Несмотря на то, что поставил «Путешествию к Арктуру» самую высокую оценку, я не могу назвать это произведение шедевром с литературно-художественной точки зрения. Мне не понравилась первая глава (невнятная, почти никчемная для сюжета, с ненужными персонажами, большинство из которых более не появляются в действии). Язык Линдсея показался мне слишком скудным; роману временами недостает выразительности. Также мне не понравилось чрезмерное внимание автора к теме полов.

Но все эти недостатки с лихвой в моих глазах компенсируется удивительной идейной и смысловой емкостью романа.

В основе и осевой линий «Путешествия» является идея двойственности — дуализма боли и наслаждения. По этой линии, как нити Ариадны, идет главный герой, путешествующий по Арктуру. Под путешествием имеется в виду не перелет от Земли к этой звезде (он занимает, насколько я помню, несколько абзацев), а странствие по (вымышленной Линдсеем) планете Торманс — странствие к одному из солнц Арктура. Кстати, на самом деле эта звезда вовсе не двойная (в романе ее дуальность как раз отражает и символизирует вышеуказанную мной двойственность), но не важно.

Во время этого странствия главный герой претерпевает многочисленные физические и ментальные метаморфозы. Интересно отметить, что стиль произведения очень напоминает некоторые религиозные и философские притчи. Но не стоит воспринимать роман как свод религиозных канонов. Я не считаю правильным и нужным искать здесь истины и откровения.

Но если удастся отыскать хотя бы одну ценную мысль, это уже оправдает чтение и придаст значимость «Путешествию к Арктуру». Для меня такой ценностью стала фраза о том, что если человек полагает, что избавился от иллюзий — возможно, это его самая главная иллюзия. Тема иллюзий для меня имеет особый интерес, особенно в свете учений буддизма и даосизма.

«Человеческая кожа» — рассказ с очень хорошо выраженной хоррор-атмосферой; остается удивляться тому, что ее столь успешно сотворил писатель, составивший себе славу в основном детскими произведениями о медвежатах (хотя, возможно, тут не «несмотря», а «благодаря»). Мне при прочтении (вернее, прослушивании) временами было действительно жутко. Сюжет не лишен шероховатостей (особенно в плане поведения некоторых персонажей), но это не так уж важно, ибо в его центре находится загадочная и подлинно страшная фигура. Ее сущность оставляет простор для читательского воображения (мутант? инопланетянин? демон? etc.).

Конец рассказа открытый, что вызвало у меня некоторую претензию к автору. Ибо вышеупомянутая фигура в финале не растворяется во мраке и мгле, а оказывается в руках полиции — то есть, по идее, становится известной общественности. В такой ситуации, на мой взгляд, автору следовало бы предоставить больше информации — а недосказанность выглядит не совсем удачным сюжетным ходом.

Рассказ «Посылка» оказался интересен мне не сюжетом. Его центральная идея не отличается оригинальностью, действие вполне предсказуемо, а сочетающая в себе примитивность и какое-то лукавство концовка вообще вызывает легкое ощущение замешательства и досады. Было такое впечатление, что перед Матесоном внезапно поставили задачу укоротить рассказ, и он обрезал развязку, хотя ее можно было реализовать куда более тонко и экстраординарно.

Интересно здесь то, как показана реакция обычного человека (главная героиня — классический тип обывателя) на искушение Злом. Эта реакция убедительно показывает, что «игры» (так назову взаимоотношения) со Злом, которые пытается вести человек посредством дискурсивного мышления, обрекают его на поражение. Если Зло не будет отвергнуто сразу, на фундаментальном уровне человеческого сердца (чистом, как постулировал VI патриарх чань-буддизма Хуэйнэн), то «разум» с его омрачениями (на санскрите — буддистский термин «клеши») почти наверняка приведет обычного человека к компромиссу, то есть к поражению.

Рассказ легко читается и имеет довольно интересный сюжет, для 1957 года необычный и новаторский. Написано очень выразительно, с должным уровнем эмоций и драматизма. Его дидактическая предостерегающая подоплека была актуальна и в то время, и сейчас. Все это отнесу к достоинствам произведения.

В сюжете «Мухи» есть одна важная особенность, которую могу в какой-то мере посчитать недостатком, ибо она вызвала у меня недоумение. Почему у главного героя внешняя часть головы (но не мозг, кстати) и рука стали мушиными? — но ведь в голове и конечности мухи намного меньше атомов, чем в человеческих. И еще: строго говоря, в телепортационном аппарате, помимо человека, в любом случае присутствует множество микроорганизмов, коими насыщена наша атмосфера — почему человеческие атомы в процессе дезинтеграции/реинтеграции не смешивались с ними? Эти вопросы сбили меня с толка и несколько нарушили восприятие рассказа.

В чисто литературном отношении рассказ «Грузовики» не произвел на меня большого впечатления. Прежде всего, потому, что он выглядит как фрагмент, не имеющий внятного начала и конца; и если открытый конец можно понять (ясно, что это крах человечества), то отсутствие вводной информации несколько сбивает с толку. Трудно отрешиться от рациональных мыслей по поводу того, как это грузовики могли обрести «разум» и «волю»; и почему именно грузовики и прочие крупные машины, но не легковушки, которые оказались «по одну сторону баррикад» с людьми?

Но идея, как и в большинстве произведений Кинга, заставляет размышлять. В данном случае мои мысли ушли в таком направлении: интересно наблюдать, насколько западная литература XX–XXI веков пронизана темой бунта против людей. Субъектами этого бунта кто только не выступил — и машины (разных вариаций), и животные, и мертвые люди, и многое другое, с чем я и не знаком. Почему эта тема так популярна? На мой взгляд, в силу сильного подсознательного страха современного Западного человечества — страха потерять статус «Хозяев Мира». Я имею в виду не столько материальный аспект этого статуса, сколько психологический. Много усилий было потрачено западным обществом на то, чтобы избавиться от противоестественного статуса «рабов божьих», поэтому вполне понятно, сколь сильно его беспокоит возможная утрата столь же противоестественного положения «мировых господ».

В 1953 году этот рассказ, вероятно, был новым и сильным по содержанию произведением. Сейчас такого впечатления на меня он не произвел. Тема взаимного истребления двух сверхдержав утратила актуальность; идея полностью автономных боевых роботов, ставших враждебными людям (и, возможно, другим своим разновидностям), не выглядит свежей и интересной.

Интрига в рассказе реализована слабо — что (или кто) является Второй моделью, становится ясно слишком задолго до конца. Экшн-составляющая сюжета, в принципе, довольно увлекательная, но это для меня оказалось единственным достоинством рассказа.

Самое большое недоумение и недоверие вызвала у меня идея имитации роботом человека. В каких-то других сюжетах этому можно было бы не придавать большого значения, рассматривая как художественную условность. Но здесь на этом и построен сюжет, это его ключевое центральное звено. В безупречную имитацию я не верю. Слишком много в человеке уникальных особенностей: например, меняющееся выражение глаз. Его уж точно никак нельзя воссоздать у робота. К тому же очень странно то, что если у Третьей модели (насчет Первой не совсем ясно, но тоже можно предполагать) очень ограниченный запас слов и реакций — что вполне нормально, то Вторая и Четвертая имеют их просто невероятное количество. На каждую фразу человека они отвечают осмысленно и разнообразно, и в это невозможно поверить. Для такой имитации разработчики должны иметь колоссальный опыт взаимодействия с людьми — а какой опыт был у роботизированной промышленности?

Подводя итог, выражу мнение, что этот рассказ не представляет для меня большой содержательной ценности. Таковую могли бы составить либо более оригинальный и напряженный сюжет, либо более глубокая философия с элементами психологического исследования. Ни того, ни другого здесь я не увидел.

«Птицы» — удивительно емкое и содержательное произведение малого формата, которое читается на одном дыхании. Это несомненный признак авторского таланта. Дафне Дю Морье удалось главное — вызвать у меня, как читателя, глубокое сопереживание главным героям (в которых, кстати, нет ничего героического). Важно отметить, что сюжет, при его фантастичности, воспринимается совершенно реально; каждый эпизод, каждое действие легко представимо и понятно.

В центре моего внимания было в основном не нападение птиц. Этот аспект, хотя и является основой сюжета, никаких особых мыслей не вызвал. Все равно никакого объяснения птичьему буйству не дается, да его и не может быть. Разве что только вскользь звучит мысль о том, что птицы миллионы лет копили ненависть, которая сейчас вдруг выплеснулась на человека. Но непонятно — почему на человека, и почему миллионы лет? Этими вопросами и не стóит задаваться.

Гораздо важнее, на мой взгляд, уделить внимание показываемым в рассказе чертам социальной психологии: в данном случае на примере жителей глухой английской провинции. В этих чертах можно заметить много примечательного, в широком спектре — от курьезного до экзистенциального.

Тут и курьезная (и одновременно позорная) версия о том, что виноваты русские — само собой, ведь действие происходит в 1952 году, когда, каламбурно выражаясь, «холодная война» уже вовсю пылала. И еще черта эпохи — английская обывательница лепечет о том, что Америка поможет. И это говорит подданная «Великой державы», «Владычицы морей»! Выходит, к 1952 году без Старшего Брата — никак.

Но это курьезы. Гораздо серьезнее другое. Среди этого другого назову три момента. Во-первых, выражаемая той же обывательницей вера в Правительство (а как же пресловутая индивидуальная самостоятельность людей Западного мира? — ее в рассказе демонстрирует, причем разумно, лишь главный герой). Во-вторых, упоминаемая в мыслях главного героя изнеженность нового поколения (он думает о том, что раньше люди сами легко обеспечивали себя пищей, а теперь его дети не хотят есть рыбные консервы, ибо невкусно) — важный штрих картины социума. Наконец, в-третьих, бросается в глаза поразительные вялость и легкомысленное безразличие большинства персонажей. Впрочем, то было в другую эпоху. Сейчас все наоборот — по пустякам в СМИ и социальных сетях происходят гигантские истерики. Пользы от которых, естественно, еще меньше.

Интересное произведение на тему многослойности и многозначности сознания, а также радикального средства воздействия на него. Я не уверен в том, что это средство (то есть прямое изменение памяти) может быть реализовано даже в будущем; но суть рассказа, конечно, нельзя воспринимать столь буквально, через призму технической возможности.

Больше всего при чтении я опасался того, что сюжет окажется тесно связан с поставленным по его отдаленным мотивам фильмом «Вспомнить все» (который я не смотрел, так как не люблю «боевики»). Мне бы очень не хотелось видеть здесь разворота в «экшн», поэтому, когда возник маленький штрих в эту сторону, я сильно забеспокоился. Но, к счастью, беспокойство оказалось напрасным.

Финал рассказа превосходен — он имеет явный налет абсурда с элементами легкого комизма. И это именно то, как следовало закончить произведение на тему странных вариаций сознания.

В художественном отношении произведение безнадежно слабое — поведение героев во многих случаях ненатуральное (начиная с совершенно нелепой и «ненаучной» попытки забраться внутрь инопланетного корабля), диалоги прописаны топорно, интрига (кто есть кто?) реализована неубедительно и неинтересно, атмосфера не ощущается. Единственная ценность рассказа — необычная (думаю, на 1938 год — новаторская) идея о существе, мимикрирующем в любую форму жизни, да еще и способном читать мысли (то есть искусно подражать разумной личности). В этой идее есть нечто глубоко завораживающее и «философское» (не знаю, насколько уместно тут это определение). Талантливый и умелый мастер способен из этой идеи–семени вырастить весьма интересное произведение. Особенно просится экранизация, которая могла бы создать поистине жуткие запредельные образы. И такой пример есть: это великий фильм Джона Карпентера «Нечто» (1982 год).

Рассказ «Храм» вызвал у меня весьма противоречивые впечатления.

С одной стороны — очень увлекательный сюжет, в котором Лавкрафт мастерски реализует интригу. Шаг за шагом он раскрывает перед главным героем и читателями образы и тайны Неведомого Древнего Мира, расположенного на морском дне. Он словно медленно поднимает вуаль — и так и не открывает до конца, оставляя необъятный простор для дальнейшей читательской фантазии. Глубинный мир, загадочные артефакты, странные события — превосходный материал для создания мистической атмосферы произведения. В этом плане Лавкрафт безупречен, если бы не одно «но»…

Это «но» — с другой стороны моих впечатлений. И выражается оно в персоне главного героя. Его образ нельзя назвать иначе как карикатурным, в худших традициях военной пропаганды. Но что годится для пропаганды, негоже вносить в литературу, претендующую на вечность и универсальность. Я не сомневаюсь, что такие люди существовали (хотя совсем не уверен, что с таким менталитетом можно было сделать карьеру военно-морского офицера, особенно на субмарине). Но зачем в рассказе постоянно муссировать тему прусского юнкерского сознания? Какое художественное значение это имеет? Никакого. По-моему, это только вредит восприятию.

«Локон Медузы» — несомненно, удачный результат творческого взаимодействия Лавкрафта и Зелии Бишоп. Бишоп, насколько я понимаю, придумала сюжетную идею — что в данном случае весьма ценно и заслуживает похвалы. Впрочем, главное достоинство рассказа — не столько сюжет, сколько органичное вплетение в Мифы Ктулху некоторых африканских мотивов (типа Великого Зимбабве и вообще африканского колдовства и африканской загадочности). Эти мотивы в рассказе очень сильно подчеркнули общую канву «Таинственного и Ужасного».

Из недостатков рассказа отмечу следующее. Во-первых, какие-то невнятные любовные отношения (прописанные Лавкрафтом откровенно слабо, что вполне для него естественно) — отсутствие которых, в сущности, никак сюжету бы не повредило, а скорее наоборот. Во-вторых, мне не показалось правильным использование рассказа от первого лица — я имею в виду не первичного рассказчика (чисто технический персонаж), а основного, который, собственно, и повествует бóльшую часть истории. Дело в том, что этому главному рассказчику приходится сообщать много информации о третьих лицах, и при этом в отношении некоторых деталей его осведомленность вызывает большое сомнение. Кроме того, на мой взгляд, эта концепция двух рассказов от первого лица в данном случае привела к легкому сумбуру.

Впрочем, эти недостатки считаю незначительными — не более чем минус 2 балла к оценке произведения.

«Пурпурное облако» — в моем читательском опыте первое произведение, в котором раскрывается интересная и экстравагантная тема одного-единственного человека на Земле [замечу, кстати, что об этом следует подумать всем, кто любит сетовать на одиночество, весьма примитивно представляя себе смысл этого слова]. Не на каком-то маленьком острове, а на всей нашей огромной планете.

Завершив чтение, я испытал весьма разноречивые чувства. Скажу прямо, роман изобилует поводами для моей критики. И в то же время — он удивительно увлекателен и, самое главное, на большей части действия создавал сильное притяжение для моих мыслей. Сформулирую это так: мыслями я почти непрерывно был в сюжете, рядом с главным героем — а это большое достижение для книги. Интересно то, что многие аспекты романа, которые являются недостатками, в то же время содержат зерна достоинств.

В романе довольно невнятное, затянутое и пространное начало, в рамках которого главный герой сначала сопротивляется попыткам вовлечь его в экспедицию на Северный полюс, но потом все же принимает в ней участие — и все это сопровождается сомнениями, конфликтами и смертями (в том числе, между прочим, от его собственной руки). Нужно ли все это было в произведении — не берусь судить. Но хочу подчеркнуть, что эта часть оканчивается завораживающим описанием Северного полюса (чистая фантазия Шила), которое создает картину таинственную, с намеком даже на мистику (т.е. сверхъестественное). Однако, к сожалению, этот намек на мистику в дальнейшем не получил никакого развития.

Следующая часть — одиночество главного героя. Это лучшая часть романа, создающая неизгладимый психологический эффект. В том числе посредством частого (даже назойливого) акцентирования на множестве мертвых тел — это фактически основной элемент пейзажа. Здесь мне показалось странным и весьма сомнительным то обстоятельство, что главный герой осуществляет грандиозную деятельность (демонстрируя, к слову, завидные умения в очень многих сферах деятельности). С одной стороны, понятно, что Шил хотел показать двойственность его натуры, которая выразилась в форме разрушений и строительств. Но такая бурная энергия (в духе Робинзона Крузо и героев Жюля Верна) главного персонажа «Пурпурного облака» выглядит неорганично, неестественно. Возможно, кто-то сочтет это оправданным сюжетной необходимостью, но я в этом не уверен.

Зато здесь много примечательных фраз, выражающих мысли и эмоции главного героя; среди них есть поистине бриллианты экспрессивной словесности, один из которых я приведу: «И когда я увидел это, я отчетливо понял, в первый раз: то безбрежное отчаяние, которое я испытывал в отсутствие людей, — оно превыше звезд и глубже ада, и я снова почувствовал на себе пустой взгляд Нирваны и безумие Ничто, когда Время поглощается Вечностью, а все живущее, как капля воды, рассеивается в бездонной пустоте космоса и исчезает».

Третья часть (которую я не буду раскрывать) показалась мне наиболее слабой. Она, на мой взгляд, рвет смысловую и эмоционально-психологическую ткань романа; к тому же не лишена никчемных рассуждений религиозно-философского характера (они время от времени встречаются на протяжении всего романа, но именно в последней части слишком явно выпячиваются, да еще в сторону неприятного мне богословского дидактизма).

Как бы то ни было, «Пурпурное облако» наверняка будет интересно любителям weird fiction, и столь же наверняка оставит по прочтении след в душе и вызовет много размышлений.

Несмотря на маленький размер (точнее, именно благодаря этому) в рассказе изложена очень важная идея чань-буддизма.

Сюжет повествует о том, как на пути из Индии в Китай некий буддистский монах подвергся искушению эротическими соблазнами. И, утратив способность к медитации, то есть сосредоточению и устойчивости сознания, стал впадать в сон, в котором его преследовали чувственные видéния. Для того, чтобы побороть наваждение, он отсек себе веки, дабы более не смыкать глаз и не терять покоя сознания. Эти веки чудесным образом преобразились в чайные кусты. Так Китай обрел один из самых ярких элементов своей культуры.

Хотя Лафкадио Хирн не называет имя этого монаха, в нем несложно распознать знаменитого Бодхидхарму — легендарного основателя Чань. А в рассказе представлена та идея этого Учения, что нельзя бороться с искушениями, закрыв глаза. Просветление сознания возможно только через ясность взора, обращенного и внутрь, и вовне (в буддизме Просветление не проводит между этим разницы).

Короткий и очень красивый рассказ. В первой части Лафкадио Хирн воспевает фарфор как один из важнейших видов китайского искусства; очень интересно познакомиться с названиями сортов фарфора и их изящными поэтическими характеристиками. Во второй части — повествует волшебную историю о самом великом мастере фарфора, который по указу Императора Шихуанди создал, принеся себя в жертву, вазу, которая воспринималась как живая, со своей (т.е. доставшейся от мастера) душой.

Интересный и, на мой читательский взгляд, необычный рассказ. К жанру ужасов отнести его я не могу — даже несмотря на одиозную кровавую насильственную часть, посвященную описанию казни преступника Дамьена. Эта (вторая) часть представляет собой что-то вроде «книги в книге»; причем, как мне кажется, она имеет неоправданно значительный размер. И если бы она была гораздо меньше, рассказ бы ничего не потерял в своей остроте и глубине психопатологической драмы.

Ценность рассказу придает не столько сюжет, сколько сопряженные с ним рассуждения, а также ярко выраженная аура той самой психопатии, которую я упомянул в первом абзаце. По этому поводу я хочу отметить следующее. Психопатия главной героини рассказа очевидна, но я бы не стал делать из данной истории существенного и всеохватного вывода: дескать, все умные высокоразвитые женщины — тайные психопатки. Считаю, что это лишь конкретная история, конкретный аномальный случай этой женщины. А вот «слепая, всепоглощающая любовь мужчины» — аномальное уродливое явление куда более широкого масштаба, и, к сожалению, встречается очень часто.

В детстве это произведение очень понравилось, а при нынешнем прочтении (в т.н. «зрелом» возрасте) впечатление оказалось весьма сдержанным.

Во-первых, несмотря на все усилия автора, часто речь героев выглядит слишком цивилизованной (более того, сейчас многие хуже говорят). Понятно, что это некая художественная условность, и во многом неизбежная. Но местами она просто сбивает восприятие действия как того, что происходит «во тьме веков».

Во-вторых, некоторые сцены насилия совершенно не нужны и, более того, крайне сомнительны с точки зрения правдоподобия. Например, что за дикая сцена — побоище, устроенное мамонтами зубрам. Сколько ни говори о ярости животных, но инстинкт самосохранения у них сильнее всего. Зачем было зубрам (не хищникам, кстати) нападать на мамонтов? У них в генах должно было быть заложено, что на этих гигантов нападать нельзя ни при каких обстоятельствах.

В-третьих, «смазанность» впечатления вызвана в большой степени набившими оскомину боевиками, в которых герои сокрушают множество противников, не получая ни одной существенной раны. Я понимаю, что «Борьба за огонь» написана давно, когда стереотипного крутого героя еще не существовало. Но все равно сложно подлинно сопереживать героям этого произведения, когда очевидно, что в конце все будет очень хорошо (что, между прочим, слишком резко контрастирует с печальным началом сюжета).

Этот рассказ с неожиданной и в основном необычной для творчества Лавкрафта (вкупе с соавторством Дерлета) стороны интерпретирует как тему Глубоководных (из мифологии самого Лавкрафта), так и уходящую в глубокую древность фольклорную историю о том, как человек встречает некое «сверхъестественное» (или даже волшебное) существо — и лишается покоя, а потом и своего естества. Написано произведение кратко, сдержанно, и даже с долей затаенной сентиментальности — что можно отнести к его достоинствам. Также мне понравилось то, что отсутствует хоррор, который в исполнении Дерлета (этот рассказ, конечно, плод в основном его писательской деятельности), как правило, выглядит вульгарно и неубедительно.

Некоторое недоумение вызвало то, что главный герой стал жить вместе с Глубоководными (т.е. в морской пучине) — неясно, какая трансформация могла обеспечить ему такую способность. Но важно даже не это, а то, что, на мой взгляд, это несколько смазало драматизм сюжета.

Среди рассказов, созданных в результате так называемого «со-творчества» Г.Ф. Лавкрафта и А. Дерлета, «Единственный наследник» — выше среднего уровня. То есть неплох. Стиль Дерлета здесь малозаметен, за исключением нескольких мест. В основном рассказ вполне в стиле Лавкрафта, с присущими ему достоинствами и недостатками.

Интрига здесь, конечно, призрачная: мне трудно представить читателя, который бы еще на первых страницах не понял сути происходящего. Финал, естественно, тоже предсказуем. Тем не менее, история доктора Шарьера (который является основным действующим лицом рассказа) написана довольно интересно, благодаря чему рассказ читается с увлечением до конца. Интересны идеи, положенные в основу долголетия Шарьера, его трансформация, связи с различными культами и эзотерическими изысканиями. «Подключена» также тема Глубоководных — пожалуй, самой знаменитой вымышленной Лавкрафтом расы; хотя эксперименты Шарьера ориентированы больше на рептилий.

Самое слабое место рассказа — упоминание «непримиримой борьбы» между Богами Седой Старины (неназванными) и Властителями Древности (Азатот, Йог-Сотот, Ктулху, Хастур и другие). Это явный признак пера Дерлета. Но что это за борьба? К чему она здесь упоминается? Что это вообще за «группировки» (сильно смахивающие на военные коалиции типа НАТО и ОВД)? К сюжету это не имеет ни малейшего отношения и выглядит как неуклюжий прием для «пристегивания» рассказа к мифологии Лавкрафта.

На мой взгляд, один из лучших рассказов, написанных Лавкрафтом (имя Гарри Гудини здесь, полагаю, служит скорее дополнительной привлекательной вывеской, чем реальным соавторством).

Прелюдия довольно долгая и неспешная; по-моему, она могла бы настраивать на курьезные размышления многочисленных туристов, посещающих Египет. Во всяком случае, даже в этой вступительной части (которая кому-то покажется — и небезосновательно — несколько затянутой) автор уже небольшими штрихами формирует тревожно ощущение, исходящее от феноменов Древнего Египта: например, знаменитого Сфинкса.

Мне нравится такой взгляд Лавкрафта на мир. В конце концов, не важно, чем был этот Сфинкс, и что собой являла культура Египта тысячелетия назад (я читал, что на самом деле древнеегипетская культура была, как ни странно, гораздо более жизнелюбивой, чем, скажем, древнегреческая) — важно, что видит в ней твое сознание. В том числе твоя фантазия. А фантазия Лавкрафта в этом рассказе, как говорится, феерична.

Феерична до такой степени, что от некоторых вещей в рассказе буквально мурашки по коже бегут. Лично у меня такое чувство вызвали не только и даже не столько всевозможные чудовищные мумии, сколько невероятный образ некоей колонны, в сравнении с основанием (!) которой Эйфелева башня казалась бы спичечным коробком. Понятно, что такая колонна имела бы в высоту, как минимум, десятки километров (что означало бы соответствующую подземную глубину, на которой пришлось бы оказаться главному герою — что, естественно, «нереально»). Но эпичность этого образа в любом случае завораживает, в самом прямом смысле.

Понравился также образ Царицы Нитокрис — одна половина лица прекрасна, другая изъедена крысами: это поистине аллегория, причем вполне жизненная.

Финал рассказа изумителен — это апофеоз ужаса, доведенный до совершенства.

Единственное, за что я могу покритиковать «Погребенный с Фараонами» — автор чрезмерно часто прибегает к подчеркиванию того, что это сон, иллюзия, галлюцинация и т.п. Лавкрафт вообще любил это подчеркивать, и, по-моему, напрасно — выглядит назойливо, неубедительно и не имеет оправданного художественного смысла.

Рассказ, повествующий о череде удивительных и чудесных событий (некоторые торжественные, некоторые даже довольно курьезные) в Уэльсе — родном крае Артура Мейчена. Любопытно то, что эти чудеса, которые можно в общем описать как христианскую святость, начинаются с события в далеком Тибете — с того, как некий Таши Лама взошел на гору и там «преобразился». Этот момент привлек мое особое внимание. Конечно, в этом есть связь.

Едва ли этот рассказ может быть интересен широкому кругу читателей. По-настоящему его могут воспринять те, для кого христианские ритуалы — нечто гораздо более высокое, нежели набор диковинных слов и жестов. То есть — сакральное в самом чистом смысле. Что касается меня, то мой читательский вкус слишком сильно заточен под совершенно иные разновидности weird fiction, поэтому я поставил оценку «10» фактически не за содержание рассказа, а как дань моего почтительного отношения к Артуру Мейчену.

«Ужас» — повесть с довольно своеобразным сюжетом и оригинальной идеей; и то, и другое отнесу к несомненным достоинствам произведения. Правда, художественное исполнение не могу оценить как шедевр. Сюжет, представляющий значительную интригу и в определенной мере даже триллер, реализован Мейченом не слишком увлекательно. Во-первых, из-за многословия; во-вторых, временами мысль автора уходит в какие-то побочные ветви — некоторые из них сами по себе весьма интересны, но на общее восприятие могут влиять неблагоприятно. Кроме того, мне не понравилось использование военной тематики. Хотя это моя чисто личная позиция; на самом деле, эта тематика здесь уместна и, более того, усиливает идейный эффект произведения.

«Ужас» ценен тем, что дает почву и пищу для размышлений в антропологической сфере (если выражаться в сухом стиле). Например, любопытно мировоззрение некоего профессора Хувелиуса, который тратил все свои доходы на благотворительность и при этом был автором трактата «О преступном гуманизме».

А главным источником произведения является идея Мейчена о десакрализации Человека, который в Западной цивилизации стал всего лишь разумным животным (или, скажу от себя более «политкорректно» — биологическим существом), лишенным духовности. Что и возымело тот результат, который дал название произведению — Ужас. Хотя, не могу не заметить, повторившись, описано это Мейченом не очень убедительно; местами как-то ненатурально, натянуто.

Я же полагаю, что результатом будет не тот Ужас, что показан Мейченом, а Ужас разрушения человеческого естества на самых фундаментальных уровнях психологии и физиологии.

«Праздником осиянный» — маленький рассказ Мейчена, в котором нет как такового сюжета, а есть созерцание–впечатление в изложении одного из двух присутствующих в произведении персонажей. Сей персонаж провел один день за городом; его созерцание природных феноменов и стало предметом рассказа, в центре которого — игра света и цвета (сияния, давшего название). В чем-то эти феномены подобны некоей природно-божественной литургии, праздника в понимании человека, для которого существует сакральность.

Особенно мне запала в душу фраза, в которой прекрасно выражается праздничное (сверхрациональное) ви́дение чуда и тайны даже в чем-то сером и обычном: «Но — стены, серые блестящие стены, старого дома. От них струились потоки света, они говорили о чем-то, что превыше понимания».

И великолепно описание Мейченом заката (ему вообще это удавалось с редким мастерством, в отличие от многих других жанровых элементов). Образы, напомнившие ставшие классическими строки стихотворения китайской поэтессы XII века Ли Цзичжао «Расплавленное золото заката, И яшма лучезарных облаков».

Кстати, эти образы вполне реальны, и они близки любому человеку (а вовсе не только жителям экзотических стран). И куда прекраснее и загадочнее, чем любые фэнтези, создаваемые компьютерными и иными техническими средствами.

Мне не понравилось лишь высказывание собеседника рассказчика, который назвал его повествование «историей чудесной и неутоленной страсти». Чудесной — да, это слово уместно, но при чем тут страсть? Я не считаю, что праздник может ассоциироваться с какой-то неутоленной страстью: это понятие совершенно иного характера.

Среди прочих детективных рассказов из цикла о князе Залесском (имеющихся в переводе на русский язык) собственно линия расследования — или, вернее сказать, ход мысли блистательного князя — показалась мне наиболее увлекательной и легче воспринимаемой. Но тут много другого примечательного и заслуживающего пристального внимания. Начиная, прошу прощения за неумелый каламбур, с начала рассказа, а именно с прелюбопытнейших рассуждений князя о России. Не могу отказать себе в удовольствии процитировать ключевую фразу этих сужений: «И впрямь, именно она, а не какое-нибудь антарктическое море, есть истинная Ultima Thule современности, настоящий Остров Тайн».

Кроме того, большой интерес представляет экскурс в историю Крестовых походов и зловещей таинственной секты ассасинов. Наконец, на меня глубокое впечатление произвели пассажи в духе мистицизма (не мистики, а именно мистицизма), касающиеся загадочных свойств камней и их «души». Может быть, даже и без кавычек.

Худшее произведение о Шерлоке Холмсе, что мне довелось прочитать (правда, осталось еще много нечитанного, так что в будущем конкуренция вполне ожидаема).

За харизму Шерлока Холмса добавлю пару баллов, а, по существу говоря, рассказ на минимальную оценку.

В русском переводе этого рассказа его название совершенно резонно оставлено в англоязычном оригинале — и это формирует аллюзию на одноименное и весьма значительное историческое явление 1920-1940-х годов (при том, что произведение написано в 1895 году). В книге «Утро магов», из которой я много лет назад впервые узнал о рассказе Шила, этому обстоятельству придается большое (может быть, несколько чрезмерное — что объяснимо временем написания «Утра магов») значение — как пророчеству.

Детективная линия интересна, хотя для ее восприятия, на мой взгляд, требуется обширная эрудиция; мне из-за недостатка оной было довольно сложно следовать сюжетной нити. Но не в ней суть и важность произведения. Важно то, что Шил рассматривает очень крупную и запутанную социальную проблему — проблему заслуживания людьми жизни.

Проблема чрезвычайно сложная, и в рамках отзыва я не имею намерения ее глубоко и подробно анализировать. Все сводится к вопросу: заслуживают ли жизни люди (физически и/или умственно) ущербные? Вопрос, кстати, чисто западного менталитета, и поскольку вся история Западной цивилизации есть непрерывный процесс шараханья от крайностей к крайностям, и решения были самые разные. Особенно ярко это проявилось в XX веке, и продолжается сейчас. Гуманизм и исключительная забота об инвалидах и старых оказались переплетены с теорией социал-дарвинизма (или социобиологией), евгеникой, нацистскими «ликвидациями», а в наше время — постепенно разворачивающимся законодательством об эвтаназии вкупе с увеличивающимся числом нападений на дома престарелых и т.п.

Для завершающей характеристики рассматриваемой в рассказе идеи приведу одну, по-моему, очень показательную цитату: «В стране с такими варварскими порядками, конечно, никогда не прозвучал бы нежный и эгоистичный голос хромоногого лорда Байрона: одно недолгое эгоистическое «стенание» на Тайгете, и дело с концом. Не исключено, однако, что мир прекрасно обошелся бы и без лорда Байрона. Но несомненно и то, что он не может обойтись без кумира, и эта болезнь, равно у отдельных людей и народов, может возвещать только одно — почти полную или окончательную гибель».

А я хочу закончить отзыв фразой, которая навела меня на размышления в ином русле, ибо она сама из иной мудрости — из великой книги «Дао дэ цзин» (глава XIX):

Устраните «человечность», отбросьте «справедливость»,

И люди вернутся к почитанию и любви.

Среди нескольких прочитанных мной романов Лео Перуца «Снег Святого Петра» ставлю особняком. Подобно другим произведениям, этот роман изобилует интригой, интересными сюжетными ходами, драматизмом, историческими деталями. Даже любовная линия (к чему я обычно отношусь настороженно) прописана тонко и деликатно — и, что очень важно, очень натурально — поэтому я признаю ее дополнительным украшением романа.

Но главное, за что я выделяю «Снег Святого Петра» — за то, что в романе присутствует великая Императорская династия Гогенштауфенов, в том числе Фридрих II — «Удивление Мира». Присутствует не как действующее лицо, а как объект, к которому апеллирует один из главных героев — барон фон Малхин, воистину человек не от мира сего.

Ключевым смысловым элементом романа является, на мой взгляд, абсолютно логичное выстраивание автором в один ряд т.н. «пламени веры в Бога» (то есть религиозного фанатизма») и идеологического фанатизма — в данном случае (в контексте эпохи) это социалистические идеи. Более того, я глубоко убежден в том, что этот ряд является генетической преемственностью.

И вот тут я вижу любопытную коллизию. Барон фон Малхин мечтал восстановить на престоле династию Гогенштауфенов — путем того, чтобы заново возжечь в сердцах людей пламя религиозной веры. Но при этом он почему-то игнорировал тот факт, что эта династия была ликвидирована (путем целенаправленного физического истребления) силами под руководством католической церкви и Римских Пап. Понятно, что там была политическая борьба за власть, но фактор религии в этом активно соучаствовал. Фридриха II неоднократно отлучали от церкви (несмотря на то, что он возглавлял VI Крестовый поход и получил Иерусалим мирным (!) путем), проклинали как еретика — и тому были основания. Он-то как раз был человеком широких взглядов, лишенным нетерпимости (при его дворе жили и занимались разнообразными творческими и научными делами и христиане, и евреи, и мусульмане). Написал ли Фридрих II книгу о «трех обманщиках» (Моисее, Христе и Магомете) — вопрос дискуссионный, но точно можно утверждать, что Император не имел никакого отношения к «пламени веры».

Сакральность династии Гогенштауфенов зиждилась вовсе не на религиозном фанатизме. Поэтому попытка восстановить ее тем способом, который предлагал барон фон Малхин, была заранее обречена на провал. Она лишь ввергла окружавших барона людей в новый фанатизм, который — что было неизбежно — ударил по нему.

Рассказ «Улица» вполне заслуженно снискал низкие оценки и преимущественно негативные отзывы (в том числе на Фантлабе). К сожалению, попытка Лавкрафта создать произведение на почве реальности провалилась, и рассказ никак не спасает (даже вызывает дополнительную досаду) красивая концовка, в которой автор пишет: «Одни полагают, что предметы, среди которых мы живем, и те места, где мы бываем, наделены душой; другие не разделяют этого мнения, считая его пустым домыслом».

Что ж, у всех бывают неудачи, и в связи с этим я всегда обращаюсь к известной фразе о зернах и плевелах. Зерен у Лавкрафта достаточно для того, чтобы я считал его великим писателем, чье творчество ценю чрезвычайно высоко.

Вместе с тем не могу не отметить, что мое отрицательное восприятие «Улицы» обусловлено не писательскими промахами. Как раз с чисто литературной точки зрения рассказ написан вполне добротно. Мне не понравилось то, что здесь ярко сквозят некоторые черты мировоззрения Лавкрафта, к коим я отношусь в той или иной степени отрицательно.

Произведение обращается к ряду обстоятельств истории Америки. Негативное отношение Лавкрафта к революционерам мне понятно, и возразить тут нечего, даже если бы я имел такое желание (на самом деле я полностью солидарен в этом вопросе). Дальше начинаются вопросы.

Романтизация и героизация колониальной эпохи? Сомнительно. Взять, к примеру, часто упоминаемый самим Лавкрафтом Салемский процесс над «ведьмами». Совершенно чудовищный абсурд — а ведь это уже конец XVII века! В чем тут «героизм славных предков»?

Массовое заселение США иммигрантами, в том числе «цветных» рас? Ну и что с того? Американцы не были хозяевами этой земли, так что у иммигрантов было не меньше и не больше прав, чем у англо-саксов. Я, конечно, могу понять основания хорошо известного расизма Лавкрафта — они принесли чужие традиции, были бедными, зачастую занимались преступной деятельностью. Все так, хотя, замечу, в сравнении с преступлениями гангстеров, сидевших в Белом Доме, Капитолии и на Уолл-стрит (которых накопилось немало уже к периоду и за период жизни ГФЛ) деяния этнических мафий выглядят весьма бледно. Акцентировать внимание на этих иммигрантах — значит проявлять близорукость.

Но не это главное. Главное, что взывало у меня сильнейшее раздражение и отвращение в этом рассказе — фраза: «Но, пробудившись от спячки, Запад вступил в титаническую схватку, начатую на Родине ради будущей цивилизации. И снова над городами взметнулись старые стяги, а рядом с ними замелькали и новые, среди которых победно реял и трехцветный флаг» [почему-то на Улице флагов не было — всему виной пресловутые иммигранты]. И эти патетические слова Лавкрафт пишет о Первой Мировой войне!!! О бойне, которая унесла миллионы жизней, сломала целые поколения в Европе, срубила режимы, которые хоть как-то сдерживали революционеров, открыла путь большевизму и множеству национализмов.

Мне печально говорить об этом, но я считаю, что в отношении некоторых явлений реальности у Лавкрафта попросту отсутствовал здравый смысл. Было бы лучше ему их вообще не касаться. Ибо даже просто касаться таких вещей, не имея здравого смысла, означает пачкаться. Тем более, когда ты не просто касаешься, а в определенной степени соучаствуешь, хотя бы в форме словословий.

В фокусе внимания этого рассказа — два аспекта социальной и индивидуальной психологии. Или, можно уточнить, психопатии. Причем необходимо отметить, что оба этих аспекта плотно базируются на коммерческом подходе.

Первый аспект — визуальная привлекательность насилия. Проблема эта весьма старая, и в былые времена людям были доступны куда более жестокие зрелища, нежели то, что описано в рассказе Шекли. Общеизвестен феномен гладиаторов (хотя в действительности там было гораздо меньше смертей, чем принято изображать в литературе и кино — хотя бы по той причине, что подготовка гладиатора стоила больших денег). Но в моем читательском кругозоре самая одиозная история (вернее, две в одном произведении) изложена Гансом Эверсом в рассказе «Богомол».

Второй аспект по историческим меркам гораздо более молодой. Можно сказать, современный. Это тема массовой передачи насилия кино- и телекоммуникационными средствами. Я давно наблюдаю за этим процессом, и у меня сложилось представление, что люди на самом деле (в подсознании, если можно так выразиться) не разделяют насилия реального и мнимого. Войны, криминал и т.п.: что художественные фильмы, что документальные, что реалити-шоу — в подсознании воспринимаются примерно одинаково.

В рассказе речь идет именно о реалити-шоу. По этому поводу возникает мысль, что современные технологии телевидения и интернета как раз оказались нацеленными на эти шоу. И самое главное — люди массово, с огромным энтузиазмом, погрузились в них. В основном, конечно, без насилия, но это лишь деталь. Важно, что реалити-шоу сейчас стали определяющим «лайф-стайлом»; и я уверен, что это будет иметь (уже имеет) крайне пагубные последствия для человеческой психологии. Думаю, со временем будет появляться все больше произведений, посвященных этой грандиозной проблеме.

В творчестве Эдгара По я особенно ценю именно этот рассказ. Могу согласиться с некоторыми из ранее приведенных отзывов о том, что «Рукопись» бессвязна, нелогична, излишне пафосна и т.д. — но в моем восприятии это не недостатки, а достоинства сего произведения.

«Рукопись, найденная в бутылке» любима мной не только за безупречно созданную гнетущую атмосферу фатального тревожного ожидания. И не только за мрачные элементы сюжета — тут и загадочный корабль (что-то вроде Летучего Голландца) со странной командой, и тьма, и буря, и вскользь упоминаемый Кракен (правда, в действии он не участвует). Больше всего меня заинтересовало упоминание карты Герарда Меркатора, которая, кстати, называется Septentrionalium Terrarum Description; издана в 1595 году. А ведь Меркатор был не просто картографом. Это был мыслитель, явно не чуждый мистики; он дружил с самим магистром Джоном Ди.

В связи с этой картой хочу высказать недоумение по поводу сюжета «Рукописи». В тексте насколько раз сказано, что корабль несло на юг. Из-за этого во многих литературоведческих источниках (и в русскоязычной, и в англоязычной Википедиях, и в аннотации на Фантлабе) говорится, что загадочный корабль в конце произведения занесло на Южный полюс, в Антарктику. И это логично. Но в итоговом примечании к рассказу текст гласит: «<…> the maps of Mercator, in which the ocean is represented as rushing, by four mouths, into the (northern) Polar Gulf, to be absorbed into the bowels of the earth; the Pole itself being represented by a black rock, towering to a prodigious height». Здесь мы видим слово «северный»! И карта изображает именно Северный полярный регион. Что же это за странная инверсия? В рассказе мир как будто перевернулся. А может, не «как будто»? Либо можно предположить, что Северный и Южный полюса симметричны. Но тогда, если мировая вода на обоих полюсах втекает внутрь Земли, то куда она в итоге девается?

Ну и под конец не могу не обратить внимания на любопытную деталь. В начале произведения главный герой (рассказчик) отплыл из Батавии на судне, на котором везли, помимо прочего груза, несколько ящиков с опиумом. Может, кто-то именно в этом найдет объяснение последующему рассказу.

Это стихотворение представляет собой яркий пример того, как иногда становятся расхожими фразы, выдернутые из общего текста. Не счесть, сколько раз я слышал (и, каюсь, сам неоднократно употреблял) первое предложение из этой баллады: «О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, не встретиться им никогда <…>». Говорящий эти слова хочет подчеркнуть принципиальное различие и разделение Запада и Востока. И это при том, что в балладе Киплинга речь совсем о другом. В ней рассказана история того, как в итоге, после противостояния, сближаются и становятся друзьями два человека — англичанин и индус. И после первого предложения в балладе Киплинг говорит: «Но Запада нет и Востока нет, нет наций, родов и преград, Когда двое сильных и смелых мужчин друг другу в глаза глядят».

Сюжет баллады показался мне несколько натянутым (сомнительно выглядит дружба англичанина с индусом во времена колонизации). На мой взгляд (и это не патриотическая декларация, а объективная констатация факта), такая история более правдоподобна для России и Кавказа. Индия давно отделилась от Англии, а Кавказ, при всех сложностях и конфликтах, остался с Россией.

С другой стороны, можно задаться вопросом: что есть Запад и что есть Восток? Вроде бы ясно, что это далеко не одно и то же, но как четко сформулировать их различие? Какой принципиальный (не внешний) признак не возьми, все они оказываются временными. Все сильно меняется, и тем более в современном глобализированном мире. Особенно нелепым является мнение, будто бы Запад есть средоточие чистоты, богатства, законности и свободы, а Восток грязен, беден, тоталитарен и живет не по законам. Все это есть везде.

Кстати, Запад и Восток — это понятие исключительно западного менталитета. Современные жители «Запада» в самом деле, подобно стаду (это к вопросу о пресловутом западном «индивидуализме»), полагают себя «западными людьми». Но ни один житель «Востока» не считает себя «восточным человеком».

Резюмировать же размышления о Западе и Востоке мне хотелось бы мыслью китайского философа Су Чэ, комментировавшего книгу «Дао Дэ цзин» (фраза относится к главе XX): «В мире считают знанием различение, а мудрец ведает, что всякие суждения тщетны и не могут установить истинное различие».

P.S. Рекомендую к прочтению перевод Константина Филатова. Он читается легче всего.

Писать интересные фэнтезийные рассказы о феях, драконах, рыцарях и т.п., конечно, сложно, но предполагает хотя бы держаться в русле значительной литературной традиции. Это помогает. А вот сделать предметом произведения, входящего в цикл «Рассказы Сновидца», старое коричневое пальто — это, по-моему, творческий пилотаж запредельной высоты. Пусть рассказ совсем маленький, и его нельзя назвать экстраординарным — все же это очередной пример гения Лорда Дансени, который мог видеть — и указывать читателю — Чудо во всем что угодно.

Интересно то, что большая часть рассказа посвящена неким спекулятивным сделкам, в которых и фигурирует оное старое пальто. Как человеку, имеющему некоторое (пусть и косвенное) касательство с биржевыми делами, мне было особенно приятно читать описание сего процесса, сделанное Лордом Дансени с юмором вперемешку с сарказмом. В чем же Чудо? Я не буду раскрывать этот элемент сюжета — замечу лишь, что первая часть Чуда прямо вовлечена в сделки, ибо, как очевидно заранее, старое коричневое пальто совсем не простое. А вот вторая (завершающая рассказ) часть Чуда — забавный сюрприз, который превращает усмешку от чтения всего предыдущего текста произведения в веселый смех.

«Мистер Скелмерсдейл в стране фей» можно сопоставить с такими рассказами Г. Уэллса, как «Яблоко» и «Дверь в стене»: их роднит тема драмы упущенной возможности. Причем, для усиления художественного эффекта, основой является нечто сверхъестественное.

Думаю, прочти я этот рассказ лет 20 назад, мое впечатление свелось бы к сожалению по поводу судьбы главного героя, фокусируя внимание на его отказе от Королевы фей. Сейчас у меня иное мнение.

Во-первых, благодаря некоторым произведениям Артура Мейчена, я очень настороженно отношусь к феям. Вернее, я, в принципе, никак не отношусь, поскольку никогда не сталкивался ни с чем подобным (и не важно, верю я в него или нет). Но если бы сталкивался, то отношение было бы именно предельно настороженным; даже, скорее всего, отторжением. Все-таки не зря в фольклорной традиции было принято их сторониться.

Во-вторых, я исхожу из принципа, что за все надо платить. Главный герой, конечно, заплатил высокую цену за то, что отказался — он стал в нашем мире «потерянным» человеком. Но кто знает, какую цену ему пришлось бы заплатить в мире фей? Люди даже в нашем мире за человеческую любовь часто вынуждены расплачиваться страданиями и т.п. А что говорить о мире сверхъестественном? В него без потерь могут входить только святые и великие мудрецы, а прочим это ни к чему. Фольклор сообщает нам о многих случаях, когда люди оказывались в мире фей, были там счастливы, а потом все равно «выпадали» оттуда. И порой с последствиями куда более трагичными, чем это произошло с мистером Скелмерсдейлом.

На мой взгляд, «Курган» — лучшее произведение Лавкрафта (соавторство Бишоп можно особо не принимать в расчет) из числа имеющих крупный размер. Здесь автору удалось избежать сомнительной «наукообразности», что присуще «Хребтам безумия» и «За гранью времен», а также местами излишнего фэнтезийного романтизма «Сомнамбулического поиска неведомого Кадата». А в сравнении с «Историей Чарльза Декстера Варда» в «Кургане» ни в одном отрезке нет вялости действия. Все части произведения (и та, что происходит в нашем мире, и та, что посвящена миру под Курганом) очень увлекательны и читаются на одном дыхании.

Особенное внимание привлекает, конечно, мир (точнее, три мира, структура и связи которых обозначены очень четко) под Курганом; и в его описании фантазия Лавкрафта безупречна. Не могу не отметить интересный (и здесь абсолютно удачный) литературный ход, когда Лавкрафт объединил культ Ктулху с (как бы) индейской мифологией, персонифицированной Йигом, Отцом Змей. Есть тут место и культу Цатоггуа.

Добавлю также, что описание общества мира К’Ньян сделано Лавкрафтом на 100% правдоподобно (если тут уместно это слово) — в отличие, кстати, от «За гранью времен», где социальная картина Великой Расы, по моему мнению, выглядит неубедительно. А раз правдоподобно, то и впечатление производит колоссальное. Колоссальное и по-настоящему ужасное.

Этот цикл «Сказаний» я оцениваю несколько ниже, чем «Времена христианские»: причина в том, что сюжеты явно проще, и их содержание показалось мне менее интересным. Хотя, безусловно, для тех, кто любит Чехию и увлекается ее культурой, и эти Сказания могут являться кладезем множества ценных сведений.

Мне довелось прочитать «Сказания времен языческих» еще в детстве, в чешской русскоязычной книге 1975 года. В ней отсутствуют два последних рассказа, и это обстоятельство я смог для себя понять, прочитав впоследствии первый — «Лучанская война» («Дурник и Неклан» я не читал, так как в интернете отсутствует). Надо отметить, что если первые сказания в этом цикле имеют довольно благодушный характер, то, начиная с «Либушиных пророчеств», ситуация резко меняется. «Лучанская война» — это, по сути, описание какой-то бойни; подобных вещей я предпочитаю избегать. Впрочем, не стану и списывать это на т.н. «суровые времена» древности. В последующие эпохи (в том числе и в XX веке, и сейчас) лютых жестокостей и массовых боен было ничуть не меньше, причем масштаб их куда больше — просто тогда научились прикрывать это всякими «благими намерениями»: прежде всего, религией, патриотизмом и идеологиями.

Но не менее одиозный (возможно, в чем-то даже более) сюжет имеет сказание «Девичья война». Даже рискну заметить, что этот рассказ лучше не читать людям с повышенной впечатлительностью и склонностью к экзальтации (таких сейчас, несмотря на вроде бы благополучную ситуацию, предостаточно). Читать о том, как женщины ополчились на мужчин и стали их убивать и предавать мучительным казням, а потом были перебиты [и это выглядит особенно отвратительно на фоне нынешних отношений между полами в РФ] — нет уж, это совсем не по мне.

В этом коротком (всего на 3 страницы) рассказе Лорда Дансени нет никакого сюжета. Более того — в моем восприятии в нем нет никакой идеи. И то, и другое делают это произведение одним из моих любимых в творчестве Дансени. Оно посвящено Добру как таковому, и тут не нужны ни сюжеты, ни идеи, которые практически неминуемо ввергли бы рассказ в менторство и морализаторство. То есть в то, что только разрушает Добро.

Что же есть в рассказе? Есть взгляд на Мир, излагаемый некими загадочными и чудесными Бродягами, которых рассказчик видит (то есть это видение?) на обычной суетной улице Лондона. В этом взгляде банальный уличный фонарь предстает маяком, помогающим ночным путникам выбрать правильный курс и сберечь жизнь. В этом взгляде унылый фабричный дым предстает воспарением лесов (через каменный уголь) к Солнцу. И в этом взгляде грязный ручей, текущий в сточной канаве, ободряется тем, что ему предстоит встреча с великим Океаном. Бродяги благословляют дома (которые обывателями считаются лишь местами проживания) за то, что в них людям приходят сны.

Наконец, и для угрюмых прохожих (клерков в черных одеждах, в которых я вижу самого себя) у Бродяг есть свое послание — они имеют тех Двойниками Ночи и говорят им: «Чудо твоей души не окрашено радостью. Храни свое искусство. Будь удивительным. Береги свои тайны».

В этом небольшом рассказе у писателя получилось изящно увязать магическую ауру Китая (Лорд Дансени часто обращался к этой стране как источнику и мерилу Великих Тайн и Чудес, в чем я с ним полностью солидарен) с древним мифом Туманного Альбиона. Дополнительные художественные средства — интрига (с легкой степенью зловещести) и накладывающееся на него роковое женское любопытство, а также атмосфера едва уловимой иронии, за которую я обожаю творчество великого британца. Пожалуй, финал можно было бы сделать с несколько более высоким «градусом» экстравагантности, чтобы максимально подчеркнуть и оправдать сюжетную загадку.

«Хрустальное яйцо» — один из лучших фантастических рассказов Герберта Уэллса. Он нравится мне не только увлекательным и новаторским (для 1899 года) сюжетом, но и тем обстоятельством, что экстраординарные явления совмещены автором с подчеркнуто обыденной земной обстановкой; а главный герой — человек, конечно, не заурядный, но и не выдающийся. Тем интереснее видеть сюжет в значительной мере его глазами (хотя рассказ написан от третьего лица).

Я читал «Хрустальное яйцо» множество раз, но только сейчас, собираясь писать отзыв, обратил внимание на детали, на которых прежде не фокусировал своего внимания. Мне всегда представлялось очевидным, что речь идет о некоем техническом устройстве (кристалле), который обеспечивает зрительную связь между Землей и Марсом. Может, так оно и есть. Но почему вид Марса в кристалле был доступен только главному герою (мистеру Кэйву), а не его другу–ученому, который был вынужден лишь вести записи со слов Кэйва (а еще один ученый вообще ничего не видел в яйце)? И еще совсем мелкий нюанс: можно отметить фразу касаемо того, что видел Кэйв: “<…>равнину замыкали высокие красноватые скалы, похожие на те, что он видел на какой-то картине; на какой именно, мистер Уэйс так и не добился от него”. Казалось бы — пустяк, но зачем он здесь? Неспроста ведь.

Не отрицая возможность того, что кристалл был средством связи, все же задаюсь вопросом о том, какую роль могли играть особенность сознания именно мистера Кэйва? Техника техникой, а сознание — конкретное, а не любое сознание — тут тоже ключевой элемент коммуникации.

Мне довелось прочитать эти истории в детстве — в роскошно (по меркам того времени) оформленной книге 1975 года, которую особенно украшают великолепные иллюстрации, задавшие на будущее мой художественный вкус и интерес. Сказания записаны Алоисом Ирасеком столь увлекательно, что было просто невозможно не влюбиться в Чехию и в ее замечательную столицу — Прагу, город тысячи башен и тысячи легенд. Более всего выделю здесь истории про чародея Жито и про знаменитые Староместские куранты, а также про зловещий Дом Фауста.

Книга дает очень живое представление об истории Чехии, особенности ее национальных традиций, фольклоре. Но тут не могу не отметить одно очень существенное обстоятельство. Поскольку история Чехии (как и многих других стран) со Средних Веков является практически непрерывной борьбой за независимость, военная тема проходит сквозной нитью через многие Сказания. Прежде всего — через группу рассказов Яне Жижке. И вот это я считаю слабым местом книги. В нем она от любви к родине скатывается в пафос патриотизма, что почти неизбежно чревато весьма неприглядными и попросту одиозными вещами. Ян Жижка, конечно, крупная фигура национально-освободительного движения чехов. Но он был не просто жестоким человеком (это можно было бы списать на эпоху), а психопатом. Как еще можно определить человека, который своими руками убивал пленных монахов, а потом завещал после смерти снять с себя кожу и обтянуть ей какой-то барабан? Никаким патриотизмом это не оправдывается. И не случайно, что движение гуситов вскоре после смерти Жижки было разгромлено не иностранными интервентами, а чехами, только другого политическо-религиозного направления. Что привело страну к тому, что она на несколько веков лишилась независимости. В книге об этом, конечно, не говорится, но от факта не уйти. По-моему, это закономерный исход психопатического патриотизма.

Рассказ не понравился. Мне показалось, что история Зеленого луга — это некая аллегория потери своего корня, своего тела, своей почвы и т.п., в результате которой чистая ментальность оказывается вовлеченной в пространство ужаса и безумия. Но аллегория — явно не конек Лавкрафта. Кроме того, рассказ откровенно слабый в литературном отношении, начиная с пространного и слишком затянутого (относительно общего объема) пролога и заканчивая невнятным финалом, упоминающим какую-то загадочную страну Стетелос, где люди рождаются старыми. Что это за метафора? — мне осталось невдомек. Для рассказа характерны сумбур и чрезмерное обилие эмоций. Добавлю также, что неодобрительно отношусь к художественному приему, использующему фрагментарные (якобы «попорченные») тексты (если это не основа сюжета, как, например, в «Детях капитана Гранта»). Читателя это часто сбивает с толку.

В рассказе есть несколько интересных фраз (например: <…> почему-то был уверен в том, что непременно сойду с ума, стоит мне хотя бы смутно припоминать вещи, которым учился, о которых мечтал и к которым так безудержно стремился в какой-то другой, теперь уже очень далекой жизни). Но в целом его можно рекомендовать только очень большим поклонникам творчества Лавкрафта, которые склонны «культивировать» все, что вышло из-под его пера. Я к таковым не отношусь.

«Исповедь» де Квинси привлекла мое внимание потому, что этот автор неоднократно упоминается в произведениях таких значимых для меня писателей, как Х.Л. Борхес и А.Мейчен; причем на второго он оказал существенное влияние, которое особенно сильно ощущается в некоторых местах его романа «Холм грез». Не могу сказать, что «Исповедь» стала для меня каким-то крупным литературным открытием или тем более откровением. Естественно, для меня, человека XXI века, нравоучительный смысл «Исповеди» не имеет значения ввиду очевидности данной темы. Кроме того, книга, как и многие другие произведения той эпохи, очень многословна и зачастую чрезмерно сентиментальна. Я против этого, в принципе, ничего не имею, но конкретно моему читательскому вкусу это плохо соответствует. Также чтение осложняется тем, что это произведение не художественное; а воспринимать книгу как преимущественно поток мыслей мне довольно тяжело.

Тем не менее, «Исповедь» представляет для меня определенный интерес.

Во-первых, как тонко прописанный документ, отражающий особенности времени и мест обитания де Квинси. Прежде всего, Лондона, который является в моем восприятии уникальным городом и миром. Здесь, как впоследствии и в «Холме грез» Мейчена, Лондон не просто локация, но своего рода герой произведения. И опиум, как средство возбуждения (и, наверное, неких метаморфоз) сознания в связях рассказчика с этим героем что-то усиливает, что-то искажает, что-то замутняет.

Во-вторых, было любопытно почитать некоторые наркотические видения де Квинси — любопытно потому, что они демонстрируют специфику его менталитета как продукта английской культуры. Меня буквально поразили описания фигурирующих в этих видениях элементов азиатских цивилизаций, которые воспринимались автором как нечто ужасающее — впоследствии такие описания стали предметом жанра хоррора.

Резюмируя, хочу сказать, что хотя «Исповедь», безусловно, не первостепенный шедевр литературы XIX века, но многие ее фрагменты достойны ознакомления и осмысления.

Небольшой рассказ Грабинского — шедевр, уводящий читателя в сумеречную зону на стыке патологии сознания и мистики. Произведение, несмотря на короткий формат, имеет сложную структуру.

Начинается с описания главного героя — железнодорожного кондуктора, странность психологии которого в этой части рассказа воспринимается как чудаковатость и вызывает симпатию. С приятным чувством я прочел строки, повествующие о презрительном отношении кондуктора к пассажирам, использующим поезда в прагматических и меркантильных целях; в то время как для него железная дорога — форма и способ преодоления пространства, но ее сакральность профанируется обывателями. Упоминается, что за все время он тепло принял только двух людей, которые ехали без билета (не могли и/или не хотели его приобретать) просто для того, чтобы ехать — куда-либо, без цели и намерения.

Признаюсь, мне было несколько жаль от того, что во второй части сюжет рассказа эволюционирует таким образом, что главный герой впадает в безумие и становится причиной трагического события. Виной тому является тот, по имени которого назван рассказ — некий Чумазлай, дух фатума (? — так, наверное, можно его интерпретировать). Ну что ж, не стóит забывать, что рассказ включен в цикл «Демон движения», поэтому благостной развязки здесь ожидать не приходится…

«Сияние извне» — на мой взгляд, лучшее произведение в жанре хоррора, вышедшее из-под пера Г.Ф. Лавкрафта. Более того, я считаю, что это одна из немногих подлинно ужасных лавкрафтовских историй. При всем моем уважении к шогготам, ожившим мертвецам, Ктулху и прочим персонажам лавкрафтовского хоррора все эти образы (равно как и имеющиеся во многих историях элементы «экшна») отнюдь не обусловливают впечатления истинной жути. В моем восприятии все это скорее из жанра приключений (что, конечно, тоже приветствуется).

Но вот «Сияние извне» — это действительно Ужас, который формируется не образами, а острым впечатлением «нездешности» фигурирующего в рассказе аморфного существа (если его вообще можно назвать существом; может быть, резоннее назвать субстанцией. Или вообще, вспоминая знаменитый фильм 1982 года — «Нечто»). Я до сих пор помню эффект от первого прочтения рассказа (тому минуло уже лет 15), и особенно от простой фразы: «оно пришло оттуда, где все не так, как у нас…». Эта фраза стократ сильнее всевозможных монструозностей, какими колоритными бы они ни были.

Ужас усугубляется дикими (воистину weird) метаморфозами, в которые вовлечены многие объекты нашей обыденной реальности. Описаны эти метаморфозы, как и почти всегда у Лавкрафта, ярким языком, который легко рождает в сознании визуальные образы.

Из недостатков (которые не умаляют однозначную десятку) отмечу две вещи. Во-первых, можно отметить избыток повторов: некоторые моменты воспроизводятся не по одному разу; и хотя это мелочи, но лучше бы этого избежать.

Во-вторых (и это более существенное замечание), мне показались ненатуральными некоторые аспекты социально-психологического характера. Конечно, говорить о натуральности или ненатуральности в данном контексте можно достаточно условно. Но все же не могу отделаться от мысли, что поведение и отдельных персонажей, и общества здесь выглядит странно и неубедительно.

Понятно, что центральные герои (семья Гарднеров) не могли покинуть свое поместье из-за пагубного влияния (подчинения) внеземного пришельца. Но почему их фактически бросили в беде соседи? Каким бы ни был ужас, но людям свойственно держаться вместе и помогать в самых критических ситуациях — во время войн, пандемий, природных катаклизмов и т.п. На этом общество стояло, стоит и будет стоять.

И уж совсем абсурдно выглядит то, что власти из Аркхэма отреагировали на дурные вести с фермы Гарднеров лишь на последней стадии; а до того горожане якобы воспринимали все как сельские суеверия или байки. Как бы ни воспринимали, а власть реагирует и на меньшие сигналы. Даже в те годы.

Я понимаю, что ужасные сверхъестественные истории сложно вписать в социальную конструкцию нашей реальности, но тогда, наверное, стóило бы упростить сюжет. Например, уложить действие не во многие месяцы, а в считанные дни.

Этот роман — уникальное произведение в моем перечне любимых книг. Есть факторы, которые я обычно считаю для себя негативными в отношении беллетристики: реализм, многословие, акцент на персонажах (а не действии или феноменах). Но в «Записках» именно эти факторы оказались для моего восприятия причиной привлекательности и ценности.

Мне было интересно с помощью таланта Диккенса (его красочного языка, наблюдательности, остроумия) познакомиться с жизнью тогдашней Англии. И большой объем книги только увеличил и расширил этот интерес.

Что же касается персонажей, то было невозможно не восхититься харизмой мистера Пиквика и Сэма Уэллера — на мой взгляд, Дон-Кихота и Санчо Пансы «версии Англия – 1830-е годы». Воистину, есть люди, существование которых воспринимается как источник света и тепла.

Изумительное произведение, в котором спутались самые разные жанры и мотивы: гротеск, фантасмагория, черный юмор и даже какие-то нотки абсурда в стиле Кэрролла. Хоррора тут как раз нет, и это к лучшему, поскольку в такой компании он смотрелся бы неуместно и нелепо. Но без странных существ все же не обошлось, и хотя они не вызывают ужаса, можно считать их «жутковатыми».

И есть тут то, за что я больше всего люблю творчество Жана Рэя (хотя этот элемент присутствует не во всех его произведениях, а там, где присутствует, не всегда удачно реализован) — сочные диковинные фразы, чтение которых доставляет неописуемое наслаждение. Например, когда главный герой замечает на стене нечто вроде картины Бёклина «Остров мертвых», в ответ слышит:

«— Да нет же, друг мой, это всего лишь трещины на гипсовой штукатурке; остальное – следы слизняков — их, должно быть, немало здесь. Но я не отрицаю, что и у них может быть душа художника — это далеко не так очевидно, как представляется!»

Ничего выдающегося в этом рассказе я не могу отметить — здесь вряд ли кто-то сможет найти непредсказуемость, интригу или оригинальный сюжет. Но я весьма интересуюсь творчеством Жана Рэя, стараюсь читать как можно больше его произведений, поэтому имею обширную возможность сравнивать их между собой. Что выгодно характеризует «Ночной дозор в Кёнигштейне» — так это, во-первых, удачное использование темы «дьявольщины» (или нечистой силы, или как там ее еще именуют). Я к этой теме отношусь с большой настороженностью и, как правило, воспринимаю ее присутствие в литературе отрицательно. Но в этом рассказе она реализована убедительно и гармонично. А, во-вторых, мне понравилась сквозящая по телу рассказа легкая (не всегда это в стиле Жана Рэя) ирония — которая, конечно, и является ключевым фактором для успешного использования «дьявольщины» в беллетристике. Примером такой иронии является фамилия одного из персонажей — Дункельвитц: dunkelwitz по-немецки означает «темная шутка». Этим, пожалуй, можно определить весь рассказ.

Не мог не обратить внимания на радикальное различие в оценках этого рассказа в предыдущих отзывах. Что ж, это меня ничуть не удивило, ибо я сам мог бы написать два совершенно противоположных оценочных мнения по итогам прочтения «Псов» в разные периоды своей жизни.

Сейчас я поставил рассказу «5» на основании простого подхода — усреднил свой восторг от первого прочтения и негодование от нынешнего. И самое любопытное заключается в том, что именно те аспекты, которые нравились прежде, сейчас вызвали раздражение, если не отвращение.

Да, когда-то, лет 15-20 назад, мне казалось, что если:

- вывалить на читателя кучу «авторитетных» имен (Эйнштейна, Джона Ди, Фомы Аквинского) и кучу «умных» терминов (типа «трансцендентальной математики»);

- смешать это с темой сверхъестественных веществ (к которым тут отнесены наркотики);

- вывести эту смесь на идею чудесных путешествий в пространстве и времени, которые, само собой (раз уж жанр хоррора), приводят к столкновению с некими чудовищными тварями;

- завершить все туманной обрывистой развязкой,

то это возымеет замечательный литературный эффект.

Теперь я могу лишь констатировать ничтожность и нелепость такого метода, когда им пытается пользоваться писатель заурядных способностей. Шанс получить хороший результат посредством такого метода есть только у мастеров выдающегося таланта — и то, даже самому Лавкрафту это далеко не всегда удавалось.

А особенное раздражение у меня вызывает присутствие в сем опусе имени Лао-цзы и каких-то неведомых древне-китайских наркотиков (лучше бы уж автор использовал в действии чудесный гриб цзычжи или дерево гаося).

Лао-цзы, якобы «созерцавший» Дао под воздействием оного наркотика?! Очень жаль, что одно из величайших учений мира оказалось замешано в этом рассказе, да еще столь вульгарным низкопробным образом.

«Блуждающий поезд» — одно из самых экспрессивных произведений малого объема, что мне доводилось читать. Я вообще люблю сюжеты, связанные с железной дорогой и поездами: есть в этом вроде бы бездушном техническом явлении что-то таинственное и завораживающее (начиная с оптической иллюзии сходящихся вдали параллельных линий рельсов). Но от этого рассказа изначально ничего особенного не ожидал — мне казалось, что едва ли можно написать что-то особенное всего на нескольких страницах; да и сама идея «поезда–фантома» вовсе не представлялась оригинальной: таких поездов немало в кино (и в основном в неинтересном исполнении).

Тем не менее, эмоциональное впечатление от прочитанного было колоссальным — без преувеличения, я на какие-то мгновения оцепенел. Дело в концовке рассказа, которую я, конечно, не буду раскрывать (даже под спойлером). Скажу лишь, что она несет в себе сочетание ужаса и безумия, имеющее энергетику редкой силы.

Этот рассказ может быть интересен тем, кого, во-первых, привлекают беллетрические потоки безумных сознаний; во-вторых, для кого имеют важное литературное значение Желтый Знак и Король в Желтом (образы, рожденные творчеством самого Чамберса).

Читать рассказ, на мой взгляд, слишком тяжело; мое внимание то и дело рассеивалось или перескакивало с места на место. Может, так и положено, учитывая суть произведения. Но мне такой стиль не по душе. Мне кажется, он просто не соответствует творческому мышлению Чамберса.

В художественном отношении рассказ на порядок уступает, например, «Запискам сумасшедшего» Н.В. Гоголя.

Перед написанием своего отзыва я прочел предыдущие и обратил внимание на совершенно разные оценки того, вызывает «История Чарльза Декстера Варда» ужас, или нет. На мой взгляд, это вопрос малозначительный в силу крайней субъективности. Современного читателя сложно напугать, а вот увлечь — это уже более реальная, и тем более важная, задача. Роман я оцениваю как увлекательный, и это особенно значимое достижение, учитывая специфическую сюжетную основу. Мне представляется очень сложным использовать в качестве таковой старинное колдовство (вкупе с алхимией и т.п.), органично «переходящее» в современность (то есть 1920-е годы; сам роман написан в 1927). И в этом плане Лавкрафт добился огромного творческого успеха. Кстати, не могу назвать много других удачных примеров на тему колдовства.

Роман получился длинным, и в большой степени это оправданно многочисленными интересными деталями. Особенно в первой части, действие которой происходит в XVIII веке. Мне это было любопытно для ознакомления с тогдашней историей Новой Англии. В современной части есть несколько явно затянутых фрагментов, но они в основном компенсируются рядом весьма экспрессивных эпизодов, которые если не пугают, то уж точно производят сильное впечатление.

Этот рассказ Грабинского — тот редкий случай, когда я ставлю высокую оценку произведению, мало чего поняв в нем. Малопонятными остались мне размышления об энтропии мира, которые сведены в параллель (а, может, и в пересекающиеся линии) с учением индуизма о манвантаре и пралае — и еще меньше ясности возникло относительно того, какую роль эти идеи играют в сюжете рассказа. Особенно в его концовке, интерпретация (та самая Странная станция) которой ввергла меня в сильное недоумение.

Тем не менее, впечатление от «Странной станции» столь велико и красочно, что я не имею ни малейших сомнений в том, заслуживает ли он помещения на мою полку избранных книг. Конечно, заслуживает.

Кстати, при прочтении рассказа следует иметь в виду, что он написан сразу после Первой Мировой войны — а это событие оказало колоссальное влияние на мировоззрение и психологию современников. «Странная станция» пронизана метафизическим духом и полон рассуждениями о кризисе Западной цивилизации, антитезой которой выступает индийский мудрец. Западная цивилизация охарактеризована как бездуховная (я излагаю упрощенно) или, по крайней мере, с явно выраженной доминантой плотских потребностей.

По этому поводу я выскажу свое мнение. Я не считаю Западную цивилизацию по сути бездуховной (тем более что нельзя утверждать, что это однозначно плохо). Но (и это бросается в глаза при сравнении с Востоком) она в определенный период своего развития стала чрезвычайно деятельной. Точнее, внешне активной — а такая деятельность в любом случае будет направлена в сугубо материалистическом плане. А материя как раз и подвержена энтропии...