Хоррор, мистика и саспенс

                                                                                                                                                      ≈•≈•≈

На мой взгляд, Говард Филлипс Лавкрафт, является одним из величайших мифо-поэтических писателей-фантастов за последние сто лет. В его тёмной вселенной здравомыслие — всего лишь свеча, гаснущая в надвигающемся порыве безумия. Добавьте к этому экзистенциальному ужасу пантеон тёмных богов, изображенных настолько ярко, что они могут посоперничать с любыми фэнтезийными мифами, и неудивительно, что у Лавкрафтовских произведений такая преданная читательская аудитория (включая и меня). В последние годы такие критики, как С.Т. Джоши и другие литературоведы, во многом стали рассматривать фантастику Лавкрафта как своего рода священное писание и мифологию Атеизма. Хотя сам писатель явно исповедует эту философию в своей личной переписке, я считаю, что в самих произведениях эти идеи не столь очевидны, и на самом деле при ближайшем рассмотрении всплывает несколько иное авторское мировоззрение.

В своём письме, цитируемом в книге «Против религии: Атеистические работы Г.Ф. Лавкрафта» (С.Т. Джоши, К. Хитченс, 2010), писатель пишет:

«Слово «Христианство» становится благородным, когда применяется к почитанию удивительно хорошего человека или духовно-нравственного учителя, но оно становится недостойным, когда применяется к системе Белой Магии, основанной на Сверхъестественном».

Если бы такая форма полемического взаимодействия с христианством была важной темой в художественных произведениях Лавкрафта, можно было бы ожидать, что он нашел бы прямые и значительные ссылки на Бога и Христианство: жанр сверхъестественного, в котором работал писатель, давал широкие возможности для этого. На самом же деле текстологический анализ «Собрания сочинений» Говарда Лавкрафта показывает лишь несколько случаев употребления слов «Бог» и «Христос» — в основном случайных. С другой стороны, в подавляющем большинстве случаев в его произведениях встречаются такие слова, как «боги» и «культы» (можно утверждать, что на самом деле здесь более значительные ссылки на Теософию, чем на Христианство, и позже я рассмотрю эту тему). Хотя можно найти значимые прямые ссылки на скептические темы, но даже эти ссылки неоднозначны. В контексте повествования они с одинаковой лёгкостью могут быть прочитаны как свидетельство порочности соответствующих персонажей, так и как авторский скептицизм относительно существования христианского Бога. Один из примеров этого можно найти в повести «Морок над Иннсмутом» (1936), который возможно прочитать либо как теологический тезис капитана Обеда Марша о несуществовании Бога, либо как пример его богохульства, когда он приравнивает расу рыбо-людей к Божеству:

«Тогда-то кэп Обед Марш и начал ругать людей за то, что они ведут себя как тупые покорные овцы и молятся христианскому Богу, который им совсем не помогает. И он рассказал всем, что встречал людей, поклонявшихся богам, дававшим им то, в чём они нуждались, и ещё говорил, что ежели команда крепких мужчин согласится его поддержать, то он, может быть, сумеет убедить высшие силы из глубин дать им много рыбы и побольше золота».

Забота о благополучии ортодоксальной религии также всплывает и в другом отрывке этой истории:

«Её собственное отношение к обьятому мглой Иннсмуту, в котором она никогда не бывала, было продиктовано выражением отвращения к общине, скатывающейся в культурном смысле на самое дно, и она заверила меня, что слухи о распространённом в городе ритуале поклонения дьяволу отчасти подтверждались необычным тайным культом, укоренившемся там и взявшим верх над всеми ортодоксальными вероисповеданиями. По её словам, этот культ назывался «Эзотерическим орденом Дагона» и, без сомнения, был испорченным, вульгаризированным квази-языческим верованием, завезённым туда с Востока ещё в прошлом столетии, в то самое время, когда рыбные промыслы близ Иннсмута внезапно оскудели. Его распространение среди малограмотных простолюдинов было вполне естественно, если учесть неожиданное возвращение постоянного рыбного изобилия в иннсмутских водах, и вскоре адепты этого культа стали пользоваться огромным влиянием в городе, полностью вытеснив местное Франкмасонство и заняв под свою штаб-квартиру старый масонский храм на площади Нью-Чёрч-Грин». (см. повесть «Морок над Иннсмутом», 1936).

Идея богохульничества как зловещего занятия также присутствует во многих Лавкрафтовских историях — странный выбор темы, если в целом эти произведения полемически связаны с Христианством или даже Деизмом.

«Весёлые богохульства потоками лились из моих уст, и в своих шокирующих выходках я не обращал внимания на законы Бога, Человека и Природы. Внезапный раскат грома, раздавшийся над шумом разгульного веселья, загрохотал по самой крыше и навёл устрашающую тишину на шумную компанию». (см. рассказ «Гробница», 1922).

Напротив, я считаю, что в значительной степени возникает для случайного читателя странных историй Лавкрафта — это необходимость держаться в рамках общепринятых границ, а так же опасность увлечения оккультными идеями (это может быть в особенности актуально для оригинальной читательской аудитории, для которой Лавкрафт создавал свои произведения).

«Один из случаев, весьма печальный, рассматривался в записке особенно подробно. Субъект — широко известный архитектор, склонный к теософии и оккультизму, — в день, когда с молодым Уилкоксом приключился приступ, впал в буйное помешательство, не замолкая кричал, умоляя спасти его от какого-то сбежавшего из ада демона, — и несколькими месяцами позже скончался». (см. рассказ «Зов Ктулху», 1926).

«Он часто считал милосердным, что большинство людей с высоким интеллектом насмехаются над самыми сокровенными тайнами; ибо, утверждал он, если бы высшие умы когда-либо были поставлены в полный контакт с секретами, хранимыми древними и низменными культами, то возникшие в результате аномалии вскоре не только разрушили бы мир, но и поставили под угрозу саму целостность Вселенной...». (см. рассказ «Кошмар в Ред-Хуке», 1925).

Случайный читатель, не сведующий о Лавкрафтовском скептицизме в его личной переписке, вероятнее всего придёт к выводу, что по крайней мере некоторые из этих рассказов скорее являются нравоучительными сказками, показывающими опасность иррациональной религии и новомодной философии, а не скептическими нападками на Христианство. Хорошим примером такого рода произведений является рассказ «Герберт Уэст: реаниматор», где «прометеевский» герой-протагонист наказан за вмешательство в естественный порядок вещей и возвращение мёртвых к жизни. Обратите внимание в этом отрывке на презрительные ссылки Герберта Уэста на «пуританство» (читай «христианство»), демонстрирующие высокомерие, ставшее впоследствии его гибелью:

«То, что связанные традициями старейшины проигнорировали его необычные результаты на животных и упорно отрицали возможность оживления, было невыразимо отвратительно и почти непостижимо для логически мыслящего юноши Уэста. Только большая зрелость могла помочь ему понять хроническую умственную ограниченность типажа «профессор-доктор» — продукта поколений жалкого пуританства; доброго, добросовестного, порой любезного и дружелюбного, но всегда узколобого, нетерпимого, одержимого обычаями и лишённого перспективы. Век более милосерден к этим неполноценным, но высокодуховным персонажам, чей худший реальный порок — робость, и которые в конечном итоге наказываются всеобщим осмеянием за свои интеллектуальные грехи — грехи, подобные Птолемаизму, Кальвинизму, анти-Дарвинизму, анти-Ницшеизму, всевозможным видам Субботничества и Закону о роскоши...». (см. рассказ «Герберт Уэст: реаниматор», 1922).

Конечно, чего не хватает случайному читателю при поверхностном чтении, так это более тщательного изучения художественной мифологии Лавкрафта и некоторых более глубоких тем его произведений, которые, я бы сказал, охватывают Политеистический Дистеизм, крайне своеобразный вид Дуализма и, как ни странно, имеют большое взаимодействие с идеями Теософии, нежели Христианства.

(Чтобы прояснить этот момент: я не утверждаю, что Лавкрафт обязательно верил в свою мифологию, просто на его вымышленные истории, похоже, больше повлияло соответствие созданным мифам, чем личный скептицизм автора. При этом, я лично подозреваю, что временами Лавкрафт искренне придерживался теологической позиции в своих произведений, учитывая его несколько трагичную жизнь).

Политеистический Дистеизм можно определить как теологическую позицию, согласно которой боги существуют, но они либо безразличны к судьбе человечества, либо активно недоброжелательны. Эта идея кажется более близкой к мифологии, лежащей в основе рассказов Лавкрафта, чем Атеизм, подразумевающий неверие и скептическое отношение к существованию каких-либо богов вообще.

«Эта сила была Всё-в-Одном и Одно-во-Всём, сочетая всё многообразие Единого и Сущего, и принадлежа не к одному конкретному пространственно-временному континууму, а ко всему мирозданию, не имеющему границ и превосходящему самые смелые фантазии и любые математические расчёты. Возможно, это было то же самое, что тайные культы Земли упоминали под именем ЙОГ-СОТОТ; то, чему ракообразные обитатели Юготта поклонялись как Запредельному-Единому, а блуждающий разум спиральных туманностей определял как Непереводимый Знак». (см. рассказ «Врата серебряного ключа», 1933).

«В таких путешествиях существовали неисчислимые местные угрозы, а также та шокирующая последняя опасность, бессвязно бормочущая за пределами упорядоченной вселенной, куда не достигают никакие мечты; это последнее аморфное пятно глубочайшего смятения, богохульствующее и бурлящее в центре всей бесконечности — безграничный демон-султан Азатот, чьё имя не осмеливаются произнести вслух, и кто жадно грызёт в немыслимых, неосвещённых покоях вне времени среди приглушённого, сводящего с ума боя мерзких барабанов и тонкого, монотонного воя проклятых флейт; под этот отвратительный стук и свист медленно, неуклюже и нелепо танцуют гигантские Высшие боги, незрячие, безмолвные, мрачные, безумные Иные боги, чья душа и посланник — ползучий хаос Ньярлатхотеп». (см. рассказ «Призрак тьмы», 1935).

Обратите внимание на ссылки: «многообразие Единого и Сущего» и «за пределами упорядоченной вселенной». Изображённые сущности — не просто полубоги или высшие существа (как Лавкрафтовские «Древние»), они описываются в терминах, как правило используемых для обозначения трансцендентных богов. У Азатота есть пророк по имени Ньярлатхотеп, но его послание — «Ползучий Хаос». Азатот может быть «незрячим, безмолвным, мрачным, безумным», но через Ньярлатхотепа он обладает если не целью, то властью и свободой действий.

Интересно, что трансцендентные боги Лавкрафта — не созидатели и даже не разрушители, а агенты Беспорядка и Хаоса.

«Легенды об Йиге, Повелителе Змей, утратили для меня метафорический смысл, и я содрогнулся от отвращения, услышав о чудовищном ядерном хаосе по ту сторону углового пространства, который в «Некрономиконе» милосердно скрыт под именем Азатот...». (см. повесть «Шепчущий во тьме», 1930).

Другим важным аспектом Дистеизма в Лавкрафтовских рассказах является то, что, хотя царство богов и состоит из бурлящего хаоса, оно является «реальностью», а земной мир по сравнению с ним кажется нереальным.

«Память и воображение формировали среди бурлящего хаоса смутные образы с неопределёнными очертаниями, но Картер знал, что это всего лишь продукты его собственного сознания. И всё же он чувствовал, что появление этих образов в его сознании не случайность, а скорее некая иная реальность, беспредельная, невыразимая, не поддающаяся измерению, которая окружая его, стремилась проявиться посредством тех единственных символов, какие был способен уловить его разум. Ибо ни одному земному сознанию не дано охватить всё многообразие переплетающихся форм, существующих вне известных нам пространственно-временных измерений». (см. рассказ «Врата серебряного ключа», 1933).

«Стэнфордская Энциклопедия Философии» (Университет Стэнфорда) определяет Дуализм, так:

«... идея заключается в том, что в какой-то конкретной области существуют два фундаментальных вида или категории вещей и принципов. В теологии, например, «дуалист» — это тот, кто верит, что Добро и Зло — или Бог и Дьявол — являются независимыми и более-менее равными силами в мире. Дуализм контрастирует с Монизмом, который представляет собой философскую теорию о том, что существует только один фундаментальный вид, категория вещей и принципов; и, что встречается гораздо реже, контрастирует с Плюрализмом, представляющим собой мнение, что существует множество видов и категорий».

Я бы сказал, что Дуализм, возникающий в Лавкрафтовских художественных произведениях, является формой дуализма материи и духа, выраженного в следующих отрывках:

«Теперь я настаивал, доказывая веру в существование на Земле спектральных субстанций, отдельно и вслед за их материальными аналогами. Это доказывало способность верить в явления, выходящие за рамки всех обычных представлений; ибо, если умерший может передавать свой видимый или осязаемый образ через пол-мира и сквозь века, то как может являться абсурдным предположение, что заброшенные дома могут быть полны таинственных разумных существ, или что старые кладбища кишат устрашающим, бестелесным разумом поколений? И поскольку дух, чтобы вызвать все приписываемые ему проявления, не может быть ограничен ни одним из законов материи, то почему так экстравагантно представлять себе психически живых мертвецов в формах — или в отсутствии форм — которые для человеческих очевидцев должны быть совершенно и ужасающе «неименуемыми»? «Здравый смысл» в размышлениях на эти темы, — с некоторой теплотой заверил я своего друга, — это просто глупое отсутствие воображения и гибкости ума». (см. рассказ «Неименуемое», 1923).

«Из этих размытых и фрагментарных воспоминаний мы можем сделать много выводов, но мало что доказать. Мы можем предположить, что во сне жизнь, материя и жизненная сила, как их понимает Земля, не обязательно постоянны; и что время и пространство не существуют в том виде, в каком их понимают наши бодрствующие души. Иногда мне кажется, что это менее материальное существование и есть наша истинная жизнь, и что наше тщетное присутствие на земном шаре само по себе является вторичным или просто виртуальным явлением». (см. рассказ «За стеной сна», 1919).

«Мой друг был значительно впереди, когда мы погрузились в этот удивительный океан девственного эфира, и я мог видеть зловещее ликование на его плавающем, светящемся, слишком молодом памятном лице. Внезапно это лицо стало тусклым и быстро исчезло, и через короткое время я обнаружил, что проецируюсь на препятствие, которое я не мог преодолеть. Оно было таким же как и другие, но при этом неизмеримо более плотным; тягучая липкая масса, если такие термины можно применить к аналогичным качествам в нематериальной сфере». (см. рассказ «Неименуемое», 1923).

«Врата были открыты — правда это были не Врата Предела, но врата ведущие от Земли и времени к тому продолжению земной планеты, которое находится вне времени, и из которого, в свою очередь, Предельные Врата с устрашающей опасностью ведут в последнюю Пустоту, находящуюся за пределами всех земель, всех вселенных и всей материи». (см. рассказ «Врата серебряного ключа», 1933).

«Эти Великие Древние, — продолжал Кастро, — не были полностью созданы из плоти и крови. О́ни имеют обличье — ибо разве не подтверждает этого статуэтка со звёзд? — но эта форма не была создана из материи». (см. рассказ «Зов Ктулху», 1926).

«Эта тварь больше не вернётся, — сказал Армитедж. Её разнесло на множество разных частей, составлявших её сущность, и больше она никогда не сможет существовать в нормальном мире. Наши чувства воспринимали лишь малую её часть. Она была похожа на своего отца — и бо́льшая её часть ушла обратно к нему в царство неведомых измерений, за пределы нашей материальной вселенной; в какую-то туманную бездну, из которой только самые про́клятые и богохульные человеческие обряды могут на мгновение вызвать её на возвышение». (см. рассказ «Ужас Данвича», 1928).

«Эти упоминания не относились ни к чему конкретныму, но, похоже, имели какое-то касательство к посещавшим его ужасным сомнениям, относительно того, действительно ли старый колдун был мёртв — как в духовном, так и в материальном смысле». (см. рассказ «Тварь на пороге», 1933).

В классическом религиозном Дуализме «материя» обычно рассматривается как «Зло», а «дух» как «Добро» — например, как в случае с Катари́змом (религиозное христианское движение, распространённое в XI — XIV веках в ряде западно-европейских стран, на севере Италии, юге Франции, в некоторых землях Испании и Германии, это вероучение находилось в главной оппозиции к Римско-католической церкви и считалось Ватиканом «опасной ересью». Одной из значительных вех в истории подавления катари́зма, вызывающей интерес историков, является сопротивление ката́рской цитадели, знаменитой крепости Монсегюр, расположенной на юге Франции):

«Радикальные и умеренные ката́ры (не путать с государством Ка́тар), напротив, учат «вертикальному дуализму»: то, что вверху — хорошо, то что внизу — плохо. Свет упал во тьму (физический мир) и должен быть освобождён от неё. Дуализм ката́ров предполагает абсолютную независимость корней Добра и Зла по отношению друг к другу. Ката́ры верили в двух богов, доброго и злого, различая два божественных творения: Истинное, дела которого в действительности «есть» творение Божие («Всё через Него на́чало быть»); и Иллюзорное, дела которого не имеют истинного Бытия, и ассоциировались ими с «Небытием» («А без Него Ничто на́чало быть»). Материальный видимый мир был создан злым творцом, Князем Мира Сего, и не является творением Божьим, он возник из другого, зловещего Начала». (см. эссе: «Катары, Альбигойцы и Богомилы», 2006, автор Дж.ЛМ. ван Шайк; Колумбийский университет, Нью-Йорк)».

Уникальность дуализма, проявляющегося в художественных произведениях Лавкрафта, заключается в том, что в отличие от классического религиозного дуализма он, по всей видимости, рассматривает «Материю» как «Добро», а «Дух» (или то, что находится за пределами материального мира) как «Зло» (по крайней мере, как «недоброе и нехорошее»). По его мнению, именно мирской материальный мир безопасен и полезен, а то, что находится за его пределами, угрожающе опасно и вредно:

«Я бесцельно брёл на юг мимо Колледж-Хилл и Атенеума (академии-читальни), вниз по Хопкинс-стрит и через мост в деловой район, где высокие здания, казалось, охраняли меня, как современные материальные вещи охраняют мир от древних и нездоровых чудес». (см. рассказ «Заброшенный дом», 1924).

«Горгоны, Гидры и Химеры — страшные истории о Селено (или Келено — «тёмная», демон-похитительница снов) и других Гарпиях — могут воспроизводиться в суеверном мозгу человека, однако они были там и раньше. Это расшифровки, прообразы — архетипы, находящиеся в нас, и они вечны. Иначе каким образом рассказ о том, что, как мы знаем наяву является ложью, может влиять на всех нас? Неужели мы по своей природе испытываем естественный ужас перед такими объектами, рассматриваемыми в их способности причинить нам телесные повреждения? О, это меньше всего! Эти ужасы имеют гораздо более древнюю природу происхождения. Встречаются они вне тела — или без тела, они будут одинаково такими же... То, что рассматриваемый здесь вид страха является чисто духовным — что он силён пропорционально тому, насколько он беспредметен на Земле, что он преобладает в период нашего безгрешного младенчества, — это трудности, решение которых может дать некоторое представление о нашем до-земном состоянии или, по крайней мере, поможет заглянуть в теневую область пред-существования» (см. книгу «Ведьмы и другие ночные страхи», автор Чарльз Лэмб; изд-во: «Dawson's Book Shop», 1968).

Если принято считать, что художественная литература Лавкрафта не связана с христианством, то с теософией дело обстоит иначе. Американский теолог и писатель Роберт М. Прайс (г.р.1954) в своём эссе «HPL (Лавкрафт) и HPB (Блаватская): использование Лавкрафтом теософии» (1982) убедительно доказывает, что несмотря на ограниченное и непосредственное знание писателем предмета, его мифология испытала сильное влияние теософских образов:

«От теософов Лавкрафт, похоже, также подчерпнул и свои вездесущие ссылки на «циклопические» руины, обозначающие прошлое господство рас инопланетных исполинов, подобных недавно описанным. В совместном рассказе Лавкрафта и писательницы Хейзел Хелд «Вне времени» (1933), «гигантская крепость из циклопических камней» приписывается «инопланетному отродью с тёмной планеты Юггот, колонизировавшему Землю ещё до зарождения земной жизни». В истории «Зов Ктулху» (1926) персонаж Уилкокс видит во сне «влажный циклопический город из склизкого зелёного камня... Размеры Древних (построивших город Р'льех) он, как ни странно, упомянуть отказался». В повести «Сомнабулический поиск Неведомого Кадата» (1926) главный герой Рэндольф Картер удивляется «огромным глиняно-кирпичным руинам первобытного города, название которого не запоминается». Ему «не понравились размеры и форма руин... А какова могла быть структура и пропорции древних верующих, Картер строить предположения упорно отказывался...».

Далее, Роберт Прайс утверждает, что в дополнение к использованию теософских образов Лавкрафтовская художественная литература демонстрирует полемическую связь с Теософией (или, возможно, с «оккультным оптимизмом» в целом):

«Во всех этих примерах, подтекст содержит смутный намёк на архаичную истину, ужасающую в своей реальности. Словно это говорит о том, что теософы владеют лишь малой долей истины, и что их скудное знание — чрезвычайно опасная вещь. Фактически, Лавкрафтовский рассказчик говорит об этом в нашей четвёртой цитате (опять же, из истории «Зов Ктулху»): «Теософы уже предугадали устрашающее величие космического цикла, в пределах которого и наш мир, и весь род человеческий — не более чем преходящая случайность. Они намекали на странные пережитки из тьмы веков — в выражениях, от которых кровь стыла бы в жилах, если бы они не были замаскированы утешительным оптимизмом». В конце радуги, так сказать, действительно что-то есть, только вместо горшка с золотом, это бездонная яма. В своем оккультном оптимизме теософы постулировали древнее происхождение человечества среди инопланетных сверхразумов. Столь славное происхождение, казалось бы, подразумевало светлую судьбу для расы. Но «вселенский футилитаризм» Лавкрафта (вера в то, что всякая человеческая деятельность тщетна), заставил его перекрасить картину в более мрачные, пессимистические тона. Как показано в романе «Хребты безумия» (1931), возникновение человеческой расы явилось нечаянной случайностью размножения в лабораториях звездоголовых Древних. Получившееся в результате ви́дение — это ви́дение абсурда. Лавкрафт представил именно то, что фундаменталистские «креационисты» считают поставленным на карту в своём идеалистическом «крестовом» походе против Дарвинизма: если происхождение человека было случайным, то таков и его смысл, и такова будет его судьба».

(Где я не согласен с Робертом Прайсом, так это в предположении, что Теософию можно рассматривать как своего рода «прокси» («доверенного посредника») для креационистского христианства в фантастике Лавкрафта — думаю, что принимая во внимание её более низкий статус как «культа», по сравнению с ортодоксальным христианством в нарративе я нахожу это неубедительным).

Ирландский поэт и оккультист Уильям Йейтс (1865-1939), как известно, писал о необходимости для читателя проводить различие между произведениями автора и личным мнением «сгустка случайностей и непоследовательности, который садится завтракать». Я считаю, что в этом случае разница между мировоззрением Лавкрафта-творца и Мифосом, который он создал, очень показательный пример.

                                                                                                                                                        •~•~•

.

Author: © 2012 Karl Beech.

Academia.edu © 2022. San Francisco, CA, US.

«Academia.edu» — is a platform for sharing academic research.

Originally published on 13.01.2012 at: www.invisiblekingdoms.wordpress.com

Перевод: © 2022 ZaverLast.

Ссылка: https://www.academia.edu/11443386/H_P_Lov...

______________________________________________________ ______________________________________________________ ____________________________________________

Во-первых, это размах истории. Наблюдая за развитием событий, ты буквально в каждой сцене чувствуешь их скрытую эпичность. Ощущаешь как сильно переплетены судьбы персонажей между собой и насколько мощное и жуткое зло им противостоит. К тому же сам ведущий антагонист получился на несколько голов круче аморфного Истязателя разума, чья мотивация сводилась к тому, чтобы сеять смерть ради смерти. Векна же в этом плане вышел чуточку более сложным "товарищем" — эдакой смесью того же Истязателя с легендарным Фредди Крюгером (не просто так ведь в каст позвали Роберта Инглунда) и не менее легендарным Пинхедом.

Второй момент, на котором стоило бы остановиться — это выверенное до мелочей повествование. Поскольку героев в сериале стало слишком много, было легко растеряться и про кого-нибудь забыть. Однако братья Даффер не только не забыли, уделив внимание всем "старожилам", но и ввели в сценарий несколько новых персонажей. Не стану утверждать, что все они были "в тему", но вот без Эдди Мансона (лидера "Клуба Адского Огня" средней школы Хокинса), "Очень странные дела 4" точно потеряли бы часть своего, скажем так, очарования.

Ну и в-третьих, меня порадовала зрелищность сериала. Причем, я имею в виду не только экшен-эпизоды (снятые настолько динамично и напряженно, что ты с трудом можешь отвести от них глаз), но и картинку в целом, которая получилась весьма яркой и выразительной. Глядя на экран, ты реально переносишься в давно ушедшие от нас 1980-е и в который раз ловишь себя на мысли о том, какое прикольное тогда было время (не во всех аспектах, конечно же, но во многих).

В общем, я говорю братьям Даффер спасибо за еще одно увлекательное приключение и с нетерпением буду ждать эпичного финала саги в следующем сезоне. Надеюсь, что процесс создания пятой главы не затянется и хотя бы через пару лет мы наконец-таки узнаем, чем же закончится борьба Оди и ее друзей с порождениями Изнанки.

Оценка: 9/10.