократка, судовладелец... Чтобы читатель, не дай бог, не перепутал. И поведение их тоже порой слишком уж выразительно, через край. Образ действий и мыслей каждого сводится к одному-двум несложным мотивам: одна мечтает отомстить ашаритам за погибшую семью, другой просто стремится выжить во враждебном окружении, третья травит ядом любого не угодившего ей гостя, наслаждаясь своей порочностью, – слишком просто и даже примитивно после тончайших сплетений мыслей и судеб «Сарантийской мозаики». Как результат, персонажи «Детей земли и неба» получились не живыми людьми, а какими-то красиво раскрашенными говорящими куклами, которым попросту невозможно сопереживать. Среди всех этих разнообразных фигур нет ни единой, которая могла бы сравниться с Каем Криспином или императором Валерием.

Точно так же обстоит дело и с ходом событий. Помню, что в отзыве на «Сарантийскую мозаику» я сравнивал этот роман с благородным выдержанным вином, которое надо пить не спеша, стараясь ощутить все тонкие оттенки его вкуса. «Дети земли и неба» – как будто то же самое вино, с того же виноградника… но сделанное в неурожайный год и испорченное вдобавок неискусным купажом. Если говорить конкретно, то действие фактически сводится к быстрой смене одного яркого эпизода другим – очевидно, только для того, чтобы постоянно держать читателя в напряжении, чтобы у него и в мыслях не возникло в скуке отложить книгу в сторону. Ради этого в сюжет то и дело вводятся откровенно надуманные повороты, зачастую совершенно «одноразовые», не влияющие на сюжет в целом, а сами события при этом куда мельче, чем в «Сарантийской мозаике». Кроме того, в отличие от истории жизни Кая Криспина, на которую нанизана вся сюжетная основа «Сарантийской мозаики», дорога Перо Виллани в Ашариас и его пребывание при дворе калифа – лишь один из эпизодов. Да и упомянутые выше отсылки к «Сарантийской мозаике» оказываются какими-то чужеродными вставками. Вот Виллани нашел в лесу металлическую птицу, взял в руку, положил назад на место, затем пару дней с опаской смотрел на руку: не отсохнет ли от соприкосновения с магией? – а потом забыл. И ничего больше. Ну и что? Кажется, будто это просто какое-то заигрывание со стороны писателя с ностальгическими чувствами аудитории: я тот, кто написал замечательную «Сарантийскую мозаику», не забывайте об этом.

Далее, «Сарантийская мозаика» – роман весьма философский, с раздумьями о судьбе человека, о крутых поворотах в ней, о принимаемых решениях, об упущенных или, наоборот, использованных возможностях. Эти и другие подобные идеи вплетены в повествование гармонично и естественно, читаясь даже не столько явно, сколько между строк – в поступках персонажей и их отдельных мыслях. Здесь же философские рассуждения вставлены в текст какими-то отдельными приписками – словно бы Кей в ходе работы над книгой время от времени вспоминал, что он все-таки считается сочинителем «серьезного» фэнтези, и срочно принимался философствовать, дабы эту репутацию оправдать. Да и получилось у него это, на мой взгляд, далеко не лучшим образом: вышли не столько философия и раздумья о жизни, сколько пустые сантименты.

Вывод из проведенного выше сравнения напрашивается только один. «Сарантийскую мозаику» и «Детей земли и неба» разделяет почти два десятка лет. За это время Гай Гэвриел Кей настолько хорошо отработал свои творческие приемы и основы созданного им поджанра фэнтези, что – возможно, неосознанно и непроизвольно – превратился из художника в ремесленника. Я не хочу сказать этим, что все его романы, написанные в последние годы, созданы только коммерции ради, – нет, иначе вышла бы явная халтура, и это невозможно было бы скрыть никак. Назвать «Детей земли и неба» халтурой все же не поворачивается язык. Это просто добротная литературная поделка – хорошая, увлекательная, красочная… но, увы, сочиненная без души.

В последнее время Кей аккуратно пишет по роману раз в три года – это можно считать косвенным подтверждением перехода к «ремесленному» методу работы. Год на изучение реальных исторических фактов, год на разработку замысла романа на их основе, год на собственно работу над текстом. Два последних на данный момент романа Кея я пока не прочитал. И после «Детей земли и неба» даже не знаю, стоит ли, – а вдруг процесс пойдет дальше и замечательные когда-то книги Гая Гэвриела Кея и вправду превратятся в невзыскательное коммерческое чтиво?..

Еще один рассказ из числа поздних произведений о Земноморье. В «Волшебнике Земноморья» несколько раз упомянут случай, когда Огион Молчаливый спас остров Гонт от землетрясения. Здесь эта история описана во всех подробностях, включая рассказ о детстве и юности Огиона. Из него мы узнаём, с чьей подачи он стал известен как Молчаливый, почему не остался на острове Рок и почему не стал одним из мастеров школы. И, главное, все это не производит впечатления «высосанного из пальца», как можно было бы ожидать в подобных случаях, – хотя замысел рассказа явно основан всего на нескольких предложениях из первого романа о Земноморье, в целом получилось хорошо и интересно.

Но, увы, все-таки мировоззрение Урсулы Ле Гуин образца 2001 года и здесь возобладало над истинным духом Земноморья, созданным Урсулой Ле Гуин образца 1968 года.

Такая нарочитая демонстрация Ле Гуин своих феминистских убеждений там, где логика сюжета этого никак не требовала, только повредила рассказу, ведь в результате фигура Огиона, как совершенно верно заметил автор одного из давних отзывов, была низведена с героя (каким он представлен в «Волшебнике Земноморья») до какого-то подмастерья.

Портит дело и русский перевод. Нет, переводчик тут ни при чем, проблема лежит глубже – в самих особенностях английского и русского языков. В английском родовые окончания глаголов отсутствуют, так что скрыть до поры до времени то, о чем я написал в предыдущем абзаце, труда не составило. А вот в русском языке в прошедшем времени, увы, это сделать невозможно. Даже если попытаться пойти обходными путями, используя причастные обороты или страдательный залог, встанет проблема разных правил склонения имен мужского и женского рода. То есть, соблюдая правила русской грамматики, перевести рассказ в полном соответствии с авторским замыслом невозможно.

Так что в переводе это внезапное «разоблачение» становится еще более непонятным и бессмысленным и тем самым еще сильнее дискредитирует идеи автора.

Добротный образец «производственной» фантастики шестидесятых, в котором еще заметны следы «золотого века» фантастической литературы: общий оптимистический настрой, уверенность в могуществе человека и антивоенная направленность. Но в целом впечатление от «Властелинов погоды» получилось тусклым – прежде всего из-за того, что в книге очень мало действия и много разговоров. Казалось бы, если речь идет об управлении погодой, оно должно быть показано во всех подробностях: замыслы, разработка, испытания. В действительности читатель получает о том, как персонажи книги справляются с ураганами и предотвращают засухи, самое поверхностное представление. Лишь в первых главах идет речь о каких-то уравнениях турбулентности, о распылении активных веществ с самолетов и о сверхмощных орбитальных лазерах, а дальше все эти математика и техника совершенно скрываются за ширмой деловых и политических вопросов. В конце концов получается так, что в последних главах паре-тройке человек достаточно переговорить между собой, принять несколько решений – и гигантские тропические ураганы изменяют свой путь и рассеиваются словно бы сами собой, по взмаху волшебной палочки. Только в самой уж критической ситуации дано несколько картин конкретных воздействий на погоду – но опять-таки схематично и даже не от лица непосредственного участника, а лишь на экранах и картах в центре управления. Можно сказать, что действие – прибегну здесь к своей профессиональной терминологии – от начала и до конца камерально, без введения в него полевых работ. Есть, правда, один-единственный эпизод вылета навстречу урагану, но его надуманность прямо-таки режет глаз – он явно был введен без необходимости для развития действия, только с целью разбавить бесконечные совещания в кабинетах политиков какими-никакими активными действиями на свежем воздухе.

По ходу действия становятся более плоскими и схематичными не только события в целом, но и образы персонажей. В первых главах они еще обладают некоторыми чертами живых людей, но чем дальше, тем больше подавляются своими рабочими функциями. Возьмем, к примеру, доктора Россмена: в первых главах перед нами унылого вида джентльмен средних лет в строгом костюме, отличающийся педантичностью и догматическим складом ума, работающий по часам и ровно в четверть пятого торопящийся домой к жене и детям, а к середине книги от него остаются только «палки в колесах» у молодых главных героев да красивые речи перед журналистами. И так со всеми действующими лицами, включая даже того, от чьего лица ведется повествование. Да и стиль текста в целом также насквозь функционален и сух, словно протокол делового совещания (тем более что, напомню, действие в основном как раз к такого рода совещаниям и сводится). Несколько сюжетных линий, которые выходят за эти жестко очерченные рамки и оттого могли бы несколько оживить повествование (попытки главного героя – рассказчика ухаживать за девушкой или его ссора с отцом), так и повисают в воздухе неразвитыми и незавершенными, словно бы автор о них попросту забыл.

В конечном итоге создается впечатление, что «Властелины погоды» – не более чем недоработанный черновик, набросок книги, которая так и не получила законченный вид. А жаль! Тема управления погодой интересна и неизбита, и из нее можно было бы вытянуть намного больше того, что мы видим здесь. Если представить, что «Властелинов погоды» в свое время получил бы возможность доработать какой-нибудь признанный корифей «твердой» фантастики вроде Артура Кларка или Хола Клемента, вышел бы настоящий шедевр…

Знаете, что мне напомнил этот рассказ? «Ревизор» Гоголя! Только не удивляйтесь, сейчас все объясню. Помните, как хвастается разошедшийся Хлестаков? «Все, что было под именем барона Брамбеуса, “Фрегат «Надежда»” и “Московский телеграф”... все это я написал, и “Юрий Милославский” мое сочинение, и “Женитьба Фигаро”, и “Роберт-Дьявол”». Вот и тут примерно то же самое. К писателю является солидный шестипалый дядя, представляется инопланетянином и с ходу объявляет, что все передовые технологии и необъяснимые явления на Земле – дело его рук, благо на каждой из них на один палец больше. Технология «стелс»? Это мы придумали! Круги на полях? Это мы их рисуем! И евреев из Египта тоже мы вывели. И когда зубы у людей вдруг исчезают, то это мы их выдираем – нам для науки надо…

В более ранних произведениях Давыдова уже заметно его увлечение темами палеоконтактов, НЛО, конспирологии и прочими подобными. В общем-то ничего плохого в этом не было бы – всё ж таки писатель-фантаст, ему, можно сказать, по штату положено, – если бы он рассматривал эти истории с позиций разумного умеренного скептицизма. Ну, или хотя бы выстраивал вокруг них по возможности логически выверенные, убедительные и интересные сюжеты. Увы, его позиция в данном вопросе – это позиция человека, просто твердо уверовавшего во все это и давно уже не утруждающего себя проверками и сомнениями. Credo quia absurdum est! И апофеозом в этом смысле является как раз «Тридцать лет тому назад». Здесь даже нет сюжета как такового: писатель, не мудрствуя лукаво, просто свалил в одну кучу все, что хоть каким-нибудь боком касается его вышеупомянутого увлечения, и добавил несколько «страшилок» о том, как Земля в будущем непременно налетит на небесную ось. Он даже не стал придавать этой куче вид хоть сколько-нибудь цельной структуры: о чем слышал, о том и пишу. Кроме того, значительная часть этой кучи – прямые заимствования у себя самого, из более ранних произведений, а это верный признак того, что писатель себя исчерпал полностью. Оно и понятно: рассказ был написан, когда Исаю Давыдову было уже под девяносто. С одной стороны, подобное творческое долголетие заслуживает уважения, с другой – надо уметь и вовремя остановиться. Насколько мне известно, «Тридцать лет тому назад» – последнее произведение Давыдова, точка в его писательской биографии. Но стоило ли ставить ее таким вот рассказом, где нет ничего нового, почти целиком слепленным из того, что сам Давыдов уже написал когда-то? Мне кажется, что лучше было бы просто его не писать.

Ровно сто пятьдесят лет назад, в восемь часов сорок пять минут вечера 21 декабря 1872 года, джентльмен по имени Филеас Фогг поднялся по ступеням лондонского Реформ-клуба и вошел в большой салон. Тем самым он успешно завершил свое восьмидесятидневное путешествие вокруг света, которое за прошедшие полтора века по-прежнему остается одним из самых памятных путешествий такого рода в мировой литературе.

Почему Филеаса Фогга и его спутников и сейчас помнят во всем мире? Полагаю, потому, что творчество Жюля Верна обладает одним удивительным свойством. Хорошо известно, что многие свои сюжеты Верн построил на откровенных натяжках и неточностях, причем допущенных совершенно сознательно, – и тем не менее написанные таким способом романы по-прежнему печатаются, продаются и читаются с неослабевающим интересом. Самый известный пример такого рода – «Таинственный остров», но замысел «Вокруг света в восемьдесят дней» по степени неправдоподобия, пожалуй, мало чем ему уступает.

Чтобы понять, на что именно Верн нарочно закрыл здесь глаза, надо напомнить, в чем заключается ключевой момент сюжета.

На первый взгляд эта история кажется вполне похожей на правду: в 1872 году всемирное поясное время и линия перемены дат еще не были приняты, так что Фогг как будто бы мог объехать вокруг Земли, пребывая в полном неведении относительно накопившейся разницы во времени. Так где же тут авторская натяжка? Она состоит вот в чем: на самом деле Жюль Верн, работая над романом, прекрасно понимал, что времена Магеллана давно прошли и что в XIX веке кругосветный путешественник понял бы, что к чему, задолго до своего прибытия в пункт назначения. Доказательством тому служит статья «Меридианы и календарь», написанная Верном вскоре после публикации «Вокруг света в восемьдесят дней». В ней отмечено, что, хотя единой официальной линии смены дат еще не существует, в мореплавании уже де-факто применяется в качестве таковой меридиан 180°. Он, как известно, проходит по Тихому океану, и, прибыв из Японии в Америку, Филеас Фогг неизбежно должен был заметить, что в местных календарях стоит число на единицу меньше того, что значилось в его записной книжке. Столь методичный и пунктуальный джентльмен определенно не смог бы пройти мимо такого несоответствия. И даже если бы он и не смотрел на календарь, то уж, во всяком случае, обратил бы внимание на тот факт, что расписание поездов, с помощью которых он собирался пересечь американский континент, отличается от его графика на сутки. Тут Верну пришлось схитрить и по возможности отказаться от упоминания расписаний поездов и пароходов, а покупку билетов вдобавок поручить Паспарту, который и в Америке продолжает жить по лондонскому времени.

Упрямство Паспарту вообще сильно облегчает задачу писателя. Принципиальный слуга в течение всего путешествия не желает переводить свои драгоценные фамильные часы на местное время: «Тем хуже для солнца – значит, оно ошибается!» И правильно – ведь если бы Паспарту подводил часы по солнцу каждый день, то посреди Тихого океана заметил бы, что перешагнул в предыдущие сутки. Правда, тут надо отдать Верну должное: он использует Паспарту с его часами и в противоположных целях, заранее давая читателю ключ к будущим событиям заключительных глав. Не раз и не два он намекает, а иногда и прямым текстом заявляет, что дни в пути сокращаются и Паспарту игнорирует местное время совершенно зря. Но, как Верн наверняка и рассчитывал, читатель пропускает эти замечания мимо себя – что ему до солнца и счета времени, если речь идет о приключениях и экзотических странах…

Разумеется, Верн пошел на все эти сознательные упущения и натяжки не просто так – они были ему совершенно необходимы. В первую очередь – ради интриги и напряжения, без которых описание путешествия Филеаса Фогга превратилось бы в скучный путевой дневник. Затем, само собой, – ради неожиданной и эффектной развязки этой интриги. А еще для того, чтобы дать возможность Фоггу на полном серьезе заключить авантюрное пари – тем самым Верн, как и полагается добропорядочному французу, слегка посмеялся над англичанами. И, наконец, как мне кажется, роман вообще был написан не только как очередная часть географического описания Земли в серии «Необыкновенных путешествий». В третьей главе Фогг и один из его коллег говорят: «Когда-то мир был велик, но теперь Земля уменьшилась, и ее можно объехать в десять раз быстрее, чем сто лет назад». Технический прогресс XIX века дал возможность совершить кругосветное путешествие за неслыханно короткое время не герою-первопроходцу или отважному мореплавателю, а английскому джентльмену-домоседу, много лет не выезжавшему из Лондона. На протяжении всего романа Верн то и дело упоминает пароходы, пересекающие моря с такой аккуратностью и регулярностью, как будто речь идет о пригородных поездах; железные дороги, прорезающие американские прерии и индийские джунгли; туннели и судоходные каналы, сокращающие путь во много раз; угольные станции, основанные везде, где они нужны для обеспечения регулярного судоходства. Техника – такой же персонаж романа, как Фогг, Паспарту и прочие. А «Вокруг света в восемьдесят дней» можно расценивать как дань признания, похвалу писателя этому персонажу и своему веку – и тем новым возможностям, которые они открыли для человека.

Под конец позволю себе слегка отвлечься от собственно творения Жюля Верна. Как и многие здесь, в детстве я с увлечением смотрел сделанный по мотивам романа известный японско-испанский мультсериал «La vuelta al mundo de Willy Fog», не пропуская ни одной серии. Слова песни из заставки «Son, ochenta días son, ochenta y nada más» очень прочно въелись в память, хотя я тогда не знал испанского языка и даже не понимал, что поют именно по-испански. И когда много лет спустя я взялся за изучение испанского и на одном из первых занятий нас познакомили с числительными, то, когда дошло до восьмидесяти, это произвело на меня эффект разорвавшейся бомбы! Сразу все встало на свои места, и через пару месяцев я уже мог перевести со слуха слова песни, когда-то казавшиеся мне полной загадкой.

Мне кажется, трудно найти в истории советской фантастики что-либо подобное «Открытию себя». К какому жанру вообще можно отнести то, что вышло из-под пера Владимира Ивановича Савченко? Что это – философская фантастика? Сатирический детектив? Бытовая психологическая драма? Научно-социальный мысленный эксперимент? Или все вместе, вперемешку? Думаю, что последнее – все перечисленное сплетено в единое целое настолько хитро и умело, что не стоит и пытаться приклеить к книге какой-нибудь один определенный жанровый ярлык. Можно только попробовать перечислить, что же в «Открытии себя» вообще имеется и с какими другими, более известными образцами фантастики того времени здесь можно отыскать сходство.

Если смотреть в корень, то перед нами социально-философское произведение, поднимающее вопросы духовного и физического совершенствования человека – те же самые, что и в знаменитом «Лезвии бритвы». Значит, «Открытие себя» придется читать нелегко и долго, как «программный» ефремовский роман? Вовсе нет! Если облечь сюжет в детективную форму, то читатель и сам не заметит, как втянется в загадочное происшествие в Днепровском институте системологии по уши. Но раз это фантастический детектив, значит, придется напрягать извилины в попытках поспеть за умозаключениями следователя и восторгаться его проницательностью? Ну да, вникать в тонкости событий придется, а вот насчет восторгов – ничего подобного. «Открытие себя» в этом смысле – вещь откровенно сатирическая, я бы даже сказал – хулиганская: тогда так писать явно было не принято, тут даже ничего похожего не вспомнишь. Тупые и косноязычные милиционеры с говорящими фамилиями; следователь – шаблонно мыслящий служака (также с несуразным именем), всеми силами стремящийся загнать необычное дело в рутинные рамки; полковник милиции, по-отечески поучающий следователя, что самые странные дела – обычно самые простые, и благодушно принимающий в конце изрядный ком лапши на уши. Да и помимо милиции многим в романе досталось: ленивым электрикам, разнообразным пронырам и карьеристам от науки, профессорам-конъюнктурщикам, даже зазнавшимся академикам. Вообще едким описанием реалий типичного НИИ роман Савченко напоминает «Понедельник начинается в субботу», да и вопросы при этом поднимаются те же самые – о борьбе с косностью мышления, с формализмом, о выходе на новую ступень совершенствования человека. Тут круг замыкается – мы вновь возвращаемся к философской основе романа.

А еще этот круг пронизывает, словно прямая линия, сквозная тема – тема ответственности ученого за свое открытие, изобретателя – за свое изобретение. И подана эта тема опять-таки совсем не так, как чаще всего писали в то время. Не какой-нибудь бедный простодушный Джон или Ганс где-нибудь на Западе делает эпохальное открытие, а потом тщетно пытается загнать назад в бутылку выпущенного им на волю джинна – нет, оказывается, самые страшные враги великих открытий – не военные, не спецслужбы и не бизнесмены, а простые обыватели. Как представляет скептический студент Кравец будущее открытия, сделанного инженером Кривошеиным: «Оператор – какой-нибудь там Жора Шерверпупа, бывший парикмахер, – водружает на себя “шапку Мономаха”, склоняется: “Чего изволите?” – “Тапереча я хочу под Бриджит Бардо, – заказывает клиентка. – Только чтоб трошки пышнее и чернявая. Мой Вася уважает, когда чернявая…”»

В чем же заключается открытие Кривошеина? В способе создания искусственных людей – как точных копий, так и улучшенных умственно и физически, – а главное, улучшения людей «натуральных». Появившиеся таким способом три двойника Кривошеина продолжают его исследования и разрабатывают три пути совершенствования человека: машинный, биологический, информационный. Кривошеины-дубли как бы говорят нам: всё к твоим услугам, человек, если ты хочешь стать лучше, ты таким и станешь – главное, захоти этого, вылезь из теплой лужи бездумного потребительского бытия. Сейчас это актуально ничуть не меньше прежнего, разве что предметы вожделения стали более высокотехнологичными: не джинсы или дубленка, а новенький айфончик. И если высмеивающий подобные жизненные приоритеты «Понедельник начинается в субботу» все-таки читают, потому что смешно и весело, а в «Лезвие бритвы» заглядывают, потому что серьезно и считается классикой, то «Открытие себя» не пользуется популярностью, возможно, именно потому, что прямо режет в глаза неприятные истины. Там ведь и главный герой, Кривошеин, – не магистр-чародей, как у Стругацких, и не талантливый врач с парапсихологическими способностями, как у Ефремова. О них-то можно читать со спокойной совестью: где они, маги-йоги, а где я, куда уж мне против них… А вот с Савченко такое не пройдет – у него тут самый обыкновенный холостяк средних лет с трудным характером, далеко не красавец и уж совершенно точно не гений. И вот к нему-то в руки нежданно-негаданно и сваливается открытие, обещающее перевернуть весь мир. И самый обыкновенный человек Кривошеин сомневается, пугается, тяжело размышляет, трусит, борется со всякими мелкими подленькими мыслишками, мучается угрызениями совести – и так ощупью, шаг за шагом двигается к познанию себя – ведь без этого, оказывается, и открытие его ни к черту не нужно. Скажем себе честно, такие мыслишки и чувства, как у Кривошеина, бродят в каждом из нас, у кого-то больше, у кого-то меньше, но в каждом. А приятно ли читать, как тебе в лицо тыкают твоими же собственными слабостями и недостатками? Вот то-то и оно. Впрочем, тот, кто склонен к самоанализу и способен посмотреть на себя критически и беспристрастно, сможет мысленно встряхнуться и подумать: а ведь писатель-то в лице Кривошеина использует сейчас третий путь совершенствования – информационный, единственный возможный в реальности…

Боюсь, однако, что за всеми этими высокими материями у вас уже создалось неверное представление об «Открытии себя» и читать его резко расхотелось. Видимо, этого же опасался и сам Савченко, а потому основательно приправил серьезное «основное блюдо» юмором – причем по большей части не из казенного сосуда дежурных шуточек своего времени, а собственным, отменного качества. Это и фразочки Козьмы Пруткова – инженера, и великолепная лекция о том, почему студент потеет на экзамене, и сомнительного происхождения жареные кролики в столовой, и «гордый горец и член-корреспондент» профессор Андросиашвили с его «цхэ!», и немало другого. Есть в тексте и мелкие ляпы вроде несуществующего автомобиля «Славутич-409» (или это намеренный намек на «Москвич-408»?) или пистолета, который следователь держит в ящике стола, но, по-моему, не так уж они и важны. Что изменилось бы, если бы Онисимов достал пистолет, как полагается, из сейфа? Да ровным счетом ничего. Так что придираться к профессиональным мелочам не стоит – не на них держится книга и не ради них написана. А ради чего? Да чтобы хотя бы кто-нибудь из читателей, закрыв книгу, подумал, как Кривошеин: «А то, что я сам человек. Один из них. Ни самый низкий, ни самый высокий. Ни самый умный, ни самый глупый. Ни первый, ни последний. А кажется, что самый. И чувствуешь себя в ответе за всё…» И очень жаль, что «Открытие себя» не пользуется большой известностью и переиздается в среднем раз в десятилетие – эта книга по-прежнему злободневна, бьет в самую точку и за прошедшие десятилетия нисколько не устарела.

Еще один рассказ Александра Колпакова из прочитанной мною антологии «Альфа Эридана». И, как и первый, давший название всей книге, этот также оставляет желать много лучшего. Сюжет прост до примитивности – я даже не прячу его в скрытый текст, потому что здесь нет ничего, что стоило бы прятать. Грузовой корабль «Байкал», работающий на линии Луна – Церера, во время очередного рейса встречает автоматический исследовательский звездолет, прибывший в Солнечную систему с Тау Кита. «Байкал» догоняет чужака, и экипаж принимается исследовать теперь уже его самого. Но дело даже не в простоте истории, а в том, как она описана. Язык не столько «дубовый», как написано в самом первом отзыве, сколько какой-то казенный – таким языком говорили, наверное, на комсомольских собраниях. А главное, этим языком излагается на полном серьезе одна несообразность за другой.

Во-первых, сама встреча с «Летучим Голландцем»: увидели – и тут же в погоню, прямо как ребенок с сачком за редкой бабочкой. Напомню, однако, что это все-таки не школьная экскурсия, а космофлот, и капитан «Байкала» Семен Назаров явно кому-то подчинялся. (В рассказе он, правда, именуется «пилотом», но раз командует остальными – значит, он и есть капитан.) Так что первое, что он должен был бы сделать, обнаружив неизвестный корабль, – запросить Луну, Цереру, Землю или кого там полагалось, что за огромный корабль без позывных находится в районе с такими-то координатами, и бросаться в погоню лишь после получения ответа с соответствующим разрешением. Во-вторых, во время описания погони встречается фраза: «Счетчик скоростей показывал двести два километра в секунду!» 202 км/с относительно чего, простите за любопытство? Цереры? Луны? Земли? Солнца? Чем больше я читаю советскую космическую фантастику пятидесятых, тем больше мне кажется, что молодые писатели того времени, вырвавшись вдруг из тесных рамок «ближнего прицела», дружно заметили в гигантском поле новых возможностей один только релятивистский эффект сокращения времени. Ну, помню, кем-то где-то обыгрывалось еще увеличение масс. А о том, что любая система отсчета, инерциальная или неинерциальная, должна иметь начало, забыли все как один – я уже упомянул об этом в отзыве на антологию в целом. Здесь такое начало тоже, само собой, должно было иметься. Как определить относительно него скорость в открытом космосе – этому можно было бы посвятить еще пару абзацев, но не буду лезть в технические вопросы; пойдем дальше.

В-третьих: ну хорошо, догнали чужака, высадились, отыскали входной люк. Люк сам собой открывается. Что делает тройка космонавтов? Естественно, в полном составе лезет в люк, который тут же за ними и захлопывается. Назарову даже не пришло в голову оставить на всякий случай кого-нибудь снаружи, чтобы тот при получении приказа или по истечении условленного времени попытался бы открыть люк или взломать его. Правда, капитан догадался оставить на «Байкале» программиста Машу Филатову, но много ли смогла бы она сделать, если бы ей пришлось вызволять из плена своего командира? Вообще-то остаться на «Байкале» должен был сам Назаров, как капитан, в любой ситуации отвечающий за корабль. Но у него таких подобающих его должности соображений, кажется, вообще нет – он просто бездумно лезет вперед, и лишь счастливая случайность – обнаружение команды одному из автоматов на открытие дверей – позволила байкальцам вернуться к себе.

В-четвертых: ни Назаров, ни остальные трое, несколько суток исследуя чужой звездолет, так и не удосужились никуда сообщить о случившемся. Хотя выполняли-то они обыкновенный грузовой рейс по расписанию, и на Церере их явно уже заждались. Впрочем, ни с Цереры, ни с Земли, ни с Луны тоже не поступало никаких запросов по поводу опоздания. Создается впечатление, что земной космофлот в рассказе – это не более чем сборище каких-то вольных торговцев. Впрочем, даже у Нортон или Гамильтона торговцы все-таки больше подчинялись распорядку, чем здесь. Только когда звездолет вдруг включает двигатели и стартует в обратный путь к Тау Кита, до Назарова доходит, что надо бы все-таки по такому случаю отправить на Землю сообщение.

Предвижу возражения: читать советскую фантастику тех лет и оценивать ее с позиций порядка и холодного ума, напрочь отметая ее героику и энтузиазм, может только сухарь и зануда, если не просто циник. На это отвечу: придумывая героические истории о космонавтах-первопроходцах, все же стоит правдоподобия ради уделять внимание и вещам более приземленным (хороший пример – «Страна багровых туч» или еще лучше подходящий к случаю, хоть и не наш и не того времени, – «Свидание с Рамой»). А героизм хорош там, где он действительно к месту, и в той же классической советской фантастике можно найти немало тому примеров. Вспоминается изданная примерно в те же годы замечательная детская научно-популярная книга «До Земли еще далеко». В ней капитан звездолета говорит подросткам из экипажа, что есть риск глупый и есть риск обдуманный, и разъясняет, когда стоит рисковать обдуманно, а когда нет. И это, подчеркну, детская книга – а какой контраст по сравнению с колпаковскими взрослыми «школьниками на прогулке»… По-моему, за весь рассказ капитан совершает только один разумный поступок: когда звездолет внезапно включает свои фотонные двигатели, он запрещает убирать стыковочные фермы, чтобы «Байкал» не отбросило в луч отражающего параболоида. Да и то сказать: он же к тому моменту знал, что пришелец почти завершил свою программу исследований и энергия для обратного полета почти накоплена, но не предпринял никаких мер для возможности экстренной отстыковки. Все-таки инфантильность – это, похоже, основная черта колпаковских космонавтов…

Нет, встречал я, конечно, и намного худшие рассказы в нашей фантастике тех лет. Но когда под одной обложкой собраны блестящие вещи вроде давящего тяжестью выбора «Испытания СКР» Стругацких или светлого «эпоса будущего» – «Легенд о звездных капитанах» Альтова и тут же рядом стоят два неуклюжих творения Колпакова и совсем уж никудышный «Астронавт» Валентины Журавлевой, то последние по контрасту кажутся еще хуже, чем они есть на деле. Наверное, свое знакомство с творчеством Александра Лаврентьевича Колпакова я на этом и завершу.

Один только вид этой книжищи вызывает почтительный трепет! Еще бы: чтобы вместить 1275 писем, написанных за сорок с лишним лет, потребовалось 1536 страниц солидного формата. Если взять книгу в руки, весомость этого труда становится еще очевиднее. Я не поленился и положил книгу на весы: основной том (без изданных отдельной книжкой указателей) – 2,1 кг. Пишу это без тени иронии или насмешки: подобные солидные числа – лучшее средство наглядно отразить гигантские объемы труда, затраченного на подготовку издания ефремовской переписки. О том, как проходила эта работа, подробно рассказывает предисловие: тут и поиск писем, и разбор порой трудночитаемых почерков, и перепечатка, и перевод на русский язык в случае необходимости (переписку с зарубежными корреспондентами Ефремов вел по-английски и по-немецки), и составление комментариев и указателей, и многое другое. Проще говоря, невозможно не преклониться перед огромной работой, благодаря которой эта книга смогла увидеть свет.

Сборник переписки какого-либо исторического лица – вещь, конечно же, весьма специфическая. Это не замена обыкновенному биографическому изданию – такой сборник может быть лишь дополнением к биографии, помогающим глубже и яснее раскрыть те или иные ее моменты. Но в данном случае налицо парадоксальная ситуация: дополнение-то есть, а вот биографии нет. Существует вышедший в 1963 году очерк Е. П. Брандиса и В. И. Дмитревского «Через горы времени», но биографическим изданием в полном смысле слова он не является – там на первый план выдвигается Ефремов как писатель, его творческий путь, литературный стиль и метод, а биографические факты даются лишь постольку, поскольку они необходимы с такой точки зрения. Есть еще книга «Иван Антонович Ефремов» П. К. Чудинова – но в ней идет речь о Ефремове-ученом, она полна научных фактов и подробностей, а о Ефремове как о человеке в ней опять-таки сказано немного. Поэтому в конце своей книги, изданной в 1987 году, Чудинов резонно отметил: «Создание полной биографии И. А. Ефремова – дело будущего». Однако за прошедшие с того времени тридцать пять лет такая биография – полная, строго научная, объективная, изложенная без тенденциозности и досужих домыслов – так и не была написана. Вот и получается, что для освоения ефремовской переписки необходимо решить непростую задачу: вначале ознакомиться с двумя указанными выше изданиями, «сложить» их в уме в единое целое, сформировать на их основе (и по другим источникам, если такие окажутся в распоряжении) некое собственное представление об Иване Антоновиче как о человеке и личности, а затем уже приступать к его письмам.

И вот тогда, если такую подготовку удалось провести успешно, толстенный том в синей обложке откроется перед вами не только в буквальном, но и в переносном смысле. Тематика и состав корреспонденции ясно раскроют этапы жизни Ивана Антоновича Ефремова и происходившие в ней события: отчаянные попытки наладить работу Палеонтологического института в эвакуации, преодоление бесчисленных препон в организации гобийских экспедиций, диспуты с коллегами-палеонтологами, разнообразные житейские хлопоты, постепенное ухудшение здоровья и многое другое, включая, конечно же, литературную деятельность. Впервые упоминание о ней встречается в 1944 году, далее количество писем на эту тему постепенно увеличивается, а примерно с 1956-1957 года она становится в переписке преобладающей. Многие ефремовские произведения стали мне понятнее после знакомства с письмами, в которых отражен ход работы над ними. Например, я и раньше знал, что главных персонажей повести «Звездные корабли» – Давыдова и Шатрова – Ефремов «списал» с самого себя и со своего друга и коллеги А. П. Быстрова, но не предполагал, что сходство простирается вплоть до полного копирования. В письмах Ефремова то и дело проскакивает выражение «Черт и трижды черт!», которое с большой охотой употреблял в повести Давыдов, да и характерное словечко «ништо» было не выдумано, а перенято у реального Быстрова (кстати, в первоначальном замысле повести Шатров для пущего сходства с прототипом носил фамилию Костров). В той же переписке с Быстровым нашлись и такие рассуждения о Bestia celestis и его эволюции, которые в повесть не попали, вроде идеи о черепе из перламутроподобного вещества, а не из соединений кремния.

Вообще говоря, переписка Ефремова с Быстровым достойна отдельного издания – это настоящая житейская и научная драма в письмах. Не счесть, сколько раз «два палеонтологических кита» (цитата из тех же «Звездных кораблей») ссорились, осыпали друг друга упреками, мирились, присылали друг другу насмешливые рисунки или добрые стихи, отчаянно язвили и тут же с искренней заботой справлялись о здоровье и передавали привет женам. И все это – с непременными обращениями на «Вы» и по имени-отчеству, высказанное хорошим, настоящим литературным языком. Эх, умели люди раньше писать письма… прямо-таки документы эпохи, иначе не скажешь. Все-таки нас теперешних электронная почта, когда можно между делом черкнуть пару строк и через минуту получить ответ хоть с другого края Земли, в отношении эпистолярной культуры здорово испортила.

Еще очень впечатляют отраженные в письмах битвы (именно битвы, иначе не скажешь) за издание «Лезвия бритвы», «Часа быка» и «Таис Афинской». Основной противник – «непобедимая осторожность», как выразился Ефремов в одном из писем Дмитревскому. В уступку этому противнику писателю иногда приходилось вырезать из своих романов кое-какие «острые» (точнее, сочтенные таковыми в издательствах и редакциях) главы и эпизоды, но, сделав эти уступки, он дальше стоял неколебимой скалой: больше никаких правок, иначе не будет и публикации. Запомнилось одно письмо из Чехословакии по поводу перевода и издания «Лезвия бритвы» с сокращениями в тех местах, которые «не составляют для чешского читателя нужного интереса». Ответ был прям и недвусмыслен: в сокращениях отказываю, лучше вообще не издавайте. Что ж, по книгам у меня уже давно сложилось впечатление о прямом характере Ивана Антоновича, ну а переписка его окончательно подтвердила: на сделки со своей совестью он не шел никогда, а вещи предпочитал называть своими именами, пусть даже порой в весьма неприятных для адресата выражениях.

Ну да ладно. Описывать здесь все 1275 писем у меня намерения нет, а потому буду заканчивать. Проще говоря, если вы интересуетесь творчеством Ивана Антоновича Ефремова и вам вдруг посчастливится увидеть «Переписку…» в продаже – хватайте, не глядя на цену. Кто знает, когда будет переиздание – и будет ли вообще. Это ценнейшая книга, вот разве что послесловие там совершенно не к месту. Если в гипотетическом переиздании его не будет, получится вообще отлично.

Хайнский цикл Урсулы Ле Гуин – понятие весьма условное. Современное понимание слова «цикл» применительно к литературе обычно предполагает серию произведений, каждое из которых по сюжету и хронологии событий не является самодостаточным, а может читаться лишь как составная часть целого. Хайнский цикл совсем не таков – как единое целое он не задумывался, а возник постепенно из самых разных произведений, очень слабо связанных или вообще не связанных между собой. В основном их объединяет лишь то, что действие происходит в одном и том же мире далекого будущего, где существует союз населенных миров с центром на планете Хайн – Экумена. Самая тесная связь, которую можно отыскать, – это единство места, времени и некоторых действующих лиц (например, в сборнике «Четыре пути к прощению»), но и такое – редкость. Поэтому большинство «хайнских» романов, повестей и рассказов можно читать в любом порядке и в любых сочетаниях. Так будет даже проще, чем пытаться найти в них единую линию событий и следовать ей – ведь даже сама Ле Гуин утверждала, что последовательной хронологии «хайнской» вселенной не существует. Она, как мне кажется, просто использовала один и тот же придуманный ею мир для реализации самых разных творческих замыслов, даже не имея в мыслях придавать всему написанному сколько-нибудь цельный вид.

Началось все в 1964 году с рассказа «Ожерелье Семли», а из него затем вырос роман «Мир Роканнона» – именно там впервые были упомянуты Хайн и Лига Миров, предшественница Экумены. До середины семидесятых Ле Гуин написала еще несколько романов и рассказов, действие которых происходит в «хайнской» вселенной, а затем сделала большой перерыв, вернувшись туда только в девяностые годы. Последнее из произведений Хайнского цикла – роман «Толкователи» – было написано в 2000 году.

Если знакомиться с Хайнским циклом именно в порядке написания, то разница почти в четыре десятка лет ощущается очень отчетливо – налицо следы радикальных изменений в мировоззрении и творческом методе писательницы. Почти все ранние произведения ярки, лаконичны, сравнительно коротки, внешне просты, но наполнены действием и смыслом. Ле Гуин пишет в них как будто о знакомом и привычном: долге, одиночестве, сомнениях, ответственности за принятое решение, – но делает это так, что в конце неизменно остается ощущение: вроде бы все сказала, довела историю до конца, но все равно мало, хочется еще! Именно с такими мыслями я закрывал, к примеру, «Мир Роканнона» или «Планету изгнания». Для таких произведений я придумал для себя по аналогии со Стругацкими обозначение «Предхайнский цикл» – замысел новой вселенной еще туманен и неясен, фантазия его создательницы ничем не скована, и перо свободно рисует яркие картины чужих миров и событий, которые в этих мирах происходят. Ни одно из ранних «хайнских» произведений не похоже на другое: среди них можно найти и типично приключенческое «путешествие к особой цели» («Мир Роканнона»), и эколого-этнографическую фантастику («Слово для “леса” и “мира” одно»), и культурологическую зарисовку жизни необычных людей на необычной планете («Левая рука тьмы»), и многое другое. В общем, я уверен: тот, кто возьмется за чтение ранней части Хайнского цикла, непременно отыщет себе что-нибудь по душе вне зависимости от своих литературных вкусов и предпочтений. Со мной, во всяком случае, было именно так. Есть, правда, и вещи, что представляются мне откровенно неудачными, – например, «Город иллюзий», оставляющий после себя лишь один вопрос: зачем вообще это было написано? Однако даже они кажутся чуть ли не шедеврами по сравнению с тем, чем пополнился Хайнский цикл в девяностые годы.

Откровенно говоря, о существовании поздней части Хайнского цикла я стараюсь вспоминать как можно реже. За те двадцать лет, что Урсула Ле Гуин не возвращалась в «хайнскую» вселенную, ее творчество сильно изменилось – и, к сожалению, в худшую сторону. Применительно к Хайнскому циклу это выразилось в серийной штамповке однообразных социальных и психологических этюдов, по преимуществу весьма нудных и унылых. Блестящий поток идей ранних «хайнских» произведений сменился здесь единой возведенной в абсолют основой: несуразными сочетаниями высоких технологий будущего с архаически дремучими общественным строем и образом мышления, яростным догматическим феминизмом и сексом различной степени нетрадиционности. Единственный полноценный роман из этого периода – «Толкователи» – рыхл, раздут и демонстрирует в общем тот же набор, просто в куда большем объеме. У поздних «хайнских» произведений есть, пожалуй, только одно достоинство – отчетливая антивоенная и антирабовладельческая направленность. Но даже и она подается настолько тускло, без малейшей фантазии, повторением одних и тех же словно бы затверженных раз и навсегда слов и идей, что и от этих справедливых и верных в общем-то мыслей просто нападает зевота.

Вот, собственно, и всё. Надеюсь, что кому-нибудь, кто только собирается познакомиться с «хайнской» вселенной поближе, окажется полезным мое предостережение: читайте только ранние книги Хайнского цикла, а на поздние, поверьте, не стоит тратить времени.

«Город иллюзий», на мой взгляд, – самое неудачное из ранних произведений Хайнского цикла, оставляющее впечатление черновика, по какой-то причине попавшего в печать недоработанным. Действие, что необычно для «хайнских» произведений, происходит на Земле. В далеком будущем она захвачена пришельцами-Сингами, люди живут маленькими разобщенными группами и мало кто отваживается отдаляться от дома хотя бы на несколько десятков миль. На планете остался всего один город – расположенный где-то на западе Северной Америки Эс Тох, город Сингов, откуда они правят Землей. И вот главный герой, потерявший память странный человек по имени Фальк, начинает свой долгий путь с востока на запад в надежде вновь обрести память и узнать, кто же он такой на самом деле.

Налицо сюжетное сходство с «Миром Роканнона» из того же Хайнского цикла – типичное «путешествие к особой цели» на незнакомой планете. Однако на этом сходство и заканчивается: мне намного легче представить в уме вымышленный Фомальгаут-II с его географией, климатом, историей и прочим, чем Землю, какой она показана в «Городе иллюзий». Североамериканский континент здесь – всего лишь инертный и тусклый фон, на который Фальк наносит своим медленным продвижением к Эс Тоху отдельные маленькие оживающие пятна: здесь селение, тут территория кочевого племени, а тут подземное убежище. Но как только он уходит с очередного места, оно вновь «застывает» – о том, что там случилось потом, мы уже не узнаем. О других континентах не сказано вообще ничего, кроме того, что там живут мифические «бунтовщики». Неудивительно, что основные мои впечатления от знакомства с «Городом иллюзий» можно описать как сумбур и недоумение: неужели это та самая Урсула Крёбер Ле Гуин, мастер конструирования самых разнообразных социумов, человеческих и нечеловеческих, научно-фантастических и магических, – Ле Гуин, чьи книги я проглатывал за один вечер, не в силах оторваться?..

До своего прихода на «ФантЛаб» я думал, что это со мной что-то не так – не смог осознать глубину авторского замысла, сам виноват. Однако, почитав отзывы, я убедился, что не один задаюсь вопросом: зачем был вообще написан «Город иллюзий» и какую мысль он призван до нас донести? Мое мнение таково: кажется, будто он был создан просто под влиянием какого-то сиюминутного порыва, без заранее хорошо продуманного замысла, без детальной проработки картины будущего, образов и взаимоотношений персонажей. Иначе как объяснить предлагаемое нам здесь кое-как смётанное на живую нитку лоскутное одеяло из самых разнообразных анахронизмов, неувязок, странностей и нелепых поступков столь же нелепых действующих лиц, помещенных на невнятный фон? Перечислять их здесь смысла нет – их слишком много, да и многие из этих странностей уже были тут не раз упомянуты.

Но вот о чем нельзя не написать – это о сюжетной связи «Города иллюзий» с более ранним романом «Планета изгнания». Именно она, пожалуй, вызвала у меня наибольшее удивление: разительным контрастом с оптимистическим завершением «Планеты изгнания» здесь показано развившееся на Вереле крайне несвободное, строго иерархическое, почти теократическое общество, основанное на принципе ограничения доступа к информации. И тем более странно, что его придумала именно Ле Гуин, в то время (1967 год) сторонница анархизма и других подобных теорий. Верелианское общество у Ле Гуин – это не антиутопия, оно преподносится как благо, как антитеза правлению лжецов-Сингов: лучше утаить истину, чем солгать. Мутноватая альтернатива, прямо скажем, – не таким мне виделось будущее Вереля после знакомства с «Планетой изгнания»… И снова кажется, будто писательница ввела Верель в сюжет только оттого, что в своем нетерпении просто не имела времени и желания придумывать что-нибудь новое. В итоге Агад Рамаррен, далекий потомок Джакоба Агата, главы свободной колонии свободных людей, оказывается не более чем рабом своего ранга и вбитых ему в голову условностей и моделей поведения. Честное слово, даже Фальк в первых главах – ничего не помнящий беспомощный большой ребенок – был мне симпатичнее.

Так что же это был за внезапный импульс, которому «Город иллюзий» обязан своим появлением? Существует мнение, что это единственный в творческой биографии Урсулы Ле Гуин эксперимент с даосской философией, выведенной в романе под названием Древнего Канона. Однако если это и она, то какая-то странная, с буквальным толкованием пути как перемещения из одного места в другое. Для человека даосизм предполагает недеяние – интуитивное следование мировому порядку и избегание совершения любых осмысленных поступков, которые могли бы отклонить от этого пути. Для Фалька такое недеяние состояло в тихой и мирной жизни в Доме Зоува, где он волей случая очутился: освоиться в Доме, найти себе занятие по душе, жениться на девушке по имени Парт и прожить всю жизнь на одном месте. Ведь события, приведшие его к Зоуву, – это тоже часть дао. А Фальк наперекор всему отправился через полконтинента в Эс Тох. При желании можно усмотреть в «Городе иллюзий» и отсылки к философии Генри Торо (под названием Нового Канона) – однако Торо удалился от цивилизации, сознательно ища уединения и простой жизни на природе, в то время как люди на порабощенной Сингами Земле живут похожим образом просто потому, что ничего иного им не остается. Наконец, в заключительных главах даосские и буколические мотивы почти сходят на нет, а на передний план выходит вопрос о взаимоотношениях истины и лжи – что-то вроде известного «парадокса лжеца» в психологическом аспекте. Но и эта тема поднимается в романе в крайне сомнительной форме – вместо правды там фактически фигурирует полуправда, та, которая возведена в ранг величайшего принципа на Вереле.

В конечном итоге «Город иллюзий» кажется мне произведением то ли совершенно пустым, то ли, наоборот, сверх всякой меры переполненным различными обрывками идей, неявными намеками и туманными ассоциациями. А разницы между этими противоположностями в общем-то никакой нет: обе они производят ощущение полной бессмысленности подобного чтения. И уж тем более не стоит читать «Город иллюзий» после «Планеты изгнания» – надеюсь, я достаточно ясно объяснил, почему именно.

Уффф! Я это дочитал! С третьей попытки, с трудом пробиваясь сквозь вязкий и неподатливый текст, скрипя своими закостенелыми мозгами, воспитанными на примитивной фантастике прошлых десятилетий и не приученными к восприятию глубоких и передовых идей фантастики современной, – но дочитал! Только вот не знаю: надо ли считать это достижением или стоит пожалеть о попусту потраченном времени?

На мой (безусловно, архаичный и подлежащий порицанию со стороны прогрессивной общественности) взгляд, «Ложная слепота» – это в основном хаотическое нагромождение самых разных тем, идей и фантастических допущений. Название, отсылающее к специфическому дефекту восприятия, в этом смысле крайне удачно: отдельные компоненты хаоса кое-как воспринимаются, а вот сложить из них в уме цельную картину практически невозможно. Смысл здесь приходится не то что выделять, а прямо-таки выгрызать, потому что девять десятых этого хаоса, если не больше, представляют собой какую-то постороннюю шелуху. Не могу отделаться от ощущения, что основная функция этой шелухи – не более чем маскировка чрезвычайной простоты основной сюжетной линии: встретились – не поняли – подрались – самоуничтожились. Сколько же раз фантасты всего мира уже описывали под тем или иным соусом подобный сценарий контакта! Здесь такой «соус» подается зачастую даже не на уровне идей, а просто разнообразными «научными» словечками, намеренно накиданными в текст где к месту, а больше где не к месту. Например, там, где обыкновенный человек написал бы что-нибудь вроде «темно, хоть глаз выколи» (по-английски было бы «dark as midnight», «dark as pitch» и т. п.), Уоттс пишет: «темно, как с обратной стороны горизонта событий». И броско, и «научно», и для многих непонятно – словом, цель достигнута. (Хотя вообще-то горизонт событий – поверхность условная, и падающий в черную дыру наблюдатель может преодолеть ее незаметно для самого себя.) «Тигмотактичная девочка» – сомнительный комплимент даже для тех, кому он понятен. Можно еще к любому понравившемуся слову добавлять «нейро-» или «квантовый» – и оно сразу начинает играть манящими отблесками грядущей технологической сингулярности. Еще обязательно надо писать об этой самой сингулярности, о виртуальной реальности и вообще о будущем человечества мрачно… мрачно… еще мрачнее – это тоже нынче в моде. Вот так побарахтаешься в этой куче умных, но пустых слов и перестанешь вообще понимать, о чем и о ком идет речь, – а тогда легко уверовать, что перед тобой шедевр литературы, просто ты по скудоумию своему не способен его по-настоящему оценить. Через такое я уже прошел когда-то с «Солярисом» Лема, но «Ложная слепота» по части трудоемкости «обдирания шелухи» даст заслуженному ветерану сто очков вперед. Да, за полвека фантасты здорово преуспели по части запудривания мозгов читателям – может, накопили опыт, а может, просто сортов пудры стало больше?..

Это всё о внешнем. Теперь заглянем под шелуху. Там мы обнаружим в первую очередь вопросы контакта. Эта тема здесь исследована с уже знакомой и давным-давно разработанной пессимистической точки зрения, архетипом которой является тот же «Солярис». И, как и все, кто пишет о контакте как о чем-то неосуществимом, Уоттс базируется на весьма шатких предпосылках. Пока мы остаемся в рамках его замысла и не пытаемся стряхнуть с себя гипноз непонятных ученых слов, все выглядит вполне приемлемо. Но стоит только хотя бы чуть-чуть высунуться за эти рамки, взглянуть на авторский замысел со стороны и задаться вопросом: а отчего начальные условия заданы именно такими и как они могли возникнуть? – как все хитроумные построения начинают рушиться подобно карточному домику. Вот, к примеру, вампиры – почему именно вампиры? Писал бы Уоттс фэнтези, не было бы никаких претензий: на то и фэнтези, чтобы сочинять кто во что горазд. Но если уж он пишет то, что называет «твердой» фантастикой, и к тому же сам биолог по специальности, так уж мог бы и подвести какую-никакую базу под одно из своих основных допущений: откуда взялись эти самые вампиры в эволюционном дереве, в каком они родстве с человеком, что именно обеспечивает им сверхчеловеческие интеллектуальные возможности и как так вышло, что при всех своих преимуществах над людьми в ходе эволюции именно они стали вымершим видом, а не наоборот. А не так, как здесь: он вампир, он нечеловечески умен и видит всё насквозь, ему и командовать экспедицией.

Вторая из основных тем «Ложной слепоты» – это вопрос о соотношениях разума, интеллекта и сознания. Провозглашается постулат о том, что они не являются непременными атрибутами друг друга. Звучит новаторски, революционно, авангардно – подставьте любой подобный эпитет, – однако мне представляется не более чем чистым умствованием ради умствования. Придумать-то можно что угодно, как здесь – шифровиков, а вот аргументированно описать, как могли появиться и в каких условиях эволюционировать такие существа – безусловно разумные, но сознанием не обладающие, – это будет потруднее. Не оттого ли шифровики представлены здесь как вселенская норма в противоположность людям, которые, наоборот, со своим самосознанием объявляются аномалией среди разумных существ? Хитрый ход: норму можно не объяснять и не обосновывать, на то она и норма, примите ее как данность.

Далее, экспедиция, сплошь составленная из киборгов, психически нездоровых людей и нелюдей, для целей Уоттса и впрямь необходима. Он не первый выдвигает идею о том, что для общения с иным разумом лучше всего подойдет тот, кто мыслит не как человек и вообще в той или иной степени уже не человек. Но каков шанс, что образ мышления такого «альтернативно одаренного» будет соответствовать образу мышления чужих? Ничтожный. Это гриппом, как известно, болеют все вместе, а с ума сходит каждый по-своему. Уж лучше сформировать экипаж из людей со здоровой тренированной психикой и надеяться на лучшее – вероятность успеха в любом случае будет намного большей. А уж если ты сам провозглашаешь, что, скорее всего, встретишь среди звезд не прекраснодушного друга с распростертыми объятиями, а холодного расчетливого врага, то к чему вообще эти психические изыски? Сформируй экипаж из тупых вояк, привыкших слепо повиноваться приказам, вооружи их до зубов – и вперед!

Кстати, «побочный эффект» от чрезвычайно специфического состава команды проявляется в том, что персонажи получились просто какими-то узко запрограммированными роботами. Ладно – Сири Китон, от лица которого ведется повествование, ему-то, с одним выключенным полушарием мозга и отсутствием эмоций, можно сказать, по штату положено именно таким роботом и быть. Но и все остальные – это функции, не более: сделать пару движений, произнести несколько слов, отреагировать на внешний раздражитель. А и правда, почему Уоттс не составил экипаж из роботов? Получилось бы точно так же, зато куда проще – без всяких там психологических экскурсов и скучных самокопаний. Хотя если цели написать проще не было, а была цель написать намеренно сложнее – тогда все логично.

В общем, как ни поворачивал я сюжет и замысел «Ложной слепоты», с какой стороны ни рассматривал, лучше они не становились: нагромождено слишком много на слишком шаткой основе, да к тому же так, чтобы читалось все это как можно труднее. Что ж, могу поздравить себя с тем, что, несмотря на все препоны, хитроумно поставленные Питером Уоттсом, я все-таки осилил его творение. Теперь можно ставить галочку в своем читательском «послужном списке»: приобщился к одному из тех, кого считают «флагманами» современной «твердой» фантастики, прошел, можно сказать, посвящение – и с чистой совестью возвращаться к тем, кто пишет для читателя и оттого не склонен к бесцельным интеллектуальным экспериментам per se.

«Я лежал животом на подоконнике и, млея, смотрел, как злосчастный Василий бродит около дуба то вправо, то влево, бормочет, откашливается, подвывает, мычит, становится от напряжения на четвереньки – словом, мучается несказанно. Диапазон знаний его был грандиозен. Ни одной сказки и ни одной песни он не знал больше чем наполовину, но зато это были русские, украинские, западнославянские, немецкие, английские, по-моему, даже японские, китайские и африканские сказки, легенды, притчи, баллады, песни, романсы, частушки и припевки».

Думаю, что нам всем знакома эта цитата, и пояснять, откуда она, не надо. Так вот, если бы не «есть еще такая болезнь – склероз», можно было бы подумать, что над этой антологией поработал именно тот самый кот Василий из Изнакурнож. Чего в ней только нет! И не зря эта объемистая книга в детстве была одной из моих любимых. А вот сейчас, находясь уже во вполне зрелом возрасте, я случайно выкопал ее из задних рядов в старом книжном шкафу, вспомнил, раскрыл ради любопытства… и так просто закрыть не смог. Очень здорово оказалось перечитывать то, что читал давным-давно, вспоминать полузабытые подробности и, главное, свои тогдашние ощущения, а потом сравнивать их с теперешними.

Можно, конечно, заявить, что не comme il faut взрослому человеку сказки читать. А почему бы, собственно, и нет? И от такого времяпрепровождения может быть польза: кое-что, не привлекшее когда-то внимания или оставшееся непонятным, сейчас открывается в новом свете – например, корейская сказка о стариках Киме и Паке. Прежде я недоумевал, отчего это черти там такие добрые, что пляшут и веселятся, избавляют старика от шишки на шее, да еще и платят за нее золотом. Черти же всегда должны быть плохими, так? А вот сейчас причина мне понятна: скорее всего, дело в переводе, куда чертей вписали для простоты, а в оригинале были никакие не черти, а токкеби́ – демоны, которые вообще любят устраивать людям мелкие пакости, но некоторым иногда и помогают, и подарки делают. А прочитав в другой сказке, как крестьянин писал кисточкой на рубашке батрака Тольсве, я вспомнил увиденные в Национальном музее в Сеуле образцы традиционного корейского письма – на полосе ткани тушью при помощи кисти. А слово «кимчхи», которое в детстве вызывало, помнится, только смех за сходство с «апчхи», теперь вызывает уже не смех, а усиленное слюноотделение…

Я привожу только примеры из раздела корейских сказок, как наиболее запомнившиеся из всей антологии, а вообще таких случаев по мере чтения было немало. Я даже намеренно ограничивал себя в чтении: по четыре-пять сказок в день, не больше. Начать «глотать» их одну за другой – и удовольствие вспоминания и узнавания пропадет. Лучше уж вообразить себя гурманом и «откусывать» понемногу. Так что «пиршество» растянулось больше чем на два месяца неторопливого и последовательного чтения от начала и до конца. При таком подходе и вся антология в целом, в полном соответствии с законом перехода количества в качество, дала больше, чем просто набор вошедших в нее сказок. Кое-где забавно было наблюдать европейские сказочные сюжеты, мигрировавшие в фольклор различных экзотических стран вроде Мьянмы или Камбоджи, успешно там адаптировавшиеся и повторяющиеся в книге несколько раз в различных вариациях (например, о Золушке). Истории об освоении американского Запада, где уже фигурируют винтовки и паровозы, кажутся странными в сравнении с помещенными рядом сказками и мифами различных индейских племен. Есть в книге и средневековая сатира – история о жителях преславного города Шильды, кои глупостью да шутовством от ума излишнего спасались, – есть и несколько самых известных анекдотов о Ходже Насреддине (они считаются турецкими, но вообще на звание родины Ходжи Насреддина претендуют, кажется, чуть ли не все страны мусульманского мира), и много чего еще.

В общем, эта книга вполне годится, как я теперь убедился на собственном опыте, и для детей, и для взрослых. Первые будут читать в ней сказки по отдельности – какая-то понравится, какая-то нет, – а вторые смогут охватить мысленно всю книгу разом, включая предисловие и комментарии. Эти последние, кстати, написаны не абы кем: оказалось, что их авторы – все сплошь крупные филологи и лингвисты, профессора, доктора наук, чуть ли не академики. Да, подход к работе над антологией был очень серьезный, и получилась в результате своего рода краткая энциклопедия мирового фольклора. Этой характеристикой и закончу. Читайте сказки, товарищи лаборанты, – это, оказывается, интересно и познавательно!

Следует признать, что с творчеством Энди Вейера у меня складываются какие-то странные отношения. От «Марсианина» и «Артемиды» впечатления остались далеко не лучшие, и за «Проект “Аве Мария”» я решил взяться, только чтобы полностью закрыть тему, а оттого был с самого начала настроен скептически. Однако уже после первых двух-трех десятков страниц мой скепсис начал стремительно испаряться, а после пятидесятой стало попросту трудно оторваться от книги. Такого я, признаться, не ожидал. Это что, правда тот же самый Вейер – оказывается, он и без картошки умеет?..

Картофелеводов-любителей и отважных контрабандисток под обложкой и правда не оказалось. Вместо этого там обнаружился набор тем, уже хорошо освоенных поколениями фантастов: угасание Солнца, чужеродные микроорганизмы – астрофаги, поиски способа спасения Земли, постройка межзвездного корабля, полет к Тау Кита в анабиозе, контакт с инопланетянами. Но дело прежде всего в том, как эти компоненты сплавлены в единое целое: здесь любая мелочь рано или поздно играет свою роль в событиях, и при этом без особых натяжек. Само собой, от такого с каждой страницей все сложнее оторваться.

Еще одно большое достоинство, с моей точки зрения, – оптимистический и неплохо проработанный подход к проблеме контакта. Главы о том, как Райланд Грейс, единственный выживший член экипажа корабля «Аве Мария», находит общий язык с Рокки, паукообразным обитателем системы 40 Эридана, на мой взгляд, лучшие во всей книге. «Проект “Аве Мария”» стоит прочитать хотя бы из-за них одних, за то, что Вейер не пошел в русле современных тенденций писать о налаживании контакта как о чем-то принципиально невозможном. Вместо современной моды он следует здесь традициям классиков жанра. Не знаю, заметил ли кто-нибудь, что описанный им сценарий контакта очень напоминает «Сердце Змеи» Ефремова. Два корабля встречаются в открытом космосе, соединяются переходной трубой (разделенной на две части, потому что разница в условиях существования непреодолима), и их экипажи без малейших признаков враждебности приступают к попыткам наладить общение. Конечно, «Сердце Змеи» Вейер вряд ли читал, но, следуя логике своего замысла, пришел к тому же самому ви́дению контакта. Разве что события, которые у Ефремова описаны в свойственной ему общей философско-художественной форме, здесь поданы с точки зрения чистого «технаря» – в виде задачи. Дано: инопланетный космический корабль. Условия: в вашем распоряжении все знания человечества и неплохая вычислительная техника. Требуется: наладить с обитателями корабля осмысленный и целенаправленный обмен информацией, а затем и сотрудничество.

Способ решить такую задачу может быть только один. Ефремов, как мы помним, использовал в «Сердце Змеи» философское представление о разуме как об отражении объективных законов мироздания – то есть любой разум, развившийся в любых условиях в любом месте Вселенной, всегда найдет в этих законах основу для взаимопонимания с любым другим разумом. У Вейера это представление реализуется уже на конкретном уровне, на основе математики, физики и химии. Путь к достижению взаимопонимания описан вполне последовательно и логично – правда, не без упрощений, как-то уж слишком гладко все получается. Впрочем, эти упрощения опять-таки отсылают нас к традициям старой школы, когда «твердая» фантастика выполняла порой научно-популярную функцию. (Кстати, обилие примечаний и выделений жирным шрифтом и курсивом в тексте придает книге несколько комическое сходство с учебником.) За исключением пары-тройки откровенно натянутых мест, Вейеру со всеми упрощениями удалось вполне естественно вписать эту функцию в развитие событий, не прибегая к чтению лекций в духе Жюля Верна или Артура Кларка, – это третье достоинство романа.

Что удивительно, «технарь» Вейер идет даже дальше собственно контакта: Грейс и Рокки, работая над проблемой астрофагов, постепенно становятся друзьями, несмотря на постоянно разделяющую их перегородку из ксенонита. Кстати, вейеровский замысел чужой жизни на планете звезды 40 Эридана очень хорош и сам по себе. Мы привыкли читать об инопланетянах, либо чрезвычайно похожих на людей, либо людей ничем не напоминающих, с биохимической основой, которая совершенно чужда земной. У Вейера же получилась любопытная смесь того и другого. Пятиногие пауки в каменных панцирях с ртутью вместо крови, дышащие горячим аммиаком и лишенные зрения, – кажется, уж куда дальше от нас. Однако не все так просто: клетки и ДНК что у нас, что у них одни и те же, и, когда такой паук задумчиво спрашивает: «А может, мы родственники?» – у него есть все основания для такого вопроса.

Немного о недостатках. Авторский стиль откровенно сух, текст изобилует числами и вдобавок кое-где подпорчен переводом. Далее, похоже, что роман написан с прицелом на экранизацию. Это особенно заметно ближе к концу, когда основное действие (то, которое происходит в системе Тау Кита) превращается в сплошную череду героических превозмоганий, в точности как в «Марсианине». Такая перемена в развитии действия порядочно раздражает: слишком много ненужной драматичности после сравнительно спокойного начала. Но если взят курс на новый фильм в духе «Марсианина», то стандартам волей-неволей надо следовать. «По-голливудски» выглядит и Райланд Грейс, от лица которого идет рассказ, – слишком уж он универсален, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Согласен, что школьному учителю естествознания и к тому же бывшему ученому-биологу действительно полагается знать уйму всего, причем как раз из тех самых областей, которые оказались больше всего востребованы при общении с Рокки. Но чтобы этот же самый учитель после минимальной подготовки, да еще и с частичной амнезией, без особого труда освоил пилотирование космического корабля, работу в скафандре в открытом космосе и прочие специфические навыки? Нет, вот это уже перебор. Впрочем, опять-таки: для фильма сойдет, на экране только такие герои и требуются.

А еще «Проект “Аве Мария”» оставляет впечатление незаконченности. К продолжениям хороших книг, написанным некоторое время спустя, я отношусь с осторожностью – может быть, и с предубеждением, – но в данном случае такое продолжение прочитал бы с удовольствием. Точнее, даже не продолжение, а параллельно идущий рассказ о событиях на Земле с момента отлета «Аве Марии» до полного «излечения» Солнца от астрофагов. То есть, проще говоря, о том, что происходило у нас здесь, пока Грейс возле Тау Кита налаживал контакт с Рокки и разводил таумеб. Велики ли были потери? Удалось ли избежать глобальной катастрофы? Как происходило «лечение» Солнца? Отдали ли Еву Стратт под суд, как она предчувствовала? И прочее подобное. Из этого получился бы неплохой производственно-фантастический роман-катастрофа в духе «Солнечной бури» Кларка и Бакстера. Что ж, надеюсь, что Энди Вейер когда-нибудь вернется к теме «Аве Марии».

Ну вот я и прочитал столь обсуждаемый на «ФантЛабе» в последние месяцы роман Брента Уикса «Черная Призма». Сразу скажу: я заранее не строил иллюзий относительно его содержания и не ждал, что отыщу в толстой книге с броской обложкой какой-нибудь глубокий смысл или идеи. Просто как-то разнообразия ради захотелось свежего литературного фаст-фуда. Девяноста процентам, если не больше, современного фэнтези можно дать именно такое определение: это чисто коммерческий жанр, да к тому же переживающий явный «кризис перепроизводства». Чтобы оставаться конкурентоспособными, нынешние сочинители фэнтези отчаянно стараются придумать что-нибудь такое, до чего еще никто прежде не додумался. Вот и лезет каждый из кожи вон по-своему: кто изобретает всякие хитрые магии, кто пытается взять свое тщательной проработкой мира и основательностью повествования, а кто просто эпатирует читателя всякой грязью и натуралистическими подробностями. И, само собой, каждый старается расписывать свои творческие находки как можно объемнее: больше типографских знаков – больше гонорар. Проще говоря, такая литература – полная противоположность произведениям основоположников жанра, которые вкладывали в свои книги смысл и умудрялись донести его до читателя на сравнительно умеренном количестве страниц, не сочиняя серии из нескольких толстенных томов под завлекательными названиями. Вот в «Черной Призме» шестьсот с лишним страниц, и это только первый из пяти томов эпопеи.

«Черная Призма» – одно из тех сочинений, которые пытаются привлечь внимание читателя описанной в них необычной магией. В таком случае разумно было бы предположить, что, раз уж писатель выдумал какую-то заумную магическую систему (а не заумные теперь, кажется, и не выдумывают), то прежде всего стоит разъяснить соответствующие «правила игры». Но вместо этого Уикс применяет безумно раздражающий, но обычный по нынешним временам прием – сделать все наоборот: ничего толком не объяснив, бросить читателя сразу в гущу событий. В первых главах там и сям накидана уйма непонятных слов и разрозненных фактов: тут есть и люксин, и цветодеи, и извлекатели, и многое другое, а что все это значит и как это работает – догадайся сам, читатель, поупражняй мозги. Лишь потом понемногу, где к слову придется, эти обрывки сводятся друг с другом и даются между делом кое-какие пояснения. Точно такой же подход применен и к истории с географией. Какой король-мятежник? Какие междоусобные войны? Из-за чего? Что за Семь Сатрапий? Что такое Хромерия? (И где там, кстати, правильно делать ударение: Хроме́рия или Хромери́я?) В этом и во многом другом также приходится разбираться по ходу действия, потому что никаких толковых объяснений на этот счет не дается.

Что ж, кто-то, я уверен, сочтет вышеописанный подход достоинством: мол, повод пошевелить мозгами и проявить проницательность. Но раз подобного рода фэнтези пишется как чисто развлекательная литература, то совершенно неоправданно заставлять читателя трудиться и самостоятельно складывать кусочки мозаики воедино. Вместо этого я предпочел бы в качестве «вводных» сразу получить цельную картину на момент начала действия, чтобы легко и без усилий погрузиться в созданный Уиксом мир. Разбираться досконально, что к чему, желание возникло бы в одном-единственном случае: если бы в книге нашлось что-нибудь по-настоящему глубокое, интересное и оригинальное (цветовая магия, в буквальном смысле высасываемая из пальца, разумеется, не в счет). Но, как уже сказано выше, ничего такого я там не ожидал отыскать – и действительно не отыскал. Когда я наконец разобрался в происходящем на страницах книги, то убедился, что она содержит всего лишь стандартный набор давно истертых, избитых, истрепанных сотнями бойцов на фэнтезийном фронте героев и ситуаций. Борьба за власть, войны, мятежи и интриги. Избранный – само собой, не знающий, что он Избранный. Несчастная любовь, «скелеты в шкафу» и связанные с этим душевные терзания. Заточенный в тайной темнице брат – почти Железная Маска – и снова интриги и тайны, интриги и тайны... Все это сплетено в один клубок, который по ходу дела не то распутывается, не то запутывается еще туже – поди разбери. Конца, естественно, нет – есть только промежуточная остановка перед вторым томом. В общем, похоже, что «Черная Призма» была написана по заветам Портоса: я пишу фэнтези… просто потому, что пишу фэнтези – интриги ради интриг, войны ради войн, магия ради магии. Впрочем, причина появления на свет «Черной Призмы» может быть какой угодно, кроме одной-единственной: когда у писателя есть что сказать своим читателям. Бренту Уиксу сказать нам явно нечего, но он изо всех сил старается это скрыть за разноцветной мишурой, как скрывают свои глаза извлекатели за цветными очками.

Немного напишу о переводе, который здесь столько ругали. Он, хотя и не так ужасен, каким его здесь представляют, – видал я переводы и похуже, – и в самом деле неуклюж и косноязычен. Местами явно ощущается недостаточный словарный запас переводчика, навязчиво повторяются одни и те же дурацкие выражения (пистолеты непременно «взревывают», а мышцы обязательно «бугрятся», даже у толстяка Кипа). Портит книгу и крайне халтурная корректура. Поделюсь только одним мини-шедевром: «Она возглавляла короткую череду однокашниц, неуклюже высоко понимая свой стул, чтобы не споткнуться». Я не пошляк, но «высокое понимание стула» вызывает у меня какие-то нездоровые проктологические ассоциации, а уж если это делается неуклюже, то вообще становится не по себе. Книгу явно готовили и выпускали в большой спешке, иначе такие вот ляпы наверняка удалось бы выловить и исправить.

А что в итоге? Если коротко, то перед нами типичный образчик современного коммерческого фэнтези, написанного по принципу «все пишут, а я чем хуже, дай-ка и я попробую». Не скажу, что его было неинтересно читать, – нет, там есть немало увлекательных мест, но общая смысловая нагрузка «Черной Призмы» остается нулевой, и в целом творение Уикса ничем не выделяется. В самом деле, если вы хотите основательности и монументальности – то вам к Мартину или Джордану. Если крови и кишок со всем содержимым – к Аберкромби. Если тайных интриг и могущественных властителей – к Кею. Если нужен главный герой – честный пройдоха – к Ротфуссу, а если хотите больше душевных травм и терзаний – то к Хобб. И так далее. А в «Черной Призме» намешано всего понемногу, вот и вышла книга на один раз – прочитать и забыть.

Хайнский цикл Урсулы Ле Гуин – понятие весьма условное. Единой и последовательной хронологии событий «хайнской» вселенной, как заявляла сама писательница, не существует, а произведения, действие которых в этой вселенной происходит, создавались на протяжении четырех десятков лет и несут на себе отчетливые следы постепенных изменений в мировоззрении и творческом методе автора. Ранние произведения ярки, лаконичны, сравнительно коротки, внешне просты, но наполнены действием и смыслом. Более поздние же рыхлы, раздуты и по большей части представляют собой статичные социальные и психологические этюды, густо замешанные на сексе различной степени нетрадиционности. В этом смысле особенно интересен роман «Левая рука тьмы», который представляется мне переходной ступенью от первой разновидности ко второй.

В самом деле, в «Левой руке тьмы» можно усмотреть признаки и раннего, и позднего Хайнского цикла. С одной стороны, планета Зима – Гетен, ее обитатели и их жизнь продуманы и описаны живо, натурально и ярко, даже в чем-то ближе к сказке, фэнтези, как в «Роканноне». С другой стороны, эта красочная форма решительно преобладает над весьма тусклым содержанием. Как и во многих других «хайнских» произведениях, сюжет в целом сводится к тому, что главный герой – чужак, человек одновременно мудрый и наивный (здесь это Дженли Аи, Посланник Экумены на Гетен), попадает в гущу политических интриг, и им начинают вертеть, как пешкой, разнообразные деятели – в основном, конечно же, подлецы и хитрецы. Но интриги-то эти остаются совершенно «земными», в какую обстановку их ни перенеси. Возможно, Ле Гуин рассчитывала, что в созданном ею обществе мирных гермафродитов, не знающих, что такое война, на планете, переживающей ледниковый период, все-таки удастся посмотреть на них новыми глазами. Но, по-моему, затея эта безнадежная: уже давным-давно затертые до дыр социальные и политические темы такими и останутся, даже если глядеть на них через призму ксенофантастики. Помимо этого, многие повороты сюжета производятся чересчур надуманным способом. Для этого Ле Гуин использует понятие шифгретора – весьма специфического, нарочито гипертрофированного и переусложненного понятия о чести и достоинстве, присущего гетенианцам. Именно из-за этого самого шифгретора они сплошь и рядом объясняются недомолвками, приговаривая только «нусутх» («неважно»), – и вот уже готова столь нужная автору завязка для конфликта или интриги. С другой стороны, когда требуется сдвинуть события с места в нужную сторону, те же самые персонажи – от короля до тюремщика – вдруг сразу забывают о своих шифгреторах и свободно говорят, что думают. Как результат, действие продвигается вперед какими-то судорожными рывками – от одного приступа откровенности до другого.

Отдельно следует сказать о двуполости гетенианцев. Кого-то подобное «извращение» возмущает, кого-то, наоборот, фантазия писательницы приводит в восторг. Лично я к этой авторской находке отношусь вполне положительно: описание половой жизни гетенианцев дается в форме исследовательского отчета с акцентом на социальной сфере и отлично обходится без подробных описаний, у кого что где росло и какого оно было цвета и размера, – в отличие от откровенно физиологического «Взросления в Кархайде», написанного четверть века спустя. Читаются эти главы с интересом, да и сама идея также не кажется излишней и надуманной: ведь именно на ней, если следовать авторскому замыслу, базируются подчеркнутый пацифизм и неторопливость прогресса гетенианской цивилизации. Живущие в цикле «сомер-кеммер» существа бо́льшую часть времени бесполы, а раз нет гормонов – то нет и агрессии; а в те короткие дни, когда эти гормоны появляются, гетенианцы больше озабочены собственными личными делами, чем мыслями о том, с кем бы повоевать. Оно, конечно, всё по Фрейду, но в целом идею эксперимента, предпринятого когда-то давным-давно хайнскими генетиками, нельзя не признать оригинальной и интересной. Только эксперимент-то все равно в конце концов провалился, что доказали события вокруг пограничной долины Синотх.

Кстати, описанные в романе конфликтующие страны-соседи Кархайд и Оргорейн и ситуация в Синотхе сейчас чрезвычайно злободневны: оба государства кажутся меткими карикатурами на нашу повседневную действительность, каждое со своей стороны, причем стороны худшей, – но о подобных ситуациях написаны уже тысячи книг, и тысяча первая не прибавляет к этой груде размышлений ровным счетом ничего нового. К тому же ее смысл надо еще добыть и очистить от множества различных наслоений, для сюжета в целом не имеющих особого значения, а призванных лишь компенсировать идейную бедность и добавить красок в местный колорит. Весь роман от начала и до конца изобилует туманными намеками на что-то сверхважное и сверхзначительное – таковы, к примеру, таинственный дар Предсказателей, образчики гетенианского фольклора, отвлеченные философские и психологические размышления и многое другое. Однако на поверку эти нити ведут в никуда – по большей части они с действием не связаны, а оттого дальнейшего развития не получают и повисают в конце концов оборванными. Такая ложная многозначительность – тоже явный признак поздних «хайнских» произведений, разве что здесь она еще не доведена до крайней степени, как, например, тридцатью годами позже в «Толкователях».

Ну, а смысл истории, если сдуть с него весь напущенный туман, оказывается несложным: Терем Харт рем ир Эстравен, бывший премьер-министр Кархайда, официально объявленный изменником и отправленный в ссылку, пожертвовал всем ради установления контакта Гетен с Экуменой. Эстравен-предатель, как его называли, оказался бо́льшим патриотом своей страны и своей планеты, чем преступный кархайдский регент, развязавший «маленькую победоносную войну», или шайка жуликоватых Комменсалов Оргорейна, молчаливо ее принявших. Само собой разумеется, что в этом нет ничего нового – сколько раз мы видели тому подтверждение в нашей собственной земной истории. А оттого впечатления от «Левой руки тьмы» у меня остались далеко не лучшие: словно развернул яркий конфетный фантик, а он пустой – так, пара крошек валяется, только-только вкус на языке почувствовать…

Необычный, совсем не жюльверновский роман. И вовсе не потому, что он был существенно отредактирован и подготовлен к печати уже не самим писателем, а его сыном Мишелем Верном, – разница в другом. Мы привыкли, что у Жюля Верна обычно имеется либо один главный герой – яркая личность (капитан Немо, инженер Робур, капитан Гаттерас), либо героев несколько, по отдельности они не слишком выделяются, но вместе образуют сплоченный, целеустремленный и оттого запоминающийся коллектив (колонисты острова Линкольна, члены «Пушечного клуба»). Здесь такой главный герой как будто тоже есть – таинственный аристократ-анархист по прозвищу Кау-джер, беглец из Европы, поселившийся на Огненной Земле. Для него этот архипелаг, на который еще не заявило права никакое государство, – единственное в мире место, где он, в соответствии со своими идеалами, еще может чувствовать себя свободным. Но дальше начинают происходить события, которые Кау-джер никак не мог предвидеть:

Обычно роман рассматривается с позиций именно этого преображения: как анархист-вольнодумец постепенно под давлением обстоятельств сам становится источником власти. Достаточно почитать послесловие Е. П. Брандиса в издании 1967 года в «Библиотеке приключений» – там история отступления шаг за шагом Кау-джера со своих позиций и связанная с этим критика анархизма в романе подвергаются самому детальному анализу.

Так вот, мне кажется, что Кау-джер – это все-таки не типичный жюльверновский главный герой, а своего рода инструмент, с помощью которого писатель, как под микроскопом, препарирует истинное главное действующее лицо – толпу. Свидетельство тому – название «Les Naufragés du Jonathan». Его русский перевод – «Кораблекрушение “Джонатана”» – не соответствует истине. Все дело в акуте над буквой «e»: если бы его не было, то слово «naufrage» действительно переводилось бы как «кораблекрушение»; но вот «naufragé» значит совершенно иное – «потерпевший крушение». К тому же здесь это слово употреблено во множественном числе, а крушение было только одно. Так что, по-моему, роман – не об анархисте-одиночке и не о кораблекрушении (которое составляет лишь краткий эпизод в самом начале), а о тысяче с лишним колонистов с «Джонатана» и о том, как это скопище самых разных людей можно подчинить себе и управлять им в своих интересах. Большинство его составляют, как неоднократно подчеркивается, простые люди, не отличающиеся большой энергией, безынициативные, нерассуждающие, легко впадающие в уныние и апатию, – в общем, та самая толпа, которой ловкий демагог может вертеть как ему вздумается. Так неоднократно и происходит, потому что Кау-джер вначале отказывается от свалившегося на него долга руководства, а свято место, как известно, пусто не бывает. Именно в этом я и вижу основной смысл одного из последних романов Жюля Верна – предостережение своим читателям: не быть такой толпой и не сажать себе на шею демагогов-политиканов, которые затем легко начинают совершать преступления в угоду собственным амбициям, заявляя при этом, что делают благое дело от имени народа. Ведь в реальности на них не найдется управы в лице своего Кау-джера…

Итак, «Кораблекрушение “Джонатана”» – это не приключенческое, не «географическое» и не научно-популярное произведение, а социальный роман-предостережение. Он, как и многие поздние произведения Верна, весьма мрачен и этим разительно отличается от первых томов «Необыкновенных путешествий». Здесь даже окончание Верн написал совсем не в своем духе: в конце оригинальной версии, впервые опубликованной только в 1987 году под названием «В Магеллании», Кау-джер окончательно отрекается от своего анархистского прошлого и обращается к богу. Согласитесь, это совсем не по-жюльверновски, чтобы герой отказывался от своих убеждений. Возьмем тех же Немо, Робура и Гаттераса. Первый умер стариком в одиночестве, пережив всех своих товарищей, второй погиб при крушении своего универсального аппарата, третий сошел с ума – но ни один из них не изменил себе. И я думаю, что столь смиренное и добропорядочно-буржуазное окончание истории Кау-джера вызвало бы еще больше нареканий со стороны Брандиса, попади роман к нему в руки в таком виде. Но в то время оригинальная рукопись еще не была найдена и опубликована, и даже во Франции никто не знал, какие именно правки были внесены в роман Мишелем Верном. А им можно только порадоваться: сын оказался здесь бо́льшим Жюлем Верном, чем сам Жюль Верн, изменив конец на именно такой, какой можно было бы ожидать от великого романтика дальних странствий и сильных людей:

Читается роман, несмотря на тяжелую атмосферу, которая в нем создана, довольно легко. На фоне главного конфликта разворачивается множество историй меньшего масштаба, заметно обогащающих и оживляющих повествование: тут и становление музыкального таланта у одного из юнг «Джонатана», и история любви индейца и итальянки, и битва с захватчиками-патагонцами, и многое другое. Остается только пожалеть, что роман «Кораблекрушение “Джонатана”» не вошел в известное двенадцатитомное собрание сочинений Верна 1954-1957 гг., а был издан у нас впервые только десять лет спустя и широкой известности не получил: по моему убеждению, места в двенадцатитомнике он безусловно заслуживал.

Впервые пишу отзыв на недочитанное. Обычно я избегаю излагать свои впечатления о том, что не дочитал, но на сей раз, видимо, придется сделать исключение. Хочется разобраться – как для тех, кому это может быть интересно, так и для самого себя, – как можно было выдумать неплохой набор фантастических допущений, любопытных идей и сюжетных ходов… и одновременно сделать все, чтобы начисто убить у читателя интерес к нему. Нет, я не бросил чтение сразу же, а честно продержался до начала пятой книги, так что смею полагать свои впечатления от «Космоархеологов» более или менее обоснованными. А сводятся они к следующим пунктам.

Первое. Действие происходит примерно через двести лет после нашего времени, на рубеже XXII-XXIII веков. Человечество освоило межзвездные перелеты через гиперпространство, вовсю занимается освоением найденных землеподобных планет и при этом обнаруживает кое-где следы давно исчезнувших цивилизаций. В таких случаях, естественно, на место прибывают археологи. Так вот, начало цикла скроено по одному и тому же повторяющемуся несколько раз сценарию: на какую-нибудь планету надвигается катастрофа, но группа археологов делает там сенсационную находку, остается на месте дольше безопасного срока, и ее спасают не то что в последнюю минуту, а прямо-таки в последнюю секунду и не всех. И если первый роман – «Двигатели бога» – я прочитал не без интереса, то второй – «Обреченная» – начал кое-где пролистывать, а третий – «Чинди» – откровенно домучивал. Не могу отделаться от ощущения, будто Макдевит, написав три однотипных романа подряд, решил тем самым устроить своим читателям «испытание на прочность», прежде чем выдать четвертую часть – на мой взгляд, самую интересную из всех прочитанных. Но кто знает, сколько читателей «испытания не выдержало» и бросило «Космоархеологов», так и не добравшись до нее?..

Второе. Несмотря на нарочитую напряженность сюжетов, авторский стиль так нетороплив и занудлив, что смело можно пропускать по три-четыре страницы и, вернувшись к чтению, обнаруживать, что действие не сдвинулось ни на шаг. Мало того: «воды» и ненужных подробностей постепенно становится все больше, так что объем текста от книги к книге неуклонно возрастает. Одновременно повышается и концентрация «космооперных» штампов: злобные «крабы» и «птицы-кардиналы», атакующие все, что движется, «ангелы»-вампиры, этакие небрежные, между делом, прыжки на десятки световых лет и прочее подобное. И если «Двигатели бога» я еще пометил в тематическом классификаторе как «твердую» фантастику, то последующие книги получили пометку «космоопера» – а я до этого жанра охотник небольшой. Так что – с моей точки зрения, разумеется, – это еще один недостаток.

Третье. «Космоархеологи» – это набор почти самостоятельных произведений, связанных друг с другом только сквозным главным героем, несколькими второстепенными да еще рядом фактов. Само по себе это не хорошо и не плохо – плохо другое. Каждая книга с первых же страниц щедро рассыпает перед нами различные загадки, и мы, естественно, надеемся ближе к концу найти на них ответы. Однако ответов не будет: дочитав до конца, мы знаем ничуть не больше, чем вначале. Надеяться в этом смысле на следующую книгу не стоит – там речь пойдет уже о чем-нибудь другом. В результате такого подхода к делу у автора «Космоархеологов» накопился немалый список «долгов» перед читателями. Куда и когда ушли Создатели Монументов? Что собой представляют омега-облака? Что такое «двигатели бога»? Откуда явились на Малейву-3 «ястребы» и куда вывезли местное население? Кто и зачем жил в Убежище на спутнике планет-близнецов? Кто создал и отправил в полет «чинди»? И так далее. Я понимаю, что в реальности археологическая наука сплошь и рядом оперирует именно такой вот неполной информацией, потому что полную взять попросту неоткуда, – но здесь-то у нас все-таки художественная литература, где в конце принято давать объяснения: что это и зачем это. Может быть, в заключительных частях так и будет сделано, но, повторю, у меня просто не хватило терпения до них добраться.

Четвертое. Главный персонаж, связывающий между собой все книги цикла, – космический пилот Присцилла Хатчинс, или просто Хатч. Хатч – это такой аналог Славы Павлыша, только ужасно серьезный, без свойственной Павлышу доли оптимизма, веселья и шутовства. Кажется, даже сам Макдевит к третьей книге понял, какого главного персонажа сотворил, и устами кого-то из второстепенных действующих лиц признал, что Присцилла Хатчинс начисто лишена чувства юмора. Зато, как и у Павлыша, у нее сполна присутствуют способность то и дело влипать в неприятности, хроническая неудачливость в личной жизни и прочее подобное. И если в первой книге я все это воспринял вполне спокойно, то, видя абсолютно то же самое и во второй, и в третьей, начал раздражаться: да сколько же можно?..

Что касается всех остальных персонажей, то они в моем восприятии сливаются в серую однородную массу: совершенно невозможно запомнить, ни кто есть кто, ни как кого зовут, ни кто на каком корабле находится. Немного выделяется из этой компании разве что едкий и циничный публицист Грегори Макаллистер (которого почему-то везде переводчик именует «издателем»).

Пятое. Когда я взялся за четвертый роман цикла – «Омега» – мне показалось, что «испытание на прочность» наконец-то завершилось и космоархеологическая эпопея получила некий импульс для развития. Сюжет «Омеги» оказался сильно отличающимся от первых трех книг, а вдобавок появилась уверенность, что хотя бы одна из загадок – что такое омега-облака и откуда они взялись – получит в этой книге свой ответ. И хотя этого в очередной раз не произошло, впечатление от «Омеги» осталось намного лучшее, чем от предыдущих частей. Так что к пятой книге – «Одиссея» – я приступал с новыми надеждами. Тем бо́льшим стало разочарование: «Одиссею» я не смог заставить себя дочитать даже до середины. Действие там не то что нудное и неторопливое – оно, можно сказать, вообще отсутствует. Все, что я нашел в пятой книге, – это политические дрязги и подковерные интриги, ничем не оригинальные и абсолютно не интересные. Впервые введенные в «Одиссее» таинственные Лунные Всадники, как я догадываюсь, по традиции не получат в конце никакого объяснения. А история с гиперколлайдером вообще вставлена в сюжет непонятно зачем. Может быть, ее потом как-нибудь и свяжут с остальным, но читать дальше уже нет ни сил, ни желания. Мне надоела уйма загадок, на которые Макдевит так и не сподобился дать ответ; надоела уныло-серьезная Присцилла Хатчинс; надоели бесцветные действующие лица с незапоминающимися именами; надоела неуклонная деградация вначале вполне неплохой фантастики до уровня раздутой объема ради коммерческой космооперы; а помимо всего этого, осточертел абсолютно беззубый авторский подход к социальному моделированию будущего.

Подробнее о последнем. В «Космоархеологах» в двух или трех местах провозглашается постулат: для полетов к звездам требуется высокий уровень развития общества, варварам в дальнем космосе места нет. С этим не поспоришь, и доказательством тому – мы сами в своем начале XXI века, не способные добраться даже до Марса, хотя уровень развития техники уже давно позволяет это сделать. Ни одна страна в одиночку разрабатывать и финансировать марсианскую экспедицию не возьмется, а об объединении усилий и говорить не приходится: вся Земля сейчас – этакая большая «Воронья слободка», погрязшая в сварах и склоках. Теперь внимательно присмотримся к заголовкам новостей XXII-XXIII веков, заботливо вставленным кое-где в текст: голодающие дети «третьего мира», вооруженные конфликты, взрывы, стихийные бедствия, истерики по надуманным поводам и много прочего подобного, отлично знакомого нам по сегодняшним реалиям. Следовательно, человечество будущего, описанное в «Космоархеологах», с социальной и политической точки зрения не сделает за двести лет ни единого шага вперед. А раз так, то Макдевит противоречит сам себе: какие там полеты к звездам и колонизация чужих планет в таких условиях? Открытие и освоение гиперпространства, силовых полей, искусственной гравитации и прочего подобного так просто само собой не получилось бы и влетело бы в копеечку, а на науке общеземная «Воронья слободка» по давней традиции экономит как может. Да и постройка хотя бы одного межзвездного корабля, не говоря уже о десятках роскошных пассажирских лайнеров, неизбежно потребовала бы международного сотрудничества и опять-таки немалых затрат. В описанном Макдевитом обществе это опять-таки нереально. Наконец, совершенно наивен подчеркнутый пацифизм событий: как это так вышло, что на фоне всей неустроенности и конфликтности в обществе технологии межзвездных полетов не захапали себе вездесущие военные, спецслужбы и прочие разнообразные держиморды? Если коротко, то разительное несоответствие социально-политического и научно-технического уровней – еще один признак несерьезности, «космооперности» того, что вышло из-под пера Макдевита.

Можно, конечно, предположить, что описанный Макдевитом мир через двести лет – это всего лишь сатира на нашу современность. Но тогда почему же она подается столь убийственно серьезно? (Присцилла Хатчинс, которая без чувства юмора, не даст соврать.) Ответ, по-моему, может быть только один: нет, это не сатира, просто весь упор делается на приключенческую сторону, в то время как более серьезные вещи простоты ради скопированы «параллельным переносом» на двести лет вперед. В самом деле, так и сочинять легче, и читателю не надо прилагать усилия для освоения иных социальных реалий. А может быть, и сам Макдевит искренне не представлял себе, как можно построить человеческое общество иначе, чем сейчас…

Подведу итоги своих затянувшихся рассуждений. На мой взгляд, замысел «Космоархеологов» имел все шансы вылиться в действительно интересное и увлекательное чтение, однако то, что на деле сотворил из него Джек Макдевит, больше напоминает серию готовых сценариев для непритязательных приключенческих фильмов в фантастическом антураже – сравнение с «Марсианином» приведено выше не просто так. Даже цвет кожи персонажам менять не придется – написано уже почти по современным правилам, вот разве что Хатч можно сменить ориентацию, чтобы совсем уж хорошо было. Как-то даже странно, что голливудские сценаристы пока обходят «Космоархеологов» стороной. А читать… ну, если у вас есть неделя-другая свободная и ничего по-настоящему интересного в списке на прочтение, можете потратить это время на приключения Хатч и ее коллег. А если нет – смело пропускайте, ничего особенного не потеряете.

Хол Клемент – это как Клиффорд Саймак, только «тверже». В отличие от Саймака, которого не интересовали научно-технические подробности, Клемент писал весьма «твердую» фантастику, тщательно обосновывая свой вымысел с точки зрения науки. В то же время он, подобно Саймаку, в своих произведениях описывал мирные контакты и взаимопонимание самых различных существ, где бы они ни жили, как бы ни выглядели и из чего бы ни состояли. «Игла» – хороший тому пример. Как сейчас написали бы о разумном инопланетянине-симбионте, поселившемся внутри человека? Думаю, что в девяти случаях из десяти получился бы банальный «ужастик» о злобных пришельцах-завоевателях, каких написаны уже сотни, в оставшемся одном – унылая заумь с ворохом умных наукоподобных слов и минимумом смысла. И уж в любом случае никому бы и в голову не пришло сделать такое жутковатое существо – разумную слизь, способную просочиться внутрь человека, пока тот лежит на пляже, и запустить свои отростки по всему организму, – дружелюбным и стремящимся к взаимопониманию.

К счастью, роман под названием «Игла» уже написан и существует таким, какой есть, более семидесяти лет. Соглашусь с мнением, что он рассчитан в основном на подростков, но не соглашусь, что целевая аудитория его не осилит. «Игла» читается намного проще, чем наиболее известные у Хола Клемента произведения «месклинитского цикла», и отчасти напоминает «Остров дельфинов» Артура Кларка – один из эталонов классической фантастики для юношеской аудитории. Хотя по сравнению с Кларком стиль Клемента несколько тяжеловесен, сам сюжет – поиск на маленьком острове в Тихом океане инопланетным детективом (Охотником) беглеца-преступника из своего народа – в любом случае не может не вызвать интереса. Кажется, мне раньше не встречались фантастические детективы, где и сыщик, и преследуемый столь разительно отличались бы от людей и это самым прямым образом влияло бы на ход событий. Интрига создана основательно и умело, ложных следов и тупиковых версий, несмотря на ограниченность места действия, по тексту разбросано немало, и скучать во время чтения почти не приходится. На тяжеловесность авторского слога я скоро перестал обращать внимание, лишние подробности о лодках, бетонных работах и прочем подобном иногда пропускал, а заключительные слова даже напомнили мне легкий английский юмор Кларка. В общем, если вас не раздражает столь немодный нынче постулат о возможности контакта и взаимопонимания с чужим разумом, «Иглу» (вне зависимости от вашего возраста) стоит прочитать.

Существует и продолжение, написанное почти тридцать лет спустя, – «Сквозь игольное ушко». Обычно я весьма скептически отношусь к возвращениям писателей через долгие годы к своим старым персонажам и идеям: ничего хорошего из этого чаще всего не получается. В данном случае с радостью констатирую, что мой скептицизм в отношении продолжения «Иглы» оказался ошибочным. Самое главное: авторский замысел не производит впечатление высосанного из пальца, как это часто бывает в таких случаях. Читая первую часть, я удивлялся, что Клемент – непохоже на самого себя – почти полностью обошел вниманием биохимические и иммунологические стороны сосуществования человека и инопланетного симбионта. Ну, не то чтобы совсем обошел – кое-что об этом в первых главах говорится, – но в дальнейшем эти вопросы не поднимались вообще, словно Боб и Охотник приспособились друг к другу мгновенно и идеально. Кроме того, в первой книге остается неопределенной судьба Охотника, застрявшего на чужой планете без каких-либо шансов вернуться домой. И вот во второй книге обе эти линии сведены воедино и продолжены вполне естественным образом. Снова Клемент не дает нам заскучать, подкидывая ложные следы один за другим и мягко, но постоянно нагнетая напряжение. Этот темп слегка сбит разве что в окончании, которое кажется немного поспешным, –

Сделаю еще замечание по поводу отсутствия интереса к противоположному полу у главного героя во второй книге. Оно отмечено автором предыдущего отзыва как нечто неестественное, а мне кажется, что романтическая линия исключена Клементом из повествования вполне обоснованно. Если у человека так плохо со здоровьем, что он порой и ходить-то может с трудом и вообще без помощи специалистов из народа Охотника долго не протянет, думаю, вряд ли флирт будет стоять у него в списке первоочередных дел. Даже если рядом с ним постоянно находятся две умные и симпатичные девушки, он совершенно естественно воспринимает их в данный момент прежде всего как помощников в поисках, от результата которых зависит его здоровье, а скорее всего, и жизнь. Вот когда дело будет закончено – тогда Бобу, естественно, придется сделать выбор между Дженни и Маэтой, но это уже осталось за рамками повествования (есть только очень неявный намек, кого именно он выбрал). Да и вообще, если речь идет о Бобе, поневоле обращаешь внимание на другое. В первой книге он – действительно главный герой, энергичный, находчивый и деятельный, основной двигатель всего сюжета; во второй же он предстает перед нами беспомощной развалиной, вокруг которой суетится и всячески хлопочет десяток человек и которая вдобавок то и дело влипает в различные неприятности, заставляя родных и друзей ее оттуда вытаскивать. Фактически главные действующие лица второй книги – они, а не Боб, выполняющий в основном лишь функцию носителя Охотника. И это, пожалуй, главный минус второй части дилогии – не настолько существенный, чтобы испортить общее впечатление, но достаточный, чтобы полностью смазать образ Боба, оставшийся после знакомства с «Иглой».

Под конец – немного о переводе. В первых главах первой части он производит впечатление невычитанного машинного: неуклюжие, громоздкие, внутренне не согласованные (вплоть до утраты смысла) предложения, стилистические и лексические «ляпы», множество пунктуационных ошибок, встречаются и орфографические. Дальше, особенно во второй части, качество перевода заметно улучшается, но все равно время от времени режут глаз то жаргонные словечки («рыжуха», «снаряга», «чуйка»), то неверное употребление слов (модные нынче «озвучить» и «нелицеприятный»), то вообще не существующие в русском языке слова («навосковать» вместо «навощить»). Правда, я прочитал «Иглу» в малотиражном издании из числа «ШФ-продолжателей» и прекрасно понимаю, что в таких случаях о хорошей корректуре и редактуре речи не идет. Остается надеяться, что в будущих изданиях (уже не малотиражных) это будет сделано и дилогия об Охотнике и Бобе получит действительно качественный перевод на русский язык – она его вполне заслуживает.

Прежде всего – большое спасибо Rajt’у, написавшему первый отзыв на «Лодку над Атлантидой»: без него я вряд ли когда-нибудь узнал бы о существовании этого романа. А узнав, сразу же записал себе в список на прочтение: мне представилось, что речь идет о добротной вещи в духе любимой мною старой фантастики. На деле оказалось одновременно так и не так: роман Кернбаха в моем восприятии четко разделился на две сильно различающиеся между собой части.

Первая, основная часть – главы с первой по двадцать шестую включительно – это действительно в целом незамысловатая, но увлекательная и легко читающаяся история, живо напомнившая мне «Последнего человека из Атлантиды» и «На краю Ойкумены», но с добавленной темой посещения Земли марсианами. В тексте то и дело встречались названия, описания и слова, знакомые по роману Ефремова, а некоторые персонажи оказались схожими с беляевскими: например, у Беляева есть раб-скульптор Адиширна-Гуанч и царевна Сель, а у Кернбаха – ученый раб Аута и дочь жреца Неферт. А образ солдата, а позже сотника дворцовой стражи Яхубена напомнил мне ефремовского Баурджеда. Наконец, как и у Беляева и Ефремова, одним из важнейших событий является восстание рабов против своих хозяев.

На первых десятках страниц темп развития действия весьма неспешен. Подробное описание похода атлантов за рабами в Египет является лишь завязкой сюжета: нам представляют основных действующих лиц и показывают странную звезду, неподвижно висящую в небе к страху и недоумению людей. До разъяснения загадки звезды (и, соответственно, до основного действия) дело доходит только через сотню с лишним страниц, а до «великолепной лодки», по которой назван роман (оригинальное румынское название «Luntrea sublimă», кажется, переводится именно так), – еще через полсотни. Зато потом повествование вдруг резко ускоряется: все раздумья и сомнения персонажей, которым столько времени уделялось в начале, почти полностью пропадают, остаются только поступки, да и те переданы крайне скупыми словами.

На мой взгляд, такой торопливый рассказ заметно уступает обстоятельному и спокойному началу: словно писатель вдруг спохватился, что слишком раздул вступительные главы, и дальше поспешно запрыгал через две ступеньки, стремясь уложить свой текст в приемлемый объем.

А позаботиться о разумных объемах было и вправду совершенно необходимо. В романе Атлантида окончательно гибнет в двадцать шестой главе, но действие продолжается – впереди еще девять глав. Что в них происходит и зачем вообще они нужны, если сюжет вроде бы доведен до конца? Ответ надо искать в личности автора. Виктор Кернбах был известен не только как писатель и журналист, но и как специалист по мифологии разных народов, составитель «Словаря всеобщей мифологии» и при всем том сторонник нетрадиционных толкований мифов и легенд. И вот, дойдя до катастрофы и описав ее, он не удержался, чтобы вдобавок в соответствии со своими взглядами не дать «объяснение» как можно большему числу других разнообразных исторических и легендарных событий, связав их с судьбами последних атлантов и марсианских гостей на чужбине. Похоже, что именно ради этого ему и пришлось галопом проскакать всю середину романа, экономя на чем только можно, чтобы потом отдать сэкономленные страницы «разгадкам» древних тайн и мифов.

Чем больше такого рода историй, нагроможденных друг на друга самым причудливым образом, а порой и откровенно притянутых за уши, я находил в последних главах, тем худшее впечатление это производило. Конечно же, я понимаю, что речь идет о фантастической литературе, где еще и не такое можно придумать, но при чтении отчетливо ощущалось, что все это написано на полном серьезе и что Виктор Кернбах искренне верил в Атлантиду, палеоконтакты и прочее подобное. Под конец мне вообще казалось, будто по недосмотру издательства под одной обложкой оказались два совершенно различных произведения.

Видимо, румынский писатель и сам понимал, насколько окончание его творения не похоже на начало, и добавил поэтому эпилог, действие которого происходит в нашей современности: оказывается, весь роман был только рассказом хозяина дома своему гостю, а теперь рассказчик (в котором нетрудно угадать самого Кернбаха) отстаивает право своей точки зрения на существование в споре с гостем-скептиком. Не уверен, что писатель достиг этим своей цели – скорее, наоборот, так как эпилог по стилю и содержанию похож больше на самооправдание, чем на сколько-нибудь серьезную аргументацию. Так что мне кажется, что для романа было бы намного лучше, если бы он заканчивался двадцать шестой главой. Во всяком случае, именно так я и советую его читать: до того момента, когда первый фараон Первой династии садится на трон, и не дальше. В этом случае впечатление от «Лодки над Атлантидой» останется вполне благоприятным. Ну, а если решите читать дальше… что ж, я вас предупредил.

Как я успел убедиться за почти три года на «ФантЛабе», каждый уважающий себя лаборант считает своим долгом рано или поздно написать отзыв на «Поселок», хотя в общем-то всё, что можно сказать о нем, уже давным-давно сказано. Но, по-видимому, есть в нем что-то такое, берущее за душу, из-за чего промолчать, не написав от себя хоть несколько строк, просто невозможно. Я также не отступлю от этого правила и выскажусь по свежим впечатлениям, перечитав «Поселок» только что (каюсь, всего лишь во второй раз). Так получилось, что недавно я перечитал и другое похожее по сюжету произведение – «Планету изгнания» Урсулы Ле Гуин. В обоих случаях речь идет о выживании людских поселений на чужих планетах, но сейчас, невольно сравнивая творения Ле Гуин и Булычева, я понимаю, что разница между ними очень велика, если не сказать: огромна. «Планета изгнания», как и многое другое в Хайнском цикле, построена на довольно-таки искусственных предпосылках и оттого производит слегка отвлеченное впечатление красивой игрушки для ума и чувств. Постепенно вымирающая колония Лиги Миров на планете Верель напоминает мне аристократов из обедневшего, но гордого рода, упрямо не желающего признавать, что пришли трудные времена, ведь угроза вымирания колонии лишь маячит в отдаленной перспективе – через несколько десятков, а то и сотен лет.

Наверное, именно по контрасту с «Планетой изгнания» «Поселок» и произвел на меня теперь впечатление более глубокое, чем в первый раз. (Так что о «синдроме утенка», как тут кое-кто утверждает, говорить вряд ли приходится.) Здесь всё совершенно иначе – грубо, осязаемо и очень просто. Здесь не пьют чай из тонких фарфоровых чашечек старинной работы, потому что у людей поселка нет ни фарфора, ни чая. Здесь не хранят рядами за стеклом древние книги в позолоченных переплетах, так как книг в поселке тоже нет – ни единой. Здесь никто не живет в каменных домах с центральным отоплением, потому что нет ни камня, ни металлических труб, ни газа для топлива. Десяток деревянных хижин, крытых листьями, – вот и весь поселок, в котором ютятся потерпевшие крушение на чужой планете люди с корабля «Полюс». Для них, в отличие от колонистов на Вереле, вопрос выживания – это не десятилетия, а считанные годы.

Собственно, как таковое вымирание поселку не угрожает. Опасность в другом – в утрате ощущения себя частью человечества и сопутствующих этому общечеловеческих знаний. Медленно, но неизбежно их вытесняют повседневные навыки выживания во враждебной дикой природе: как отличить ядовитое растение от съедобного, по каким приметам предсказать погоду, как сделать хороший лук и стрелы к нему… В «Планете изгнания» эта проблема тоже поднимается, но выводы двух писателей в ее отношении диаметрально противоположны. У Ле Гуин будущее колонии – в адаптации, слиянии с местными первобытными племенами, но не обязательно ведущем к переходу на их уровень жизни и потере знаний. Булычев, наоборот, показывает на исторических примерах, что для человеческого коллектива адаптация есть деградация. Соответственно по-разному решены и образы ее непримиримых противников. В «Планете изгнания» упрямец Пилотсон – персонаж скорее отрицательный, а в «Поселке» Старик и его ученик Олег – главные опоры, на которых держится надежда на лучшее: что дети, родившиеся на чужой планете, все-таки наперекор всему вырастут людьми, а не превратятся в полудиких Маугли.

Кстати, о надежде. Роман, как известно, состоит из двух частей: «Перевал» и «За перевалом». Первая была написана и издана как отдельная повесть; восемь лет спустя к ней была добавлена вторая часть, и получился «Поселок» в том виде, в каком он теперь известен. Я встречал в отзывах мнения, что вторая часть была написана совершенно зря и вышла намного хуже первой. Думаю, однако, что вовсе не зря. В названии «Перевал» заключен двоякий смысл: имеется в виду не только тот перевал в горах, который преодолел Олег с товарищами, но и переломный момент в жизни поселка. Отчаянная попытка пробиться на горное плато к поспешно покинутому когда-то «Полюсу» наконец удалась, в поселке появляются книги по радиотехнике, а вместе с ними – и возможность, вернувшись на корабль следующим летом, исправить передатчик и послать сигнал бедствия. Перевал отчаяния тем самым пройден, безнадежность сменяется спокойной уверенностью, слово «если» в разговорах о будущем уступает место слову «когда». И совершенно оправданно поэтому было дописать историю поселка на безымянной планете до логического завершения, превратив надежду в свершившийся факт.

Как видим, вторая часть вполне уместна и даже необходима. А вот что она кое в чем уступает первой, пожалуй, соглашусь. Во-первых, мне кажется, что не стоило бы вводить в нее хорошо известного персонажа – Владислава Павлыша: как-то не соответствует сложившийся у меня по более ранним повестям его образ общему тяжелому фону. Впрочем, Павлыш в «Поселке» уже не тот, что прежде. Ему уже сорок, он стал слегка серьезнее и степеннее и даже перестал с ходу влюбляться в каждую девушку, с которой сталкивает его судьба, – наоборот, это в него теперь влюбляются. Во-вторых, эта история суровой с виду начальницы, тайно влюбленной в своего подчиненного, так и осталась неоконченной, равно как и неясной – судьба несчастной Лиз, вздыхающей по Олегу. Раз уж в повествование введена романтическая линия, даже две, стоило бы довести их до той или иной развязки. В-третьих, конец второй части, многое оставляя брошенным, содержит в то же время немало надуманных, никак не продиктованных необходимостью событий: замеченный, но не узнанный сперва воздушный шар на дереве, сломанная нога, нападение шакалов, укус снежной блохи с последующим припадком безумия и прочее. В первой части действие развивалось спокойно и размеренно, почти без драматических кульминаций. Ну, а здесь, кажется, чувство меры писателю под конец немного изменило. Конечно, нельзя не признать, что эпизод, когда начальница экспедиции в бреду принимает добравшегося наконец до станции Казика за обезьяну и гонит его прочь, весьма чувствительно бьет по нервам читателя: что же, весь долгий путь в поисках спасения – и напрасно?.. В этом Булычев своей цели добился. Но по его воле за двадцать лет люди с «Полюса» уже достаточно настрадались, чтобы подвергать их еще и таким вот нарочитым испытаниям под конец просто ради пущего напряжения. Их трагедия – именно в повседневном безнадежном унылом существовании, и вся искусственно нагнетенная драматичность концовки с ним сочетается плохо. Без нее можно было бы легко обойтись:

А наиболее достойным завершением романа в таком случае стали бы (и в самом деле имеющиеся в нем) простые слова кого-то из детей поселка: «Уйди, коза, не мешай, к нам люди прилетели!»

…По дороге едет на сером ишаке человек средних лет. Стоптанные сапоги, запыленный халат, поношенная тюбетейка – ничем не примечательный путник, каких тысячи на дорогах Бухарского эмирата, Кокандского ханства, Хивинского ханства и других сопредельных государств. Но почему же одни, узнав, кто он такой, кричат приветственно: «Здравствуй, Ходжа Насреддин!» – а другие в ужасе бормочут: «Случилась большая беда – в нашем городе появился Ходжа Насреддин»?

Еще в детстве мне попал в руки сборник анекдотов о Ходже Насреддине. Юмор там, конечно, порой совсем не детский, но для составления общего представления об этом фольклорном герое и того, что я понимал тогда, вполне хватило: «житейский» мудрец, обычно прячущий свою мудрость под личиной показного простодушия или чудаковатости, человек в общем-то домашний и мирный. И я был немало удивлен, когда несколько лет спустя взялся за книгу Соловьева: Насреддин-то у него совсем не такой! Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что Леониду Соловьеву удалось почти невозможное: не потеряв ничего из исходного фольклорного образа Ходжи Насреддина, он действительно сделал его совсем другим человеком – героем, борцом, витязем (и неважно, что «под витязем вместо могучего коня Тулпара был маленький пузатый ишак»). Человечество с глубокой древности сочиняло истории о героях-одиночках – от Гильгамеша и Геракла до персонажей современных комиксов. Но Ходжа Насреддин, каким изобразил его Леонид Соловьев, стоит среди них особняком. Он не античный титан, не супермен и не волшебник, однако его дела – те же подвиги. Отобрать горное озеро у корыстного владельца или утопить алчного ростовщика, да еще так, чтобы один с превеликой охотой подписал дарственную, а другой не только сам залез в мешок, но и заплатил за это, – такое под силу только Ходже Насреддину. Добровольно сдаться эмирским стражникам ради спасения друзей, вернуть радость жизни кающемуся вору или раздать беднякам несколько тысяч таньга – и это также может только Ходжа Насреддин. Помогают ему в этом не только и не столько острый ум, хитрость и находчивость, сколько прежде всего другая черта – ею-то, собственно, и отличается Ходжа Насреддин из повести от своего фольклорного прототипа.

Так о чем же написал Леонид Васильевич Соловьев? О любви к жизни и ко всем, кто к этой жизни принадлежит. Вот она, сила Ходжи Насреддина: в любом человеке он способен отыскать хорошее, светлое, доброе начало. И не только отыскать, но и сделать так, чтобы оно возобладало, хотя бы на краткий срок, над остальными сторонами его натуры. А если ничего такого не находится и человек этот служит лишь источником зла, – тогда Ходжа Насреддин беспощаден, и беспощаден справедливо. Вспомните, что случилось с Агабеком и ростовщиком Джафаром, – вряд ли кому-нибудь придет в голову сожалеть о них. Не думаю, что можно применить к этому противостоянию: герой из народа против власти и алчности – эпитет «плоское», каким его наградил автор предыдущего отзыва. Оно не плоское, оно актуальное и живое: если мы перенесем действие в наши дни, кто будет главным противником Ходжи Насреддина? Да все те же самые лица, разве что соответствующим образом осовремененные. Зло, с которым боролся Ходжа Насреддин у Соловьева, никуда не исчезло – наоборот, еще сильнее стала его хватка и еще крепче вросло оно своими корнями всюду, куда только смогло дотянуться.

Если коротко, то «Повесть о Ходже Насреддине» – одна из тех немногих книг, которые заставляют меня жалеть, что на «ФантЛабе» используется строго десятибалльная шкала и нет возможности в виде исключения выйти за ее пределы – в данном случае баллов так до двенадцати. Хорошо, что есть на свете такие книги, и тем нужнее они нам сейчас, когда миром правят страх, ненависть и подлость.

Начну с того общеизвестного факта, что мы находимся на сайте любителей фантастики. А следовательно, тема параллельных миров должна быть нам отлично знакома, и, возможно, многим она уже приелась. Но вот передо мной лежит еще одна книга о параллельных мирах – и фантастики там нет ни слова. Вся она, от начала и до конца, – чисто научно-популярное издание, на полном серьезе рассматривающее возможность существования параллельных вселенных с точки зрения современной науки. Более того, речь идет не просто о возможности: Брайан Грин убедительно показывает, что существование параллельных миров с необходимостью вытекает почти из всех (!) теорий, на которых основана современная физика. И даже если мы не готовы признать, что где-то в бесконечном пространстве непременно найдется более или менее точный двойник нашей Земли со всеми ее обитателями, включая нас (и «ФантЛаб» тоже, кстати), или что в каком-нибудь миллиметре от нас всегда незримо и неощутимо присутствует другая Вселенная на параллельной бране, или что весь наш мир – всего лишь голографическая проекция событий, происходящих где-то невообразимо далеко на двухмерной границе Вселенной, возразить Грину нам нечего. Все свои выкладки он, как и в первых двух книгах, строит строго логически и последовательно. Одно вытекает из другого, другое – из третьего, цепочки рассуждений удлиняются и стыкуются друг с другом – и вот к последним страницам мы оказываемся с целым букетом различных параллельных вселенных в руках. Грин, очевидно, задался целью собрать под одной обложкой все современные научные представления о параллельных мирах, вплоть до самых немыслимых. Но, на мой взгляд, вышло так, что с этой самой немыслимостью оказался связан главный недостаток книги.

Постараюсь разъяснить, что я имею в виду. Как следует изучив первые два научно-популярных издания Брайана Грина – «Элегантную Вселенную» и «Ткань космоса» – и сравнив с ними «Скрытую реальность», я заметил, что каждая новая книга дальше и дальше углубляется в область непознанного и порой даже непознаваемого. Так и здесь: хотя существование параллельных вселенных того или иного рода в принципе можно доказать экспериментально, пока что это находится за пределами наших технических возможностей и, судя по всему, будет находиться еще очень долго. А есть в числе описанных в книге и такие гипотезы, которые уже целиком относятся к неверифицируемым и нефальсифицируемым. В своей самокритичной манере Грин задает себе вопрос: а наука ли это вообще? И, чтобы доказать: да, это все еще наука, – ему приходится затрагивать вопросы не столько научные, сколько относящиеся к философии науки. Особенно хорошо это заметно в последних главах (где, помимо прочего, оценивается возможность существования вселенной, целиком состоящей из плавленой моццареллы). От книги, написанной одним из ведущих физиков-теоретиков в области теории струн, я все-таки ожидал несколько иного, нежели таких вот философских рассуждений в духе Шлика или Поппера. (Кстати говоря, вышедшая в прошлом году четвертая книга Грина озаглавлена «До конца времен: разум, материя и наши поиски смысла в развивающейся Вселенной». Я ее пока не прочитал, но, судя по названию, она уже почти целиком посвящена философским размышлениям – таким образом, отход от физики к философии у Грина продолжается.)

Я не стал бы заострять на вышеописанном внимание – в конце концов, раз автору-физику здесь требуется философия, пусть будет философия, – если бы не тот факт, что в «Скрытой реальности» в жертву философскому анализу принесена характерная гриновская обстоятельность рассмотрения предмета. Это и есть тот самый недостаток, о котором я упомянул выше. Причиной, по-видимому, является желание сохранить объем книги на приемлемом для издателя уровне. Что ж, причина вполне уважительная, но в итоге создается отчетливое ощущение некоторой поверхностности: многим понятиям и теориям, на которых основаны рассмотренные гипотезы о параллельных мирах, уделено явно недостаточное для полного понимания сути предмета внимание. Правда, в конце, как обычно у Грина, имеются обширные примечания, где многие вопросы раскрываются намного глубже, чем в основном тексте. Но, по-моему, даже их недостаточно, тем более что они рассчитаны в основном на читателей с хорошей математической и физической подготовкой. Так что браться за «Скрытую реальность» лучше всего после прочтения первых двух книг Грина, где эти вопросы рассматриваются намного подробнее. А начинать с этой книги знакомство с научно-популярным творчеством Брайана Грина я бы не советовал.

«Косная материя», «энтропия», «чудовищный» – этот набор слов вам ничего не напоминает? Уверен, что да, очень даже напоминает «Туманность Андромеды» И. А. Ефремова – так? Но нет, все эти слова найдены мной в рассказе Александра Колпакова «Альфа Эридана», а знаменитый ефремовский роман тут ни при чем. Или все-таки связь имеется? Я почти уверен, что да: в рассказе можно без труда узнать некоторые события из первых глав «Туманности Андромеды», отдельные детали оттуда же и характерные для творчества Ефремова слова и выражения.

Первое сюжетное связующее звено – неожиданная встреча звездолета с массивным несветящимся гравитирующим объектом. У Ефремова это была железная звезда, здесь – остывший белый карлик. В обоих случаях борьба с гравитацией этого объекта поглощает бо́льшую часть энергии корабля. Как результат, в «Туманности Андромеды», если помните, «Тантра» садится на планету около железной звезды, где два члена экипажа оказываются пораженными парализующими разрядами местной фауны – «медуз» и «крестов». У Колпакова тоже происходит нечто подобное, только не после борьбы с белым карликом, а задолго до нее: на одной из планет Альфы Эридана все члены экипажа, кроме главного героя, Ивана Руссова, попадают под электрический удар какого-то местного ящероподобного создания. В «Туманности Андромеды» астронавигатор Низа Крит проводит в бессознательном состоянии весь оставшийся путь до Земли, а начальник экспедиции приходит к ее «саркофагу» в трудные минуты; точно так же в «Альфе Эридана» Руссов вглядывается в анабиозную капсулу, где находится его подруга Светлана Сергеева.

Это главные точки соприкоснования двух произведений, а есть и другие, помельче. Звездолет «Паллада» у Колпакова кажется почти целиком списанным с ефремовской «Тантры»: после посадки он принимает горизонтальное положение, а для взлета вновь встает вертикально; на корпусе имеется загадочный «гребень приемника равновесия», а в выходном шлюзе применяется «выдувающий» воздушный заслон; упоминаются «приборы охраны электронных связей»; работа контрольных приборов сопровождается звуками переменной тональности; наконец, в рубке управления находится особый экран, с помощью которого можно непосредственно наблюдать за работой реактора и ускорителя частиц главных двигателей.

А вот чего Колпаков совершенно не перенял у Ефремова – так это обдуманности действий экипажа и начальника экспедиции. В «Туманности Андромеды» «Тантра» перед посадкой на неизвестную планету долго проводит ее фотосъемку и радиолокацию, сбрасывает зонды-телепередатчики. Здесь же все куда как просто: сели на первое попавшееся место, выгрузили вездеход, поехали в лес и на берег моря. Можно подумать, что исследование планеты к этому и сводилось: поездить немного по красивым местам, пофотографировать пейзажи, набрать цветочков и камушков – и домой. А попадется эффектный ящер – выпалить в него лазером, чтобы расшевелить. Не астронавты-ученые, а какие-то школьники в походе, честное слово…

Наконец, сама научно-фантастическая основа рассказа на поверку оказывается лишенной даже элементарной логики. Описанные в рассказе межзвездные корабли классифицируются по степени асимптотического приближения их скорости к скорости света – каждое следующее поколение прибавляет еще одну «девятку после нуля». Для звездолетов класса «шесть девяток» (т. е. развивающих 0,999999 скорости света) указан порядок замедления времени: примерно в тысячу раз. Однако при этом, когда Руссов стартует на корабле следующего поколения «семь девяток», по приведенным числам (пятьдесят четыре дня по собственному времени корабля и около семидесяти лет на Земле) можно высчитать, что время замедлилось здесь даже меньше, чем для звездолетов предыдущего класса: менее чем в пятьсот раз. А еще непонятнее первая экспедиция Руссова: упоминается, что по локальному времени корабля прошло двадцать лет, а на Земле – пять тысяч. Двести пятьдесят раз, порядок величины тот же самый, а ведь темпы замедления времени при приближении к скорости света растут экспоненциально. Что же, «Циолковский» XXI века мог соперничать по скорости с новейшими кораблями восьмого тысячелетия? И он располагал настолько большим запасом горючего и припасов, что Руссов смог прямо по ходу полета изменить программу экспедиции и вместо планировавшихся четырех световых лет от Земли забраться аж за две тысячи восемьсот? Согласитесь, что такое больше под стать какой-нибудь простенькой космоопере, где герои свободно мотаются от одной звезды к другой, а при случае не прочь слетать и в соседнюю галактику.

Насколько авторский замысел далек от научной истины, можно убедиться путем расчетов. Если допустить, что древний «Циолковский» развивал хотя бы «одну девятку после нуля», по формуле релятивистского замедления времени получим, что за двадцать лет полета по собственному времени «Циолковского» на Земле прошло бы не больше пятидесяти лет. Пятидесяти, а не пяти тысяч! Основное допущение сюжета, благодаря которому Руссов вернулся на Землю в далеком будущем, оказывается полностью несостоятельным. И я вовсе не считаю себя излишне придирчивым: если уж перед нами явная «твердая» фантастика, да еще и целиком опирающаяся на релятивистские эффекты, то они, эти эффекты, просто обязаны соответствовать научной истине – пусть не идеально, но, во всяком случае, и не с ошибкой на два порядка, как здесь.

Так есть ли у рассказа хоть какие-нибудь достоинства? Пожалуй, одно все-таки есть – это название, благодаря которому рассказ стал титульным для целого сборника, изданного в 1960 году. Но при этом с лучшими рассказами сборника «Альфа Эридана» совершенно не выдерживает сравнения. Дикая путаница в «твердой» научно-фантастической основе, абсолютно невразумительные персонажи (даже сам Руссов), очень поверхностное изложение многих ключевых событий и, наконец, явные заимствования у Ефремова. А слепленный из этих составляющих сюжет сводится к затертому до дыр: сначала создать себе уйму трудностей, а потом в одиночку героически спасти, превозмочь, победить, преодолеть и т. п. В сборнике есть и другие рассказы на похожие темы, но «Альфа Эридана» – один из худших. В общем, если вам попадет в руки одноименный сборник – читайте там Стругацких, Анфилова, Савченко… ну, а читать титульный рассказ, пожалуй, смысла нет.

Этот сборник – показательный образец советской космической фантастики – той, которой уже не будет никогда: кажущейся нам теперь по-детски восторженной и порой до глупости наивной, но проникнутой искренней верой во всемогущество человека, в светлое будущее всей Земли, в то, что мы не одни во Вселенной, и стремящейся во что бы то ни стало донести эту убежденность до читателя. Судя по прочитанным мною отзывам на сборник и на входящие в него рассказы, кому-то это нравится, а у кого-то вызывает резкое отторжение; кто-то считает, что фантастика такого рода безнадежно устарела, а кто-то готов читать ее и в наши дни. Что касается меня, то я не стану хаять или хвалить рассказы «Альфы Эридана» только из-за их принадлежности к классической советской фантастике. Вместо этого попробую взглянуть на них по возможности объективно и только затем сделать вывод: заслуживает ли составленный из них сборник внимания в наше время или нет.

Две основные темы сборника вполне типичны для того времени – это Подвиг и Контакт. Начнем с Подвига. Нередко сталкиваюсь с мнением, что непременными его атрибутами в литературе тех лет являются речи-лозунги, прямолинейно-штампованное мышление и демонстративные самопожертвования. Такое тут действительно имеется, но по ходу чтения становится ясно: чем его больше, тем глупее совершаемые поступки. В качестве примера могу привести бессмысленное донкихотство капитана Зарубина из «Астронавта» В. Журавлевой. А подвиг между тем вовсе не обязательно должен быть эффектным внешне и сопровождаться, как у Зарубина, громкими словами: например, рывок Аверина к пульту управления («В конце пути» Г. Анфилова) показался бы стороннему зрителю «немощным и вялым». Подвиг может быть и не преодолением внезапно возникших трудностей, а заранее хорошо продуманным и научно обоснованным экспериментом – как в «Частных предположениях» братьев Стругацких. А порой подвиг – это просто молча сделанный выбор («Испытание “СКР”» тех же Стругацких). В общем, вдумчивый читатель, пожалуй, усмотрит в сборнике идею, фактически противоположную перечисленным выше «непременным атрибутам»: больше дела, меньше слов.

Теперь о Контакте. И здесь тоже не все так ясно и однозначно, как принято считать: отнюдь не все советские фантасты писали об инопланетянах по образцу Ефремова или Мартынова. Из трех рассказов сборника, посвященных этой теме, только в одном люди убеждаются, что чужие похожи на них, – в «Пришельце» А. Колпакова. А в остальных двух налицо гигантские, качественные различия. Во «Второй экспедиции на Странную планету» В. Савченко космонавты сталкиваются с кристаллической формой жизни, а у Г. Альтова в «Богатырской симфонии» автоматический звездолет-разведчик возвращается с посланием с планеты из антивещества (как выглядят ее обитатели, остается неясным). Но при всем этом фантастика пятидесятых убежденно показывает: даже такие, на первый взгляд непреодолимые, различия можно победить, один разум всегда способен понять другой, из чего бы ни состояли и как бы ни воспринимали мир их носители. Достоинство это или недостаток, пусть каждый судит по собственному разумению.

Люди Земли в сборнике – тоже далеко не всегда отштампованные по единому образцу светлоликие герои, какими зачастую представляют персонажей советской фантастики тех лет. В одинаковых ситуациях они поступают совершенно по-разному, со своей собственной мотивацией и логикой поступков. В первом рассказе сборника – «Вторая экспедиция на Странную планету» – командир Антон Новак, персонаж вовсе не отрицательный, готов уничтожить рой кристаллических обитателей системы Проксимы Центавра и решается ради этого на подлость по отношению к товарищам. И тут же, в следующем рассказе «Пришелец», ставшие пленниками чужого корабля земные космонавты могут разрушить электронный мозг звездолета и тем самым освободиться, но решительно отказываются от такого поступка: по их мнению, уничтожение творения чужого разума недопустимо. В рассказе «Астронавт» капитан Зарубин против всякого здравого смысла настаивает на продолжении полета на неисправном корабле, в то время как бортинженер спокойно и доказательно разъясняет, что долг экспедиции в сложившейся ситуации – немедленно повернуть обратно.

Кстати, Зарубин – не единственный персонаж, чьи действия критически мыслящий читатель иначе как глупостью не назовет. Есть и другие: кто-то очертя голову лезет в чужой звездолет, не обеспечив себе пути отхода, кто-то недолго думая палит из лучевого пистолета в гигантского ящера… Тут я, пожалуй, склонен согласиться с критиками: порой герои-астронавты ведут себя как дети малые. Единственное объяснимое исключение – это рассказ «Огненный цветок». Он, как и серия «Легенды о звездных капитанах», в которую он входит, является больше эпосом, сказкой, нежели полноценной фантастикой; поэтому и его персонаж, капитан Прометей, вполне может говорить стихами и допускать пробелы в логике суждений и поступков.

Что мне еще не понравилось – это кое-где слишком вольное обращение с законами физики. О замедлении времени при околосветовых скоростях, разумеется, знают все, и на этом явлении построены сюжеты «Частных предположений» и титульного рассказа – «Альфа Эридана» А. Колпакова. Но в последнем с темпами замедления времени творится полнейшая путаница (подробнее собираюсь написать в отдельном отзыве). Да и с понятием скорости авторы рассказов обходятся как-то очень уж легко: вставляя в текст умопомрачительные числа, ни один из них ни разу не удосужился указать, относительно чего эти скорости определяются – а ведь без точки отсчета понятие скорости попросту теряет смысл.

С прочими релятивистскими эффектами дело также обстоит не очень хорошо. Летящий с ускорением 1 g звездолет будет представлять собой систему отсчета, с точки зрения общей теории относительности полностью равноправную с Землей. Следовательно, все процессы будут происходить там точно так же, как и на Земле, никакое релятивистское увеличение масс экипаж звездолета ощущать не будет, и для переноски контейнера с горючим вовсе не потребуется прилагать сверхчеловеческие усилия. А если вслед за звездолетом летит с такими же скоростью и ускорением рой разумных «ракеток», он будет связан со звездолетом единой системой отсчета, в пределах которой не будет происходить никакого сокращения времени и расстояний, – а значит, во «Второй экспедиции на Странную планету» Антон Новак и Ло Вей зря выжидали четверо суток для разгона, прежде чем выстрелить в рой контейнером с антигелием. На такие несообразности, конечно, можно и закрыть глаза, тем более что в отдельных случаях на них базируется весь сюжет; но, заметив однажды, начинаешь смотреть на сборник уже иными глазами: хоть авторы рассказов в большинстве своем были учеными, их фантастика, оказывается, выходила порой не совсем научной…

Так что же можно сказать о сборнике «Альфа Эридана» в итоге? С учетом всего написанного выше однозначно оценить его сложно – тут все зависит в первую очередь от читателя. Если он настроен искать прежде всего недостатки, он их отыщет в изобилии: придраться есть к чему почти в каждом рассказе. Если он склонен видеть положительные стороны, то обязательно увидит – ведь и их имеется немало. Ну, а если он стремится придерживаться объективной точки зрения, то, наверное, прочитает сборник от корки до корки, затем перечитает раз-другой особо запомнившиеся рассказы, а потом, подумав, скажет: ну да, не шедевр, конечно… но все-таки неплохая книга!