...вот такие книги:

Б. Богданов: Озадачили.

А. Балабуха: Автор уже сказал всё.

Н. Витько: Автор сказал текстом.

Б. Богданов: Автор может только анекдот по поводу этого рассказа.

А. Балабуха: Анекдот — давайте.

Б. Богданов: Вообще-то рассказ должен был называться "Объектив". Но потом я подумал: нехорошо, из пяти рассказов ни одного на букву "П"... (Смех в аудитории.)

А. Петров: Логинов букву "П" в названиях своих рассказах принципиально не использует.

А. Балабуха: Ну так вот, значит, это "анти-Логиновский" рассказ. Или "ко-Логиновский".

Н. Витько: Знаете, мне кажется, название "Объектив" было бы лучше. Как-то вот "Приключение..."...

А. Петров: Название, не цепляющее совершенно.

С. Удалин: Подожди, хорошее название...

А. Петров: "Пенсионер..." — как-то сразу представляются какие-то такие пенсионеры, наиболее типовые, совершенно не склонные к приключениям... Если б этот рассказ попался мне в каком-нибудь сборнике, я б его, наверное, пролистнул, благо он небольшой. Совершенно не вдаваясь в подробности, пролистнул бы его только из-за названия.

Б. Богданов: Вот поэтому это и есть анекдот. Это только потому, что он назван так. Мне не хватало буквы "П" в моих рассказах.

А. Балабуха: Мда... А что, задача была сборник-алфавит составить?

Б. Богданов: Нет, это со второго конкурса идёт, когда мы там сильно считали, сколько каких рассказов на какую букву начинается, вероятность я выписывал. Для оживления обсуждения.

А. Балабуха: Понятно. (Смех в аудитории.)

А. Петров: Вот точно так же, как Логинов принципиально, по, в общем-то, совершенно необъяснимым причинам букву "П" не использует, — вот (кивает в сторону Б. Богданова) автор, который принципиально букву "П" использует.

С. Удалин: Имеет право.

А. Балабуха: Ради бога. Это вот те индивидуальные игры, которые никому не вредят. Так, хорошо. (Обращаясь к О. Николаевой.) Оля, вы что-нибудь хотите сказать по этому поводу?

О. Николаева: Я могу сказать, что он очень хорошо написан, но он меня не зацепил, потому что высказана чуждая мне идея. Но она хорошо описана.

А. Балабуха: Какая чуждая идея?

О. Николаева: О приоритетах.

А. Балабуха: А, понятно. (Обращаясь далее к Н. Витько.) Так, сударыня, вы созрели?

Н. Витько: Я не то чтобы вот так созрела, но я скажу вот что. По поводу "хорошо написано" — хорошо, но не без огрехов, опять же. Огрехи я, по-моему, даже отобразила в отзыве, которые мне таковыми показались.

А. Петров: (Ехидно.) Это редакторское, редакторское.

А. Балабуха: Простите, если автор — вот это очень принципиальный момент — если автор себе не редактор, значит, он ещё не совсем автор. В своё время, мне тогда очень повезло, мне было восемнадцать лет, когда мне попалась на Ленинградском радио редактриса (мы тогда делали там коллективную радиоповесть), которая сказала мне слова, кои я оценил только года через два-три, тогда я не очень в это врубился: "Андрей, вы поймите, вы писателем станете только тогда, когда править себя вам понравится больше, чем писать".

Н. Витько: (Смеётся.) Спорная концепция.

А. Балабуха: Нет, понимаете, в чём дело, — как и любая максима, она избыточна, это безусловно. Но рациональное зерно в этом очень большое есть, и не даром тот же Хемингуэй говорил, что он пишет, стоя на одной ноге, а вычёркивает, сидя в кресле, это справедливо. И действительно, то, что ты пишешь на первом прогоне, только потом постепенно начинает доводиться-доводиться-доводиться. Ну, скажем, мне повезло. Я в силу своей профессии (я по первой профессии топограф) работал в поле и весь день практически голова, даже когда работаешь там за теодолитом, за нивелиром, 90% времени голова свободна — пока реечник бежит с одной точки на другую, ты стоишь у теодолита и чешешь репу. И в это время я сочинял свои рассказы так, что я, возвращаясь домой, просто записывал наизусть уже сложившийся текст. Поэтому вся вот эта предварительная работа, правочная, проходила ещё в голове. И на бумаге мне приходилось править меньше, и этот рефлекс сохранился по сей день. Я себя на бумаге правлю меньше, но в голове правлю ой как избыточно, на совесть.

А. Петров: Логинов рассказывает то же самое, что он рассказ вынашивает в голове и крутит так и этак, пока он в окончательную чистовую форму не сложится — потом садится и начисто записывает.

А. Балабуха: Нет, у меня это всё-таки не настолько, я до Логинова не дотягиваю, у меня это в меньшей степени — но я Логинова очень хорошо понимаю, поскольку в общем... Рассказ, короткий, вот те рассказы, с которых Логинов начинал, дебютировал, это очень легко было сделать. Когда я писал короткие рассказы — да. Когда сейчас я пишу повесть, или роман, или какую-то научно-художественную свою штуковину — весь этот объём уже на таком уровне удержать в голове... Ну простите, моей головы... если Логиновской хватает — снимаю шляпу, моей не хватает.

С. Удалин: У каждого своё.

А. Петров: Логинов романов не так-то много и пишет. В основном у него микрорассказы и рассказы небольшого объёма.

А. Балабуха: У Логинова? Да. А рассказ так делается действительно хорошо, это святая правда.

Но здесь, конечно, огрехи — есть, причём огрехи разного рода, начиная от, прошу прощения, чисто школьных — потому что я первый раз в жизни увидел такой оригинальный знак препинания: многоточие, а после него восклицательный знак. (Смех в аудитории.) В русском языке вообще-то делается совсем иначе: ставится восклицательный знак, а потом две точки. Начиная с этого, а дальше есть стилистические — "сделав дела"... ну, прошу прощения, тоже красиво.

Н. Витько: "Пенсия подешевела", я вспомнила.

А. Балабуха: Да-да-да.

Б. Богданов: "Пенсия подешевела"?

Н. Витько: "Пенсия дешевела быстрее", чем что-то там.

Б. Богданов: Наоборот: "техника быстрее, чем пенсия".

Н. Витько: "Техника дешевела быстрее, чем пенсия". Короче, пенсия не может дешеветь. И цены не могут дешеветь.

А. Балабуха: Да.

С. Удалин: Цены могут дешеветь.

Н. Витько: Нет.

Из аудитории: Деньги могут, а пенсия нет.

А. Балабуха: Нет, деньги дешеветь могут, действительно.

Н. Витько: Деньги — да.

А. Балабуха: Просто неудачно, там словечко подобрать поточнее. Как раз сама по себе формулировка, идея этого представления — очень хороша, мне понравилась, но неточное слово одно. Действительно, я с вами согласен, не без огрехов, но — в целом да.

Н. Витько: По поводу собственно существа рассказа — в целом мне рассказ понравился, я его прочитала не без удовольствия, единственное, что всё-таки мне вывод показался недостаточно обоснованным. То есть: сначала нам долго показывают, как он, герой увлечён своим фотографическим делом, он собирает то, собирает сё, тратит кучу денег на этот самый объектив — и в конечном счёте мы в конце имеем перевёртыш, когда он делает выбор в пользу того, от чего он в принципе когда-то отказался. Почему он это делает — я так и не поняла.

Б. Богданов: (...) А ведь объектив-то у него никуда не делся, он остался.

Н. Витько: Это понятно.

Б. Богданов: Он просто испугался посмотреть вперёд, как его письмо будет воспринято.

Н. Витько: Мне показалось это неубедительным. Скажем так, с психологической точки зрения неубедительным.

А. Балабуха: У меня такое подозрение, что то, что вы сказали, это сформулированное, более развёрнутое и другими словами примерно то, о чём говорила Оля (Николаева) касательно приоритетов. Так?

Н. Витько: Оля сказала про то, что ей не близка идея такая, а мне она показалась (дальше неразборчиво).

А. Балабуха: Я согласен, просто в принципе вы с разных сторон, но нащупываете одно. Просто по-разному, вы разные люди и со своими разными приоритетами.

Н. Витько: В общем, у меня всё.

А. Балабуха: Так, кто-то ещё что-нибудь хочет сказать? Ну, хорошо... Так, Саш (к А. Петрову), вы хотите что-нибудь сказать?

А. Петров: Про этот рассказ я воздержусь что-либо говорить, потому что... честно скажу, над этим рассказом... я его читал, но я над ним особо не думал, не размышлял, не анализировал. Видимо, возможно, дело в том, что чем-то он меня не зацепил. Он добротен, он приятен, очень интересные в нём попадаются словесные конструкции, ай да автор...

А. Балабуха: Да, есть, есть.

А. Петров: ...ай да молодец, здорово — но как-то в целом меня эта история оставила равнодушным, потому что после этого рассказа я не размышлял. Где я размышлял — там я могу что-то сказать.

Из аудитории: Послевкусия нет, да?

А. Петров: Послемыслия, я бы сказал. (Смех в аудитории.) То есть я когда читал рассказ, думал о чём-то другом. Затрудняюсь. А вот так как-то импровизировать, говорить слова ради слов смысла нету. Вот. Поэтому давайте я вам лучше про другой рассказ скажу. (...)

А. Балабуха: Дойдём, дойдём. Ну, давайте по поводу этого рассказа я скажу. В общем, действительно обе дамы ударили в точку, причём, я бы даже сказал, в хронологической последовательности. Фокус в чём: сама по себе вот эта вот концепция, сами эти приоритеты, эта расстановка приоритетов — она действительно не вызывает доверия, потому что, мне кажется, здесь проступила некоторая искусственность, подчинение вот этому вот заданному условию — нужно было обеспечить некий слом, быстрый. А куда слом? — то идёт поначалу по восходящей описание увлечённости, но оказывается — ах. Но! — слом-то интересен тогда, когда он не возвращает назад, понимаете? А здесь слом возвращает назад. Это возможная вещь. Но тогда она нуждается в большей обоснованности. Если эта обоснованность будет — вы даже сможете принять такую систему приоритетов.

Поэтому на самом деле, с одной стороны, — я уже сказал, и я повторяю — я не удивился, что этот рассказ занял первое место, мне понравился он в целом; но я считаю, что если бы, скажем, ну вот так получилось бы, что делали бы какой-нибудь сборник, и я был бы, не дай господь, составителем и редактором, — я бы заставил автора его доработать. И получилось бы действительно хорошо. А сейчас это, так сказать... ну, не знаю, уж самое ли лучшее, мне трудно судить, не хочу говорить о критериях работы жюри и прочем — скажем так, это одно из лучших из того, что здесь есть, но может стать ещё лучше, и это факт. И это видно, за счёт чего сделать, на самом деле, вот в чём фокус.

А. Петров: Кстати, ещё есть один такой момент, некий такой внетекстовый фактор, который относится не только к этому рассказу, а, пожалуй, к большинству из этих рассказов: дело в том, что все эти рассказы — они писались на одну заданную тему, и так или иначе где-то она прослеживается, где-то она притянута за уши. Тема звучала следующим образом: "Резкая смена образа жизни" — то есть что-то резко меняется, и герой вынужден как-то либо адаптироваться, либо не адаптироваться. Поэтому где-то, в каких-то рассказах трактовка этой темы удачна...

А. Балабуха: У кого-то удачно, у кого-то не очень, да, конечно.

А. Петров: ...в других пристёгана белыми нитками. Поэтому пришитые к концу морали иногда...

А. Балабуха: Здесь, слава богу, как раз нет пришитой к концу морали, это плюс рассказа, а минус в чём, смотрите: что происходит: сперва идёт нерезкая, плавная, но тем не менее смена образа жизни, когда у него смещаются приоритеты, и вот эта самая фототехника становится на первом месте, и жену любимую — и ту вытесняет нафиг...

А. Петров: Мне вспоминается это... "Роковые яйца", профессор Персиков...

А. Балабуха: Тут можно и ещё двадцать примеров привести, но это хорошо здесь сделано. На таком простом, бытовом уровне сделано хорошо, действительном — причём без лишних как раз слов, без лишнего психологизма, без лишних соплей, извините. Вот это сделано нормально. Но когда потом вот этот слом происходит, то оказывается — одно из двух: либо получается, что вообще всё это зря, потому что главный приоритет — там; а если это было... но, между прочим, давайте разовьём идею: но если бы этого не было, то как бы он смог без оного объективу сам у себя выяснить, что же для него главное? То есть, понимаете, одно другому противоречит, на самом деле.

И, кроме того, вот эта вот резкая смена образа жизни его бросает обратно, то есть она его возвращает к прежнему образу жизни, а не вводит в новый. (Разводит руками.) Тоже. В принципе, можно и это — когда двойной слом, это даже очень интересно. Как бы дважды выполненное задание конкурса.

Б. Богданов: Но его надо обыграть.

А. Балабуха: Вот! — но это надо обыграть, это надо сделать. Вот и всё. А сделать это можно, и, на мой взгляд, простите, даже не шибко сложно. И вам это абсолютно по зубам, судя по этому тексту.

 

 

(Продолжение следует.)

Н. Витько: На мой взгляд, это понятно, но при этом куча вот этих вот аллюзий и отсылок к совершенно конкретному пласту культурному — если базы упорно не хватает, начитанности, оно очень будет сбивать.

А. Петров: (Обращаясь к Ю. Зонис.) Юль, на самом деле тут, скорее, другое: мне кажется, что это не противопоставление нового и старого, а это противопоставление разных культур. Вот. Новых или старых — значения не имеет.

А. Балабуха: Угу... Согласен.

А. Петров: Тут нет коммуникации между героем, который... этот Повешенный — и героиней, которая вся такая милая, шляпки-перчаточки.

А. Балабуха: В этом смысле как раз рассказ мне ещё представляется очень ценным и своевременным — именно потому, что это рассказ о невозможности никакого мультикультурализма, и так далее, и так далее. Очень своевременные мысли, очень правильные, очень справедливые, но то, что они поданы именно на этом примере... А нельзя выделить из рассказа только одну какую-то... Ну, это тоже самое, что: хрен его знает, что такое "Верона", где она была, в каком это было веке и вообще что такое "итальянцы", я ничего этого не знаю, но понятно, что это что-то такое о любви. Можно и так к "Ромео и Джульетте" подойти.

Ю. Зонис: Нет, в плане Шекспира, там, извините, то, что написано — Грецию в декорациях Италии, и так далее...

А. Балабуха: Естественно, естественно. Но я это говорю к тому, что, понимаете, нельзя вычленить только один этот тезис — и считать, что если тезис существует и вроде бы прощупывается, значит, всё хорошо.

Ю. Зонис: Не, в любом рассказе, в любом тексте есть отсылки (слово неразборчиво), которые понятны каждому, а есть отсылки к некому ритуальному там, историческому и так далее. Кстати, для человека, по-моему, который знает скандинавскую мифологию, наоборот, очень хорошая подпорка — потому что он сразу включается.

А. Балабуха: Для того, кто знает, — да, совершенно верно. Много ли таких, кто знает?

А. Петров: Этот рассказ мог бы быть многоуровневым. Вот есть люди, которые...

А. Балабуха: Тогда бы это был уже не хороший рассказ, а гениальный. Но на это, увы, даже заявки нету. Если б он был многоуровневым, и первый пласт, верхний, позволял бы читать без глубокой специальной историко-филологической и культурологической подготовки, а подготовка понадобилась бы только для осознания четвёртого пласта — вот тогда да. Тогда это было бы просто гениально. Но здесь, поскольку даётся единственный пласт вот этот — поэтому рассказ обречён на очень узкий круг читателей, которые в состоянии его оценить полностью. Вот это беда. Но сделан он очень хорошо, я претензий не имею.

Б. Богданов: Поэтому он прошёл в финал, хотя люди его не очень поняли.

А. Петров: Вообще на самом деле, финал, не финал — Андрей Дмитриевич говорил, что, в общем-то, конкурсные реалии... мы тут рассматриваем рассказы в отрыве от конкурса. Единственное, для чего конкурс здесь поработал, — отсеять какие-то самые новичковые работы, которые были в первом туре. Ну, отсеялись и отсеялись. А вот в этом более-менее где-то есть предмет для разговора. Мы отсев провели, всё. Ну а дальше...

Б. Богданов: Это просто иллюстрирует, что он действительно сделан хорошо.

А. Петров: У каждого из этих рассказов есть своя "группа поддержки", у каждого.

Б. Богданов: Лоббистские группы.

А. Петров: Да, есть целые лоббистские группы.

А. Балабуха: Всё верно, но, прошу прощения, когда литература растаскивается на лоббистские группы — это уже говорит о том, что эта вещь нуждается в лоббировании. Вот в чём вся беда.

Из аудитории: Не скажите, Андрей Дмитриевич. Как говорил в своё время Шостакович (на самом деле это не его афоризм), "нужно помогать талантам, бездарность сама пробьётся". (Смех в аудитории.)

А. Балабуха: Э, нет. Помогать талантам нужно, и с этим я совершенно согласен, причём есть разные способы это делать, и об этом можно было бы однажды прочитать лекцию, очень интересную, историческую чисто, — но: в чём в данном случае помощь проявлять? Извините меня, даже такое лоббирование сильно популярности автору не прибавит, потому что всё равно большинство этого рассказа не поймёт. Они тоже признают, может быть, что это хорошо сделанный текст, кто способен вообще оценивать, а таких достаточно вполне, но они его не смогут оценить по его реальным достоинствам. Вот в чём вся беда, понимаете? Эти достоинства выше, чем может оценить средний читатель.

А. Петров: Если средний читатель не имеет представления, о чём там речь...

А. Балабуха: Да не средний, я бы даже сказал — хороший читатель.

А. Петров: ...то о каких достоинствах мы можем говорить, если непонятно, есть они там или нет, если читатель не знает. Была попытка продемонстрировать какого-то странного персонажа, принадлежащего к странной культуре. Если человек не знает об этой культуре ничего, откуда он может вообще судить о том, придумал автор это всё, либо действительно автор читал какие-то тома и имеет что сказать об этой культуре?

А. Балабуха: А понимаете, в чём дело: для того, чтобы это перестало иметь значение, чтобы это вышло на уровень не конкретики, а уже алгебры, буквенных значений, для этого... я бы сказал... Рассказ на это не вытягивает, он не становится притчей, в которой в общем-то реалии не важны, важна только структура взаимоотношений. Вот до этого уровня он недотягивает. Если бы дотянул — опять-таки это было бы гениально. Но увы, до этого он не дотягивает. Как рассказ он хорош, как притча — это только зародыш. Вот в чём дело.

Вот что касается этого рассказа.

 

 

(Продолжение следует.)

Из аудитории: Ну, специфика того, вот сейчас чем мы занимаемся, это... да, надо понимать, что всё-таки любой рассказ, написанный на конкурс, он написан с расчётом на конкретную аудиторию.

А. Петров: Аудитория на самом деле очень разная. У нас сначала писательская, потом читательская, потом вообще судьи, которые... (...) Специально, я потому и делаю разную аудиторию. Три сита.

А. Балабуха: Ну хорошо, давайте поговорим об этом самом "Крысоеде". Бог с ней, со Светланой, она же Фанни. (...) Давайте всё-таки вернёмся к рассказу. Так, все читали?.. (В аудитории поднимают руки.) Так, из четырёх читавших кто чего скажет хорошего?

Б. Богданов: Я бы сказал хорошее: мне он понравился. Я не могу сформулировать это дело слишком определённо...

А. Балабуха: А чем понравился? Что зацепило?

Б. Богданов: А на меня он подействовал. Мне понравился главный герой, тот самый крысоед. Вот мне понравилось, что он реально остался человеком в таких условиях.

А. Балабуха: Понятно... Хорошо. Так, всё?

Б. Богданов: Всё.

А. Балабуха: Хорошо. (Обращаясь к С. Удалину) Серёж?

С. Удалин: Ну-у...

А. Балабуха: "Ну-у". А ты скажи.

С. Удалин: ...кроме того, что в последнее время настолько изъезженная тема, всякие различные вариации постапокалипсиса.

А. Балабуха: Подожди, здесь про постапокалипсис не сказано. Действие происходит на другой планете, это Форпост, а на Земле вообще тишь, гладь, божья благодать — потому протагонист туды и сваливает.

Из аудитории: Это почти производственный (рассказ).

А. Балабуха: Угу. Идея очень проста, что на Земле рай, а окраины осваивают советские зэки. Это светлый мир имени Лаврентия Павловича. Но постапокалипсиса я не вижу.

С. Удалин: Я, может, плохо читал, но то, что общая вот эта атмосфера настолько стандартная...

А. Балабуха: А это другой вопрос.

С. Удалин: Просто не захотелось читать дальше, вникать, чего там — потому что настолько уже всё там...

А. Балабуха: Понятно, так, хорошо.

Из аудитории: У меня было предвзятое явно отношение. Ну, не "предвзятое", у меня очень индивидуальная реакция — мне не нравится история про крыс, которые ели друг друга. Я в неё скорее не верю, чем верю. Это такая легендарная байка, которая у меня вызывает отвращение, и мне кажется, что это неправда, кто-то выдумал что-то отвратительное.

Из аудитории (другой голос): Это правда.

А. Балабуха: Нет, на самом деле это не байка, это абсолютно точная штука. Все знают, что на парусных кораблях именно таким образом выводили крысу-крысоеда, которая избавляла от крыс. Это было дешевле и лучше, чем держать фокстерьера.

Из аудитории: Я понимаю, но даже про крыс это (слово неразборчиво). А когда это обобщают на людей — не могу сказать, что это сильно более неприятно, это точно так же. Я не поняла, зачем деталь — это должно было, видимо, подчёркивать его человечность — что друга он всё-таки не съел.

А. Петров: Папуасы могли съесть в знак особого уважения.

А. Балабуха: Меня, честно говоря, другое интересует. Человек — животное всеядное, как известно. Оно не хищник. Во всех этих описаниях всей этой самой жуткой процедуры ни у кого из них нет ножа — а клыков у них нет по определению. Вот как они могли друг дружку сожрать — я...

Из аудитории: На кусочки разломать.

А. Балабуха: Чем? Ну, давайте, попробуйте меня разломать, а я посмотрю.

(...)

А. Петров: Если вспомнить фанатиков на Ближнем Востоке, которые могут броситься на человека и, в общем, порвать его реально в клочья...

А. Балабуха: Толпой, большой. А здесь несколько человек всего.

Из аудитории: Вначале-то их много.

А. Балабуха: Нет, не много. Там такое ощущение, что не больше десятка.

А. Петров: Вспомните: у Сенкевича сцена, когда якобы предателя казаки на площади, на майдане разрывают в клочья (слово неразборчиво) — он пошёл по рукам, и его там рвали, рвали и всё, что могли, оторвали.

А. Балабуха: Совершенно верно. Но это, опять-таки, толпа, вот в чём дело. Да, толпа — может, это правда. И примеры тому были. Хотя если вспомнить большую часть подобных случаев в истории, реальной, — у этой толпы были не голые руки, а всегда у кого-то что-то в кармане было. А у этих в кармане ничего. Видите, когда на куски разодрали Ипатию, использовали раковины. В этой самой толпе, которая казачка рвала, — ножи у всех были.

Б. Богданов: Ещё можно предложить одну претензию, чисто физиологическую: человек не может питаться одним мясом.

А. Балабуха: И это абсолютно...

Из аудитории: Человеческое мясо очень плохо у людей усваивается.

Б. Богданов: Да любое мясо. Человек не может питаться одним мясом. Есть такая классическая казнь.

(...)

А. Петров: Нет, "классическая" казнь — это колесование, отрубание голов, посажение на кол...

А. Балабуха: Насчёт казни я не знаю, тем более "классической", но я знаю один живой, совершенно реальный пример, который описывал вполне живой и даже знакомый мне человек Фарли Моуэт в своей книге "Не кричи "Волки!"" — когда он там жил на волчьей диете и действительно питался одним мясом, чтобы лучше проникнуться миром волков. А кончилось чем — что у него начались совершенно дикие рези в желудке, он буквально помирал, он пополз всё-таки от волков к людям кое-как...

Б. Богданов: "Непроходимость" называется.

А. Балабуха: Да. Его подобрало индейское племя, поняли, в чём дело... Правда, там очень интересно, чем его лечили... поначалу. В него в огромных количествах вливали крепчайший бульон и растопленный жир. И только после этого стали уже кормить чем-то нормальным, небелковым. И, — говорит, — что никогда не подозревал, что я могу выпить целый жбан жирного бульона, но после этого сразу полегчало.

Кстати, я вспомнил об этом по одной забавной истории, которая со мной самим была. Это в Средней Азии было, когда... вы знаете, может быть, в своё время все баи среднеазиатские, не говоря уже про ханов всяких, — так вот, среди них было три... так сказать, три фигуранта, которыми они хвастались. Это был свой акын, был свой багатур, и был свой едок. Тот, у кого едок больше сожрёт, — тот король. И говорят, что — не знаю, может быть, это легенда, конечно, — но говорят, что едок мог съесть верблюда. Не представляю себе — но такое записано. Но — как человек съел барана, я видел своими глазами. Мы себе купили барана, мужик к нам подошёл и сказал: "А хотите на спор барана съем?" "Да ну, брось ты!" "Ну давайте заложимся!" "Давайте!" — Заложились на ящик водки. Так мы остались без барана и без водки, он таки барана съел. Но! — он при этом поставил условие: "Барана съем, но при условии, что буду запивать бульоном".

Из аудитории: Вот тоже...

А. Балабуха: Вот. Я когда читал Моуэта, я вспомнил вот этот факт из моей юности. Очень интересно.

Из аудитории: А с чем это связано?

А. Балабуха: Не знаю. Честное слово, не знаю — я не физиолог, я не медик, я не знаю. Но в принципе замечание о том, что одним мясом человек не может питаться — это факт. Хотя бы какой-то баланды ему кроме того должны были давать, а иначе человек-крысоед — он сдохнет. Это факт.

Ладно. Дальше?

Б. Богданов: Нет, но вообще понравился рассказ.

А. Балабуха: Верю. Но заметьте: понравился, но, тем не менее, вы же нашли очень существенное противоречие. (Обращаясь к А. Петрову) Саш, вы будете высказываться?

А. Петров: Нет. По этому рассказу мне сказать нечего.

А. Балабуха: Ну, тогда позволю себе я. Честно говоря, мне рассказ, в отличие от нашего великого героя (в смысле — Б. Богданова, победителя конкурса) не понравился, и не понравился по не столько эстетической причине, сколько — вот я солидарен с Серёжей (Удалиным) здесь — по, действительно, затасканности, штампованности, банальности самой вот этой вот ситуации, описанного мира. Ну пусть он не постапокалиптический, пусть как-то иначе — но всё равно, действительно читаешь — а всё это уже было, было, было, было (далее неразборчиво). Это с одной стороны.

С другой стороны — в общем-то... Да, конечно, я понимаю, это очень светлая идея, что даже вот такой вот проклятый крысоед может друга не съесть, а конвоира отпустить, но... мало мотивировано. Непонятно, почему: почему все остальные крысоеды не такие — там много, он не один — а вот он один такой. Почему? Даже вот этому заданию на конкурс это не полностью адекватно соответствует, потому что изменения, которые в нём происходят (если это вообще изменения) — они немотивированы.

А в конвоире в этом наоборот, в нём изменений особых не происходит. Ну да, ну поводил он этого крысоеда, потом крысоед ему сказал: "Ну, иди на Землю". А самое главное дальше, простите, — вот этот Форпост, который здесь, в космосе, организован Землёй. И если он этому самому конвоиру говорит: "Вали на Землю", тот повалит, а там его, на Земле, возьмут за яйца и скажут: "А ты чего, дезертировал, да? Чего это ты здесь появился? Почему покинул боевой пост?" — и так далее, и так далее. Эко велико счастье, а! Или, может быть, это как раз утончённая месть крысоеда: "я тебя не съем, но я тебя сдам"?

Из аудитории: "Пусть тебя эти съедят".

А. Балабуха: Да. Я этого не понимаю.

Б. Богданов: Он был обречён, этот пастух, на то, чтобы его съели крысоеды.

А. Балабуха: Ну правильно, ну а съедят его не крысоеды, а в трибунале — ну и что? Велика разница! Всё равно съедят.

Б. Богданов: Я помню, там неизвестен этот выход, на Земле.

А. Балабуха: А куда он денется на этой Земле? Или он как Робинзон Крузо, этот выход ведёт на необитаемый остров, про который даже в КГБ не знают?

Б. Богданов: Как вариант.

А. Балабуха: "Как вариант"! Так почему же мы должны додумывать этот вариант? Это в рассказе должно быть. Если ему открывают дверь, то она должна быть куда-то, куда есть смысл идти.

Б. Богданов: А что ему делать? Вот так вот если рассуждать — что делать этому второму герою, который уходит на Землю? Вот либо меня съедят крысоеды, либо у меня есть шанс как-то выжить.

Из аудитории: "Есть шанс". Просто "есть шанс". И вот здесь вот остаётся дверь открытой.

А. Балабуха: Но тогда, простите, это должно прозвучать.

Б. Богданов: Мне кажется, это очевидно.

А. Балабуха: Не знаю. Нет, вот я это проверил на нескольких людях, которым я показал в свою очередь, и все усматривают в этом хэппи-энд, когда открывается дверь в светлый земной мир, зелёная трава, голубые небеса и счастье всем, и никто не уйдёт обиженным. (...)

Из аудитории: Оно звучало именно так.

А. Балабуха: Так в том-то и дело, что "звучало" так, так подано это — выход из всех проблем. А на самом деле там проблемы только начнутся, ведь именно оттуда, с Земли исходит организация этого самого Форпоста. Если б это был Форпост какой-нибудь злобной цивилизации тау-китайцев — то другое дело. А он к себе домой свалил, на Землю. А они были там земными наёмниками, не знаю. Вот он прибежал на Землю, рассказывает: "Во, оказывается, а они суки, к которым мы в наёмники-то идём!" — и его делают национальным героем, раскрывшим полную правду. А вот так вот — здесь слишком много противоречий, и это недостаток рассказа, очень серьёзный. Хотя к тексту у меня особых придирок нет, честно признаюсь. Мне кажется, что сделано стандартно, но неплохо.

 

 

(Продолжение следует.)