облако тэгов
 |
|
Л.: Стихотворение написано в 1915 году. Надо быть в хорошем смысле наглым, чтобы осмелиться что-то сочинить в стихах о Петербурге, зная вступление к поэме «Медный Всадник». Борису Леонидовичу 25 лет и поэтическая наглость (в хорошем смысле) ему свойственна. Но хорошо ли получилось?
Второе четверостишие
«О, как он велик был! Как сеткой конвульсий
Покрылись железные щеки,
Когда на Петровы глаза навернулись
Слезя их, заливы в осоке!»
вызывает единственный вопрос — почему у Петра «щеки» (щёки, вероятно) железные? Не нашлось другого эпитета? А не подумал поэт, что такие щеки могут и заржаветь от текущих по ним слёз? Слово «железные» даже и в переносном смысле тут не подходит, поскольку тогда у царя и все остальные части лица можно назвать железными (уши, например), а это чушь — железным у Петра был только характер, воля. И это было бы понятно любому читателю. Но железные щеки!? Здесь же речь идёт не о памятнике Петру, а о живом царе, осматривающем устье Невы.
Ещё более странно выглядит третье четверостишие
«И к горлу балтийские волны, как комья
Тоски, подкатили; когда им
Забвенье владело; когда он знакомил
С империей царство, край с краем.»
Если человеком овладело забвенье, то он не сможет познакомить ни царство с империей, ни, тем более, край с краем, т. к. краёв этих порядочное количество.
Ведь это одновременно происходит — забвенье и ознакомление? Разве не так в стихотворении?
Немного позже появляется толчёный графит
«Волны толкутся. Мостки для ходьбы.
Облачно. Небо над буем, залитым
Мутью, мешает с толченым графитом
Узких свистков паровые клубы.»
Откуда в петербургском воздухе толчёный графит? Что там происходило за два года до Октябрьской революции? Стихотворение явно не предназначено для простого любителя поэзии, живущего в Петербурге сто лет спустя. И никаких пояснений, а ведь передо мной издание 1965 года, БПБС.
Далее поэт говорит о повышении уровня воды в Неве, рейсфедер «северным грифелем наносит трамваи» (рейсфедер это инструмент пишущий тушью, а не грифелем). Интересно, что этот рейсфедер всадника медного унаследовал от всадника «ветер морей», — сомнительный образ, т. к. Пётр-всадник — это одно, а Пётр-мореплаватель — другое, это два разных Петра. Да и трудно представить, что натворит ветер, если ему дать рейсфедер.
И вдруг такое -
«Попробуйте, лягте-ка
Под тучею серой,
Здесь скачут на практике
Поверх барьеров.»
Можно догадаться, почему предлагается лечь, — город под тучами лежит столетиями, ну вот и вы попробуйте (это такая шутка), но кто скачет и куда? о каких барьерах идёт речь?
Пути поэтов вообще неисповедимы, но чтобы до такой степени!
Ещё одна неясность и будет на моей улице праздник.
Последняя часть. «Оттепелями из магазинов веяло ватным теплом.» «Капала медь с деревьев.» Тоже темна вода во облацех, но самое удивительное в предпоследнем четверостишии
«Вот как бывало в будни.
В праздники ж рос буран
И нависал с полудня
Вестью полярных стран.»
Подмечена любопытная метеорологическая закономерность — по праздникам после полудня почему-то начинался буран. Много говорили и говорят о плохом нашем климате, но такую претензию впервые встречаю. Видимо, не везло москвичу Пастернаку с приездами в праздничный Петербург. Так город платил поэту за его нелюбовь к себе.
А вот и обещанный праздник литературный. Это самое начало стихотворения
«Как в пулю сажают вторую пулю
Или бьют на пари по свечке,
Так этот раскат берегов и улиц
Петром разряжен без осечки.»
И это хорошо. Я бы только переставил слова в последней строке — Разряжен Петром без осечки (так лучше звучит). И кажется, что все силы ушли у человека на этот почти шедевр, а над всем остальным пришлось долго мучиться. Ну вот, «что-нибудь» и получилось.