«Над страной весенний ветер веет, / С каждым днём всё радостнее жить. / И никто на свете не умеет / Лучше нас смеяться и любить».

В. И. Лебедев-Кумач «Песня о родине».

Благодаря роману «Золотая пуля» перечитываю Гайдара. Писать о «Голубой чашке» не собирался, пока не узнал, в каком году происходит действие рассказа. Марусе 29 лет, а познакомилась она с будущим мужем на Гражданской войне, и было ей тогда 17 лет. С очень большой долей вероятности эпизод, о котором папа рассказывает дочке (это хороший человек и он говорит дочке правду, иначе просто не может быть), мог произойти в 1919 году (наступление красных из Белгорода). Так что, можно считать, что на дворе год 1931-й. К Марусе под вечер приезжает «её товарищ — полярный лётчик»*. А Маруся с мужем всего третий день живут на только что снятой даче. И лётчик уже знает адрес, и «они долго сидели в саду, под вишнями». Папа с дочкой к столу приглашены не были, «ушли во двор к сараю и с досады взялись мастерить деревянную вертушку». Маруся проводила лётчика на вокзал, а утром после завтрака «вдруг собралась и отправилась в город». А в чулане её голубая чашка лежит, разбитая. Ситуация крайне напряжённая, и папа с шестилетней рыжей толстушкой Светланой отправляются куда папины глаза глядят.

Дальше сюжет будет параллельный. Цитаты из письма Калинину от пионера со станции Мучная будут чередоваться с цитатами из «Голубой чашки», т. е. из Подмосковья (а куда, кроме Москвы, мог приехать в командировку полярный лётчик?).

«Дедушка Калинин, я решился написать вам письмо, сообщить вам, как мы живём. ... [...] ...Мы работаем дружно, ударно, у нас проводится соцсоревнование, мы бьёмся к социализму. Мне 12 лет, я учусь в I ступени в 4-й группе. Сестра Вера в I группе, 11 лет, и братишка Боря во II группе, 10 лет. А сестрёнка Юля дома маленькая, только 4 с половиной года. Папа — бывший партизан, не так старый, а без зубов — белые выбили. Мой папа состоит членом союза 13 лет. Папе 45 лет, а маме 35, которая нас воспитывала 4 года, когда папа воевал с белобандитами. Сейчас папа работает плотником в коммуне имени реввоенсовета С.С.С.Р. в селе Черниговке.»

«Вышли мы за калитку, а навстречу нам молочница. — Молока надо? — Нет, бабка! Нам больше ничего не надо. — У меня молоко свежее, хорошее, от своей коровы, — обиделась молочница.»

«Мы живём очень плохо: шесть душ едоков, а работает только один папа. Кушать приходится только один чёрный хлеб, да когда получим селедки или рыбы. Молока не приходится купить: спекулянты дорого просят — одна литра стоит 2 рубля. Чтоб было за что купить свою корову**, то можно было бы бороться с дороговизной, кулаком и спекуляцией.»

«... — Есть в Германии город Дрезден, — спокойно сказал Пашка, — и вот из этого города убежал от фашистов один рабочий, еврей. Убежал и приехал к нам. А с ним девчонка приехала, Берта. Сам он теперь на этой мельнице работает, а Берта с нами играет. Только сейчас она в деревню за молоком побежала.»

Тут нужен небольшой комментарий. В 1931 году никакие евреи ещё из Германии не бежали, поскольку никто не мог себе представить, что в этой стране произойдёт через 2 года. Но Гайдар пишет фантастику, заодно объясняя, почему Санька обзывает Берту жидовкой. Санька мальчик явно из бедной семьи, а приезжий еврей устроился на мельницу (!) и у него есть деньги на молоко для дочки. И снова реализм, год 1931-й.

«У нас в селе Черниговке кооперация плохо снабжает рабочих продуктами, одежей и обувью, рабочим и нам, детям, очень трудно приходится жить. Наша мама за 8 месяцев получила только одну поллитру постного масла на нас четырёх. А на базаре стоит одна поллитра масла 10 рублей. А наш папа получает малое жалованье — 75 руб. в месяц и с этих денег плотит на заём «Пятилетка в четыре года» 10 руб. в месяц. То членские взносы, то на подписку, то за квартиру, отопление... И нам приходится сидеть на чёрном хлебе.»

Снова Гайдар. «Тут, под горой наш колхоз «Рассвет». Кругом это наши поля: овёс, гречиха, просо, пшеница. Это на реке наша новая мельница. А там, в роще, наша большая пасека. И над всем этим я главный сторож.» Дальше на своём пути папа и Света видят «табун лошадей, из которых каждая — хоть самому Буденному.» «Увидали мы и попа в длинном чёрном халате. Посмотрели ему вслед и подивились тому, что остались ещё на свете чудаки люди.» Богатый колхоз, кони для красной кавалерии стоят дорого. А на попа не зря дивились, в это время попы в деревне были уже редкостью, а на Соловках и Колыме явлением вполне привычным, только были на них арестантские робы вместо чёрных халатов. Советская власть приступила к уничтожению праведников.

«Дедушка Калинин, мы — ваши ученики, будущая смена старшим товарищам, стоявшим во власти советов. Дедушка Калинин, не откажитесь от нас, юных пионеров, приезжайте к нам в гости. Мама скоро получит сахар — будим пить чай с сахаром. У нас есть две курицы: мама наша не скупая, и она нам зарежет.» «Наш адрес: Уссурийская ж. д., станция Мучная, село Черниговка, станционная слободка. Школа I ступени №1. Получить Трокша Петр Павлович.»

Перед обратной дорогой папа отдаёт все пряники малышу Фёдору, и Света везёт домой котёнка. Теперь мыши не будут бить чашки в чулане и наступит совсем хорошая жизнь. Ещё и потому, что полярный лётчик улетел на север без Маруси.

Откуда же столько вранья*** в рассказе? А что было делать Гайдару, бывшему краскому, когда идеалы, за которые он сражался полетели в тартарары? Застрелиться, как Маяковскому? Не тот характер. Решил, что лучше немного приврать. Хотя, конечно, всё гораздо сложнее.

И последнее. Почему именно это письмо (написанное 5 февраля 1931 года) я цитировал? Во-первых, потому, что оно написано двенадцатилетним мальчиком, у которого есть нормальный правильный отец. Это к теме «Золотой пули» имеет непосредственное отношение. А во-вторых, именно в этой самой станционной слободке около станции Мучная мне пришлось довольно долгое время жить и работать. Поэтому я знаю, например, что отцу автора письма от дома до работы был не очень близкий путь, примерно 10 минут на велосипеде. Так что приходилось платить ещё и за проезд.

*) Полярных лётчиков в СССР в 1931 году можно было пересчитать по пальцам.

**) Стоимость коровы в Приморском крае в 1931 году узнать трудно. Знаю, что в Красноярском крае в 1935 году корова стоила 1300 — 1500 р. Эта цифра содержится в одном из писем В. М. Молотову, напечатанном в том же сборнике «Письма во власть», в котором приведено письмо Калинину от Пети Трокши.

***) Это враньё можно, как было сказано выше, и фантастикой назвать, кому что нравится. Колхоз, подобный описанному в рассказе, в 31-м мог существовать только, как мечта.

«Сытно воняло мертвечиной», Врочек, Некрасов «Золотая пуля», М: «Эксмо», 2019, стр.131.

«Сон разума рождает чудовищ», испанская пословица.

По примеру Авторов сразу возьму быка (или коровий череп) за рога, но начну всё же издалека, т. е. с третьей части, действие в которой происходит задолго до событий частей первой и второй. В этой (третьей) части предсказан Огненный Столп и названа причина, которая заставит Бога потерять терпение. Праведников осталось совсем мало. Их убивают, причём свои, не чужие. Но и праведники хороши! Даже наиболее способные к сопротивлению ждут расправы, как жертвенные бараны, рискуя при этом не только своими жизнями, но жизнями близких. Удовлетворение действиями сил Добра читатель получает разве только от того, что один из самых гнусных негодяев в романе оказывается убит дважды и каждый раз своими жертвами — несовершеннолетними девочками.* Но есть вопросы. Зачем отец Бетти возвращался к безногому индейцу и потом что-то там врал дочке про волка? Почему Мормон ждал Однорукого Стрелка, а среди членов банды его не оказалось? Если бы здесь была перекличка с первой частью, где Джека Мормо преследует однорукий Роб, то зачем в третьей части специально упоминаются «сильные загорелые руки» «человека, которого звали Роб»? За что индейцы убивают отца Бетти, мирного фермера, никогда их не обижавшего?

Но это мелочи и, несмотря на всё перечисленное, третья часть наиболее удачна. Первая же просто никуда не годится по очевидной причине — невозможности хоть как-нибудь привязать к дальнейшему повествованию Аэлиту, которая, как сразу начинает казаться, должна сыграть в сюжете немалую роль. Мормо её распял, Роб ударил (вполсилы врезал, сломал нос), но Авторы поступили с Аэлитой ещё хуже — они про неё забыли навсегда. Не смогли придумать, что с ней делать и выбросили, как балласт, пожертвовав даже алым платьем с длинным разрезом. Имя Аэлита встречается в книге ещё раз (стр. 373), но это выглядит настолько беспомощно, что хочется выразить Авторам соболезнование.

Вторая часть, написанная в жанре шизо-триллера (причём, шизо здесь категория определяющая), гораздо больше двух других. Очевидно, иначе было трудно соорудить вокруг этой арены достаточно протяжённый забор из названий (31 название) произведений Аркадия Гайдара — повестей, рассказов, очерков, пьес... Роман «Школа» (о мальчике, затянутом в водоворот Гражданской войны) тоже, конечно, не забыт — так названа глава, содержание которой наиболее отвратительно из-за присутствующего в ней немереного количества грязи, крови, блевотины, трупов и монстров**. Соответствия содержания глав их названиям искать не стоит, оно или едва уловимо («На графских развалинах», «Всадники неприступных гор») или полностью отсутствует («Судьба барабанщика» и т. п.). Исключение одно — глава «Проклятая дочка». Не знаю, встречается ли ещё где либо в литературе описание родов у живой женщины ребёнка, зачатого от ожившего трупа. Нет, наверно, и тогда это ещё один вклад Авторов в современную фантастику. Джек рассматривает лицо этой девочки, своей трёхлетней сестры, как бы через увеличительное стекло и видит, что «в трещинках на этой маске уже копошились какие-то микроскопические твари, клещи или многоножки, они всегда там жили?». Но этот вклад второстепенный. Главное то, что до сих пор никому ещё не удавалось так «тонко», исподволь обгадить те идеалы, за которые сражались когда-то прадеды двух «молодогвардейцев», чьи имена стоят на обложке книги. Нельзя сказать, что это сделано совсем уж ненавязчиво, но цель достигнута, исполнение впечатляет — живой читатель, смотрящий на все ужасы сквозь вышеупомянутый забор и ищущий различия между праведниками и негодяями, даже не дочитав книгу до конца, становится на шаг ближе к живому трупу.

*) В первой части Роб вспоминает эпизод, очень похожий на описанный в третьей части, и, хотя майор в его воспоминаниях по имени не назван, читатель, добравшийся до последней страницы, автоматически именует его Баком.

Ещё раз Бака убивает игломётом то ли Джек, то ли малышка Ит (написано специально так, чтобы было не разобраться), когда тот существует в виде живого трупа.

**) Возможно, специфика работы над одним произведением вдвоём привела к тому, что Авторы слегка запутались среди порождённых коллективным разумом чудовищ. В главе «Пусть светит» Джек прибивает к двери здоровенными гвоздями Змеесоса (только его одного), а в главе «Пулемётная пурга» в рассказе Джека встречается фраза: «Плоть под моими руками была ничуть не ужасней, чем гвозди, которыми я прибил Птеродактиля.»

PS. Просматривая книгу (даже почти перечитывая заново), обратил внимание на одно необъяснимое обстоятельство. Дважды в романе происходит и тщательно описывается сражение героев с бандами мелких монстриков. В первой части с ними расправляется Роб, во второй (на бойне) Джек наблюдает за дракой мелюзги с Птеродактилем. Так вот, среди этих мелких и весьма жутких созданий нет девочек. Только мальчишки. Почему? Ведь в группе Тимура Гараева девочка, хоть и не сразу, но появляется. В повести «Пусть светит» есть шестнадцатилетняя комсомолка Верка. В «Школе», правда, девочек нет, но всё-таки, какой же Гайдар-вестерн без девочек-монстров?

Цель просмотра книги была другая — искал упоминание о чёрной арабской крови и втором горлуме. Кое-кто утверждает, что в книге это есть, но я ничего подобного не нашёл.

«Интересно, интересно жить, Ингер. Сколько страха и красоты! А от смеха иногда помираешь! Плакать же — стыдно.»

Александр Грин «Дьявол Оранжевых Вод».

Роман начинается с важнейшего события в жизни двенадцатилетнего мальчика. Дуглас Сполдинг впервые осознаёт, что он живой. Возможно, если бы младший брат Дугласа Том, без причины набросившийся на него в лесу, не заехал ему по зубам, это знание пришло бы к Дугласу позже, но всё равно пришло бы, все дети так или иначе приходят к этому открытию; но куда интереснее в этом эпизоде поведение десятилетнего Тома. Не следует ли этого мальчика показать психиатру? Отец, который всё видел, только смеётся. Так начинается предпоследнее для семьи Сполдингов счастливое лето. В октябре следующего года страна начнёт затяжной прыжок в пропасть экономического кризиса, и одному богу известно, как переживут его герои романа. Но пока до этого ещё далеко, и только страшная жара в середине лета 1928 года (Дуглас едва не умер от солнечного удара) напоминает, что в любой момент может разразиться гроза.

Бессмысленная драка в начале не единственная странность в этом сильно перехваленном романе. Удивляет полное отсутствие негров в городе с населением 26 тысяч 349 человек*. Они там, конечно, есть, но Автор их сознательно в упор не видит даже глазами детей, почему-то не желая касаться расовой проблемы. Нет у него желания портить чёрными мазками картину, напоминающую радостные и яркие пейзажи импрессионистов. Или такая вот мелочь, как домашние животные. В доме Сполдингов есть собака (ни породы, ни клички), до которой мальчикам нет никакого дела, и вообще в городе нет животных, кроме бездомных собак и лошади мистера Джонаса, попавшего в Гринтаун определённо из мира сказок Андерсена. Неужели Автор не знал о той огромной роли, которую играет в воспитании общение детей с домашними животными? И да, скорее всего, не знал, как не знал и о том, какую роль играет в жизни маленьких городков США церковь. Не может такого быть, чтобы у постели умирающей 90-летней женщины не присутствовал священник, но тем не менее его там нет. Не может быть и того, что в населённом пункте, расположенном на берегу большого озера, никто не ловил рыбу с лодки, каковое занятие, называемое рыбалкой, не могло остаться без внимания со стороны мальчишек, а ведь они в сущности не занимаются всё лето почти ничем, кроме бесконечной беготни с воплями по всему городку и редких разговоров со стариками.

А разве не странно выглядит удивительная напряжёнка в городе по части красивых девушек? Самой красивой считается тридцатитрёхлетняя (!) Лавиния Неббс, реальный кандидат в старые девы, а её подруга, которая могла бы с Лавинией конкурировать, только что найдена в овраге, задушенная маньяком. Но эти общегородские мелочи ничто в сравнении со странностями отдельных персонажей романа. Вот какой совет даёт находящаяся в здравом уме при отличной памяти 95-и летняя мисс Лумис журналисту Уильяму Форестеру (своей только что найденной родственной душе), снимающему комнату в доме Сполдингов, — «... постарайтесь умереть, пока вам не исполнилось пятьдесят.» Понять её можно, ведь она упустила в своей жизни главное — любовь, но на основании какого расчёта она желает этому хорошему человеку ранней смерти? Ведь совпасть во времени в будущей жизни можно только случайно. Или по воле бога, в которого они оба не верят.

Ещё более странным кажется главный одуванчиковый винодел и по совместительству глава семьи Сполдингов, который в романе называется исключительно дедушкой**. Предварительно необходимо сообщить читателям то, чего не удосужился сделать Автор. А именно кто такая тётя Роза. Элементарные соображения приводят к выводу, что это сестра матери братьев Дугласа и Тома и что она не приходится дочерью дедушке и бабушке. Когда тётя Роза внезапно разрушает царящую в доме идиллию***, которая держится главным образом на сверхъестественном кулинарном таланте бабушки (один из немногих элементов фантастики в романе****; как бабушка справляется, совершенно непонятно, она умудряется ещё и подметать и мыть пол на веранде, невестка ей помогает, но очень мало), этот замечательный дедушка инициирует совершенно хамское выдворение бедной доброй женщины из дома прямо на железнодорожный вокзал. Хорошо ещё, что о билете на поезд позаботился. А ведь не нужно быть даже трёх пядей во лбу, не говоря уже о семи, чтобы придумать другой, более человеческий способ улаживания конфликта. В связи с этим инцидентом начинает казаться, что дедушка работает в типографии отнюдь не наборщиком или грузчиком, а едва ли не её владельцем. Есть намёк в романе, что и сын дедушки (отец Тома и Дугласа) тоже человек в городе далеко не последний. Семья очень богатая, что ясно уже из сервировки стола (сплошное серебро) и количества едоков за столом, где кроме кучи родственников присутствуют ещё и мимоходом упомянутые нахлебники (!). И сразу после отъезда тёти Розы в ночь с субботы на воскресенье дедушка откалывает ещё одну выдающуюся шутку. В благодарность за возвращение вышеупомянутой идиллии он преподносит бабушке большой и тяжёлый том Шекспира из домашней (!) библиотеки (бабушка вряд ли знала про этот том, ей последние сорок лет не до библиотеки, вся её жизнь прошла на кухне) со словами: «Бабушка, сделай милость, приготовь нам завтра [на самом деле сегодня, т. к. дело происходит в половине четвёртого ночи — примечание моё] на ужин эту превосходную книгу. Я уверен, завтра в сумерки, когда она попадёт на обеденный стол, она станет нежной, сочной, поджаристой и мягкой, как грудка осеннего фазана». Бабушка приняла дар и заплакала от радости. Юмор Брэдбери здесь, возможно, в том, что, по его мнению (и мнению дедушки), из Шекспира можно приготовить любое блюдо, если талант повара равен таланту этого гения. Здесь дедушка слегка реабилитирует себя в глазах читателей, но лишь слегка, поскольку даже шекспировского уровня юмор не может отменить тот факт, что дедушка, мягко говоря, не джентльмен. Пример для внуков, однако. И в один из пасмурных зимних дней, распивая вместе с дедушкой очередную бутылочку вина из одуванчиков, Дуглас скажет — а ведь это тот самый день, когда мы выпроводили на выход с вещами нашу дорогую тётушку Розу....

Всё, что до сего дня написано об этой книге, это только общие слова о счастливом детстве, о мудрых и необычных стариках и волшебных свойствах вина из одуванчиков. Но всё это лежит на поверхности, хотя, конечно, придаёт книге вполне естественное очарование. Особенно если не помнить, в какой благополучной стране живут братья Сполдинги, в стране, где всего-навсего год назад таким же одуванчиковым летом (23 августа 1927 г.) в штате Массачусетс были посажены на электрический стул двое невиновных рабочих (суд присяжных состоял из таких же обывателей, какими населён Гринтаун). Роман Брэдбери многослойный, и кое о чём, не сразу заметном, я уже рассказал. И вот ещё некоторые интересные детали. Во-первых, стакан лимонада. Это тот эпизод, где сначала в доме Лавинии кто-то откашлялся в темноте у неё за спиной, после чего на следующий день из её дома был вынесен труп мужчины, заколотого ножницами. Так вот, стакана там, где видит его Лавиния (на столе на веранде) не должно было быть. Перед уходом из дома в кино Лавиния пила лимонад из высокого фужера (см. ниже) и оставила его на столе. А вернувшись из кино, увидела стакан. Но осознать, что из этого следует, не успела, хоть и начала понемногу догадываться. Из этого стакана мог пить лимонад только тот, кто прятался в доме Лавинии, задушив Элизабет Рэмсел и надеясь, что Лавиния не пойдёт ночью домой через овраг. И это мог быть только Душегуб. Мальчишки же убедили себя, что убитый кто-то другой, в противном случае всё лето полетело бы вверх тормашками, ведь при живом Душегубе гулять по городу ночью гораздо интереснее.

Правду знает только самый умный — Том. Действительно, по ходу повествования не остаётся сомнений в умственном превосходстве Тома над старшим братом. Это замечает и журналист Форестер, который рассказывает историю своих отношений с мисс Лумис именно Тому, а не Дугласу, который присутствовал при их знакомстве в аптеке и принёс журналисту весть о смерти этой женщины.*****

Во-вторых, книги пересылаются по почте без упаковки. Это просто поражает воображение того, кто часто (да и редко тоже) отправляет и получает книги почтой. Как же аккуратны и честны должны быть в США почтовые работники и перевозчики почты! Хотите — верьте, хотите — проверьте. Может быть, это так же верно, как и сообщаемая на следующей странице скорость движения земли (напечатано с маленькой буквы) — «шестьдесят триллионов миль в секунду».

Есть в романе и другие загадки. Например, история с наездом зелёной машины на мистера Куотермейна, чему оказался свидетелем вездесущий Дуглас Сполдинг (кстати, отлично изображённый в 1967 году Юло Соостером). Есть основания утверждать, что этот мистер остался в живых, а вот то, что зелёная машина — электромобиль (это в 1928 году), вызывает большие сомнения и отсылает любознательного читателя к истории этого вида транспорта.

Остаётся объяснить, почему судьба Дугласа (только его, не Тома) не кажется мне благополучной, хотя продавец обуви мистер Сэндерсон не согласился бы со мной. «Чтобы стать мужчинами, мальчишки должны странствовать, всегда, всю жизнь странствовать.» Хорошая мысль, правильная. Но, если в представлении Дугласа к школе тянется тропа «заросшая, капризная, извилистая», «а та, прямая как стрела, — к субботним утренникам, где показывают ковбойские фильмы», то какие же предстоят ему странствия? Те, которые больше напоминают бродяжничество? Настоящие странствия доступны только хорошо образованному человеку и только для такого человека они имеют смысл. Надеюсь, эта мысль тоже понятна.

Можно ещё долго говорить об этой, несомненно выдающейся книге (за «кадром» остались такие любопытные личности, как умершая этим летом 90-летняя прабабушка, чинившая велосипеды и ремонтировавшая черепичную крышу каждый апрель, полковник Фрилей, забывший, на чьей стороне он воевал в Гражданскую войну (!), мистер Джонас с его лечебным воздухом в бутылках, более чудодейственным, чем вино из одуванчиков ...) но сказанного достаточно, чтобы те, кто её ещё не читал, поставили бы жирную птицу напротив её названия. Но, пожалуйста, не очень жирную! Есть по крайней мере ещё две команды, которым Гринтаунские мальчики проигрывают — это команда Тимура Гараева и команда Тома Сойера.

Несколько замечаний по переводу.

Высокий фужер — это в переводе Кабалевской. В переводе Оганяна в обоих случаях — стакан, что вообще обессмысливает интригу. Стакан был, стакан и остался, чего же тогда испугалась Лавиния, увидев его?

Далее: в переводе Оганяна за столом у Сполдингов сидят не нахлебники, а постояльцы, что неправдоподобно. Чего ради эта большая семья станет обедать вместе с постояльцами (квартиросъёмщиками по нашему) т. е. полностью чужими людьми?

Если добавить к этому то, что у Оганяна прозвище маньяка не Душегуб, а Неприкаянный (что за чушь? чем Душегуб не устраивал?!), то напрашивается мысль — как мало нужно затратить усилий переводчику, чтобы превратить давно уже известное читателям произведение в нечто другое, просто таки вынудив читателя обратиться к оригиналу даже при плохом знании английского.

*) Автор приводит эту цифру, разумеется, не на полном серьёзе. Это выглядит как данные на какой-то конкретный день, поскольку в романе количество жителей города постоянно только уменьшается. О городе Гринтауне кроме численности населения и того, что он выдуман Автором, известно совсем мало. Пожалуй, только то, что он находится на берегу озера Мичиган в 80 милях от города Милуоки (штат Висконсин), чего категорически не может быть, т. к. в этом случае он (Гринтаун) оказался бы на территории Чикаго. И ещё — там растут персики, арбузы и виноград, что не удивительно, ведь штат Иллинойс находится на широте Азербайджана.

**) Имена Брэдбери дал только детям и второстепенным членам этой семьи. Это недействующее лицо дядя Берт, тётя Роза и некий Лео, о котором вообще ничего не известно кроме того, что это не изобретатель Машины Счастья, тоже Лео, но не Сполдинг, а Ауфман.

***) Почему сестра не предупредила Розу, что кухня это табу, Автор не говорит, но легко догадаться, что просто не успела, т. к. не ожидала подобного. Случившееся было огромным неприятным сюрпризом для всех, даже для дедушки.

****) Ещё один такой элемент — Машина Счастья Лео Ауфмана, которая очень быстро перегрелась и за ненадобностью сгорела. Оказывается для счастья никакая машина не нужна, счастье — оно в родном доме, любящей жене и замечательных детях. Ну и ещё упоминавшийся выше адерсеновский персонаж мистер Джонас.

*****) Форестер, естественно, не может открыть Тому тайну голубого конверта, мальчик всё же слишком мал для столь низких истин. У читателя же не остаётся никаких сомнений в том, что в письме мисс Лумис сообщила Уильяму о том, что завещала ему своё немалое состояние, а, судя по тому, что она занималась благотворительностью, оно таки и в самом деле вполне приличное. У неё ведь нет наследников и это была её последняя благотворительная акция. Ничего другого тут просто не может быть. И ещё, хочется думать, она написала, что пошутила, пожелав ему недолгой жизни. Ведь она и в самом деле пошутила. Кончалось же письмо просьбой почаще заказывать лимонное с ванилью.

Всё-таки мне кажется, Форестер обманул, конечно не преследуя корыстных целей, несчастную мисс Лумис. Будь он в самом деле таким романтиком, каким ей представился, разве сидел бы он в 31 год в редакции третьесортной провинциальной газетёнки, да ещё в такой жуткой дыре как Гринтаун? Талантливому журналисту, а к мнению мисс Лумис невозможно не прислушаться, открыты все пути. Не верится что-то в его желание подставляться под пули ночью в Марокко.

Мне показалась интересной предоставленная на Фантлабе возможность написать отзыв на собственный отзыв, посмотрев на него со стороны (спустя некоторое время такое становится возможным). А тут ещё и не часто встречающийся случай, когда научно-фантастическое произведение не только близко к гениальному, но и даёт читателю простор для совместной с Автором работы над ним.

Отзыв на «Некролог», пожалуй, с некоторой натяжкой можно счесть рецензией, от каковой он отличается лишь отсутствием рекомендаций Азимову по работе над превращением рассказа в повесть. А, действительно ведь, жаль, что подобный разбор рассказа не появился при жизни его Автора, где-то в шестидесятых-семидесятых годах прошлого века. Рецензенту (ну, надо же его как-то называть) удалось не только заметить буквально все просчёты Автора (к счастью, их не так уж и много) и привести правдоподобные предположения о причинах этих просчётов, но и дать простые объяснения тем кажущимся парадоксам в описываемых в рассказе экспериментах, которые не были объяснены читателю ни Автором, ни его героем. Был бы жив Автор, наверняка удалось бы разобраться и в том, какие недостатки в собственно научно-фантастической обёртке этого почти шедевра лежат на совести его самого, а какие — на совести его героя, физика-неудачника. Но уж, коль скоро Автора нет с нами, остаётся лишь выразить сожаление о том, что эта рецензия пройдёт мимо внимания издателей и рассказ «Некролог» будет и в дальнейшем издаваться без неё в качестве приложения-послесловия.

PS. Не имеющим чувства юмора хотя бы в зачаточном состоянии, читать это не рекомендуется, особенно натощак.

«Таинственного острова» в моих планах не было, но появилась рецензия, в которой сделана нешуточная попытка доказать, что Ж. Верн поместил о-в Линкольна в другой мир. Одно из доказательств — время там течёт иначе, чем на Земле нашей реальности*. Рецензент утверждает, что «Дункан» совершил своё кругосветное плавание в 1864-1865, несколько месяцев назад. Для Айртона прошло 12 лет.» Что значит «несколько месяцев назад»? Это значит, что рецензент во первых, ошибся, написав «месяцев» вместо «лет» и, во вторых , использует для своей цели информацию из другого произведения Ж. Верна («Дети капитана Гранта»), не зная общеизвестного факта — даты перепутаны сознательно. Если бы он был знаком со статьёй Е. Брандиса «О Жюле Верне и «Таинственном острове», то не стал бы впустую тратить время. В «Таинственном острове», когда для Айртона прошло 12 лет, «Дункан» совершал второе плавание в те края, где им был подобран Гарри Грант и происходило это в 1869 году (как раз весной этого года остров Линкольна перестал существовать). Если же пользоваться данными из «Детей капитана Гранта», то Айртон к этому моменту (марту 1869 г.) находился в изгнании без двух недель семь лет, т. к. был высажен Грантом в Австралии 8 апреля 1862 года. Пятеро американцев пробыли на острове к этому моменту (к весне 1869) ровно четыре года, день в день**. Ну, и как шло время для этих людей, с какой скоростью? Никакого другого мира нет в романе, а есть несколько грубейших ошибок, которых обычно никто не замечает, и некорректная критика.*** Вот об этих ошибках действительно есть смысл поговорить.

Тридцать лет, прошедших для капитана Немо «в морских глубинах», — ошибка из разряда наименее грубых; это можно отнести на счёт аберрации памяти пожилого человека, забывшего, что со времени восстания сипаев, раньше которого у принца Дакара и мысли о «Наутилусе» не возникало, прошло всего 12 лет. Совершенно ужасная, из ряда вон выходящая ошибка заключается в том, что Сайрес Смит знает, что за человек живёт на «Наутилусе». Знает из книги бежавшего с «Наутилуса» француза. Из книги, опубликованной в 1867 году. Где находился инженер в это время, читатель, разумеется, знает. Для тех, кто не читатель (чукча не читатель, чукча писатель), сообщаю — он находился уже около двух лет на необитаемом острове. Но, Ж. Верн оставляет читателю возможность выбора. В той же самой шестнадцатой главе «ТО» капитан Немо говорит, что француз, написавший книгу о нём, попал на «Наутилус» «шестнадцать лет тому назад». И Сайрес Смит не возражает. Если так, то прочитать книгу профессора Аронакса инженер мог бы, но только при том условии, что на борт «Наутилуса» можно было попасть кому-либо, ведь он и 16 лет назад ещё не был построен. Повторяю — обе эти версии присутствуют в одной и той же главе, как в переводе Немчиновой и Худадовой, так и в переводе Марко Вовчок. Это один из тех многочисленных случаев, когда предъявить кому-либо претензии можно только прочитав 16-ю главу в оригинале.**** Сейчас могу сказать только одно — Ж. Верн очень тщательно следит в романе за ходом времени, постоянно сообщая, какое сегодня число. Из 16-й главы можно узнать точно лишь возраст капитана Немо — в момент последнего погружения «Наутилуса» капитану 70 лет.

Наличие на острове разнообразного животного мира — не более, чем просто литературно-географический, если можно так выразиться, приём Автора-популяризатора науки. А вот то, что талантливый инженер Сайрес Смит, будучи назначен правительством во время войны руководителем железных дорог «важного стратегического значения», умудрился поучаствовать «во всех боях гражданской войны»(!) — это уже ни в какие ворота не лезет. Девять сражений в книге перечислено, но их было гораздо больше, да и как вообще мог человек сражаться, пусть даже находясь «при главном штабе армии Гранта», будучи одновременно кем-то вроде министра путей сообщения?

В заключение повторю сказанное другим рецензентом по совсем другому поводу (Зорич «Завтра война») — прежде, чем писать рецензию, убедитесь, что Вы читали книгу. Поддерживаю этот призыв обеими руками.

*) Ничего подобного в те времена не могло прийти в голову даже самому смелому фантасту.

**) Полёт воздушного шара закончился 24 марта 1865 года, «Дункан» появился 24 марта 1869 года.

***) Чтобы проделать ту огромную работу, на которую у колонистов ушло около трёх лет, вовсе не требовалось вкалывать впятером по сто и более часов в сутки, согласно остроумному замечанию рецензента.

****) Как-то не хочется думать, что основоположник фантастико-приключенчечкого жанра мог выдать на гора столь откровенную халтуру, но когда в двух переводах одно и то же... Особого внимания и, пожалуй, доверия заслуживает перевод Марко Вовчок, поскольку она была лично знакома с Жюлем Верном.

Жанр этого произведения — магический реализм, но чтобы прийти к такому выводу придётся приложить некоторые усилия. Начну с самого магического персонажа.

«Петрова не помнила, сколько их у неё было. Если бы она оглянулась на свою жизнь глазами* нормального человека, то ужаснулась бы, что даже первый уже исчез из её памяти или перемешался с остальными настолько, что она не только не помнила первого, но и даже не помнила, в какое время дня и в какое время года у неё с ним это произошло.» Прочитав эти строки и немного дальше о том, что Петрова «обычно как-то планировала свои действия и присматривалась к будущим мужчинам попристальней, чтобы не было потом так стыдно, чтобы не думать потом о разбитой чужой семье, плачущих детях и собаке, которую некому будет выгуливать; такие моменты накатывавшего стыда были Петровой тоже не чужды.», ... так вот, прочитав это, а позади уже более трети книги, начинаешь понимать, что описываемая в ней семья уж никак не среднестатистическая для России, а долгое время именно так и казалось. Петрова-то не совсем человек, а демон в человеческом облике, попавший неведомым путём в тихую городскую жизнь из какой-то бесконечной огненной пропасти. И этот демон уже потерял счёт мужчинам, которых зарезала эта женщина! Она, безусловно, самый колоритный персонаж романа, что подчёркивается наиболее полным представлением её читателю. Зовут её Нурлыниса Фатхиахметовна**. Это вам не какая-нибудь Татьяна Ларина, хотя, с другой стороны, ничего особенного в этом сочетании, как будто бы и нет. С удовольствием повторю — Петрова Нурлыниса Фатхиахметовна — звучит, по моему, очень приятно, даже гармонично.

Для Петрова-старшего Автор на имя и отчество поскупился. И это справедливо, поскольку Петров за свою жизнь убил всего лишь одного человека, правда, своего друга и, что весьма существенно (смягчающее обстоятельство !), по настоятельной просьбе убитого. Ну, какая уж тут среднестатистическая?!

Но это для нашей реальности, а если дело происходит в параллельном мире (одной из Земель Веера миров по-Головачёву), тогда почему нет? А реальность-то и в самом деле другая, и на эту мысль наводит одна малозаметная, теряющаяся в потоке других таких же, сцена, когда Петров наблюдает за старичком, выбивающим пыль из половиков — «... старичок продолжал бить пыль пластмассовой хлопалкой, похожей на эмблему олимпийских игр на ручке, только, как если бы материков на Земле было не шесть, а около двенадцати.» Отсюда с очевидностью следует, что в олимпийской эмблеме этого мира шесть символов (не обязательно колец) материков, а не пять, как у нас. А это, в свою очередь, означает не более и не менее, как то, что Антарктида там, у них, не покрыта многокилометровым слоем льда, а представляет собой нормальную, обитаемую землю с пригодным для жизни климатом. Есть и другая более заметная разница между мирами, которая тоже не сразу бросается в глаза, тоже слегка припрятана в огромном количестве слов, как последнее зелёное яблоко среди многочисленных трепещущих на ветру листьев. Это поистине чудесный факт исцеления находящегося в шаге от смерти Петрова-младшего таблеткой аспирина двадцатилетней давности. В нашем мире фармацевтическая промышленность даже и мечтать не может о таких сроках годности лекарств. Завершает эту картину маслом странная фигура с инициалами АИД, которая каким-то чудом через много лет находит ставшего взрослым мальчика, когда-то прикасавшегося своей горячей ладонью к холодной ладони только что пришедшей с мороза Снегурочки, благодаря чему была спасена жизнь ещё не родившегося ребёнка.

Но и в этой, параллельной реальности, был некто, написавший историю девочки со спичками, хотя звался ли он Гансом Кристианом Андерсеном, читателю остаётся неизвестным. И, разумеется, там есть «Звёздные войны» — непременный атрибут любой реальности.

Итак, реализм, почти всегда нарочито детальный, в этом романе смешан с фантастикой, добавка которой, пусть и в гомеопатической, но тем не менее убедительной дозе, превращает его в реализм магический. Что и требовалось доказать.

*) Оглянуться глазами — словосочетание русскому языку, мягко говоря, несвойственное, и сразу трудно сказать, развитие это или деградация. Задачка для специалистов.

**) Не обиделась бы на Автора за такое имя для демона-убийцы весьма значительная часть российского народа! Шутка же!

Не одолеть бы мне этот фолиант в 1192 (!) страницы, если бы не ночные дежурства. А ведь написано здорово, не оторваться. Роскошные, феерические Звёздные войны, сложная их политическая подоплёка, неплохо соотносящаяся (с небольшими поправками) с современностью. А какая чудесная молодёжь, причём больше всего мне понравились девушки из враждебного лагеря. Очень понимаю курсанта Александра Пушкина. А военные приключения ГГ и его друзей не уступают приключениям на совсем непохожей войне капитана Сорви-головы, любимого героя моего детства. Хорошее впечатление оставили сцены земной жизни, например, милейший говорящий Братец Лис на крымском курорте. Земные эпизоды чередуются с ещё более причудливым калейдоскопом инопланетных сцен на Фелиции и Ардвисуре. С особым интересом читал те главы романа, где описывается Лагерь Нравственного просвещения им. Бэджада Саванэ на таинственной планете Глагол, и снова Глагол, когда его тайны уже почти разгаданы и когда там появляется удивительный человек Иван Денисович Индрик.

Книга не лишена недостатков, но мелкие они, простительные. Тем не менее, пришлось немало подумать, взвешивая всё на прецезионных весах, прежде, чем выбрать между девяткой и десяткой. На окончательное решение повлияло почти незаметное, вскользь, упоминание о материале, из которого изготовлен штык российского солдата. Это сталь Ижорского завода. В 27-м веке!

Все, написавшие об этом рассказе, каким-то образом сообразили, что же там всё-таки произошло. Почему в итоге двойников оказалось трое? Мне пришлось довольно долго думать и перечитывать рассказ, чтобы разгадать эту загадку. Ведь Автор ничего об этом не сообщает, а краткую информацию о том, что такое раздвоение личности (настоящее раздвоение, а не та имитация этого явления, которую успешно осуществляет ГГ) если и можно принять за намёк, то с очень большой натяжкой. А произошло то самое, от чего как раз и была оформлена страховка — отправился в прошлое один человек, а вернулись двое, являющиеся одной личностью, а не близнецами, практически неразличимыми внешне. К сожалению, Автор совершенно игнорирует правовой аспект возникающей при этом ситуации. Хайнлайн эту ситуацию использовал бы на всю катушку, Шекли же ограничивается тем, что допускает абсолютно нереальную (в пределах описываемой им реальности) ситуацию — одна из идентичных личностей совершает ключевые юридические действия* в отсутствие другой. Кроме того, если уж подписан (за другого человека !) отказ от всех прав, то почему право на получение чека на страховую сумму не только не аннулируется, но и переходит к другому человеку? Это просто какое-то издевательство над гражданским правом. И никакого сознательного обмана одного человека другим в данном случае нет**, имеет место парадоксальная ситуация, случается это не впервые («За всю историю путешествий во времени — раз десять, не больше»), и, следовательно, должны быть прецеденты...Это привело меня к выводу, что конец рассказа просто никуда не годится, он и невозможный и глупый одновременно, потому что права личности должны соблюдаться в любом случае. В случае, описанном в рассказе, существует только один выход — жребий и обеспечение стартовых условий для жизни пострадавшего. За сюжетом рассказа ясно видна аморальная правовая основа общества так далеко ушедшего вперёд по пути технического прогресса, поэтому все глубокомысленные рассуждения о морали и доверии к самому себе на базе этого рассказа не стоят и ломаного гроша.

Ещё одна глупость, нужная Автору для обеспечения дурацкой концовки, это покупка ГГ машины времени за свой счёт. Эверетт Бартолд отправляется в служебную командировку для организации в прошлом сбыта игрушек для детей любого возраста. Компания, занимающаяся таким бизнесом, не может не иметь собственного транспорта.

*) «Я получил оба чека и расписался за тебя». «Я подписал твой отказ от всех прав».

**) Конечно ГГ обманул человека из 7-го столетия, но так сложились обстоятельства. И обманул он другую личность, а не самого себя.

Только в случаях совсем уж из ряда вон выходящих я цитирую в своих отзывах чужие. То, что написал в своём отзыве, собравшем внушительное количество плюсов (!), человек, который, прочитав роман Дика, на целую неделю погрузился в раздумья, это как раз такой случай. Вот это он написал: «Занятая своими заботами Германия уже не ведёт столь агрессивную диктатуру и простому населению живётся вполне неплохо. Если это и тоталитаризм, то крайне умеренный.» Такое представление об изображённом в романе мире сложилось у человека в результате длительных размышлений. Как такое могло произойти? У Дика читаем: «... надо признать, немцы лихо разделались с евреями, цыганами и христианскими сектами. Славян они отбросили на два тысячелетия назад, на их прародину Азию. Ну и правильно, без славян в Европе как-то спокойнее. Пусть себе ездят на яках и охотятся с луками. [...] ... синеглазые белокурые арийцы-фермеры пашут, сеют и жнут на полях всемирной житницы Украины. Вооружённые до зубов новейшей техникой, эти ребята выглядят счастливчиками... [...] ... на то, чтобы избавиться от аборигенов, американцам понадобилось два века, а наци в Африке получили практически те же результаты за пятнадцать лет.» Не заметить этого невозможно, и, хотя Дик сообщает эти ужасающие подробности очень кратко, как бы мимоходом, но ведь именно они и есть те самые декорации, пусть и отдалённые, на фоне которых в Сан-Франциско, Денвере, в доме Готорна Эбендсена и самую малость в Берлине разворачивается действие романа. Сомневаюсь, что человек из Ирка, верящий в Харви Дента и написавший отзыв, из которого я привёл несколько слов, является африканским негром, но он явно и не славянского племени и не еврей, за которыми немцы в романе охотятся по всему миру. Даже не пытаюсь понять, откуда в наше время может у человека*, где бы он ни жил, появиться столь сдержанное отношение к геноциду? Чуть ли не оправдание этого массового помешательства? Но довольно об этой таинственной личности**, перейду к изложению своих впечатлений от книги.

Кажется странным, что наиболее тщательно разработанная в романе тема — это всё связанное с торговлей антиквариатом и ювелирными изделиями. Очень много внимания уделено Автором описанию таких животрепещущих картин из жизни Тихоокеанских Штатов, как ручное изготовление мелких кованых украшений с серебряными вставками, хождение супружеской пары (на самом деле они вместе только на некоторое время) по магазинам и гадание героев романа по китайской книге перемен И Цзин. Последнее вообще не воспринимается теми, кому не приходилось держать в руках это «руководство к действию», прибегнуть к которому, кажется, может вынудить только отчаяние. Динамичных сцен со стрельбой или резнёй в романе очень мало, зато самокопание несчастного японца, пристрелившего двух фашистов, занимает без малого целую главу. Всё это читать скучновато, но деваться некуда. Несравнимо интереснее читать о политической обстановке в Германии, начавшейся там после смерти канцлера Бормана борьбе за власть, невероятном замысле нацистов во главе с Геббельсом, названном операцией «Одуванчик». Хотя, и это тоже трудно объяснить, немцы в книге выглядят неправдоподобно наивными. Возможно, причина этого заключается в ненависти Автора к ним. Даже положительный персонаж, эмиссар Абвера, прибывший в Сан-Франциско с миссией чрезвычайной важности, поразительно глупо, непрофессионально, ведёт себя в разговоре с человеком, которого впервые видит. Руководителя местного отделения СД Автор представляет почти законченным кретином, а рядового нациста, готовящего покушение на Эбендсена, рисует человеком удивительно самоуверенным, считающим себя способным превратить любую женщину в слепое орудие для исполнения своего замысла. Смерть этого человека в номере гостиницы неубедительна, после ухода Джулианы он мог подняться и выйти в коридор, вместо этого он сидел на полу, пока не обессилел от потери крови.

Перевод показался мне удовлетворительным, хотя судить об этом я могу только по косвенным признакам. Есть одна существенная ошибка, затрудняющая чтение. Сбивают с толку слова Автора в 10-й главе: «Она стала читать дальше — теперь уже про себя.» Это важный эпизод (уж куда важнее, чем описание изготовления брошки), и в действительности, что следует из дальнейшего, Джулиана всё время читает вслух, чтобы можно было обмениваться мнениями со своим спутником, сидящим за рулём.

Если кратко сформулировать итог, то он таков. То, о чём написано в романе подробно и со знанием дела, едва ли может заинтересовать большинство читателей, а то, что могло бы представить для этого большинства настоящий интерес — подробности альтернативного мироустройства — дано Автором слишком уж отрывочно и схематично, иногда и вовсе в гомеопатических дозах.

*) Речь идёт о нормальном человеке, не расисте, не игиловце и т. п.

**) Те, кто поставил там плюсы, это или личности, не менее таинственные, или просто не читавшие книгу.

Рассказ не просто провальный, он провальный в квадрате. Во-первых, нахождение на Марсе поразительного артефакта — головы молодой девушки явно земного происхождения — не получает никакого объяснения. Марсианская цивилизация не была гуманоидной, как же попала на Марс земная скульптура, возможно, часть статуи? Рассказчик, один из пассажиров, ожидающих посадки на Фобосе, ограничивается предположением, что загадка богини Сирен (загадка «номер один Солнечной системы») никогда не будет разгадана. А ведь эта сюжетная линия гораздо интереснее банальной истории о том, «как украсть миллион», да ещё при условиях намного более простых, чем в известном кинофильме. Отдельный вопрос — почему скульптура, изображающая только голову, называется статуэткой (перевод Ю. Данилова, перевод С. Шпака)? Голова в скульптуре (и в живописи тоже) так и называется — голова. Если так у Автора (трудно поверить), то это уже тянет на провал в кубе. Например, голова воина, голова девушки, голова жреца и т. п. А что такое статуя (статуэтка), объяснять не надо. Не надо никому, кроме переводчиков, поскольку Автора уже нет в живых?

Во-вторых, концовка в рассказе совершенно неудачная. Почему торговец произведениями искусства Маккар так странно реагирует («Вам нехорошо? На вас лица нет!») на слова инспектора полиции, относящиеся к заказчикам преступления? Торговец человек небогатый, а заказ такого ограбления стоит целого состояния. Как надо понимать последнюю фразу рассказа: «Я взглянул на мистера Маккара, потом перевёл взгляд на инспектора и вдруг понял, что нам предстоит увлекательнейшее путешествие». Инспектор подозревает м-ра Маккара? Но почему тогда Автор не даёт читателю ни намёка на основания для такого подозрения? О том, почему торговец прилетал на Марс, в рассказе не говорится ни слова.

Артур Кларк один из самых уважаемых мной писателей фантастов. Кроме того он был ещё и выдающимся инженером. Вероятно, этот рассказ, как уже было здесь замечено, был написан между делом в качестве разминки, что не раз и не два случалось в творчестве любого из Отцов Основателей.

«Однажды, несколько лет спустя, я встретил на бульваре Сен-Жермен Джойса... [...]. — Что вы скажете об Уолше*? — спросил он. — О мёртвых или хорошо или ничего.»

Хемингуэй «Праздник, который всегда с тобой».

В этой странной книге обнаружить следы праздника оказалось не просто. Прогуляемся для начала по городу вместе с Автором. «Когда ты отказался от журналистики и пишешь то, что никто в Америке не хочет покупать, и поэтому должен пропускать еду и объяснять дома, что пообедал с кем-то в городе, тогда лучше всего отправиться в Люксембургский сад, где не увидишь и не унюхаешь ничего съестного от площади Обсерватории до улицы Вожирар. Можно зайти в Люксембургский музей, и все картины становятся выразительнее, ярче, прекраснее, когда смотришь их натощак, с пустым брюхом. Голодным я научился понимать Сезанна гораздо лучше и видеть, как он строит свои пейзажи. И порой задумывался: не был ли он тоже голоден, когда писал...». Ну, тут трудно спорить, и в самом тексте и между строк чувствуется праздничное настроение Автора, для которого конечно же нет ничего важнее, чем сезанновский гештальт (вход в музей, видимо, почти ничего не стоил тогда), а соврать жене проще простого, они ведь так хорошо понимают друг друга. Вот пример диалога.

— Думаю, надо поехать, — сказала жена. — Мы давно не ездили. Возьмём с собой еду и вино. Я сделаю вкусные сандвичи.

— Поедем на поезде — так дешевле. Но если думаешь, что не стоит, давай не поедем. Сегодня сколько угодно найдётся хороших занятий. Чудесный день.

— Думаю, надо поехать.

— А не хочешь как-нибудь по другому его провести?

— Нет, — надменно сказала она.

В комментариях это не нуждается. А ещё есть в книге эпизод, когда переливание из пустого в порожнее длится шесть страниц (!). Идёт обсуждение с женой новой моды причёсок, начинающееся с утверждения Автора, что он никогда не будет стричься и закачивающееся фразой: «В парикмахерской, которую я посещал, мастер отнёсся к новой моде с большим интересом...».** Если эти разговоры с женой самые интересные, то что же было выброшено?

И всё-таки с женой Автор обошёлся по божески. Но то, что он написал о Фицджеральде, уж точно не вызывает праздничных ассоциаций. Их совместная поездка в Лион была для Хемингуэя серьёзным испытанием выдержки, и Скотт предстаёт здесь перед читателем в весьма неприглядном, если не сказать скотском, облике. Опубликовав эти воспоминания, Хемингуэй оказал Скотту поистине медвежью услугу, как минимум, это бестактность.

И опять-таки, учитывая, что всё лучше познаётся в сравнении, я должен сказать, что со Скоттом (возможно, под влиянием «Великого Гэтсби») Хемингуэй обошёлся ещё по божески. Но уж то, что он написал про издателя журнала «Трансатлантик ревью» Форда Мэдокса Хьюффера, с Парижем-праздником не совмещается никак, да и вообще не лезет ни в какие ворота. Вот это место: «У меня была необъяснимая физическая антипатия к Форду — и не только потому, что у него плохо пахло изо рта: с этим я справлялся, стараясь каждый раз занять наветренную сторону. От него исходил другой отчётливый запах, не имевший ничего общего с запахом изо рта; из-за него для меня было почти невозможно находиться с Фордом в помещении. Этот запах усиливался, когда Форд врал, и был он сладковато-едким. Возможно, Форд испускал этот запах, когда уставал. Встречаться с ним я старался по возможности на открытом воздухе...». Это даже бестактностью трудно назвать, и не имеет значения, что опубликовано это было после смерти описываемого человека.

Так был ли праздник-то, спросит читатель, переврав известный классический вопрос? Был, но в книге о нём упоминается буквально мимоходом — это сам Париж, его улицы и особенно набережные и, что ещё менее заметно, парижские художники. В живописи Хемингуэй разбирался, исключая, конечно, живопись японских парижан. Достаточно того, что он называет Жюля Паскина очень хорошим художником. Поэтому, читая «Праздник...», надо, как минимум, запастись хорошим альбомом с видами Парижа и репродукциями картин из его музеев (например, книгой Жана-Мари Перуза де Монкло «Париж» из серии «Великие Города Мира») и посмотреть хотя бы Паскина, который в интернете представлен едва ли не полностью. Надо постараться увидеть хоть что-нибудь из того, что видел Хемингуэй. Пожалуй, при таком сопровождении недоумение, вызываемое у читателя большей частью этой книги... хотел написать ослабнет, но разве не наоборот? Разве не покажется кому-то ещё более удивительным, что в этих прекрасных декорациях и на такой знаменитой сцене Автор говорит о мёртвых пусть много, но зачем же так плохо? При этом, очевидно, ни в малейшей степени не ощущая себя лицемером.

И последнее. Мысль о том, что в этой книге Автор делится с читателем секретами писательского мастерства (см. аннотацию) мне в голову приходила, но вскоре ушла, т. к. секреты эти оказались выше моего понимания. Вот один такой секрет: «После работы мне необходимо было читать, чтобы отвлечься от мыслей о рассказе, над которым я работал. Если продолжишь думать о нём, упустишь то, о чём писал, и не от чего будет оттолкнуться завтра.» Думай, не думай — как возможно упустить уже записанное?! Тайна сия велика есть.

*) Эрнест Уолш (1895 — 1926), поэт.

**) Эта парикмахерская находится в Шрунсе, в Австрии, куда бедная американская семья регулярно ездит кататься на лыжах. А летом они отдыхают преимущественно в Испании.

Ощущение от австрийского лыжного отдыха гораздо больше похоже на праздничное. По сравнению с ним ощущение Автором Парижа, как праздника, можно понять только, как иронию. Это, по моему, подтверждает эпизод, когда за окном кафе дважды мелькает зловещая фигура Алистера Кроули. Кого только нет в этом центре цивилизации! Тот ещё праздничек!

При первом прочтении рассказ произвёл на меня такое впечатление, что я сходу написал о нём на бумаге вот такую заготовку: «Один из лучших рассказов Азимова. Безупречное сочетание научно-фантастической основы с тонким узором психологического триллера. Этакий литературный персидский ковёр, повествующий о том, что с женой, двадцать лет терпевшей выкрутасы мужа, не стоит обращаться, как с лабораторной белой мышкой.» Но уже через несколько минут при беглом просмотре в рассказе обнаружился ловко спрятанный между строк ляп*. Вот как проделан этот фокус. «Вспыхнула лампочка, и, помня его уроки, я нажала на рычажок, не успев даже подумать о том, что я делаю. Секундой позже передо мной стояли плечом к плечу два Ланселота, похожие друг на друга как две капли воды, только второй был чуточку взъерошен. Вдруг этот второй обмяк и повалился.» Копия объекта создаётся в будущем и сразу (!) возвращается в настоящее. Замечательное изобретение, отменяющее практически всё промышленное производство, надо только изготовить надёжно работающий образец и копировать его в нужных количествах. Останется в прошлом и такой сектор экономики, как добыча полезных ископаемых. Конечно, надо сначала тщательно продумать последствия сжигания добытого таким способом каменного угля и использования металла, полученного из добытой этим путём руды. Но как сам гениальный изобретатель понимает свой эксперимент? А вот как: «Я не собираюсь убивать себя. Побуду три дня в будущем и вернусь.» Но это говорится на две страницы раньше, читатель, увлечённый и в самом деле интересным, напряжённым сюжетом, об этих словах уже забыл. А это чушь, мгновенное возвращение объекта означает, что в будущем он находился столько времени, сколько требуется для копирования и ни секунды больше. Если бы объект остался в будущем, то он появился бы в том настоящем, которое станет этим будущим. В описанном Азимовым эксперименте второй Ланселот появился бы рядом с первым только через три дня. Это наталкивает на предположение о причине регулярных неудач этого человека. Он всегда упускает из виду какую-нибудь мелочь, его гениальность немного ущербна**. Это подтверждается ещё и тем, что он не может понять причину возвращения живой материи в неживом состоянии, ему не приходит в голову даже простейший путь к разгадке этого явления — скопировать в будущем растение. Ещё более странно, что и биолог терпит неудачу, ведь, исследуя под микроскопом ткани вернувшихся мёртвых мышей, невозможно не заметить, что они наполнены мельчайшими частичками обыкновенной пыли, которой всегда полно в воздухе. В будущем, к сожалению, отсутствуют условия, необходимые для сохранения жизни объекта, т. е. там нет, как минимум, стерильности, без чего копия мыши будет иметь насквозь пропылённые внутренние органы, кровь и мозг (да что там пыль, даже атомы могут помешать точному копированию). Ну, это уже не биолог виноват, просто сам Автор рассказа (биохимик) до этого элементарного объяснения не додумался. Но в этом я не уверен, может быть и додумался, ведь возвращается-то мёртвая материя, и должно было найтись этому объяснение. Возможно, Азимов сознательно предоставил читателю сделать это самостоятельно.

В результате первоначальный вариант превратился вот в эту критическую заметку, а узор персидского ковра оказался вытканным на довольно-таки дырявой основе. Но психологическая составляющая тем не менее очень точна — не плюй в колодец, пригодится, воды напиться.

В приведённой мной цитате настораживает слово «взъерошен». Если так в оригинале, то ясно же, что это не точная копия, и «чуточку взъерошен» Ланселот второй может оказаться не только снаружи, но и внутри. Как мог Азимов пройти мимо такой подсказки? Или и тут, как это бывает сплошь и рядом, наследил переводчик?

*) Этот ляп не играет никакой роли в дальнейших событиях, т. е. его можно считать мелким, но в рассказе такого уровня подобные мелочи недопустимы.

Мгновенное перемещение копии обратно в настоящее — это отдельная проблема. Обычная Машина времени с точки зрения копии находится в прошлом и не сможет перебросить копию назад. Изобретённая Ланселотом-Азимовым Машина времени работает «наоборот» — не переносит объект в будущее, а создаёт его там и переносит в прошлое. Очевидно, для этого будущее, в котором Машина создаёт копию, должно быть локальным, т. е. оно создаётся только в небольшом объёме пространства внутри Машины рядом с копируемым объектом. В рассказе об этом не говорится, но всё равно это очевидная удача писателя, настоящее открытие в такой фантастической области физики, как хронодинамика, несмотря даже на то, что его герой ошибается ещё раз, считая, что созданная Машиной копия человека смогла бы принести с собой какую-либо новую информацию. Локальность Машинного «будущего» в эксперименте Ланселота согласуется с очевидным фактом — невозможностью в настоящем получения точной информации о чём-либо несостоявшемся на данный момент (за исключением банальных причинно-следственных отношений).

Есть ещё один эпизод в рассказе, из которого с необходимостью следует, что Ланселот не такой уж прекрасный физик, каким кажется сам себе. Когда исчезает созданный в очень близком будущем контейнер с мышью, Ланселот говорит, что копия «преспокойно закончила своё существование», т. к. настал момент её создания. Но это было бы нарушением закона сохранения материи, и настоящий физик так не скажет. Видимо, Ланселот не понимает, что копия не исчезла при наступлении момента её создания, а переместилась в прошлое, чему он и его жена только что были свидетелями. Понимает ли это Автор рассказа? Похоже, что он об этом не подумал, в противном случае вложил бы в уста своего героя это элементарное соображение, которое без труда поняла бы даже его не разбирающаяся в физике жена.

**) Все научно-технические неувязки в рассказе отступают на второй план в сравнении с изображённым Азимовым типичным «широко ограниченным» фанатом науки, талантливым неудачником, у которого всегда виноватым оказывается кто угодно, только не он сам. Очень точно подмечена одна из основных характеристик мышления подобных учёных — невероятная наивность. «Моя лаборатория превратится в грандиозный научно-исследовательский Институт Времени» — вот его главная мечта, блюдо, к которому собственный некролог в СМИ всего лишь острая приправа. Он спешит, вероятнее всего, не представляя, какой страшной миной замедленного действия может стать его открытие для человечества. Он не задумывается над тем, что произойдёт, если начнётся копирование продуктов питания (ведь человек есть то, что он ест), или начнут копировать золото, которое будет исчезать через заранее заданное время, и т. д. и т. п. Тут надо сидеть тихо и копировать бумажные деньги мелкими купюрами, да иногда для разнообразия серебряные доллары с профилями президентов... Накормив его цианистым калием, несчастная женщина избавила мир от такого кошмара, сравнить который можно только с ядерной зимой. Туда и дорога, и пусть земля ему будет пухом.

Доктор Стеббинз не успел даже дать имя своему гениальному изобретению. А как эффектно бы прозвучало — Темпоральный Репликатор Стеббинза, модель 1, или коротко ТРС-1!

«Не слышны в саду даже шорохи,

Всё здесь замерло до утра»

М. Исаковский «Подмосковные вечера» (музыка Соловьёва-Седого)

Профессиональным живописцам давно известно, что об одной и той же картине разные искусствоведы могут высказать совершенно различные, иногда взаимоисключающие мнения, а, бывает, выдумывают нечто такое, чего в картине отыскать невозможно при всём желании. Но рассуждать грамотно и доходчиво о живописи или рисунке действительно трудно, приходится образы объяснять словами. Казалось бы литература должна легче поддаваться словесному анализу, но это можно сказать далеко не о каждом произведении. В этом смысле Сорокин относится к числу наиболее парадоксальных авторов — читаются его вещи легко, особенно если читатель не слишком брезглив и умеет сдерживать рвотные позывы, а вот для их понимания часто требуются не только значительные умственные усилия, но и довольно широкий литературный и философский кругозор. В пользу последнего утверждения свидетельствует тот факт, что в критических работах о творчестве Сорокина нередко встречаются отсылки к Хайдеггеру, философу, с работами которого хорошо знаком лишь узкий круг специалистов.*

Насколько трудно воспринимается Сорокин, я покажу на примерах взятых из статьи А. Ляйтнера «Низвержение в счастье: «Тридцатая любовь Марины». Цитата первая: «Персонажи Сорокина не вступают в конфликт ни с самими собой, ни с миром, они оказываются в плену у наличествующих в мире текстов...». Цитата вторая: «На тридцатом году своей жизни Марина превращается в образцового советского человека.» Действительно, как легко заметить, Марина часто попадает в плен к различным текстам. Немного почитав основательно подзабытую «Розу Мира», Марина бьёт морду человеку (этот тип — явная пародия на рок-музыкантов), которого только что поцеловала за хорошее (так ей показалось) исполнение песни. А коллективное исполнение «Подмосковных вечеров» действует на неё, как кодон**, превращающий её... ну, разумеется, не в образцового, как считает Ляйтнер, советского человека (образцовый в романе один — Румянцев), а в робота, который, как попугай, выражается исключительно языком центральных советских газет. Высказав верное замечание о влиянии на Марину текстов, Ляйтнер в этой же фразе утверждает о героях Сорокина нечто с точностью до наоборот, поскольку Марина (а Ляйтнер пишет о ней) то и дело вступает в конфликты с собой и постоянно находится в конфликте с окружающим миром. Последнее происходит каждый раз, когда она ворует продукты в магазинах, чтобы поддержать незнакомых ей бедных стариков. Одних только пачек масла украдено 72 штуки, а ведь Марина отнюдь не воровка и каждая такая экспроприация в пользу трудового народа даётся ей ценой большого расхода адреналина. Очень серьёзный разлад с собой, приводящий к запою, случается у Марины, когда она выгоняет свою 29-ю любовницу, обойдясь с ней крайне несправедливо и грубо. Сожжение Мариной её небольшой коллекции избранной антисоветской литературы тоже акт её выхода одновременно из глубокого внутреннего конфликта и из не менее глубокого внешнего. И что здесь особенно парадоксально и неожиданно — мужчина с внешностью Исаича под звуки гимна Советского Союза только что превратил Марину в нормальную женщину (с лесбиянством всё кончено, фотоальбом тоже улетел в огонь), а в числе прочих книг в костёр отправляется и «Архипелаг ГУЛАГ» да ещё вместе с висевшей на стене фотографией его автора. Так, освобождаясь от плена одних текстов***, Марина попадает (это случится очень скоро) в плен к другим, имеющим полностью противоположный смысл.

Так что же это за явление такое — Марина? Вся наша страна время от времени попадает в плен к разного толка текстам, конечно, если находится сила способная вырубить топором то, что написано пером. Началось с того, что «декабристы разбудили Герцена», тот «включил» колокол и процесс пошёл. Путь, на который вступила Россия ещё и по сию пору заставляет вспоминать картину Брейгеля «Слепцы», правда, если судить по реакции коллективного Запада, направление выбрано более-менее верное, а среди определивших этот выбор текстов есть немалое количество солженицынских..., что и возвращает нас к Сорокину и к его Марине, которая и есть не что иное, как символ нашей многострадальной и прекрасной страны, но не её земного воплощения, а Небесной России****, той, о которой писал Даниил Андреев. Марина доброжелательно относится к простым людям (сказать такое о земной России как-то язык не поворачивается), но совершено неэффективно и бестолково помогая им, терпит около себя массу всякой швали, в ней плохое смешано с хорошим, но хорошего намного больше. Марина очень терпелива, при этом доброта её подкрепляется крепкими кулаками... К чему я клоню? А есть одна принципиальная закавыка, опровергающая финал романа. Человека способного плакать, слушая хорошее исполнение 13-го ноктюрна Шопена (да и сама она учительница музыки), способного прочитать молитву не хуже выпускника Духовной Академии, человека, знакомого с самыми разнообразными явлениями мировой культуры от Еврипида до «Препарированного рояля» Джона Кейджа... человека с таким культурным багажом нельзя превратить в робота. Этого не может быть потому, что этого не может быть никогда. Это не под силу ни однообразному трудовому ритму (хотя труд токаря не совсем уж лишён творческой составляющей), ни коллективному пению каких угодно песен (с некоторой натяжкой можно представить, что в «Подмосковных вечерах» отражён общероссийский «пейзаж» того времени). Стало быть, огромная концовка романа, где члены бригады говорят газетным языком (фактически просто читая передовицы) сначала поочерёдно, а через несколько страниц уже невозможно различить, кто говорит, т. к. это становится Автору безразличным..., эта концовка не выполняет своего предназначения. Так легко, так примитивно Россию сковырнуть «по ступицу в грязь» не получится. Количество здесь не переходит в качество и сколько бы ни призывали сторонники противоположной точки зрения себе в помощь Хайдеггера, всё это нагромождение цитат из «Правды» остаётся не более, чем пустой болтовнёй для увеличения гонорара, а из Марины не получается желаемой Автором полноты символ земной России.

Такая вышла странная на первый взгляд критика. Приписал Автору некую концепцию и доказал её ошибочность (ну, надеюсь, что доказал). Но ничего тут странного нет, это нормальный приём. Если Автор хотел сказать то-то и то-то, он ошибся там-то и там-то. Автор ведь далеко не прост, поди пойми, что он хотел сказать на самом деле...

Но, что бы он там ни хотел сказать, слово сейчас предоставлено мне (не важно, что мной же самим), и в заключение скажу, что, как предупреждение, «Тридцатая любовь...» роман очень полезный. Что-то вроде — люди, я люблю вас, будьте бдительны, остерегайтесь серости и пошлости и, чтобы безошибочно отделять мух от котлет, неуклонно повышайте свой культурный уровень. Вот примерно так, в духе заключительных страниц романа.

*) Для меня чтение Хайдеггера оказалось задачей сравнимой по трудности с чтением Гегеля, т. е. практически непосильной. Уверен, что и у людей с философским образованием это признание не вызовет удивления.

**) Кодон это информационный пакет, внедряющийся в мозг человека и радикально меняющий восприятие им самого себя и окружающего мира (см. «Солдаты Вавилона» Лазарчука). За что так досталось именно этой песне? Очевидно, за огромную популярность и символическое значение. В качестве мягкого символа советского образа жизни эта песня очень подходит Марине, девушке с ангельской внешностью, но на первом месте, конечно, была и остаётся «Песня о Родине» («Широка страна моя родная», слова Лебедева-Кумача, музыка Дунаевского), которая полностью соответствует образу парторга с лицом Солженицына. Это символ без полутонов, более жёсткий, зрительно сопоставимый с гербом Советского Союза.

***) Хорошо, что не была сожжена замечательная книга Саши Соколова «Между собакой и волком», её Марина из сумки вынула, полистала и бросила, но в стол не положила. Больше Сорокин об этой книге не вспоминает.

****) Мне кажется, что Сорокину так кажется:). Тем, кто наедет на меня за лесбиянку — символ Небесной России, отвечу, что главное — дарить любовь, а как — дело десятое. Марина это и делает, а то, что мужики не умеют с ней обращаться, это отдельная проблема; ну, такие у нас мужики, а были бы не такие, это сильно приблизило бы Россию земную к её небесному образу.

Все химики и, конечно, биохимики знают, что, когда раствор перенасыщен, излишки растворённого вещества выпадают в осадок, становятся видимыми. В этом перенасыщнном техническими ошибками рассказе «осадок» обнаруживается сразу же, как только читатель натыкается на цифру «семьсот пятьдесят тысяч» — именно столько кубических футов воды, по мнению одного из пассажиров, содержит кубический резервуар объёмом 30х30х30 футов, заполненный на три четверти. Количество воды завышено примерно в 37 раз, но её всё равно много, и технические чудеса в рассказе продолжаются.

Здесь самое время напомнить читателям, что в год публикации этого рассказа его Автор получил степень бакалавра Колумбийского университета. Пусть это его первый опыт в качестве писателя-фантаста, но это не является оправданием незнания совершенно элементарных азов арифметики и физики. Самый умный из троих, оставшихся в живых на осколке погибшего корабля, не справившийся с задачей для второго класса начальной школы, убеждён, что вода в баке не замёрзла при абсолютном нуле (бак после катастрофы частично оказался в контакте с космическим вакуумом) и хочет использовать струю воды в качестве реактивного движителя. Небольшое количество воды в баке закипает при прожигании отверстия в его стенке, из отверстия вырывается струйка пара и... в рассказе обломок корабля начинает по спирали приближаться к поверхности астероида (!), все довольны и это хэппи энд. В действительности после прекращения работы лучевого пистолета вода почти мгновенно опять замёрзнет*, а лёд вопреки желанию Автора будет вести себя по законам физики и не станет превращаться в пар (возгоняться), минуя стадию жидкой фазы. А если бы и была в баке незамерзающая вода, то осколок начал бы беспорядочно кувыркаться в пространстве, т.к. совместить точку приложения силы тяги с центром его (остатка корабля) массы без труднейшего расчёта невозможно**.

Единственный положительный момент в рассказе — это описание перемещения космонавта (а он впервые в жизни вышел в открытый космос) от шлюза к резервуару с водой. Азимов явно пытался представить себя на этом месте и ему удалось убедительно продемонстрировать практическую невозможность таких выходов при наличии только магнитного присоска, без троса и карабина. Очень интересно также и его представление о некоторых деталях устройства корабля. Там просто потрясающие двери (внутренние, между коридором и каютами), которые выдерживают односторонний напор порядка 15 тонн***. Это значит, что конструкция корабля предусматривает возможность катастрофы подобной той, которая имеет место в рассказе.

Последнее замечание будет связано с рассказом «Годовщина», непосредственным продолжением «В плену у Весты». В «Годовщине»**** Уоррен Мур (тот самый умелец и грамотей, он даже знает, что такое альбедо) вспоминает, что в момент катастрофы («когда в «Королеву» угодил тот каменюка») он сидел в столовой за одним столиком с человеком, погибшим тогда, в то же время сам Мур только потерял сознание и пришёл в себя в своей неповреждённой каюте (это уже из текста анализируемого рассказа). Как Мур добрался до каюты, если той части корабля, где находилась столовая, больше не существует?!

Вывод из всего этого такой — в части научно-технического обоснования рассказ «В плену у Весты» не только у Азимова худший (есть у него и другие отдельные неудачи, но их, к счастью, единицы), по этому признаку я не встречал равных ему во всей известной мне фантастике. Возможно, когда-нибудь он (рассказ, не Азимов, конечно) займёт достойное место в соответствующем разделе Книги Рекордов Гиннесса, посвящённом фантастике.

*) Тут мне пришло в голову чудовищное предположение, что Автор (без пяти минут «бакалавр биохимических наук») не знает разницы между просто нулём и нулём абсолютным. Редактор, разрешивший публикацию, видимо, тоже был не в курсе.

**) Читавшие «Путь на Амальтею», поймут меня с полуслова.

***) Снаружи космос, а в коридоре нормальное давление (размеры дверей я полагаю равными примерно 1,8м. х 0,8м.)

****) Этот рассказ написан через 20 лет и его герои встречаются через 20 лет после чудесного спасения у Весты. Почему Азимов не прочитал написанное двадцатью годами раньше, что позволило бы избежать этой грубейшей нестыковки, ведь Мур не мог остаться в живых, находясь в столовой? Этого я не понимаю, если только это не отсебятина переводчика; между прочим из сравнения текстов этих двух рассказов однозначно следует, что переводчик «Годовщины» Шельвах не читал перевод Почиталина («В плену у Весты»), чем слегка подвёл Автора обоих рассказов. Речь здесь идёт о потерявшемся при катастрофе очень ценном для науки приборе, но это совсем другая история.

» ...из посторонних туда мог ступить безнаказанно один господь бог, да и то только днём и в воскресенье...»

Фолкнер «Осквернитель праха»

«Писать надо так, чтобы словам было тесно, а мыслям просторно.» Кто первым высказал эту мысль, Некрасов, Шиллер или Чехов, не имеет значения, т. к. на деле всё ровно наоборот. Когда словам в тексте тесно, т.е. их слишком много, а мыслям просторно, т. е. от одной мысли до другой, как поётся в популярной песне, «ехать и ехать» (а бывает, «лететь и лететь»), то такой малоинформативный текст не стоит потраченного на него времени. В произведениях хороших писателей тесно как раз мыслям, концентрация которых высока, а словам просторно — повествование движется свободно, каждое слово на своём месте и они не мешают друг другу, благодаря чему следить за мыслями легко и приятно. В число таких авторов я всегда включал У. Фолкнера, а темой нижеследующей заметки является краткий анализ его романа «Осквернитель праха» в отличном переводе М. Богословской-Бобровой.

Несмотря на некоторое сходство отдельных страниц романа то ли с проповедью, то ли с политическим трактатом, в нём поразительно много динамики, причём часто весьма напряжённой. Интересен способ построения романа, каркас, на котором он держится. Автор даёт блестящее описание кровожадной толпы т. н. свободных белых южан, толпы прокажённых (а расизм это и есть разновидность проказы, её социальный аналог), терпеливо ожидающей суда Линча, просто таки мечтающей убрать с лица земли в могилу ещё одного ненавистного ей (толпе) чернокожего (они употребляют только слово черномазый). Активно противостоят дикарям всего три человека, «оскверняющие прах» ради справедливости, ради спасения жизни невиновного. Одни готовят новую могилу, другие раскапывают только что засыпанную, и это служит фоном для рассуждений автора на тему будущего Америки — что ожидает страну, могила или процветание. Одержит ли победу проказа или восторжествует закон? Что нужно сделать, чтобы расизм не похоронил нацию, созданную не так уж давно поражением* южан при Геттисберге? Выходит, речь в романе идёт не об одном маленьком городке, а обо всей стране не только в монологах адвоката Стивенса (альтер-эго Автора), но и вообще везде, в любой сцене, на любой странице. Это и есть то, что я называю эффектом (скрепляющим действием) каркаса, который, как уже понятно, сконструирован из людей и могил, или, — может быть так вернее, — из жизни и смерти.

Не буду повторять написанное об этом романе профессиональными критиками. Несколько слов о частных, хотя и далеко не второстепенных моментах, кажущихся мне особенно важными. Возвращаюсь к Геттисбергу. Фолкнер уделяет этому важнейшему для истории США событию так много внимания в романе потому, что видит в этом сражении начало того неверного пути, по которому пошла страна. Отдавая дань памяти нескольким погибшим в этом сражении генералам-южанам (о северянах — ни слова), Фолкнер упоминает тот момент сражения, когда г-л Пикетт ожидает команды от г-ла Лонгстрита, чтобы двинуть свою дивизию в ту гибельную для южан атаку, после которой их поражение стало неотвратимым. Это ожидание якобы имеет место в самом начале сражения, в ночь на 1-е июля 1863 года, в действительности же этот эпизод произошёл 3-го июля днём, около 15 часов. Известно, что американцы с большим пиететом относятся к истории своей Гражданской войны и стараются не путаться в именах и датах. Очевидно, что Фолкнер намеренно объединил в романе эпизоды сражения, которые никак не могли произойти одновременно. Это моменты, когда всё ещё «на весах, ещё не произошло, даже не началось, и не только не началось, но есть ещё время не начинать, не выступать против того положения и тех обстоятельств, которые заставили задуматься не только Гарнетта, Кемпера, Армстида и Уилкокса,** а многих других, и всё же оно начнётся, мы все знаем это, мы слишком далеко зашли и слишком много поставили на карту...». Автор сочувствует южанам (как это ни парадоксально)***, считает, что та война была их огромной ошибкой и явно жалеет об отсутствии у истории сослагательного наклонения.

Невозможно пройти мимо правовой тематики романа. Цвет кожи в южных штатах — основа права, как юридической категории. Если подозреваемый негр, о презумпции невиновности не вспоминает даже адвокат, за плечами у которого лучшие университеты Европы. О толпе дикарей**** и говорить нечего. Работа шерифа в такой среде, особенно если он, как в «Осквернителе...», порядочный человек, — это каждодневный подвиг; чуть что не так, и на представителя власти, избранного этими же больными, нацеливается дуло револьвера.

Есть в романе одна деталь, показавшаяся мне психологическим просчётом автора. Это почти постоянное присутствие во рту Лукаса Бичема золотой зубочистки. Другой такой нет ни у кого даже из белых на многие мили вокруг. На этого необычного человека дикари могут наброситься в любой момент, повод найдётся всегда, и один такой случай в романе подробно описан. И в этой взрывоопасной обстановке Лукас как ни в чём не бывало посверкивает этим своим символом независимости.

Так вот, по-моему, здесь просматривается уж слишком явно то незаслуженное уважение, которое автор испытывает к этой благочестивой (все ходят в церковь) толпе душегубов. Стоит чуточку подумать, как становится очевидным, что негр с золотой зубочисткой, да ещё и довольно прилично одетый, проходил бы в таком интерьере максимум неделю, после чего был бы найден его труп с выколотыми этой самой зубочисткой глазами.

Фолкнер сильно преувеличивает благородство и терпимость этих людей, потому что верит, что даже и с таким народом у страны есть надежда на светлое будущее. Но, сравнивая нынешнюю Америку с изображённой в романе (там и тогда — через примерно 77 лет после войны, здесь и сейчас — примерно через 77 лет после «там и тогда»), приходишь к очень неприятному прогнозу — а не ждёт ли США южноафриканский финал? На эту мысль наводит и никуда не девшийся расизм и динамика изменения численности белого и цветного населения этой страны. В этой затянувшейся гражданской войне Юг может всё-таки одержать победу над Севером, но это будет намного более страшный Юг, чем тот, который проиграл в 1865 году.

*) Именно так — Геттисберг был не столько победой юнионистов (северян), сколько поражением конфедератов (южан). Сражение проиграли их бездарные генералы, чьи имена американская история сейчас чтит, как имена героев.

**) Названы фамилии четырёх бригадных генералов армии конфедератов. Гарнетт и Армстид погибли в этом сражении.

***) Городок, в котором происходит действие романа, назван именем первого и последнего президента конфедерации Джефферсона Дэвиса (под этим названием Фолкнер изобразил свой родной город Оксфорд, штат Миссисипи), а фамилия адвоката (Стивенс) взята Автором от вице-президента Александра Гамильтона Стивенса. Эти совпадения, разумеется, не случайны.

****) Эти люди в чём-то даже примитивнее дикарей. Последние имеют обыкновение делать запасы на всякий случай. Как, впрочем, любые нормальные люди. Белое население Юга живёт одним днём, о чём свидетельствует совершенно необъяснимая привычка по вечерам колоть дрова для приготовления завтрака. Да, да — не заготавливать заранее поленницу дров на полгода хотя бы, а колоть их для каждого завтрака (а, возможно, и для обеда, о дровах для обеда в романе не говорится).

Использованная литература:

1. Карл Смит «Геттисберг 1863 год. Битва, создавшая Соединённые штаты».

М. : Эксмо, 2012.

2. Джеймс Макферсон «Боевой клич свободы : Гражданская война 1861 — 1865.

Екатеринбург : Гонзо, 2012.

3. «Литературная история Соединённых Штатов Америки» т. III. Москва, «Прогресс», 1979.

Жители Земли иногда пропадают бесследно. Булычев прослеживает в повести «Половина жизни» предполагаемую судьбу одного из таких пропавших — женщины, которую унёс навсегда неведомый похититель чуть ли не из постели любимого мужчины. Это несравнимо хуже, страшнее, чем описанные Пушкиным в «Руслане и Людмиле» разногласия между витязем и злым волшебником. Пути назад нет, и вторая половина жизни Надежды Матвеевны Сидоровой это драма космического, без преувеличения, масштаба. Автору удалось создать один из лучших женских образов русской литературы, не говоря уже о литературе фантастической, где ничего подобного даже и близко не находится. И это понятно, героиня повести взята автором из повседневной реальности, и вокруг одной из русских женщин, похожей на тех, воспетых Некрасовым, просто возведены фантастические декорации. Думаю, не просто так Автор почти демонстративно пренебрегает законами теории относительности, и соглашаюсь с ним в этом — здесь космология на десятом плане за одним исключением. При наличии массы неоспоримых достоинств (а повесть ещё и хорошо написана, что многими здесь отмечено; особенно достоверны письма Надежды, оказывающие сильное эмоциональное воздействие на читателя) в повести присутствует один момент, который можно было бы объяснить, если бы это был перевод, где подобные ляпы не редкость, но здесь, при всей почти безупречности остального текста...написано следующее: «... они знали — корабль, найденный ими, шёл не от Солнца. По крайней мере, много лет он приближался к нему. А перед этим должен был удаляться.» Откуда знали? Видимо из расчёта траектории, хотя то, что должен был удаляться, никакой расчёт узнать не позволит. Такое движение корабля относительно Солнца возможно, если предположить, что корабль летит по галактоцентрической орбите в направлении противоположном движению Солнечной системы. Удалялся, облетел почти всю Галактику (!) и теперь идёт на сближение. Но тогда история Надежды — полный бред. Следовательно, как ни крути, а процитированное означает, что курс корабля не так уж давно был изменён на обратный. Из этого следует, что Автор планировал что-то похожее на произошедшее в повести АБС «Извне», где захваченного человека, разобравшись, вернули на Землю. Планировал, но от замысла этого отказался, а следы в тексте замести забыл. И хотя ошибка не критична и всю повесть не зачёркивает, но минус напрашивается жирный; как-то не получается у меня проходить мимо подобных казусов (см., например, отзывы на Р. Янга «У шатров Кидарских» и на К. Саймака «Грот танцующих оленей»), не обращая на них внимания.

Читать эту повесть, конечно, есть смысл, и мне хотелось бы надеяться, что кто-нибудь предложит другую, непротиворечивую, схему полёта корабля-зоопарка.

И опять неожиданная история от Великого Сказочника, рассказанная им от имени колокольного сторожа (в Копенгагене воровали даже колокола?) Оле. В день переезда жители меняют квартиры и выбрасывают всякое старьё на улицу. От предположений о том, что думают некоторые представители этого никому не нужного хлама, Оле переходит к обсуждению переезда людей с этого света на тот, называя смерть «директором великой сберегательной кассы человечества». Все деяния человека Смерть бережёт в своей кассе, а символ какого-то одного из них даёт ему в последний путь. Никто не может избежать «этого переезда в дилижансе Смерти». Исключением был только некий иерусалимский башмачник, ставший впоследствии известным всему миру под именем Вечный Жид*. Дальше идёт самое интересное. Колокольный сторож «с высоты своего положения» высказывает удивительную гипотезу о том, что получил от Смерти, садясь в её дилижанс, французский король Людовик XI. А получил он два детских зуба. Их вырывал раз в неделю палач у детей (мальчиков 7-и и 8-и лет), посаженных в Бастилию. Посаженных только за то, что их отцом был казнённый королём коннетабль Франции Людовик, граф де Сен-Поль, тоже не названный Андерсеном. Таким образом читатель, прочитавший этот душераздирающий (подробности я не привожу) финальный аккорд остаётся в полной уверенности, что основоположник французского абсолютизма был доставлен дилижансом Смерти прямиком в Ад**. Но для тех, кто знает, что, во первых, все дети коннетабля мужского пола*** к моменту его казни были уже взрослыми людьми, во вторых, что мужем племянницы коннетабля был не кто-нибудь, а король Англии Эдуард IV, в третьих, что коннетабль был женат на сестре королевы Франции Шарлотты Савойской (жены, естественно, Людовика XI); короче говоря, для тех, кто не поленился просмотреть хотя бы бегло мемуары Филиппа де Коммина, исторический экскурс Андерсена выглядит не только неправдоподобно, он даже может показаться клеветой, напраслиной, возведённой на короля Франции кем-то из его врагов. Сообщённые Коммином и приведённые мной факты из биографии коннетабля де Сен-Поля ничего, конечно, не доказывают, кроме одного — верить Андерсену можно только тогда, когда он рассказывает сказки. И ни слова нельзя принимать на веру, когда он пытается выступать в несвойственном ему амплуа историка.

Вот несколько цитат из труда настоящего историка, которого трудно обвинять в необъективности. Это «История Франции с древнейших времён до Версальского договора», написанная Уильямом С. Дэвисом, профессором университета штата Миннесота. Автор беспристрастно оценивает Людовика XI. Он «... назначал на многие высшие должности представителей буржуазии («горожан») и даже низкородных крестьян, немало сделал и для облегчения судьбы низших слоёв общества в целом...»; «... улучшал дороги, ... основывал новые ярмарки и рынки и привлекал во Францию итальянских ремесленников, которые могли изготавливать стекло»; «... основывал новые университеты и школы, где готовили юристов и медиков, и покровительствовал недавно изобретённому искусству книгопечатания.» Но, «когда ему нужно было сражаться, он побеждал достойными презрения средствами. Он не просто заключал родовитых заговорщиков и мятежников под стражу, что было необходимо, — он держал их в мерзких зловонных «клетках»... и обращался с ними с самой утончённой средневековой жестокостью»; «... его палач постоянно находился рядом с ним и никогда не оставался без работы.» О каких-либо детях, сидящих в клетках, у Дэвиса ничего нет (и у де Коммина тоже). Ясно только, что легенда о детских зубах возникла не на пустом месте****, но достойно сожаления то, что «истории» Андерсена читают десятки миллионов, а Коммина и Дэвиса просто десятки.

*) Читатель должен сам догадаться, о ком здесь кратко упоминает Оле.

**) Этот король без сомнения там и находится, но не из-за бессмысленных издевательств над этими двумя мальчиками, а за патологическую жестокость в обращении со всеми узниками своих тюрем, да ещё за полное отсутствие у него таких черт, как честь и совесть.

***) Антуан, граф де Русси; Людовик, граф де Линьи; Пьер, граф де Сен-Поль; два внебрачных сына коннетабля были высокопоставленными священнослужителями (во всяком случае один из них точно был кардиналом).

****) В книге С. Цветкова «Узники Бастилии», где всё, что касается Людовика XI, взято Автором из мемуаров де Коммина, сообщается, что зубы в Бастилии вырывали раз в три месяца у сыновей графа д`Арманьяка (герцога Немурского), казнённого немного позже коннетабля де Сен-Поля. Но откуда Цветков взял эти сведения, он не сообщает. Очевидно, существует какой-то источник, которому можно верить или не верить в зависимости от того, как читатель относится к монархии вообще. Андерсен этот строй не любил (см. сказку «Короли, дамы и валеты») и, желая вылить побольше грязи на Людовика XI, перепутал двух казнённых им дворян.

Неплохая пародия на поведение советских властей после чернобыльской аварии. «Радиоактивное небо светилось зелёным», но «В городе всё в порядке. Город живёт ожиданием матча.» С неба срываются метеориты, но мужественные болельщики раскапывают занесённые снегом и песком столы. Что-то подобное происходило примерно за год до написания рассказа в Киеве, Припяти других городах пострадавшего региона. Видимо, именно по причине очевидности вышеописанного подтекста этого рассказа ни в одном из восьми отзывов на него нет даже намёка на Чернобыль. Именно потому, что Чернобыль был техногенной катастрофой, Автор не смог обойтись в рассказе только природными катаклизмами и заменил эту аварию обменом ядерными ударами между двумя выдуманными государствами (прямая аллюзия на Чернобыль). Но всё-таки это (отсутствие даже намёка) не может не показаться кому-то странным, вот мне и показалось, и я подумал — а что мешает почти явное превратить в совершенно явное? И чем ещё хороша эта миниатюра? Тем, что описываемое в ней буйство природы отражает не что иное, как переживания Автора по поводу происходящего кругом запредельного идиотизма. Землетрясение происходит не столько в Великом Гусляре, сколько в душе Автора. Так что этот «совершенно бестолковый», по мнению одного из отзывистов, и «примитивненький» по мнению другого, рассказ безусловно заслуживает внимания как людей старших поколений, так и молодёжи.

Сатира, конечно, злющая, но сатира не должна настолько выходить за рамки приличия, чтобы у гуслярских девушек в руках оказывался плакат «Обесчести меня, пришелец!». Так недолго и потерять популярность среди девушек Великого Устюга или какого-нибудь другого великого населённого пункта России. Не меньшей неожиданностью стал для меня другой «поступок» Булычева. Корнелия Удалова, этого уважаемого в городе и в Галактике человека, Автор превратил в больного игровой зависимостью и проигрывающего в карты всю планету, иначе говоря, не принадлежащую ему недвижимость! И не так уж много он с пришельцами выпил, что определённо следует из его разговора с ними сразу после «дурака». Кстати, о дураке. Видимо, каков человек в жизни, такова и его картёжная судьба, а в жизни Удалов ходит за грибами, не расставаясь со всеми своими сбережениями. Всё своё ношу с собой?

Рассказ, по моему, один из худших в цикле заставил меня усомниться в том, что он написан тем же человеком, который написал «Посёлок», «Снегурочку» и другие равные по мастерству произведения. Уж не явился ли этот, мягко говоря, далёкий от совершенства опус результатом вложения Автором крупной суммы денег в какую-нибудь рухнувшую финансовую пирамиду? На эту мысль наводит почти точное определение пришельцами величины выкупа за Землю — «сто сорок три тысячи рублей с копейками». От такого удара можно слегка выйти из себя, а когда молотишь кулаками по воздуху вслепую, может попасть и своим, подвернувшимся под раздачу.

У маленького Вильяма есть чудесная игрушка — вырезанный из бумаги большой зАмок, рыцарский зал которого увешан портретами королей, королев и их придворных-валетов. Валеты рассказывают мальчику о своих повелителях и перед ним разворачивается краткая, но весьма содержательная история монархического государственного устройства. Первые монархи начали править с рождения. Это было время, когда короли только развлекались — «строили и сносили замки, ломали оловянных солдатиков и играли в куклы; бутерброд им приносили намазанный маслом с двух сторон и посыпанный сахарной пудрой.» Это был «золотой век», когда даже самый главный закон социума — закон Бутерброда — не действовал. Но и такое счастливое время не могло растянуться на целую вечность, кому-то это надоело и характер правления изменился, а на смену королям червонной масти (династии?) пришла масть бубновая. Теперь подданные могли убедиться, что король и королева «сделаны из того же самого теста, что и другие люди». Это было так приятно, что королям стали воздвигать памятники на века и один из них простоял целых семь лет. Но закон Бутерброда по прежнему не работал (для королей) и это снова кого-то не удовлетворяло. В результате непрекращающейся борьбы за власть появились короли и королевы со стеклянным окошком на груди и часовым механизмом внутри. Контроль за работой механизма был регулярным и, если механизм портился (а портился он регулярно, как всякий механизм), то короли получали регулярную порцию брани. Это уже была ограниченная монархия, за делами которой через «окошечко» (конституция?) присматривал парламент. Эти слова (конституция и парламент) у Андерсена отсутствуют, но любому взрослому читателю ясно, что именно в королевствах является источником брани в адрес монарха. Лиха беда начало, и вот придворный валет пикового короля и пиковой дамы-королевы по прозвищу «Выгребатель нечистот» говорит, что времена настали лихие, «хорошего ждать нечего, кончится тем, что все мы взовьёмся на красных конях выше туч.» Это мрачное предсказание сбывается немедленно — замок со всеми королями и королевами сгорает из-за огромного количества зажжённых свечей, понатыканных Вильямом по всему залу. Но виноват ли в пожаре играющий несмышлёный мальчик? Автор утверждает, что нет. Но о том, что перед судом истории предстанут те, по чьей вине мир окажется по уши в нечистотах, он не пишет. К этому выводу читатель придёт и без подсказки.

Ко времени написания этой истории произошло уже два таких пожара с известным финалом. До третьего, самого страшного, оставалось около полувека.

Такое вот исследование написал Великий Сказочник. Предназначено оно для читателей любого возраста — для одних это будет сказка, для других политологическое эссе.

Жил был один профессор,

При нём блоха жила.

Милей родного брата

Она ему была.

По мотивам Гёте (из «Фауста») в переводе Струговщикова.

Неожиданная история даже для такого выдумщика небылиц, как Андерсен. Здесь присутствуют такие сюжетные ходы, что буквально глаза на лоб... Ну, вот почему профессор (не настоящий, но это мелочь) так трепетно относится к блохе? Так ведь блоха — это память о бросившей профессора жене! Как-то это даже и неприличным кажется поначалу, но если подумать — постоянные гастроли, откладывание денег на воздушный шар (идефикс профессора), всё это могло быть причиной некоторого дискомфорта, доходящего иногда до антисанитарных условий. Несчастная женщина предпочла убежать от жизни с таким неудачником да ещё и в компании с блохами. Такова правда жизни, могло быть и хуже. Дальше ещё интереснее. Блоха и профессор договорились никогда не жениться, чтобы не разлучаться. Понятно, что профессор, ближайшей подругой которого была блоха, на внимание женщин рассчитывать не мог, но что мешало блохе устроить свою личную жизнь? У профессора стало бы два помощника, две дрессированные блохи, только и всего. Кстати о подруге. В рассказанной Андерсеном истории (перевод А. Ганзен) блоха пожелала «остаться холостяком» (так в тексте), но маленькая правительница страны дикарей заявляет: «Она или никто! Я выйду за неё замуж!». Наверно, среди придворных учёных не было ни одного энтомолога, дикари всё-таки. Профессор неплохо жил среди дикарей, питался деликатесами, в число которых входило и такое экзотическое блюдо, как слоновьи глаза, но это не могло продолжаться долго и профессор нашёл способ побега. Пообещав отцу принцессы отлить большую пушку, профессор сделал себе большой воздушный шар и поднялся в небо (не забыв блоху), причём никто даже не спросил его — а где же обещанная пушка?! Так, благодаря невероятной наивности дикарей, и особенно бывшего короля этой страны, профессор осуществил свою мечту.

То, что я здесь рассказал почти всю историю (с минимумом комментариев), разумеется не есть хорошо, но уж очень она мне понравилась. Это, по определению самого Андерсена, типичный «суп из колбасной палочки», но при этом блюдо высочайшего уровня в данной категории.

Самое интересное в этом рассказе не смелая гипотеза Автора о неожиданных и таинственных, скрытых до поры свойствах, которыми снабдила человека природа. Изюминка рассказа, по моему, в необыкновенных способностях профессора Минца, который оставил далеко позади таких своих предшественников как Себастьян Кейн из к/ф Пола Верховена «Невидимка» и Гриффин — «Человек-невидимка» Г. Уэллса. Открытие Льва Христофоровича это даже и не фантастика, это нечто, лежащее далеко за её гранью. Пилюли профессора мгновенно делают невидимым не только самого клиента, но и непосредственно прилегающие к нему предметы — одежду, обувь, часы, очки, документы в бумажнике и т. п. Синтезированы были эти пилюли (активное вещество) Минцем из крови первой «пострадавшей» — Ксении Удаловой, и это ещё одно достижение профессора, т. к. одежда Ксении свойством невидимости не обладала. Пожалуй, этот рассказ единственный, в котором Лев Христофорович демонстрирует способности поистине божественные, если не большие, поскольку его открытие как бы учитывает длительный период эволюции, понадобившийся человеку для того, чтобы изобрести одежду и прочие предметы, наличие каковых как раз и отличает человека цивилизованного от человека доисторических первобытных времён.

Всё это прекрасно за исключением одного обстоятельства. В тексте рассказа нет ни единого намёка на то, что своим открытием Минц превзошёл как Природу, так и героических учёных из романа и кинофильма. Почему читатель должен самостоятельно осмысливать этот важнейший сюжетный ход, непонятно. По моему в фантастике (и не только) подобные финты недопустимы, и причина этой недопустимости очевидна. В данном случае возникает естественный вопрос — а не забыл ли Автор, что одежда невидимой Ксении была на ней видна? И если так, то не является ли невидимость двадцати гуслярских академиков элементарным ляпом? На котором к тому же основана вся вторая половина рассказа? Зная, сколько ляпов содержится в гуслярском цикле, я склоняюсь к такому варианту.

А читать рассказ всё-таки есть смысл, поскольку в нём много интересных наблюдений из жизни «скотского уголка» (или «фермы животных»), т.е. той весьма обширной территории, на которой жил и творил сам Автор. Вот пример (из разговора Удалова с американским шпионом).

«В любой момент этот секрет может попасть в руки террористов. Тревога в Вашингтоне была бы не так велика, если бы невидимость открыли в Швейцарии или Чехии, где существуют нормы морали.

А у нас что, морали не существует?

У отдельных лиц она есть, но лишь по отношению к близким. За пределами семьи мораль продаётся и покупается.»

Рассказ «Ксения без головы» не исключение, примерно такие же «цветочки святого Франциска» рассыпаны наряду с вышеупомянутыми ляпами во множестве, повторяю, по всему гуслярскому циклу. Что не есть хорошо, так как чем острее пишет Автор, тем большую аккуратность он должен соблюдать в деталях.

Книга безусловно изрядная, т. е. из ряда вон выходящая, причём далеко. Собственно говоря, это фельетоны, наподобие чеховских «Осколков московской жизни», только у Чехова была чистая проза, касающаяся исключительно Москвы, несравнимо менее злая и, разумеется, Чехов не использовал ненормативную лексику, т. к. языковая культура периодики (и литературы вообще) тогда была значительно выше, чем сейчас. Но Каганов, даже употребляя ненормативы, умудряется не выходить за некие вполне понятные границы, у него всё это к месту и в меру, ровно столько, сколько надо.

Если говорить о художественном уровне книги в целом, то свою задачу Автор решил блестяще, зафиксировав почти всю внешнюю и вообще всю внутреннюю политику за четыре года в виде стихотворной летописи, что очень не просто. Но политика, как тема фельетона, всегда проигрывает темам более злободневным, имеющим непосредственное отношение к повседневной жизни рядовых граждан.* Поэтому злобные выпады Автора в адрес, например, Никиты Михалкова или Геннадия Зюганова, вызывают намного меньший интерес, чем оды, посвящённые таким близким для всего народа темам, как блины (хотя половина этой оды всё же сплошная политика**), женский праздник 8 Марта, прощание с лампочками Ильича (переход на светодиодное освещение), массовый перевод часов и т. п.

Писать об этой книге можно долго и отзыв (или рецензия) может превысить объём предмета обсуждения, поскольку о каждом из содержащихся в ней фельетонов есть, что сказать. Разумеется, я не собираюсь этого делать, хотя мне и непонятно, почему на ФЛ такая возможность для этой книги не предусмотрена, при том, что она существует для огромного количества сборников коротких новелл, микрорассказов и стихотворений. В заключение коснусь только одного момента, который произвёл на меня наиболее неприятное впечатление. Автор дважды в разных одах высказывается за передачу Японии Курильских островов (слава богу, не всех). Цитата из одной из них здесь мне кажется необходимой: «Что нам делать с этой дрянью? Как «Айфон» у дурака. Мы дороги под Рязанью не построили пока! А они за камни эти — в жопе мира на углу — будут, прыгая как дети, тыщу лет нам петь хвалу! В общем, что б ни говорила наша пресса и ТиВи, я бы — выдал им Курилы! На, Япония, живи!». Леонид Александрович прав, говоря, что нам будут петь хвалу, но как можно не понимать, что под звуки этого ангельского пения мы будем бессильно наблюдать за быстрым возникновением на островах как минимум двух баз наших (и японцев тоже) «партнёров», одной авиа и одной военно-морской? Мало нам «этой дряни» уже имеющейся вокруг России в диком количестве? Такой политической близорукости не ожидаешь даже от либерала. Ведь ясно же ему, что толку от высказывания этих «благих намерений» ровным счётом ноль. И, хотя дураков-то, конечно, достаточно, но неужели ему попадались настолько тупые?

*) Исключениями, на мой взгляд, могут считаться «Открытое просветительное письмо памятника Абая в Басманный суд», «Формула Перельмана» и «Моё официальное заявление о президентстве». Эти три стихотворения (в заглавиях всех трёх нет слова «ода») хотя и насквозь пронизаны политикой, но остроумны настолько, что выделяются даже на фоне неплохого юмора, присущего почти всем фельетонам (всего их около 120).

**) В оде «Блинам!» Автор спрятал точное и всеобъемлющее определение-прогноз одного современного явления, и я не могу не привести здесь эту фразу: «Недельным синяком уныло гниёт жёлто-синими красками политика Украины со всеми её пидарасами и пидарасками!». Под стихотворением стоит дата 15 февраля 2010!

«Книга доктора филологических наук Р. С. Каца охватывает более семи десятилетий истории советской фантастической литературы (1921 — 1993). Автор предлагает свою, оригинальную трактовку целого ряда проблем генезиса и развития научной фантастики в СССР. Нетрадиционный подход к исследуемому материалу и популярный характер изложения делают данную монографию не только полезным, но и увлекательным чтением.

Для филологов, историков и всех интересующихся научно-фантастической литературой.»

Издательская аннотация к книге Р. С. Каца (с послесловием Р. Э. Арбитмана) «История советской фантастики». 3-е издание. Изд — во СПбГУ, 2004.

«Единожды солгавши, кто тебе поверит?»

Козьма Прутков

Для человека, плохо ориентирующегося в мировой, советской и российской фантастике (а именно к этой категории читателей относит себя автор нижеследующих строк), эта книга настоящий луч света в тёмном царстве. Многое, вошедшее в этот словарь, где-то когда-то было кем-то (в том числе и самим РЭА) написано. Автор всё это собрал и из самого на его взгляд интересного сделал очень хороший легко читающийся сборник статей, добавив почти в каждую из них какие-то свои соображения. Немало в словаре и таких статей, которые написаны Автором специально для Словаря. Кое-что из упомянутого РЭА многим читателям полезно будет взять на заметку для последующего знакомства (прочтения или просмотра, если это фильм). А кое-что некоторые наверняка вычеркнут из своих планов, как это сделал я. Последнее касается, например, Тани Гроттер, и Нарнии. Разумеется, такой труд не может быть не только идеальным, но и законченным. Имея в виду последующие издания Словаря, исправленные и дополненные, я задам здесь его Автору несколько вопросов

1. В статье «Фэнтези» РЭА называет в числе удачных произведений эпопею «Рождение волшебницы» Маслюкова, а блуждающие дворцы «одной из самых удачных выдумок» этого писателя*. Но разве приоритетом в этой области не обладает Джонатан Свифт с его летающим городом Лапутой? А человеком успешно продолжившим творческий поиск в этом направлении был, по-моему, Филип Фармер («Лавалитовый мир»). Вообще, очень жалко, что такому интересному фантасту, как Фармер, в Словаре уделено внимания ровным счётом ноль. Мне кажется, такие необычные, далёкие от стандартов произведения, как «Многоярусный мир» и «Пир потаённый» заслуживают внимания хорошего, авторитетного критика и вполне могли бы найти место в Словаре.

2. С удивлением узнал из Словаря, что за сценарий фильма «Гравитация» Куарон получил «Небьюлу». Поверить этому трудно, но приходится. А ведь в основе трагического сюжета этой картины лежит полнейший бред, заключающийся в том, что обломки, сталкивающиеся с космической станцией, не останавливают свой разрушительный полёт при первом же столкновении, а продолжают лететь дальше, нанося станции дальнейшие повреждения, как если бы они были снабжены собственными двигателями. Почему же РЭА не разоблачил этот дешёвый трюк в Словаре, раз уж он об этом фильме упоминает? Неужели ему самому всё это не очевидно?**

3. Этот вопрос касается фант-буриме «Летающие кочевники» в журнале «Костёр» в 1968 г. РЭА пишет «... первая глава, написанная братьями Стругацкими (о диких «викингах», умеющих путешествовать в космосе), оказалась самодостаточной.» Дело не в том, что викинги здесь почему-то в кавычках, а в том, что в романе Пола Андерсона «Крестоносцы космоса» (1960 г.) космопроходцами оказываются английские рыцари 14 века. А от них до викингов меньше шага. Роман этот к 1968 году скорее всего ещё не был переведён на русский. Короче говоря, РЭА напрасно не написал ничего о связи между названными произведениями Андерсона и Стругацких, если, конечно, такая связь существует. А мне придётся подождать, когда на моей полке появится том ПСС Стругацких, посвящённый 1968-му году.

4. Это, конечно, мелочь, но тем не менее... Почему РЭА считает, что второе имя Оле-Лукойе — Смерть? (стр. 217). Смерть у Андерсена это брат Оле.

И последнее. Несколько странно было встретить в Словаре откровенное изложение его Автором своей политической позиции (а лучше сказать — оппозиции). «Где взять столько ОМОНа, — спрашивает РЭА, — если очень много (десятки миллионов) людей в России сильно поумнеют?». Понятно, что о средненародном уровне интеллекта Автор Словаря весьма невысокого мнения. Но ведь он лично не боится, что за ним придут. И книги свои издаёт свободно, и, хотя тираж Словаря совершенно позорный, есть надежда на дополнительный. Тогда зачем этот малоприличный жест в сторону власти?

*) Подробнее в журнале «Реальность фантастики» за январь 2006г. (эта рецензия есть и в интернете).

**) Видимо, соревнуясь с американцами, — кто выдумает бОльшую глупость — наши сняли полуфантастический телесериал «Частица Вселенной», где происходит нечто аналогичное. Кульминационный момент, имеющий огромное значение для судеб героев картины, основан на полном непонимании физического смысла происходящей на экране аварии (которая приводит к разрыву барабанных перепонок космонавта из-за недостаточного давления в шлюзе). Давление в шлюзе можно было поднять мгновенно, т. к. космонавты в это время в скафандрах под нормальным давлением. Мне было обидно за уважаемых мной актёров (в частности за Сергея Пускепалиса), вынужденных принимать участие в этом фарсе. Похоже, что здесь не в непонимании дело, очень уж всё просто (кстати, как и в американском фильме), а в сознательном обмане (это типичная «лапша на уши») телезрителей.

В коротком списке похожих произведений есть сказка «Иванушка-дурачок» из сборника Афанасьева, очевидно попавшая туда (в список) по ошибке. Этот Иванушка обыкновенный сумасшедший, принимающий собственную тень за другого человека, лишающий глаз целое стадо овец, чтобы не разбегались и делающий другие подобные глупости.* Андерсеновский Ганс человек выдающейся наглости, а ума хотя и не выдающегося, но всё же далеко не дурак. Легче всего принять эту сказку за аллегорию революции, где въезд на козле в королевские аппартаменты это что-то вроде штурма Зимнего, а метание грязи в лицо советнику это гуманное отстранение оппозиции от власти. Но слишком уж примитивно это бы выглядело. Мне кажется, что Автор сочинил не политический памфлет, а обыкновенную историю, в которой заигрывание власти с чернью приводит к государственной катастрофе. Козёл во дворце не представляет никому угрозы и это вовсе не символ революции, а ошибка принцессы, принявшей наглость за оригинальность и допустившей вопиющее нарушение этикета. Принцесса и дальше действует неправильно, позволяя испытуемому начать разговор первым. Инициатива должна быть на её стороне, её фигуры в этой партии должны быть белыми. Уступка эта приводит в итоге к тому, на что содержится неосознаваемый ею намёк в её реплике, очевидно являющейся домашней заготовкой. Намёк на то, что если и дальше так пойдёт, то жареный петух клюнет многих и будет очень больно. Так оно и выходит. Допустив в свой «огород» козла, принцесса не может возразить и против дохлой вороны и против набитых грязью карманов кандидата. Она явно не брезглива и вообще натура широкая. Но вот что здесь, по моему, главное. Находчивость в беседе должна базироваться на достаточно заметном интеллектуальном фундаменте, ведь не лезть за словом в карман можно и на уровне плинтуса и ниже. И стоящий перед принцессой будущий король весьма успешно демонстрирует именно такой прискорбно низкий уровень мышления. Ганс, будь он поумнее, мог бы напроситься к принцессе на обед, сообщив, что цыплёнок табака это и его любимое блюдо. Или мог бы сказать, что предпочитает передвигаться на собственном меню и предложить принцессе приготовить на ужин жаркое из козлятины. Мог бы, наконец, уличить принцессу в плохом знании кухонного ремесла, сообщив ей, что для жарки используются сковородки (или вертела), но ни в коем случае не кастрюли. В общем мог бы обойтись без падали (дохлой вороны) и рваного старья (башмак с оторванным верхом). И это двуногое без перьев становится королём! Ужас!

Так что история, рассказанная Андерсеном, хотя и поучительна и ясно показывает, что знания никогда не заменят ума, но всё таки не представляет из себя чего-то большего, чем суп из колбасной палочки. А великий маэстро был большим мастером приготовления этого блюда.

*) Только угроза смерти пробуждает в нём проблеск фантазии, и, чудом спасшись, он немедленно убивает братьев, оказавшихся вовсе не намного умнее его самого.

«Бессмертными богами клянусь, не лучше ли всего живётся той породе людей, которые слывут шутами, дураками, тупицами, болванами, — прекрасные, на мой вкус, прозвища! [...] Прежде всего, подобного рода люди свободны от страха смерти — зла превеликого, клянусь Юпитером! Укоров совести они не знают, призраков и прочей нежити не страшатся, боязнью грядущих бедствий не терзаются, надеждой на будущие блага не обольщаются. [...] Не стыдятся они, не завидуют, ни о чём не хлопочут, никого не любят и не уважают. Ещё один шаг в сторону неразумия — и, по мнению богословов, их заблуждения даже грехом нельзя будет назвать.»

Эразм Роттердамский «Похвала Глупости»

До какой степени нравственной деградации может дойти мужчина, оставаясь при этом всё-таки человеком? Рассказ Киплинга отвечает на этот вопрос. Но можно ли назвать человеком изображённого в рассказе подонка? Смотря с чем сравнивать. Том Херодсфут не чикатилообразный монстр, в мозгу которого произошли необратимые изменения, не замечаемые ни медициной, ни юриспруденцией, и у которого от человека осталась лишь внешняя оболочка. Такие индивидуумы не являются людьми, и уголовное законодательство распространяется на них только потому, что среди судей и прокуроров пока нет хороших телепатов*. Герой анализируемого рассказа всего лишь алкоголик с легко отключающимися тормозами, что позволяет считать справедливым применение к нему гуманных законов, действующих в человеческих сообществах. И только в этом смысле он может считаться человеком. Женщины в рассказе разные — от святой ГГ Бадалии, до потерявшей человеческий облик матери умирающей проститутки. Мужчины же, исключая священнослужителей, все, как один, мерзкие твари, гнуснее которых трудно себе представить. Повествование ведётся в суховатой, сдержанной манере, напоминающей отчёт председателя какой-нибудь инспекционной социальной комиссии. Лишь однажды Автор отпускает свои чувства на волю, называя Тома «уважающим себя мужчиной» и вкладывая в это определение всё своё презрение и ненависть к этому и ему подобным скотам.

В этом рассказе обличение пороков капиталистического строя достигает очень высокого накала, и я не смог вспомнить ни одного произведения, которое могло бы стоять рядом, возможно, за исключением «Хижины дяди Тома» (совпадение имён главных героев случайно). Общество за 130 лет (со времени написания рассказа) прошло гигантский путь технико-экономического прогресса, а люди не изменились абсолютно. И сейчас полно семей, где есть и такая же Бадалия и такой же Том. И полтысячи лет назад, когда Эразм Роттердамский написал «Похвалу глупости», основополагающий труд по очень широкой теме «человек и общество», дела обстояли точно так же.

Рассказ «История Бадалии Херодсфут» удивительно точно подходит к этой теме как яркая иллюстрация к одному из её аспектов (или к одной из разновидностей глупости), он злободневен всегда и, как произведению, адекватно отразившему одно из типичных состояний человеческой души (скорее, некоего жалкого остатка души), ему обеспечен постоянный интерес читателей.

*) Это упрощение. Здесь простой телепатии мало. Человек должен обладать даром глубокого ментоскопирования, как герой Кинга Джон Коффи («Зелёная миля»). А лучше доверить это дело приборам, но их пока ещё не создали учёные.

«На него старуха не взглянула, лишь с очей прогнать его велела»

«Дурачина ты, простофиля...»

Пушкин «Сказка о рыбаке и рыбке»

Ни один рассказ Чехова не ставил передо мной такого количества загадок. Самая из них загадочная — это мгновенное изменение человеческого характера. Аня всегда бывшая примерной, заботливой дочерью и сестрой, а превратившись в жену, стеснявшаяся попросить у мужа денег даже на маленькую шоколадку, буквально в одночасье становится способной хамить мужу. «Подите прочь, болван!» — говорит она Модесту Алексеичу с презрением и восторгом едва только убедившись в том, что произошедшая в её жизни перемена декораций это не сон и не сказка. Но в жизни так не бывает, хамство не может стать чертой характера с такой скоростью, если его доселе и следов не наблюдалось. Даже у пушкинской старухи, вознесённой Золотой Рыбкой из грязи в князи, этот «отёк Квинке» не развивался так пугающе быстро. Поэтому рассказ «Анна на шее» кажется мне в не меньшей степени притчей, чем «Сказка о рыбаке и рыбке».

Ну, уж коль скоро, это не совсем реализм, как принято считать, то может быть вторая загадка рассказа вообще не заслуживает внимания? Но ведь Чехов легко мог и не загадывать её, какой в этом смысл? Речь идёт о том абсолютно очевидном обстоятельстве, что муж Ани, мечтающий получить золотой крест ордена св. Анны 2-й степени, который носился на шее (на ленте шириной 4,5 см.), уже носит на шее какой-то орден. Этот орден он снимает, переодеваясь в купе поезда, и его же надевает отправляясь на бал, так сильно изменивший жизнь его самого и его жены. Никаких комментариев по этому неназванному ордену в книге нет (у меня т.9 ПСС в 18 томах), но можно предположить, что Модест Алексеич имеет 2-ю степень ордена св. Станислава, также носившегося на шее (этот орден рангом ниже Анны). Но, поскольку с первой степенью св. Станислава жаловалось потомственное дворянство (с 1855 года, до этого п. д. давалось с третьей степенью), можно сделать и дальнейшее предположение — Модест Алексеич в этой привилегии не нуждается, потому и не стремится получить этот орден*. Не объясняет Чехов и другое немаловажное обстоятельство — что заставляет Модеста Алексеича так страстно мечтать об ордене Анны. Снова остаётся только предполагать — из-за прибавки к пенсии, положенной кавалерам Анны 2-й степени. Вероятно, эта прибавка была достаточно ощутимой. Всё это мне кажется недостатком рассказа, другими словами — он был бы намного интереснее, если бы читатель смог представить себе не только подоплёку поведения Ани, но и мотивы, руководящие действиями её мужа. Да кому интересны (могут меня спросить) жизненные установки, моральные принципы (которых, может быть, и вовсе нет) всяких старых козлов (именно так выглядит Модест Алексеич в глазах нашей молодой современницы)? Главное в рассказе то, что касается Ани, разве нет? Нет, отвечу я. Каждый человек мне дорог, каждый человек мне интересен. Посвяти Чехов чуточку больше места мужу, я лучше понял бы и поведение молодой вертихвостки, а понять её до конца, мне, как говорилось выше, так и не удалось.

Третья загадка рассказа вообще не имеет шансов на решение. Здесь, скорее всего, Чехов просто ошибся, слегка перекаламбурил. Но в рассказе этому моменту придаётся очень большое значение, и я не могу не остановиться на нём. Когда Анну 2-й степени получал некий Косоротов, у которого была сварливая и легкомысленная жена (тоже Анна), его сиятельство изволил сострить: «Значит, у вас теперь три Анны: одна в петлице, две на шее.» Вспомнив об этом, Модест Алексеич говорит жене: «Надеюсь, что когда я получу Анну второй степени, то его сиятельство не будет иметь повода сказать мне то же самое.» Надежда оказалась напрасной, его сиятельство повторил свою шутку слово в слово. Вот только оснований к этому не было на этот раз ни малейших. Анюта уже висела на шее любовника, куда более богатого, чем её муж. Его сиятельство был не в курсе? Крайне наивное предположение. Остаётся также необъяснённым, на что, собственно говоря, надеялся бедный (!) Модест Алексеич, ясно только, что не на то, что произошло в действительности.

Создатели очень даже неплохого фильма 1954 г. по этому рассказу (режиссёр Исидор Анненский, в роли Анюты двадцатитрёхлетняя красавица Алла Ларионова) одну из загадок решили, не мудрствуя лукаво, простейшим способом — никакого ордена на шее муж Анюты не носит. Только Анну третьей степени в петлице. Первая из перечисленных мной загадок в фильме не разгадана — хамские слова Анны, обращённые к мужу, звучат совершенно неестественно. Каламбур же о трёх Аннах в исполнении его сиятельства (Александр Вертинский) звучит настолько двусмысленно, что по прежнему остаётся неясным, знает или не знает князь, кто оплачивает мелкие счета новоявленной вертихвостки. Насчёт того, кто платит по крупному, фильм сомнений не оставляет.

*) В поведении и манерах Модеста Алексеича в рассказе (а в фильме тем более) нет ничего общего с дворянином. Он стопроцентный плебей. Тем не менее, почему бы Модесту Алексеичу не подумать о дворянстве для своих потомков? Для чего он вообще женился? Только для обзаведения красивой игрушкой?

Современникам наверняка было понятно, какой орден носил на шее Модест Алексеич, но всё-таки для более полной характеристики персонажа авторский комментарий, органично вставленный в рассказ по этому поводу, был бы не лишним.

Эзоп: «Я хочу свободы. Я выбираю наказание свободных.

Прочь с дороги! Где ваша пропасть для свободных людей?!»

Г. Фигейредо «Лиса и виноград»

Бессмертная фраза «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей», относится к человеку, а если ты робот, изготовленный на заводе, т. е. у тебя нет души, и живёшь ты всю жизнь в качестве универсального слуги в одной очень хорошей семье, а ещё у тебя имеются некоторые не очень существенные нарушения позитронных связей в мозгу, то у тебя может возникнуть непреодолимое желание стать человеком. Мечта стать равным создателю заслуживает уважения, хотя поначалу такая цель может показаться туманным недостижимым идеалом, путь к которому представляется однако же чем-то реальным и проходящим через статус свободного робота. Что не менее туманно, поскольку любой робот в сущности оружие, и если оно попадёт в неправильные руки, это может закончиться непредсказуемым образом. Но даже встреча со шпаной, едва не закончившаяся трагически, не останавливает Эндрю, мозги которого, как сказано выше, устроены не в полном соответствии со стандартами компании-производителя. На суде Эндрю незаметно для читателя (но не для Автора, конечно) нарушает второй закон роботехники, отвечая вопросом на вопрос прокурора. Второй закон предписывает роботу исполнять приказы человека, не противоречащие первому закону, а вопрос должен восприниматься роботом, как приказ отвечать. Но судья тоже не в ладах со здравым смыслом. В чеканной формулировке «нельзя отказывать в свободе тому, кто обладает сознанием, развитым в степени достаточной, чтобы воспринимать понятие свободы и желать её» пропущено слово роботу (правильно было бы в чуть более стилистически грамотной редакции — «... в свободе роботу, обладающему сознанием...»). Пропущено с целью недопущения неудобного прецедента, а в результате придётся выпустить не только всех заключённых из тюрем, но и всех зверей из зоопарков. Ведь понятие свободы воспринимается любым высокоорганизованным сознанием. Физиология в этом случае права голоса не имеет, т. е. неважно, каким местом мозга живое существо воспринимает понятие свободы. Может быть Автор и понимал, что приведённая выше формулировка не совсем удачна, но вот содержащегося в сцене суда очевидного юмора он наверняка не замечал, как не замечает его никто (ни судья, ни прокурор, ни читатели). А стоило бы представить эту картину маслом — на скамье сидит железная фигура с железным же лицом, абсолютно не одетая (Эндрю начал одеваться значительно позже, после смерти Сэра) и говорит голосом чисто человеческого тембра, поразившим судью (и, вероятно, не только его). Чего тут больше — смешного или страшного, определить трудно.

Нарушение второго закона случается в дальнейшем ещё раз. Но иначе невозможно было реализовать главную идею рассказа, к которой я ещё вернусь. А происходит это нарушение в момент визита Эндрю к роботу-хирургу (управляемому из единого центра, общего для всех земных роботов — очень интересный, неожиданный футурологический прогноз). Эндрю уже андроид, способный принимать пищу и избавляться от шлаков абсолютно человеческим способом.* Итак, Эндрю сообщает хирургу, что он тоже робот и приказывает ему сделать операцию, которая вскоре приведёт к его (Эндрю) смерти. Первый закон отключён (оба роботы), но согласно второму робот должен исполнять приказы человека, а приказы другого робота нуждаются в предварительном санкционировании человеком, в противном случае могут произойти неконтролируемые человеком происшествия. Всё решает, как сказано в рассказе, категоричность тона Эндрю и его внешний вид («совсем как человек»), но это настолько неубедительно, что даже не подлежит обсуждению. На роботов подобные, внелогические, факторы действовать категорически не могут.

У Азимова роботы нарушают законы роботехники не только в этом рассказе. Так что приём не новый, но ради хорошей идеи можно и поступиться принципами. Бывший раб Эзоп выбирает свободу и пропасть, бывший робот Эндрю Мартин выбирает свою «пропасть», но добивается исполнения своей мечты — становится человеком де юре. Мне понятен этот, не побоюсь этого слова, подвиг. Но я-то человек и с этой колокольни дело мне представляется не столь бесспорным. Вспоминая очень известную сентенцию, часто звучащую с различных сцен мира на всех языках — люди это порождение крокодилов, — я бы предложил Эндрю Мартину другой путь. У него хватило бы времени, чтобы убедить всех людей (для начала мировое правительство) заменить нейронные органические недолговечные мозги позитронными (фирма возражать не будет — прибыль гигантская), чтобы никто не ощущал свою ущербность по сравнению с Эндрю и чтобы все стали бессмертными. Пусть почти, нельзя же превратиться в богов.

*) В его планы входило и органическое протезирование половых органов («В той мере, в какой они отвечают моему плану»). Возможно, Эндрю к моменту последней операции стал уже в общем таким же созданием, каким была симпатичная жена Гэри Селдона андроид Дорс (Азимов «Путь к Академии»), отличавшаяся от обычной женщины разве только силой, скоростью реакции и весом.

Вопрос на засыпку — кто главный герой этой истории? Умный дошкольник Дядя Фёдор? Тогда другой такой же вопрос — кто главный герой сказки «Кот в сапогах»? Ну вот, теперь всё ясно. Фёдор Дмитриевич бесспорно ребёнок выдающийся. Вооружить Шарика фоторужьём — его идея, блестящая операция по подмене посылки из института Солнца тоже «на его совести». Он же придумал коту имя-фамилию (ноу-хау в своём роде, да ещё и «не дразнительная», что очень кота обрадовало). А ещё он невероятно удачливый кладоискатель, чувствуется, что в свои шесть лет прочитал немало нужных книг. Шарик тоже всем псам пёс. И остроумный же, собака! «Не обязательно большую корову покупать, — говорит он коту. — Ты купи маленькую. Есть такие специальные коровы для котов. Козы называются.» Но кот просто чудо! И говорить умеет не хуже своего литературного предтечи, и улыбаться умеет, как другой, не менее известный кот, по фамилии Чеширский. Матроскин способен даже грамотно написать письмо, и ему не составляет труда смонтировать на потолке искусственное солнце. Он и корову подоить может и в магазин за продуктами сходить... Вот это да! Что же это за сверхкот такой?! А ничего особенного. Не так уж мало мы знаем таких произведений, где обычные человеческие дети общаются с какими-нибудь необычными существами, которые могут быть во многом похожими на людей, но могут быть и чем-то таким, чей облик и образ жизни человек не может даже представить. Можно считать, что вся эта литература посвящена проблеме контакта, и всегда интересно следить, как дети с этой проблемой справляются и как меняет их такое общение. Приведу несколько примеров без дальнейших ненужных пояснений. «Старик Хоттабыч», «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше», «Малыш» Стругацких, «Звёздный зверь» Хайнлайна — всё перечисленное давно уже классика, включённая многими в список неоднократно прочитанной литературы. Фантастическая сказка Успенского в этом перечне вполне на своём месте, а его кот и пёс совсем не звери, а наши братья по разуму.* После этого небольшого но необходимого отступления, вернёмся к нашим баранам.

Есть в характере Матроскина такое замечательное, крайне редко встречающееся среди котов качество, как скромность. Как только он появился в квартире родителей Дяди Фёдора и поел, он «весь день под диваном спал, как барин». Возможно, среди знакомых Автора есть человек с такой причудливой склонностью (среди моих такого человека нет), непохожей, правда, на барскую причуду, но вот котов, имеющих возможность спать на диване и располагающихся при этом под диваном, где либо пыльно, либо сквознячок гуляет... таких котов я не встречал никогда. А рассуждает кот так, что сразу понятно — бывалый и «жизнь учил не по учебникам». С таким котом ни один ребёнок не пропадёт. Он даже сумел произвести прекрасное впечатление на своего бывшего хозяина, профессора Сёмина, познакомив его с некоторыми тонкостями кошачьего языка. А как удачно подошла ему его новая «морская и серьёзная» кличка! Ведь Матроскин «из морских котов. Из корабельных.» И, конечно, он заслуживает, чтобы мама Римма подарила ему бескозырку с ленточками, на которых, как мне кажется, будет красоваться надпись «Простоквашино». Его «бабушка и дедушка на кораблях плавали с матросами», и он очень тоскует по океанам. Матроскин, в отличие от многих людей, хорошо знает своих предков, хотя никогда их не видел. Он помнит, что дедушка работал котом на пароходе «Валентин Берестов»**, а бабушка выполняла обязанности кошки даже на двух пароходах — «Аристофан» и «Антон Чехов». Вероятно, она была настоящей грозой корабельных крыс, и поэтому матросы передавали её с одного судна на другое.

Один только эпизод в повести меня порядком огорчил. Когда Дядя Фёдор ставит Матроскина в угол. Автор пишет в связи с этим случаем: «Конечно, Матроскин был кот, а не человек. Но для Дяди Фёдора он был всё равно как человек.» И этот чудо-кот таки встал в угол и отстоял сколько положено, не реагируя на насмешки Шарика. Думаю, кот понимал, что дядя Фёдор ещё не взрослый человек и не отдаёт себе отчёта в том, что в действительности кот намного старше его, и к тому же Дядя Фёдор пока не знает, что в угол ставить вообще никого нельзя — ни людей, ни, тем более, котов. А причина моего огорчения чрезвычайно проста — обидно за Матроскина, мальчик-то из этого эпизода не извлёк никакого нравственного урока, так что кот стоял в углу напрасно.

Конечно, кроме кота, пса и мальчика в книге есть и другие, заслуживающие обсуждения персонажи. Взрослые***. Печкин, например, привлёк моё особенное внимание своим потрясающим вопросом — «Разрешите узнать, а кто такой будет Антон Павлович Чехов?». Этот ходячий почтовый ящик напоминает мне инспектора Лестрэйда в исполнении Борислава Брондукова, вероятно, ненавязчивой карикатурностью образа.

И, думаю, все оценят рекомендацию тёти Тамары: «Мужчину надо воспитывать до пятидесяти, а после пятидесяти можно перевоспитывать начать.»

Так какое же место в сокровищнице «детской литературы для взрослых» занимает эта повесть? Слово «сокровищница» — это уже предсказание, но скажу больше. Герои Э. Успенского будут «любезны народу» (разве что, за исключением почтовых работников, лишённых чувства юмора, а такие изредка попадаются) ещё очень и очень долго. Чем будут любезны? В нас чувства добрые Матроскин пробуждал ...

*) В мировой литературе коты («Дверь в лето», например) встречаются довольно часто, как без них обойтись. Гораздо реже они бывают говорящими. Таков кот, рассказывавший сказки Пушкину, прогуливаясь туда-сюда по золотой цепи у Лукоморья. А в повести Лавкрафта «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата» целая армия говорящих котов, с которыми Рэндольф Картер общается на кошачьем. Но суть не в этом, а в том, что это, хоть и говорящие, но звери. К ним я отношу и Кота-в-сапогах, и «Верных зверей» братьев Гримм, и Серого помощника Ивана-царевича, и Конька-Горбунка, и Сивку-Бурку Вещую Каурку. Матроскин и Шарик ничего общего, кроме «зверского» внешнего вида, с ними не имеют. Если уж кого-то ставить с ними рядом, то это будут два других тоже классических образа — Бегемот и Щекн Итрч.

**) Таким образом Автор отдал должное замечательному советскому поэту Валентину Берестову — «пароходу и человеку». Немного иначе в книге отмечено творчество другого советского деятеля культуры. Напомню читателю это место.

« — А я и так хорошо воспитан и музыкален! — говорит Шарик. — Я при гостях никогда блох не ловлю. И пою не хуже, чем Полад Бюль-Бюль-оглы на пластинке.

Он как взвоет... Матроскина так и передёрнуло от такого пения.

— У меня такое ощущение, — сказал он, — что бензиновая пила «Дружба» на гвоздь наехала.»

***) Имеются в виду люди. Надо учитывать, что окружение малыша Дяди Фёдора состоит в этой повести почти целиком из взрослых особей. Исключений только два — телёнок и галчонок.

Рассказ показался мне отличной научно-фантастической шуткой. Ничего, кроме юмора, я в нём не увидел, но разве хороший юмор — это мало? К тому же шутка основана на интересной гипотезе о существовании в недрах земли очень древней цивилизации, живущей при температуре земной мантии. Для этих существ присутствие в выливающейся из кратера вулкана лаве грозит сильной простудой и, возможно, гибелью от чего-то вроде воспаления лёгких. У них уже есть жертвы и они просят помощи. А к кому же им ещё обратиться, кроме бывалого путешественника Корнелия Удалова, для которого контакт с другой цивилизацией дело привычное. Эти огневики знают не только, как установить контакт с человеком, они могут даже изготовить небольшое послание на русском языке. Знают они и то, что почему-то никому из писавших об этом произведении не пришло в голову, а именно, что получить визу в Италию человеку, имеющему нечто вроде галактического шенгена, труда не составит. Так оно и вышло, и Удалов прекрасно справился с заданием. Да и огневики знали, что миссия эта выполнима, ведь не к Этне же человека посылать, куда и профессиональные вулканологи пройти не могут. А Везувий вулкан спокойный, извергался в последний раз в 1944 году в честь открытия Второго фронта и освобождения Италии американцами от фашистов. Неясно лишь, почему в экскурсионную программу не входило посещение Помпеи, тогда Удалов потратил бы на такси значительно меньше денег и смог бы привезти подарок жене. Ну, такова воля Автора, который, очевидно, не очень-то жалует эту Ксантиппу, постоянно достающую своего Сократа. Интересно, что о возможности наличия в недрах Земли разумной жизни в народе ходили слухи уже достаточно давно. Об этом свидетельствуют уральские легенды, одну из которых Павел Петрович Бажов обработал и опубликовал под названием «Огневушка-Поскакушка». Так что и тема этого рассказа, как многих других из гуслярского цикла, связана с русским фольклором, что только прибавляет рассказу привлекательности.

«Говорят, что труд убивает время; но сие последнее, нисколько от этого не уменьшаяся, продолжает служить человечеству и всей вселенной постоянно в одинаковой полноте и непрерывности.»

«Если бы всё прошедшее было настоящим, а настоящее продолжало существовать наряду с будущим, кто был бы в силах разобрать: где причины и где последствия?»

«Никто не обнимет необъятного.»

Козьма Прутков.

Книга написана журналистом и это многое объясняет. Например, то, что он иногда путает тему путешествий во времени с обыкновенной футурологией, каковой является роман Д. Д. Астора «Путешествие в иные миры». По той же причине Глик уделяет слишком много места Прусту и Набокову, которые о путешествиях во времени ничего не написали, рассуждая на темы времени только с точки зрения восприятия человеком самого себя и окружающих в потоке собственной жизни. Зато можно блеснуть эрудицией, что Автор и делает чуть ли не на каждой странице.* Иногда такая манера изложения (первым делом мысли автора полёты, а читатели? читатели потом) приводит к странным выводам. Так, комментируя высказывания шотландской писательницы Али Смит (такое у неё странное «шотландское» имя) «книги — это осязаемые кусочки времени в наших руках» и «невозможно войти в одну и ту же историю дважды» (чуть искажённый Гераклит), Глик пишет: «... на какой бы странице ни находился читатель, сюжет книги имеет прошлое, которого уже нет, и будущее, которое ещё не наступило». Но, очевидно, что это не так, и в этом отличие книги от жизни — сюжет книги имеет прошлое, которое всегда есть, и в него можно заглянуть, побывать в нём снова; имеет он и будущее, которое фактически наступило (оно зафиксировано текстом) и в котором можно побывать, заглянув вперёд.

Но не хочется чьё-либо словоблудие опровергать в похожем стиле, здесь есть только один действенный, по настоящему эффективный способ, — придав книге достаточное ускорение, организовать её столкновение с головой Автора, да, и то вряд ли будет толк, — весит она (книга) не очень много (в обоих смыслах).

В книге упоминается порядочное количество произведений на тему, обозначенную её названием, но и тут есть серьёзные вопросы к Автору. Складывается впечатление, что он вообще не знаком с такими вещами, как «Дверь в лето» и «Достаточно времени для любви...» Хайнлайна, циклом «Патруль времени» Андерсона и с замечательными произведениями на эту же тему Роберта Янга. Глик, очевидно, не ставил перед собой задачу — превратить свой труд в энциклопедический обзор, но пройти мимо вышеупомянутых авторов, по моему, не имел права.

Особенно удивляет отсутствие в списке литературы «Двери в лето», ведь именно в этом романе Хайнлайн попытался подвести под «движение» вещества сквозь время научную базу. Это была попытка, заранее обречённая на неудачу, но тем не менее было бы очень интересно рассмотреть эту попытку под микроскопом, проанализировать её с позиций современной физики. А этими позициями Глик знаком, он знает и об идеях Хокинга, и о теореме Гёделя, и о так называемой «многомировой интерпретации», т. е. читал (раньше нас) переведённые у нас книги Брайана Грина, лучшего, на мой взгляд, популяризатора идей современной космологии и теории поля.

Вывод таков. Сначала Грин и Хокинг, потом (если интересно и понятно хотя бы на 80 процентов) Шон Кэрролл «Вечность. В поисках окончательной теории времени», Роджер Пенроуз «Циклы времени» (это гораздо сложнее, но вывод поразительный), и, чтобы лучше представлять, что творится на «передовой», — «Теория струн и скрытые измерения Вселенной» Шинтана Яу и Стива Надиса. И только после этого всего (желательно) взять в руки Глика, чтобы понять на что он замахнулся. Это надо понимать так, что если исследуется проблема путешествий (перемещений) в какой-то субстанции, то неплохо было бы представлять её свойства. Но я не стал бы осуждать и того, кто сочтёт достаточным знакомство с проблемой на уровне эпиграфов (первых двух). Кстати, из монографии уважаемого журналиста следует почти достоверное предположение — «Мысли и афоризмы» Пруткова на английский не переведены. Но, может быть, всё гораздо проще — как российская фантастика, так и, тем более, русская и советская литература находятся вне его компетенции. Это со всей очевидностью следует из анализируемой книги и уважения к её Автору, как минимум, не прибавляет.

*) Например, сообщает, что Урсула ле Гуин и Филип Дик учились в одной школе.

Вид этих толп и этого терзанья

Так упоил мои глаза, что мне

Хотелось плакать, не тая страданья.

«Зачем твой взор прикован к глубине?

Чего ты ищешь, — мне сказал Вергилий, —

Среди калек на этом скорбном дне?»

Данте Алигьери «Божественная комедия»

Часть 1.

Дом этот — страшное и, к счастью, несуществующее место. Конечно, счастливыми людьми обитателей таких мест назвать трудно, но их места обитания всё же специализированные детские учреждения, а вовсе не зоопарки, подобные описанному Мариам Петросян*. От настоящего зоопарка Дом существенно отличается лишь частотой производимых в зоопарке уборок. В остальном же...Птицы (в т. ч. Фазаны, Филин и Конь, тоже птица, однако) и Псы, Крысы и Бандерлоги, Шакал Табаки (аллергия на часы, непревзойдённый трепач, в обращении с едой наиболее близок к обыкновенной свинье, способной, правда, наизусть цитировать «Илиаду» и даже У. Б. Йейтса**) и Стервятник, Волк (вызывающий наибольшее сочувствие по многим причинам, одна из них — ему там не место, лечили бы в обычной больнице, остался бы в живых, а другая — очень уж он умный, по человечески умный, а не как дьяволёнок Табаки) и Три Поросёнка (Ниф, Наф и Нуф) и, наконец, царящий в этом мире Слепой удав, пожирающий мышей живьём и отрыгивающий на подушку их шерсть***. Правильнее было бы называть это место не зоопарком, а просто джунглями, ведь в зоопарках звери не ходят друг к другу в гости, а тут полно незапирающихся клеток и всё к услугам несчастных детей, начиная от кофе, сигарет и презервативов и кончая наркотой и спиртом.

Воспитатели Дома — отдельная песня. Судя по эпизоду с Вонючкиными посылками, это сборище придурков, которые не понимают самых простых вещей — надо вскрыть, проверить и отдать, а не устраивать на пустом месте грандиозный балаган. На один ход вперёд не просчитывают эти специалисты с педагогическим, вероятно, образованием. Единственным нормальным среди них поначалу кажется Ральф, но и тот из-за собственных амбиций, действуя, как ему кажется, из лучших побуждений, хорошенько заложив за галстук (да и плохо он, как выяснилось, знает, на что способна зоопарковая общественность, особенно Слепой), доводит дело до гибели другой воспитательницы. Легко при этом отделавшись полученным от Слепого фингалом, а мог бы и без глаза остаться. А ведь совсем немного времени прошло с той ночи, когда Фитиль чуть не вырезал ему глаз бритвой. Опасная это профессия — воспитатель. Начинает складываться традиция — что ни выпуск, то труп воспитателя, неважно, реален этот труп или он находится в преображённом виде в мистическом лесу из чьих-то сновидений. Читатель же ещё раз припомнит, какой субстанцией вымощена дорога в ад.

Есть в книге и элементы реальности, например, воспитатель по кличке Лось (встречаются, и не так уж редко и в наше время такие ловцы детских душ, макаренки и викниксоры), а ещё машины на стоянке перед Домом, принадлежащие работникам интернатской столовой. И вот это: «В Доме полно здоровых, у которых в бумагах значатся страшные вещи. И таких, у кого записано не то, что есть на самом деле.» Есть в Доме парочка вполне реальных воспитанников, которые должны представлять огромную ценность для КГБ — это читающая за сотню метров по губам Русалка и Македонский, способный по собственному желанию телепатически убить кого угодно, не оставив ни малейший улики даже для патологоанатома. На правду похожа больница при интернате, врачи которой делают невозможное, ставя на ноги таких уникумов, как Мертвец, Смерть и Волк. Автор, ничего не понимая в медицине и уж тем более в детской патанатомиии, придумывает какие-то несуществующие болезни, подводя и сюда мистическую базу, как в случае с неизвестным науке заболеванием Кузнечика, из-за которого он становится сначала Тутмосиком, а потом Сфинксом. Эта болезнь, отдалённо напоминающая синдром преждевременного старения, в действительности никакого отношения к нему не имеет. Это же надо умудриться, столько лет работая над книгой ни слова правды не написать о тех причинах, которые, собственно говоря, и приводят детей в подобные места на всё детство. Насколько такая правда была бы интересней и полезней присутствующего в книге передоза всяких чудес! Как туда попал, например, Фокусник, маленький мальчик, а уже талантливый артист, играющий на нескольких музыкальных инструментах? Ну и в целом всё написанное безусловно не что иное, как оскорбление (редкое сочетание оскорбления с литературным шедевром) воспитанников и воспитателей подобных интернатов. И поэтому книга обязательно должна быть в их библиотеках, чтобы дети понимали, какими их могут представлять обитатели Наружности, благодаря отдельным пишущим о них талантливым обывателям, пытающимся скомпенсировать недостаток правдивости толстым слоем мистики.

Почему же тогда такая высокая оценка? На этот вопрос убедительного ответа у меня нет. Есть неубедительный. Очень уж сильно всё меняет эпилог, остроумный и полный неожиданностей. Например, появление у Сфинкса, ставшего детским психологом (!), слепого воспитанника. Цель Сфинкса — «исправить кое-какие ошибки одного хорошего человека»; ясно, что хороший человек — Лось. Это замечательно. Другое достижение Автора — удивительное возвращение на трёх последних страницах к первой интермедии. Вонючка встречает Кузнечика салютом — Шакал знает, что в Доме появился Сфинкс. Шакал — вечный путешественник во времени, он так и будет крутиться в Доме, переходить из одного Дома в другой, и никогда не появится в Наружности, потому что жить в мире, где тесно от часов он не может. Есть в эпилоге и другие приятные и даже счастливые моменты.**** Но, тем не менее, счастье — хорошо, а правда — лучше.

Хочу обратить внимание читателей на один из отзывов, написанный так, как это мог бы сделать Шакал («ну раз вы так, то мы этак» — цитата не точная). Это отзыв VAI от 24.11.2010 г.

*) Судя по её биографии, эта книга написана по чьим-то воспоминаниям, приправленным изрядной долей фантазии. Что-то подобное написано было когда-то Геродотом о жителях далёких стран, где он никогда не бывал.

**) Этот автор есть далеко не в каждой библиотеке. В Доме библиотека, очевидно, очень хорошая, но чувствуется некоторый перекос в сторону Махабхараты, Шекспира, Диккенса, Кэрролла, Киплинга, Ричарда Баха, Андерсена, Мэлори (его читает Горбач по совету Волка, у которого этот автор один из любимых) и т. п. в ущерб русской классике — никто из воспитанников как будто и понятия не имеет о Пушкине, Толстом, Чехове, Лескове или Гончарове. На русские народные сказки нет и намёка, дети о таком явлении и слыхом не слыхивали (см. PS2). Дело, очевидно, в том, что эта несуществующая, как и весь Дом, библиотека подобрана Автором «Дома...» и отражает, к сожалению (русофобия?), её личные вкусы.

***) Справедливости ради надо сказать, что там не только зверьё всякое водится. Среди Крыс есть Гибрид и Викинг, среди Псов — Рикша и Гном. Есть ещё Пышка, ставший Соломоном (тоже из Крысиной стаи). И т. д. Но они всё равно Псы и Крысы. Встречаются и весьма далёкие от зоопарка кликухи: Помпей, Череп, Хромой (с этим персонажем связан один замечательный эпизод, сильно сближающий всё описанное с реальностью, — Хромой пытается отучить малявку Рекса, впоследствии Стервятника, мучить животных; но эта картина настоящего практического воспитания в книге, к сожалению, только одна), Лорд, Русалка, Бедуинка, Валет (бывший Фокусник), Длинная Габи (пример вообще нереальной воспитанницы, как продукта деятельности тупого воспитательского коллектива; мне она показалась олицетворением проституции, ожившим персонажем Фелисьена Ропса, и не так ли думает о ней Сфинкс? Посмотрите ещё раз одну из интереснейших глав — «Василиски»).

****) Сказочное могущество Слепого проявляется в том, что он предоставляет Ральфу возможность искупить вину перед известной старой ведьмой. Ральф должен помочь маленькой белобрысой девочке прожить вторую жизнь. Ральф соглашается и принимает свою «последнюю пожизненную должность». Всё это красиво, но мне по прежнему кажется, что тема этого романа не допускает решения в жанре магического реализма.

PS. Одно замечание, которое многим покажется мелочью. Любящий поумничать Сфинкс однажды, хихикая, говорит, что Лорд поживает как любимый бурундук святого Франциска. Это означает, что Лорд жизнью доволен, но причём здесь бурундук? Франциск любил всяких животных, птиц и даже пойманных рыб отпускал обратно (но ни одна не заговорила с ним, из чего можно сделать вывод, что этот святой не имеет отношения к нашему Емеле); отпустив как-то на волю пойманного зайчонка, Франциск стал со временем святым покровителем зайцев (об этом упоминает и Честертон). О бурундуках в житии св. Франциска нет ни слова. Кто-то тут перепутал зайца с бурундуком, вот только кто — сама Мариам Петросян или Сфинкс?

Вывод — книгу было бы интереснее читать, если бы она была с комментариями. Например, почему книга переведена на македонский язык? Потому, что кличка (неизвестно, откуда взявшаяся, да и кличка ли это?) одного из главных героев Македонский? Или были другие причины? Много ли современной русскоязычной литературы переводится на македонский, на котором говорят не более полутора миллионов человек?

PS2. Это примечание к примечанию, написано через неделю после отзыва. Продолжая размышлять на темы, связанные с Домом, решил, что нужно объяснить, почему я уверен, что дело происходит в России (СССР)*. Автор прикладывает массу усилий, чтобы создать у читателя впечатление заграницы вокруг Дома. Оставить безрукого маленького мальчика и чемодан на безлюдной улице можно только за границей. Особняк дедушки, доставшийся в наследство Стервятнику, — тоже, вроде бы, не Россия (но м. б. одна из республик СССР). Настоящее имя и фамилия Курильщика прямо указывают на Германию или Австрию, но и в СССР такие встречаются. Альбом репродукций Босха в то время было почти невозможно достать в СССР, но в Доме он есть, и безусловно оказывает нужное докторам из Могильника влияние на детей с красными полосками в личном деле (очевидно, развивает воображение). Наличие среди преподавателей такого оригинала, как Мастодонт, в России просто исключено, трудно представить такое и на Западе. Что хотела сказать этим персонажем Мариам Петросян? Может быть, ответ есть в последнем издании книги. Возможно ли длительное проживание на дереве одного из выпускников? Тоже спорный вопрос, скорее всего, нет, но при таком воспитательском контингенте нет ничего невозможного. Из мира музыки в книге встречается ещё Лакримоза и Мадригал Генриха VIII, что тоже как-то не помогает представить вокруг Дома Россию прошлого века. Есть лишь одна зацепка, которая сводит к нулю все попытки Автора сбить читателя с толку. Думаю, это сделано сознательно. Кто догадается, пусть возьмёт с полки пирожок. В столовой на требование строгой работницы сообщить фамилию Курильщик кричит ей в ответ: «Раскольников!». Это не заграница, а точно Россия, потому что «удовлетворённо кивнув, женщина скрывается в дверях столовой» и ещё потому, что будь это не в России, Курильщик не назвался бы русской фамилией. Представился бы Уленшпигелем или уж на худой конец Румпельштильцхеном. В Европе выбор тоже не маленький.

*) Время действия довольно точно указано — семидесятые, начало восьмидесятых. На это указывают упоминания Лед Зеппелин (кто-то из старших объясняет Кузнечику, почему дирижабль свинцовый) и Игги Попа.

Часть 2.

Первая часть моих заметок об этой книге была посвящена довольно таки очевидным, лежащим на поверхности вопросам, в ней поставленным. Именно вопросам, ответов в книге нет, нет даже намёков на них. Этакие наблюдения фенолога и ничего больше. Теперь несколько слов о том, что скрыто Автором, не знаю — сознательно скрыто или не получилось написать, потому что слишком тяжело. В основном книга рассказывает о мальчиках и какими они стали через несколько лет. Маленьких девочек в книге нет*; жили они в другой части Дома, малыши ими не интересовались. Когда Автор переносит читателя в год последнего (предстоящего) выпуска, оказывается, что в Доме многое изменилось. В разделе «Курильщик. Некоторые преимущества спортивной обуви» сообщается, что «в библиотеке занимаются девушки», а «в выходные там собираются картёжники». Последнее говорит кое-что о роли библиотеки в образовании воспитанников, но сейчас речь не об этом. А о том, что в разделе «Курильщик. Взаимопонимание белых ворон» (это примерно на 200 страниц вперёд) встречается фраза «А девушки общей библиотекой не пользовались» (вроде бы пользовались когда-то, давно). Так пользовались или не пользовались? Или там две библиотеки? Получается, что у девушек не только столовая отдельная, но и библиотека, и школьные уроки тоже проходят отдельно. За многие годы работы над книгой Автор так и не пришла к единому вИдению порядков Дома, но что ещё хуже она даже не знает, сколько в его женской половине спален (!), т. е. плохо представляет план этого учреждения. На общем собрании воспитателей Крестная утверждает, что спален там тринадцать, но уже через семь строк (не страниц) она же уточняет, что спален четырёхместных девять и шестиместных пять. Так они там считают (или это Мариам Петросян не в ладах с арифметикой?). При этом Крестная замечает Шерифу, не знающему количества девушек в Доме, что «стыдно не знать элементарных вещей о месте, где вы работаете не первый год». По моему, тут не Шерифа упрекать надо, а того, кто всю книгу «устроил» так, что каждая мелочь в повествовании имеет большое, иногда очень большое, значение. Но я отвлёкся.**

Так о чём же не получилось, о чём — тяжело? Да, о девушках, конечно. Их там среди действующих лиц не очень много (а всего около пятидесяти, точное число не сообщается). Некоторые проходят в коротких эпизодах. Это, например, девчонка с невероятным прозвищем Стёкла (тут только выясняется, что буква Ё в типографии существует, просто Автор употребляет её по своему усмотрению; в слове Крёстная можно обойтись и без неё). Именно так — множественное число от слова стекло. Табаки в её лице прозевал подходящую ему по характеру подругу, ничего уже не исправить — её забирают в Наружность. В другом коротком эпизоде мы встречаем Химеру, страшненькую, но очень умную девушку, у которой вроде бы всё на месте, т.е. непонятно, почему она в Доме (но это часто не понятно, в смысле в отношении многих героев книги). Есть пара эпизодов с участием Бедуинки, которую одна из воспитательниц называет «сексуально озабоченной коровой». Даже в душах ЭТИХ несчастных девочек Автор не пытается высветить ни одного уголка. Что им делать, кому они нужны, что творится в их головах? Но есть в Доме персонаж, о котором не то что писать в книге, думать даже страшно. Это почти незаметная Кошатница, за которой присматривают её соседки по комнате Русалка и Рыжая (и немного Крыса, часто и надолго уходящая в Наружность). Что делать девушке, не имеющей рук (да и всё ли в порядке у неё с ногами? почему она называет себя обрубком?)? Котов дрессировать? Этим она и занимается, добиваясь таких успехов, что и Куклачёв позавидовал бы. Парень без рук или ног, может ещё на что-то рассчитывать. Сфинкса любит замечательная девушка Русалка. Рыжей нравится сильный и красивый Лорд, а что он на коляске, с этим жить можно. Лэри и Спица самая благополучная пара, через много лет Курильщик дарит картину (не свою, его живопись слишком специфична) к свадьбе их старшей дочери. Но бывший Бандерлог Лэри и Спица вообще не инвалиды. И не они одни такие, кто-то был здоров изначально, кто-то (как девочка Муха) преодолел последствия полученной в детстве психической травмы. Но, как сложится жизнь у девушек-инвалидов, таких, как Кукла, Бедуинка, Кошатница? Тут и магический реализм бессилен, и у Автора книги не нашлось слов ни для описания чувств этих девушек, ни тем более их судеб, в конце этих туннелей света нет.

В заключение, ещё немного арифметики. Такая сцена есть в книге. Вместе с Кошатницей и её тремя котами в спальне находятся Рыжая, Крыса и Русалка. Рыжая начинает рассказывать о дне, проведённом на мужской половине Дома. Авторская ремарка такова: «Они смотрели пристально, не шевелясь. За дверью самозабвенно вскрикивал телевизор. Десять пар глаз, считая котов».

Комментарии излишни. Даже и при «изумительном» стиле не мешало бы иногда просматривать написанное.

*) Исключение — Рыжая в Могильнике, её знакомство с Кузнечиком.

**) Вообще при этом повышенном внимании к деталям надо особенно тщательно проверять буквально каждое слово, чтобы не возникало у читателя вопросов, на первый взгляд кажущихся дурацкими. Вот один из таких. Лорд и Сфинкс, очевидно, друзья (Чёрный просто не всё понимает). Лорд в Доме два года и три месяца. И он не знает, что Сфинкс не всегда был лысым. Я не верю, что такое возможно, ведь это не тайна и историю Сфинкса знают все.

«Детишкам маленьким не без причин / ( А уж особенно девицам, / Красавицам и баловницам), / В пути встречая всяческих мужчин, / Нельзя речей коварных слушать, — / Иначе волк их может скушать. / Сказал я: волк! Волков не счесть, / Но между ними есть иные / Плуты настолько продувные, / Что, сладко источая лесть, / Девичью охраняют честь, / Сопутствуют до дома их прогулкам, / Проводят их бай-бай по тёмным закоулкам... / Но волк, увы, чем кажется скромней, / Тем он всегда лукавей и страшней!»

Мораль к сказке Ш. Перро «Красная Шапочка» (стихотворное переложение Л. Успенского).

«Она была моей первой любовью. Я чувствовал, что, если бы мог я жениться на Красной Шапочке, то узнал бы совершенное блаженство. Но это было невозможно; и не оставалось ничего, как только высмотреть Волка — вон там, в Ноевом ковчеге — и, выстраивая зверей в ряд на столе, поставить его последним как злую тварь, которую нужно унизить.»

Ч. Диккенс «Рождественская ёлка»

Сюжет, взятый из жизни, воспроизводимый ею раз за разом с ужасающими постоянством и частотой. Поэтому столько авторов обращалось к нему кто в форме обычной прозы (н-р, Мамин-Сибиряк и Анна Зонтаг), кто, желая ещё теснее связать эту историю с повседневностью, в форме драматургической. Назову здесь трёх авторов пьес на эту тему: Валерий Брюсов, Елена Данько, Евгений Шварц. Сара Блэкли-Картрайт написала целый готический роман «Красная Шапочка». Роман этот написан по фильму (новеллизация) режиссёра Кэтрин Хардвик, и с этого места чуть подробнее. В фильме (в начале) Красная Шапочка ещё маленькая, но потом она вырастает и смотреть уже не интересно, т. к. фильм снят хотя и красиво, но исключительно, как выражался мальчик Забужко*, «с коммерческими целями денег». На мой взгляд наш советский фильм «Про Красную Шапочку» намного привлекательнее, но обсуждать его здесь не место. Скажу лишь, что Красная Шапочка в исполнении Яны Поплавской не зря была сразу же признана лучшей детской ролью и отмечена Государственной премией. Получал ли кто-нибудь ещё в истории Гос. премию (или, на худой конец, Оскара) в возрасте 11 лет! А ещё звёздный состав актёров и бессмертная, как сам этот сюжет, песня про Африку. («Ааа, крокодилы, бегемоты! Ааа, обезьяны, кашилоты!** Ааа, и зелёный попугай!»). Одиннадцатилетняя Яна Поплавская вошла в историю кино, как единственная и неповторимая Красная Шапочка, примерно так же, как царевну Будур невозможно представить иначе, как только в исполнении пятнадцатилетней Додо Чоговадзе. Если же вернуться к теме — защите маленьких девочек (нимфеток, если угодно, да и если неугодно) от волков, на дочку султана нельзя было даже посмотреть простому человеку, не схлопотав смертной казни. Принцессам проще (ещё пример — принцесса Терри из романа Лукьяненко «Лорд с планеты Земля»); у обычных девочек есть только мамины наставления, о которых они часто забывают при виде умного и обходительного волка. У Перро (у меня издание «Сказки матушки Гусыни» с илл. Доре, 1993г.) нет и этого, мать просто даёт дочке лепёшку и горшочек масла и посылает бедняжку лесом прямо в пасть волку. Кончается сказка плохо, дровосекам не до волка, план гонят, и охотников что-то не случается поблизости, а таких девочек, как Яна в кино, ни на минуту нельзя оставлять в лесу (тем более на улице) без присмотра. Посмотрите на её фотографию того времени, мимо такой прелести ни один волк не пройдёт. Эта проблема нашла отражение в творчестве многих авторов, и решали они её всегда успешно, хотя, разумеется, не без приключений. Примеры всем известны. Одиннадцатилетняя Марси из повести Янга «У начала времён», такая же девочка Кили из рассказа того же Янга «Высшие буржуа», киробулычевская Алиса Селезнёва, а ещё опять таки примерно такого же возраста девочка по имени Долорес Гейз (как же без Лолиты!), вот только волк в этой истории ну совершенно не перрогриммовский, гораздо сложнее там всё, поскольку волк оказывается может и полюбить «жертву».

Сегодня Яне Евгеньевне Поплавской, лучшей в мире Красной Шапочке, исполняется 51 год. Поздравляя мысленно её с днём Рождения, посвящаю ей этот мой отзыв.

*) См. рассказ Михаила Харитонова «Маленькая жизнь Стюарта Кельвина Забужко».

**) «Кашилоты» — именно так она поёт (ну, ладно, не она, а Оля Рождественская, это не так уж существенно), с таким милым, детским искажением этого слова.

Милане, без пяти минут первокласснице, посвящается.

«Что за прелесть эти сказки! И каждая есть поэма!» Пушкин.

Среди русских народных сказок встречается не так уж много таких, которые содержат какую-то принципиально новую информацию по сравнению с основным корпусом этих замечательных, тем не менее, сочинений. Представители всех сословий, из коих состоит народ, имеют дело в этих сказках с говорящими волками, конями, рыбами и прочей живностью (например, кот Баюн и птица Гамаюн), хитрыми лисами, потомками некоего Горына с различным количеством огнедышащих голов, царевнами заколдованными и царевнами, способными самостоятельно кого угодно заколдовать и прочими Соловьями-разбойниками и просто разбойниками...короче говоря, с массой персонажей, из знакомства с жизнью которых ничего особенного извлечь невозможно, если не считать нескольких моральных установок, которые можно пересчитать по пальцам одной руки. «Марья Моревна» заметно в этом плане выходит из ряда вон, поскольку из неё можно извлечь некоторые очень любопытные сведения, причём, не передающиеся прямым текстом, а спрятанные более или менее тщательно между строк.

Ну, вот, по ходу повествования, не забегая вперёд, заскучал Иван-царевич без сестёр и отправился их искать. По пути видит «войско великое», побитое Марьей Моревной, прекрасной королевной. О войске королевны Марьи нет ни слова, видимо, это не девушка, а что-то вроде Ильи Муромца. Повезло Ивану, взяла она его в мужья и увезла в своё государство, да вскоре опять на войну собралась. Уж не амазонка ли эта Маша? И не единственная ли она такая в русских сказках? Думаю, что воюет она всё-таки не одна*, просто в сказке ничего не сказано об амазонках, как о народе, но государством-то Марья управляет, значит и подданные-военнообязанные у неё имеются и в немалом количестве. Так вот куда занесло Ивана-царевича!

Идём дальше. Кощей в чулане висит, прикованный. Кем пойман и прикован, неизвестно, а ведь уже десять лет висит «не ел, не пил — совсем в горле пересохло». Марья молодая ещё, получается, что подвиг сей совершён её отцом. А кем же ещё? А надо быть не простым смертным, чтобы Кощея на цепь посадить, на такое способен только ещё более могущественный волшебник. Не зовут ли его Море-Океаном, а отчество его дочери для простоты ею же самой немного сокращено? Мне это представляется прямо-таки лежащим на поверхности, нагнись да подними.

Вот ещё одно наблюдение. Сёстры Ивана, которых он в конце концов находит (живут они не так уж далеко от царства Марьи Моревны), замужем одна — год, другая — два года, третья — три года, а о детях что-то молчок, нет, видно, у них детей, ведь это же очень существенный момент — Ивану было бы очень интересно пообщаться с племянниками, и на тебе — полный облом. Как это, как это...? Да очень просто. У всех своих сестёр Иван появляется на рассвете (трижды это происходит) и каждый раз видит одно и то же — зятья в образе птиц сидят на дубах, растущих у стены дворца. Вряд ли появятся дети, если муж ждёт пробуждения своей прекрасной половинки, не рядом с ней в постели, а сидя на дереве. И не сидят ли они по дубам все ночи напролёт? Чем чёрт не шутит, факт отсутствия детей как будто говорит сам за себя.

Ну, может быть, всё проще, рассказчик торопился, не до детей было. Вернёмся опять к Кощею. Иван путешествовал не с пустыми руками, так не бывает. В сказке точно названо его оружие — палица. Львица на него напасть не решилась, просить стала за львёнка своего. Кстати о львице и упомянутой в сказке чуть раньше заморской птице. Ясно, как божий день, что Иван уже в Африке. Далёк оказался путь до бабы-яги, да и живёт она не в какой-то жалкой избушке на курьих ножках (изнакурнож, как говаривали, бывало, братья Стругацкие), а просто в доме, окружённом шестами с человеческими головами по обычаю африканских колдунов. Ладно, заработал Иван себе коня, причём решающий вклад в этот успех внесли пчёлы, которые оказались полезнее птиц и зверей (вклад пчеловодов в фольклор), и увёз Марью от Кощея в четвёртый и последний раз. Но я отвлёкся. Речь шла об оружии. Кощей, как мастер боевых искусств, превосходит Ивана-царевича (царевича!) просто неизмеримо**. Да и при равенстве сил палица, пожалуй, сабле уступает. А Марья Моревна вообще как бы тут ни при чём. Вот так воительница! Это можно объяснить, если предположить, что она пользовалась силой Кощея, когда тот висел в чулане, а после освобождения пленника стала обыкновенной королевной. Почему в сказке этого нет, не знаю, не смог разгадать эту загадку (всё та же торопливость?), но эта сказка, как уже сказано выше, несколько необычна.

И последнее, возможно, самое главное. В этой сказке погибают и Кощей (от копыт коня бабы-яги) и баба-яга, которая в спешке забыла про свою кобылицу, «на которой она каждый день вокруг света облетает»***, и пустилась в погоню (отсутствие «паршивого жеребёнка» заметила мгновенно) за Иваном на менее совершенном и более тяжёлом аппарате, под которым рухнул мост. Трудно поверить в лютую смерть нечистой силы в огне, здесь рассказчик явно принимал желаемое за действительное. Жизнь показала, что он был неправ, баба-яга бессмертна. А вот Кощей Бессмертный действительно погиб, тому есть два свидетеля, видевшие его мёртвый труп, а Иван, добив врага палицей, ещё и сжёг его на костре. Но в сказке не сказано (а мы-то знаем), что у этого Кощея, работавшего на воде (выпил три ведра и силу вернул), есть сын Кощей Кощеевич, тот самый, сила которого в игле, игла в яйце, яйцо в утке и т.д. Да и этот в семье не последний.

*) На одной из иллюстраций к этой сказке (художник Станислав Бабюк) при первой встрече с Иваном Марья Моревна стоит в окружении пяти хмурых воинов, один из которых почему-то опустил голову, как будто боится, что царевич его узнает. Но речь не о странном поведении этого ратника, а о том, что художнику и в голову не пришло, что у Марьи вообще не было войска. Наверное, он всё-таки прав, войско было. Вот только какое?

С другой стороны, Бабюк не особенно внимательно читал сказку и полного доверия не заслуживает — Иван-царевич на его картинках вооружён мечом, палицы у него нет.

**) Интересно, что Кощей не такой уж и отморозок и беспредельщик, каким его малюют. Дважды он и пальцем не тронул Ивана за кражу Марьи, изрубил в куски только на третий раз, сдержав своё обещание.

***) Слова Кощея, а он знает, что говорит. Да и кобылица ли это?

«Иногда мне кажется, что дети — это чудовища, которых дьявол вышвыривает из преисподней, потому что не может совладать с ними. И я твёрдо верю, что всё должно быть сделано для того, чтобы исправить их грубые примитивные мозги.»

Р. Брэдбери «Поиграем в «отраву».

«Раздолбай я клёвый, а учитель из меня как из колбасы телескоп.»

А. Иванов «Географ глобус пропил».

«Знакомьтесь, — сказал Служкин. — Это Будкин, мой друг детства ... [...]...Будкин, это Надя, моя жена. А это Тата, моя дочь.» Такой более чем необычный способ представления людей при знакомстве не может не насторожить читателя. Что-то же этим безымянным Будкиным Автор хочет сказать? Это не случайность, Будкин так и остаётся не названным по имени до конца книги. Есть в ней ещё один безымянный персонаж — Градусов. Этого «маленького рыжего носатого парня с хриплым пиратским голосом» ни разу не называют по имени ни дети, ни взрослые. Как-то не вызывает доверия всё это... И ещё много чего, из написанного в этой книге, в жизни может происходить разве только теоретически. Например, почти ни у кого из ребят, которых Служкин берёт в поход, нет родителей. Никто из взрослых не выражает желания узнать лично, что за человек этот географ, можно ли ему доверить здоровье и жизнь своего ребёнка. Случайно, мимоходом, читатель узнаёт, что у Митрофановой есть папа (выпивает, но, в общем, человек неплохой) и мама, а когда, опять же случайно, выясняется, кто такая мама Маши Большаковой* (папа у неё тоже есть, работает на заводе), читатель впадает в лёгкий ступор, поскольку эта мама Служкина терпеть не может. И она отпускает дочку с ним в довольно таки не рядовой поход, пусть и не зная, что в маршрут входит сложнейший Долгановский порог** (знала бы — точно бы не пустила). Так что это нереально на сто процентов.

А ещё я не верю, что Служкин проводит Машу вокруг растущей на краю обрыва сосны, не совсем же он безбашенный. Не верю, что девятиклассник Витька Служкин плюнул в лицо женщине, давшей ему пощёчину, когда он подсматривал в окно женской бани. Это какая-то совсем уж неадекватная реакция, да и не детская. Почему Витьку после этого не исключили из школы, ведь эта женщина оказалась его классной руководительницей, тоже трудно себе представить.

Есть и другие не вызывающие доверия эпизоды (пьянка в электричке, продолжение похода, несмотря на неё и пр.).

Отдельного разговора требует отказ Служкина от Маши. «Я просто хочу жить, как святой» — говорит Служкин, после чего работает над Веткой, как негр, и завершаются их трудовые усилия эффектным падением с дивана на пол. Но Ветка-то не обиделась бы не него, веди он себя с ней, как святой, однажды он уже от неё сбежал и ничего, обошлось. А Машу, стало быть, можно бросить, сославшись на идиотскую отговорку — разницу в возрасте, которая у них близка к идеальной (10 — 12 лет). Всего и делов то — подождать каких-нибудь 3 — 4 года***, но «святой» Служкин видимо предпочитает вечно умерщвлять свою плоть, живя в однокомнатной квартире с женой, которая его не любит (и которая купила его согласие на её измену за бутылку коньяка), ходя по квартире, «как тэ тридцать четыре», и с подрастающей маленькой Татой, которая будет получать соответствующее обстановке воспитание. Таково представление Служкина о святости. Оно заключается в том, чтобы любым способом отказаться от любви (настоящей, не сводящейся к постели). Опасаясь полюбить Киру, Служкин откалывает такой номер, что вспоминается «подвиг» отца Сергия, совершённый им при очень похожих обстоятельствах (с Машей в походе Служкин чуть не сорвался в штопор, но «выручила» Маша, да и тут в другой вариант как-то не верится, очень уж место и время были не подходящими). Вот что он думает о любви: «Мир ясный и яркий: синее небо, белый снег, чёрные угли, алый огонь, оплетающий котлы, и жёлтая пшённая каша. Это всё, что у меня есть. Но этого никто у меня не отнимет. Никакая женщина, будь она хоть тридесято прекрасна. Пусть что угодно, но только не любовь. Я хочу веры в мир и в то, что я делаю. Я хочу твёрдо стоять на ногах, не желать ничего более и не ждать неизбежного удара в спину.» И, руководствуясь такой философией, Служкин скорее причинит тридесято прекрасной женщине сильнейшую обиду, чем поддастся её чарам, проявляя при этом почти невероятную силу воли и принципиальность. Такое, мягко говоря, противоречивое, отношение к женщинам характеризует Служкина отрицательно не только с человеческой, но и с божественной точки зрения (справедливость-то куда делась?), а мнение Бога ему уж точно не безразлично... было бы, будь он верующим. Но он в Бога не верит, и поэтому сам себе судья. Неправедный, как почти всегда в таких случаях.

Так что же он за человек, этот Служкин? А он не совсем человек, он фигура нереальная, фантастическая, не зря же Иванов начинал с фантастики. Вот и в этом романе фантастика всё время проглядывает через реальность. Интересна сама его фамилия, образованная от служки — монастырского слуги — что-то близкое к церковному миру, но предельно мелкое. Такие фамилии, как Будкин, Ложкин (пенсионер у Кира Булычёва), Печкин (почтальон), Плюшкин — почти бессмысленные, ничего не говорящие об их носителях. Служкин же ассоциируется у меня с Дворкиным (правильно — Дворкином, но это пустяк в данном случае), личностью божественной, но очень таинственной и незаметной, для которой тысячелетие не такой уж и большой срок, и что не получилось сейчас, получится когда-нибудь, можно и подождать. Как ни странно, в обширной монографии Унбегауна «Русские фамилии» нет русской фамилии Служкин (нет там и Будкина, хотя был такой художник, выпускник Академии Художеств и впоследствии академик, нет и Градусова), зато есть «английская» фамилия Дворкин****. Служкин о своих девятиклассниках говорит: «Бог, когда людей создавал тоже не выбирал материала». Весьма, по моему, красноречивая фраза. С намёком. И ведь Служкин действительно создаёт человека. Пусть только одного (Градусова*****), но и это хорошо («И сказал Бог — это хорошо»). Служкин — создатель, а это нечто большее, чем учитель, и действует он по наитию, а не по инструкции. И ребята это заметили: «...к вам на урок, наоборот, двоечники идут, а отличники не хотят. Это потому, что вы какой-то особенный учитель, не брынза...».

Божественная, фантастическая основа личности Служкина хорошо видна из его мыслей о литературе и писательском труде. «Мне кажется, писать — это грех. Писательство — греховное занятие. Доверишь листу — не донесёшь Христу. Поэтому, какой бы великой ни была литература, она всегда только учила, но никогда не воспитывала.» Здесь всё от первого до последнего слова чудовищная ересь. Но такое может образоваться в голове не совсем человека, у которого свойственное только ему одному представление как о грехе, так и о воспитании, и у которого совершенно фантастическая память — он помнит стихи написанные им 13 лет назад и вообще без записей помнит всё, что сочинил за всю жизнь.

Есть и ещё одно место в романе, наводящее на размышления в том же направлении — от Служкина к Дворкину. Сидя у догоревшего костра и любуясь звёздным небом Служкин думает: «Какая древняя земля, какая дремучая история, какая неиссякаемая сила... А на что я эту силу потратил?» Ясно отсюда, что эту неиссякаемую силу родной земли Служкин чувствует в себе, но это же совсем не рядовое ощущение нормального человека, это больше похоже на чувство какого-то былинного богатыря вроде Святогора.

Да, действительно столько усилий и напрасно, но ведь сам же этого хотел, путь к святости — трудный путь, да ещё и из школы выгнали, и с женой назревает очередной конфликт. Роман заканчивается многозначительной фразой: «Прямо перед ним уходила вдаль светлая и лучезарная пустыня одиночества.» С этим невозможно не согласиться — как минимум, ста лет одиночества Служкин для себя добился.

*) Служкин умудряется не узнать за весь учебный год, чья дочка сидит у него за первой партой! Этому тоже очень трудно поверить.

**) Судя по описанию этого порога, он относится к высшей категории сложности. Мне повезло побывать в таком же (на катамаране) походе совсем близко от описываемых в романе мест, на реке Косьве. Там пороги были попроще и среди нас не было детей. Это очень тяжёлая работа и в романе всё описано верно, кроме одного. Такие водосбросы, как Долгановский, нельзя проходить вопреки всем инструкциям да ещё не имея на борту ни одного опытного рулевого, это всегда кончается очень плохо. В романе происходит настоящее чудо — ребята проходят порог благополучно, и, как мне кажется, в немалой степени этому способствовало отсутствие на катамаране двух человек, т. е. оставшийся на нём груз оказался оптимальным. Вообще, в этом походе невероятно везёт всем, и Служкину особенно.

***) По поводу разницы в возрасте, от которой Служкин в ужасе (я не верю и этому, скорее всего прикидывается чайником) замечу только, что если Маша может и не знать известную во всём мире историю Абеляра и Элоизы, то Служкин наверняка с ней знаком. Ситуация-то очень сходная. Есть и другая ещё более известная история, которую тоже может и не знать Маша, но знает Служкин. Это история Иакова и Рахили, которые 14 лет ждали, когда же и на их улице будет праздник, а когда они впервые увидели друг друга Иакову было за сорок, а Рахиль была такая же, как Маша, если не младше. Подвиг не в том, чтобы отказаться от своего счастья, а в том, чтобы добиться его несмотря на всякие препятствия. Но у Служкина другое представление о счастье.

****) Тут нужен небольшой ликбез для тех, кто не в курсе. Фамилия Дворкин еврейская. Унбегаун этого не знал. Некоторые еврейские фамилии произошли от женских имён. Слово Михаилу Ардову: «Типичный еврейский муж редко появлялся на улице. Он сидел дома и читал Талмуд, а его жена ходила по воду, сушила бельё, судачила и ссорилась с соседками, громогласно воспитывала своих детей ... А звали её — Хайка, Райка, Дворка и т. п.»

*****) Чего только не вытворяет этот «материал», но кража 100 рублей у учительницы — это что-то! Т. е. Градусов столь же малореален, как и Служкин, который всю жизнь «ищет человека», и, таки, находит — рыжее носатое чудовище, с которым не совладал дьявол, но с которым можно пойти в разведку. Градусов ко всему прочему ещё и весьма остроумный парень, что дополнительно сближает его со Служкиным. И он же ещё и талантливый художник, не многовато ли для одного?

Об остроумии этих двоих нужно писать отдельно, для небольшого критического экскурса это будет уже сверх меры. Но несколько слов всё же скажу. Мне кажется, что Градусов остроумен всегда, кроме случаев откровенного хамства. А вот шутки Служкина довольно таки разнокалиберны. Одну из них я так и не понял, сколько ни думал, ничего путного в голову не пришло. В квартиру позвонили. Служкин взглянул на часы. «Будкин точен, как свинья, — сказал он. — Точность — вежливость свиней, — и он пошёл открывать.» Всем известно выражение «точность — вежливость королей». Может быть у Служкина своё, особое отношение к монархии? Если вспомнить, что где-то неподалёку от мест действия романа была зверски убита царская семья, то шутка (придуманная Автором и очень неестественная) становится совсем уж некрасивой.

PS. Остался без ответа вопрос об отсутствии имён у главных героев — Будкина и Градусова. Предположение, что не только Градусов, но и Будкин для Служкина «материал», над которым он работает, как Создатель, по моему допустимое. Будкин — старый друг Служкина, а с некоторого момента близкий сосед и любовник его жены; Градусов из жизни Служкина, очевидно не уйдёт, они тоже станут друзьями в недалёком будущем. Имя даётся творению, как его завершающий акт. Поэтому оба пока носят только фамилии. Кстати, символично, что Градусов получает в глаз и от Служкина (в это верится с трудом) и от Будкина (хотя это совершенно неправдоподобно — встретил на улице и врезал, хотя и не знакОм) примерно в одно и то же время и ходит с двумя фонарями на фасаде. Дружба очень часто начинается с небольшого мордобоя, хотя здесь этот мордобой ещё один фантастический элемент романа, в котором действие происходит в некоем параллельном пространстве очень похожем на наше, но там дети не падают с древних полуразрушенных колоколен (Служкин был уверен, что всё будет хорошо), не срываются с обрывов, проходят смертельные пороги без командира, а если замерзают буквально почти до смерти, то к их услугам тут же находится пекарня с не остывшей печью, а женщина-пекарь, которая только что заперла входную дверь, ещё не успела от неё отойти.

В этом рассказе Автор успешно доказал, что превратить среднесчастливое мгновение в своём прошлом в полностью счастливое можно только совершив антинаучное открытие и, в процессе его практического применения, совершив антинаучный поступок. По ходу повествования выясняются немаловажные обстоятельства из биографий двух друзей — Корнелия Удалова и Льва Минца. Честно заработанные 60 долларов Удалов прячет в грамоту «За победу в социалистическом соревновании в честь XVI съезда КПСС». Дело не в том, что в 1930 году КПСС ещё не было* (партия называлась ВКПб), а в том, что уже тогда Удалов участвовал в соц. соревновании, и, стало быть, был вполне взрослым человеком. В описываемое в рассказе время (время разгула бандитов в масштабе области, будильников тайваньского производства и спиннингов голландского, пьяных детей, нестройно поющих ночью под гитару на улице) Удалов ещё вполне дееспособный энергичный мужчина, способный поймать на блесну небольшого крокодила. И это в возрасте, приближающемся к столетнему. Но из других рассказов цикла известно, что профессор Минц на несколько лет старше Удалова. А эпизод из собственного прошлого, который профессор хочет пережить заново, происходит в Москве во второй половине сороковых годов, во времена усиления преследований учёных генетиков. Лёве Минцу в это время 16 лет, значит родился он не раньше 1930 года, и, стало быть, Удалов старше своего друга, как минимум, лет на 20.

Мне кажется, Автор всё это устроил сознательно, ведь он как никто другой знает своих героев, а тут всё вдруг оказывается поставленным с ног на голову. А почему? Очень просто. Открытие, на котором основан рассказ, антинаучное, поступки героев тоже совершенно необъяснимы с научной точки зрения; вернее, не сами поступки (что мальчик Лёва снял кошку с плывущей по реке льдины, это нормально), а их следствия — профессор Минц просыпается в своём доме через полвека мокрый (причём, в мокром халате, в котором он явно никогда не гулял по набережной) и замёрзший до полусмерти.** Всё это может происходить только в антинаучнофантастическом произведении, и именно такова жанровая принадлежность рассказа «Цена крокодила». Коротко говоря, тут можно творить что угодно, можно даже попытаться переплюнуть Мюнхгаузена — образец антинаучнофантастического произведения до сих пор не превзойдённый.

Такое вот антинаучное литературоведение с довольно-таки неожиданным результатом. Возможно, у Булычёва такой рассказ не один, я только наполовину прочитал второй том гуслярского цикла, а впереди ещё, пока отсутствующий у меня, первый.

В заключение приведу пару замечательных афоризмов из рассказа.

«Счастье — это мгновение, суть и ценность которого можно оценить только по прошествии времени.»

«Мужья — это опасная категория домашних животных, которые норовят выскочить на лестничную площадку в поисках приключений.»

Вообще, афоризмов рассыпано по этому циклу столько, что их хватит на приличный сборник.

*) Это, вероятно, лёгкая форма издевательства над читателем, которую частенько практикует Автор. Приписывание фразы «Жена Цезаря выше подозрений» какому-то итальянскому деятелю (!) — из той же оперы. Нельзя забывать, что Игорь Всеволодович учёный-историк.

**) История с пуговицей, положенной Удаловым во сне в шкаф, принципиально такая же, просто она не столь эффектна.

Сборник рассказов о жителях города Великий Гусляр занимает в фантастической литературе особое место. Непрерывный трёп на самые разнообразные темы в таком количестве никогда доселе мне не встречался. «Звёздные дневники...» Лема, которые послужили в качестве плодородной почвы для выращенной Булычевым оранжереи, всё же значительно меньше по объёму. Сравнивать эти циклы по качеству невозможно в короткой заметке, здесь потребовалось бы солидное фантастиковедческое исследование. Здесь замечу только то, что очевидно — оба цикла содержат острейшую сатиру на современную им действительность и оба содержат массу остроумных сюжетных поворотов и не менее остроумных реплик, диалогов и авторских комментариев.

Рассказ «Звёзды зовут!» может дать неплохое представление обо всём цикле. Когда Автор открытым текстом сообщает, что произошло с бюджетными средствами, выделенными на космическую экспедицию*, становится понятно, до какой степени он раздосадован и даже оскорблён творящимися в стране безобразиями (рассказ написан в 1998 году). Да ещё и герои космонавты приговорены президентскими прихлебателями к смерти по высосанной из пальца причине. Что тут может сделать обыкновенный российский писатель, когда страной управляет ОПГ? Но он делает, что может, и за это ему честь и хвала. Рассказ «Звёзды зовут!» должен войти в хрестоматию по истории Перестройки. Надеюсь, так оно и будет.

Обличая окружающую мерзость, Булычев не забывает и беззлобно прикалываться над читателем**. Вся история с минимизацией размера космонавтов с целью резкого уменьшения потребления ими воздуха и пищи — не что иное, как обыкновенная хохма, которая осталась бы обычной фантастикой, если бы минимизации не подвергся и корабль, на котором они летят. Здесь остроумно показано, как гениальная идея превращается в дурацкую буквально одним штрихом.

Не обошлось и без ляпа. Можно ведь и запутаться в мелочах, пытаясь перенести на бумагу фонтан идей. В этом рассказе как-то не нашлось настоящего места кораблю, который поднимает космонавтов на околоземную орбиту. Дочь Президента говорит, что корабль постоит на космодроме Плесецк среди двух дюжин других таких же (очевидно, постоит до возвращения маленького кораблика из экспедиции). Чуть дальше Автор сообщает, что большой корабль будет ждать возвращения космонавтов на орбите. Автором упущено то очевидное обстоятельство, что корабль нельзя ни оставить на орбите, ни посадить обратно на космодром, т. к. то и другое невозможно скрыть от американских партнёров, которым хочется (необходимо) втереть очки. Таким образом, в рассказе чушь городят все — Президент, дочь Президента и даже опытный космопроходец Корнелий Удалов, называющий технологическую схему экспедиции гениальной. Тут следует очень удачная авторская находка — в уста Президента он вкладывает возражение против его (президента) личной гениальности: «О гениальности — это лишнее. У меня есть семья и другие советчики. В коллективе живу, думаем вместе. А решения приходится принимать, понимаешь, в одиночестве.» Всегда на высоте только без пяти минут Нобелевский лауреат, членкор Лев Христофорович Минц, открытия которого «абсолютно надёжны».

Читать, конечно, стоит все рассказы Гуслярского цикла. «Звёзды зовут!» я оценил девятью баллами за его излишнюю публицистичность, но очень многие рассказы этого цикла заслуживают самой высокой оценки.

*) Небольшой диалог из рассказа. «...деньги, которые на полномасштабную экспедицию выделили, треть годового бюджета — уже разворовали. — Куда же они делись? — В основном они направлены на улучшение жилищных условий администрации Президента и его управления делами... Ну, сам понимаешь, каждому хочется квартиру с подземным гаражом и бассейн в Барвихе. — Нет, я не могу поверить! Я отказываюсь поверить! — Кое-что ушло в швейцарские банки... — Нет, нет, нет!».

Это уже не художественная литература, это чистейшая публицистика или отрывок из речи прокурора.

**) С читателем всё просто. Куда интереснее то, что в рассказе говорится о космонавтах. Первый из них Пётр Гедике почему-то носит фамилию известного композитора, педагога и основателя советской органной школы и до лётного училища учился в Московской консерватории (которую окончил и его однофамилец), где был капитаном команды КВН. Другой космонавт с не менее редкой среди космонавтов фамилией Иванов вообще чёрт-те что и сбоку бантик — слесарный гений, своими руками построивший самолёт и пойманный в районе Северного полюса при попытке улететь на этом самолёте в Америку. Почему Иванов попал не в тюрьму а в отряд космонавтов, Автор не объясняет. Есть ли у Булычева знакомые космонавты, мне не известно. У меня сложилось впечатление, что он хотел представить эту воинскую часть в виде некоего чрезвычайно разнообразного всероссийского среза, где можно встретить кого угодно, и воображение тут бессильно — это какой-то совершенно невероятный коллектив, состоящий сплошь из нестандартных личностей. Если так, то трудно делать вывод по двум людям, этого количества маловато.

«Шорр Кан подозрительно прищурился:

— Это прозвучало так, будто вам понравилось быть принцем.

Гордон невесело рассмеялся:

— А кому бы это не понравилось? Там, в моём времени я был никто, бедный бывший солдат. После того как Зарт Арн предложил мне этот удивительный обмен, я оказался членом императорской семьи, правящей самой большой державой в Галактике. Кому бы не понравилась такая перемена?»

Э. Гамильтон «Звёздные короли»

Фантастические боевики Гамильтона написаны исключительно ради развлечения не очень требовательных читателей и куска хлеба с маслом для писателя, но, как ни странно, существенных претензий к его произведениям не возникает. И если так писать можно было в середине прошлого века, то в его конце строить сюжет космооперы на фундаменте, представляющем из себя очевидный мыльный пузырь, как минимум не солидно. Это по сравнению с Гамильтоном шаг назад. Вот какова основа романа. «В две тысячи сто тридцать втором году звездолёт «Тулуза» впервые в истории Земли вступил в контакт с инопланетной цивилизацией...». Фангов* были триллионы против «тридцати миллиардов людей на двенадцати обитаемых планетах.» Война, в которой поражение людей гарантировано, казалась неизбежной. Люди нашли нестандартный выход (несимметричный ответ), высадив десант в очень далёкое прошлое. «Все области космоса, кроме ближайших к Земле, должны были быть засеяны семенами жизни.» К моменту начала войны (к 2133 году) против фангов могла выступить уже примерно равная им по численности цивилизация. Замысел удался, Галактика людей к войне с фангами готова. Читатель может спросить (а лорд Сергей так и делает), почему нельзя навестить фангов в их прошлом и «уничтожить, пока фанги не стали развитой цивилизацией?». Некто Стас (что-то вроде дежурного по Галактике, в обязанности которого входят ответы на вопросы разнообразных «малышей») даёт ответ, от которого глаза у читателя лезут на лоб: «Сергей! Они стали развитой цивилизацией! Это — в основном потоке истории. Это уже случилось.» Проще говоря, ничего с фангами в прошлом сделать нельзя, а вот с человеческой цивилизацией можно по той, видимо, причине, что она не находится в основном потоке истории. Но ведь то, что людей всего 30 миллиардов, это тоже факт, имеющий место во Вселенной к началу войны с фангами. Итак, окончательная формулировка вопроса — почему Автор отдаёт предпочтение враждебной людям цивилизации, утверждая, что её прошлое (и, следовательно, настоящее) изменить нельзя, а прошлое человечества (и, следовательно, его настоящее) изменить можно? Для чего понадобилось Автору это вытаскивание козырей из рукава, т.е. совершенно ни на чём не основанное распределение цивилизаций по потокам истории (кто в основном, а кто нет)? Ответ ясен — чтобы написать роман. Если бы в «основном потоке истории» оказались люди, то фанги были бы ликвидированы в зародыше, и воевать стало бы не с кем.

Собственно, сама идея войны с человекообразными существами с нечеловеческой логикой как носилась в воздухе, так и продолжает носиться. Я уже писал о повести Громова «Погоня за хвостом», в которой человечеству вынесен смертный приговор. Писатели, каждый по своему, реагируют на складывающуюся в мире ситуацию, когда некие «фанги» после разгрома Японии Советским Союзом, сбросив на неё две атомные бомбы, утверждают, что это они заставили Японию капитулировать. Эта историческая линия, неуклонно развиваясь, через много лет, привела к разрушению Югославии, Ливии и Ирака, продвижению НАТО на восток, странной борьбе потомков тех «фангов» с терроризмом на ближнем Востоке и самым последним событиям, связанным с так называемыми химическими атаками в Сирии и Великобритании. У Лукьяненко фанг Нес, демонстрируя специфическую логику своего народа, говорит массу ерунды. Например, заявляет, что фанги делают то, что люди считают красивым, но даже многое повидавший бывший спецназовец отворачивается при виде снимков замученных фангами людей. А такой, например, афоризм Неса, как «Исключение из правил всегда красиво», является очевидной, бесспорной глупостью. Сергею в романе удаётся убедить фангов прекратить войну, когда Нес транслирует на всю Галактику, что смерть безобразна, а процесс создания жизни, катализируемый кровным братством людей и фангов, наоборот, прекрасен. Но это не выглядит убедительным, поскольку убедительно оно лишь по человеческим меркам, а у фангов, логика, повторяю, нечеловеческая.** И эта неудача (неудача ли?) Автора, по моему, довольно прозрачно намекает на то, каким должен быть путь решения этой проблемы, гарантированно приводящий к успеху. Путь, на котором промедление смерти подобно***.

Анализировать образ ГГ нет желания, как уже многие отметили, это довольно таки картонная фигура, и Автор, кажется, сам это понимает, когда сценой появления Сергея на планете Принцессы пародирует появление в прошлом Терминатора в виде голого Арнольда Шварценеггера (интересно, что и в дальнейших событиях чувствуется пародийная связь с этим фильмом, только всё наоборот по сравнению с ним — новоявленный лорд натыкается на настоящих Терминаторов, которые только чудом его не убивают). Сергей вообще противоречив, шит белыми нитками, он, совсем не имея в жизни времени на чтение, оказывается, «случайно» читал «Письма к сыну» Честерфильда, а, уже будучи в ранге Принца, в силу непреодолимой привычки к свинству выкидывает на берег божественной красоты инопланетного лесного озера пустую бутылку из-под вина. В 22-м веке, в мире Полдня Стругацких, Сергей осваивается даже медленнее совсем чужой для Земли Принцессы Терри, тяжёлый груз 20-го века мешает ему. Ну и достаточно о Лорде.

В заключение пара слов о ещё одном недопустимом техническом допущении Автора. Это возможность перехвата патрульным звездолётом, находящимся в обычном пространстве, кораблей, идущих в гиперпространстве, которое, по словам Автора, суть пятое измерение (возможно и обратное — наблюдение из гиперпространства за объектами, находящимися в обычном пространстве). Скорость на гиперпереходе многократно превышает скорость света. Поэтому никакие переговоры между патрулём и пролетающим кораблём также, как и вообще между обычным пространством и пятым измерением, невозможны, если уж это хотя бы в малой степени научная фантастика. А пока командир патрульного корабля примет решение (если на секунду допустить, что ведутся переговоры между кораблями), а он это делает с обычной скоростью человеческого мозга, перехватываемый корабль окажется не просто далеко от патруля, а заведомо выйдет за пределы зоны патрулирования. И это ещё сильнее напоминает бред сумасшедшего, чем тот фокус со временем, с которого я начал эту заметку.

Итак, в целом, роман ниже среднего (за исключением его идеологической составляющей), но в нём много хорошо написанных отдельных эпизодов, например, дуэль звездолётов, разгадка тайны Храмов Сеятелей, принятие Сергея в клэнийскую семью (и в подтексте перекличка этого эпизода с отношением Сергея к роддерам). Есть два любопытных предсказания. Одно из них нуждается в авторском комментарии, другое — нет. Первое — сильное землетрясение в Алма-Ате в 2070 году. Что бы это значило?! Второе — большое сходство стандартного галактического языка с китайским. Я вижу здесь намёк на то, что к тридцатым годам 22-го века из тридцати миллиардов людей китайцев будет не менее 25-и миллиардов, что не может не отразиться на этническом составе Сеятелей.

Есть ещё один вопрос к Автору (всё, заканчиваю, сколько можно испытывать терпение читателей?). Почему он рекламирует в романе именно коньяк «Кутузов» (семилетней выдержки), а не какой-нибудь другой? Не «Багратион» и даже не «Наполеон» (хотя этот в рекламе не нуждается, да к тому же импортный)? Ну, о вкусах не спорят, но всё-таки?

*) Внешность фангов не оставляет сомнений в том, что Лукьяненко хорошо знаком с описанием геррнов из «Возвращения к звёздам» Эдмонда Гамильтона.

**) Критерий истины для фангов — красота. Но из земных живописцев им ближе всех Сальвадор Дали (в романе есть интересная ассоциация с одним из наиболее страшнокрасивых произведений этого художника «Предчувствие гражданской войны», хотя прямо эта работа не названа), который использовал красоту с целью испытания психической устойчивости зрителей. А противостоящий фангам представитель человечества, похоже, больше склоняется к упомянутому в романе Шишкину.

***) Об этом ещё до начала Второй Мировой очень хорошо сказал Хайнлайн в своей самой, вероятно, политизированной во всей мировой фантастике повести «Никудышное решение». Вот эти слова в переводе Ковалевского и Штуцер: «Перед нами выбор — стать ли нам мертвецами, внешне сохранив порядок, конституционность и соблюдение буквы закона или же сделать то, что должно быть сделано, и остаться в живых, а уж после постараться привести всё в соответствие с законами.»

Антошка, Антошка! Пойдём копать картошку!

Тили-тили! Трали-вали! Это мы не проходили, это нам не задавали...

Ю. Энтин

Содержание этой истории, не имеющей ничего общего со сказкой, очень меня удивило. Ведь история картошки несравнимо интереснее, чем то, что рассказано Андерсеном. Не могу поверить, что в середине 19-го века ему не было известно имя Антуана-Огюстена Пармантье, не было известно, что картофель завезли в Европу конкистадоры, что в Англии инициатором употребления картофеля был Фрэнсис Дрейк. Почему-то Андерсен ничего не написал о быстрой популяризации картофеля в Нидерландах и в Англии и, поэтому ничего не сказал о причинах того, что в одних странах это произошло быстро и не насильственно, а в других — с большим и кровавым скрипом. Автор этой истории почему-то ограничился упоминанием только одного активного «пропагандиста» картофельной идеи — прусского короля Фридриха-Вильгельма I, и ничего не сообщил своим читателям о роли в этой истории французского короля Людовика XVI и его жены Марии-Антуанетты. К 1853 году в Европе не могли не знать (газеты читали) о картофельных бунтах в России и, следовательно, о роли царя Николая I в продвижении картофеля на российские поля. Почему Андерсен ограничился в своей истории картошки только сведениями, рассказанными бабушкой, которая, вероятно, многого не знала? А, может быть, он и бабушку присочинил, чтобы читатель подумал — это бабушка виновата, надвое сказала, а писатель взял да и поверил? Но всё равно ведь некоторые думали — на бабушку надейся, а сам не плошай. И начинали проверять, а это было тогда трудной задачей. Это сейчас всё (ну, почти всё), связанное с историей распространения картофеля в Европе можно узнать за 10 минут, не выходя из дома. А 160 лет назад человек, прочитавший рассказ Андерсена о картошке, так и оставался полузнайкой на уровне Антошки или чуть выше. Или удивлялся написанному по той же причине, что и Ваш покорный слуга и ставил Автору за этот не совсем добросовестный труд оценку на местном датском фантлабе (не помню, как там это называлось) не более высокую, чем только что поставил вышеупомянутый слуга.

«Был по крайней мере один, кто не сломался — и навсегда утвердил за людьми божественное право выбирать чувства и цели не только из доступного протоплазме набора.»

В. Рыбаков «Трудно стать богом»

Повесть представляет собой оригинальное сочетание реализма и фантастики и производит сильное эмоциональное воздействие на думающего читателя, а это мешает рассуждать и понимать. По ходу чтения приходят в голову только самые простые вопросы, но и они ставят в тупик. Например, непонятно, почему возможность иногда помыться может помешать «духовному перерождению», или почему в финале повести Холёный, превратив свою квартиру в ярко пылающий факел, считает, что кухню он «пощадил». Или вот фраза одной из девочек, которых ГГ встречает, вернувшись из Кельи, — «От тебя воняет, как от старика.» Из какой же она семьи? Что произошло с её дедушкой?

Но в повести есть многое поважнее этих мелочей*. Такова на очень малый промежуток времени появляющаяся мать ГГ, о которой он ни разу не вспомнил за год (!) пребывания в волшебной читальне. Из этого эпизода (телефонного разговора с матерью) становится отчасти понятно, почему в цивилизованном обществе столько дикарей. Очень интересен учебник — единственная книга Кельи. Воспринимается она, как символ всей духовной культуры, в основе которой лежит литература. Непривычный к чтению дикарь сначала, естественно, видит в книге только фигу. Со временем книга (превращающаяся в Книгу) начинает доносить до дикаря некие «банальные прописные истины», он начинает постигать их «не изведанную ранее сладость» и понимать, что «нет более универсального руководства» для жизни, чем эти истины. И тут появляются у читателя (когда эмоции отступают на задний план) настоящие вопросы к Автору. И вопросы эти как раз об истинах. Их всего три, и каждая из них могла бы успешно использоваться, как тема семинара на философском факультете университета, причём даже не на первом курсе. «Детство не оправдывает глупость» — это банальная истина? Начав с возражения «смотря какое детство», можно долго обсуждать эту сентенцию, и не факт, что обсуждение закончится определённым, бесспорным выводом. Ещё истина — «долг длиннее жизни». Эта формула ещё более туманна. Долг, положим, твой. А чьей жизни он длиннее — твоей или твоих близких? Если твоей, то о каком долге идёт речь? О долге перед потомками?

Третья истина («познавший грязь однажды — раб её вечный») проще, но тоже совсем не элементарна, она открывается «студенту» Кельи при первом чтении Книги** и подтверждается возвращением Холёного обратно в Келью.

Такой вот набор «банальных» истин заставляет подозревать, что «студент» попал не в ту Келью и читает не ту Книгу. И читателю и Автору известен источник тех в самом деле банальных истин, которые должны быть основой духовного перерождения учеников. Этот источник — нагорная проповедь Иисуса Христа. Если бы в Книге, которую читает Холёный, содержался именно этот набор правил жизни, то выход усвоившего их человека в мир стал бы чем-то вроде второго пришествия. Холёный же принёс в покинутое им год назад*** общество такой бисер, метать который перед этими свиньями было делом абсолютно бесперспективным. Начинать надо было с начала, а где оно, это начало, после года обучения он по прежнему не знает.

И какой же вывод из этого, придуманного Автором, странного способа получения образования, который не приводит (и принципиально не может привести) ни к какому результату? Ответить на этот вопрос помогает ниспосланный Холёному свыше «сон поистине вселенского масштаба». Сон, из которого следует, что всё образование дикарей во всех Кельях Мироздания осуществляется по одной и той же ошибочной схеме — «студенты» везде попадают не туда, куда надо, и везде обучение начинается не с того, с чего надо, и везде они вскоре возвращаются в свои (или другие такие же) Кельи. Но в таком случае происходящий в Мироздании беспорядок в области образования не есть результат бездарно осуществляемой кем-то реформы. Это так и должно происходить, потому что имевшая место около двух тысяч лет назад первая попытка наставить человечество на истинный путь — провалилась (утверждённым божественным правом выбирать чувства и цели ... могут воспользоваться единицы из миллиардов — это провал), а мир устроен так, что повторение этой попытки противоречит его (мира) фундаментальным законам. Второе пришествие никогда не состоится. Крайне пессимистично. Со слезами возвращается оставшийся рабом в Келью, которая сочувствует ему и тоже заливается слезами от отчаяния, обречённая бесконечно повторять бесполезное занятие, больше всего напоминающее вкатывание на высокую гору тяжёлого валуна, вновь и вновь срывающегося вниз в двух шагах от вершины.

Есть в повести одна интересная идея, которая убеждает читателя в безнадёжности описываемого процесса, и сделано это Автором, по моему, просто гениально. Когда дикарь, не умеющий вообще никак обращаться с книгами, пытается отмыть с неё грязь водой, то в единственном источнике воды в Келье — туалетном бачке — оказывается водка (!). Келья как бы рекомендует отмывать страницы водкой, которая и книге повредит меньше, чем вода, и грязь отмоет лучше. Неизвестно, из какого материала сделаны не изнашивающиеся, вечные её страницы, видимо, водка подходит больше. И что же? А происходит нечто неожиданное — дикарь начинает лакать водку из бачка, а книга остаётся испачканной. Очевидно, что ценность водки — это нечто абсолютное, ещё одна из фундаментальных основ мира, в котором вырос дикарь. Предложенное Кельей испытание Холёный не проходит. Водка дороже Книги, Руси (и не только) есть веселие пити, на том стоим и стоять будем. Аминь.

В заключение небольшой фрагмент разговора между мной и моей Кельей.

«Пишущий эти строки, не пора ли тебе заканчивать? — Давно пора, но мне никак не остановиться. Сейчас я выключу компьютер и закрою Книгу... Или начну читать её сначала... — Это хорошо, пишущий. Продолжаешь ли ты помнить, для кого писал? — О да, конечно. Для себя, всегда — только для себя».

Видимо, в основе устройства всех Келий лежит один проект, но есть и отличия — в моей можно мыться, вместо шариковой ручки ноутбук, много Книг и нигде, тем более в туалетном бачке, не встречается водка.

*) Возможно, мыться нельзя, чтобы было видно, сколько грязи накопилось в душе, т. е. она превращается постепенно в реальную грязь, и это такой символ внутреннего очищения.

**) В этом месте повести у ГГ возникает мысль — а стоит ли дальше читать Книгу? Но человек любопытен, да и делать ему больше нечего.

***) Интересно, где провёл Христос последний перед крещением год? Библия чего-то не договаривает, как во многих других случаях.

Вновь читатель встречается с неунывающим ни при каких обстоятельствах величайшим путешественником (после Гулливера) и космопроходцем Ийоном Тихим. Он почти не постарел, разве только некоторая путаница с родственниками профессора Тарантоги, когда Тихий племянника профессора называет его кузеном, заставляет читателя допустить, что время не щадит даже таких деятельных и обладающих острым и пытливым умом людей. Земное общество за время отсутствия Тихого изменилось до неузнаваемости. Ничего особенно удивительного в этом нет, это ведь по своим часам Тихий провёл в системе Кассиопеи шесть лет, а сколько лет прошло на Земле, Автор не сообщает (есть косвенное указание, что прошло около пятидесяти лет). Но профессор Тарантога, к радости путешественника, ещё жив, хотя неизвестно, где находится. Из разговора с племянником профессора становится понятно, какие серьёзные и, по видимому, необратимые изменения произошли на Земле. Наукой теперь занимаются дилетанты, вроде этого самого племянника, не имеющие понятия об эволюции (чтобы показать состояние науки, Лем выбрал в качестве примера эволюционную теорию, и нет причин сомневаться, что сходным образом дело обстоит и в других сферах знаний), сваливающие в одну кучу Дарвина и Эйнштейна и не способные даже правильно произнести фамилии этих великих учёных.

Стала повседневной практикой почти открытая педофилия, лицемерно прикрываемая библейской историей наложницы царя Давида Ависаги Сунамитянки*. В связи с этими, так называемыми, «холостяцкими компрессами», возникли «колоссальные проблемы» у полиции нравов, поскольку гарантия асексуальности ничего на деле не гарантирует, а доказать нарушения этой асексуальности заказчиками «компрессов» не просто.

Очень интересна в рассказе Лема явная отсылка читателя к роману Марка Твена «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура». Тихий, спасаясь от сетевиков, покупает латы средневекового рыцаря, во время еды ему мешает постоянно падающее забрало, и вообще «как выдерживали в таких железяках средневековые типы — это для меня загадка» — думает он. Здесь вспоминается путешествие янки в доспехах и в обществе прекрасной дамы. Какая это была для него пытка! Смысл этой литературной параллели в сходстве положений героев Твена и Лема — оба попали из нормального мира в страну идиотов, не пуганых у Твена и, наоборот, сильно испуганных у Лема. Впечатления у обоих примерно одинаковые, но Тихий в лучшем положении — он может сбежать. И делает это, придя к выводу, что лучше жить среди каннибалов Кассиопеи (а жить можно, будучи ядовитой для аборигенов пищей), чем в обстановке интеллектуального каннибализма на опутанной интернетом Земле.

В рассказе поставлено много вопросов, но чёткий ответ дан Автором только на один, самый, видимо, животрепещущий для заказчика. Это вопрос — почему «не все женщины КРАСИВЫ?». Где же результат естественного отбора? Ответ прост — в пещерах, где и прошла почти вся история человечества «наверняка было очень темно». Замечательная идея, соответствующая изображённому Автором уровню научного мышления.

*) Вот что говорится об этом в Третьей книге Царств. «Девица была очень красива и ходила она за царём, и прислуживала ему; но царь не познал её.» Но это последнее, решающее обстоятельство никому не было известно. Поэтому, когда (после смерти Давида), сводный старший брат царя Соломона Адония попросил у царя разрешения жениться на Ависаге, царь не просто отказал брату, но и приказал его убить. Адония любил Ависагу и ему может быть и было известно (от неё), что она девственница, но Соломон воспринял (или только сделал вид) просьбу брата, как оскорбление памяти отца и, воспользовавшись случаем, убрал конкурента.

В те древние времена всё было просто — царю Соломону не нужны были доказательства, на его стороне был Господь. Во время, описываемое Лемом, попытки что-либо доказать упираются в запутанное и бессильное против достижений технического прогресса законодательство с одной стороны и продажность правозащитников с другой. И это время уже наступило.

«Десяток вспыльчивых девочек посадить в кастрюлю с оливковым маслом и поставить на плиту. Как только они вскипят, сразу лить сверху холодный майонез. Очень калорийное блюдо.»

Г. Остер «Книга о вкусной и здоровой пище людоеда», рецепт «Вспыльчивые девочки под майонезом».

Чтобы написать такую повесть, не нужно доводить себя до какого-то особенного состояния. Надо всего лишь прочитать вторую часть книги «Вредные советы», выходившей в издательстве «РОСМЭН» в конце прошлого века, знать, кто такой Чикатило и, главное, владеть писательским мастерством на уровне Себастьена Жапризо, никак не ниже. По психологической глубине и запутанности детективного сюжета «Читатило» не уступает лучшим произведениям великого французского мастера, таким, как «Убийственное лето» , «Женщина в очках и с ружьём в автомобиле» и «Ловушка для Золушки». К тому же главные герои Жапризо и повести Щёголева — молодые женщины. Но произведение Щёголева не просто детектив, это ещё и остро полемическая повесть, повесть — ответ на книгу другого Автора.

Уже давно «Вредные советы» Григория Остера выходят без поваренной книги людоеда, но во многих семьях эти первые издания существуют, как неразорвавшиеся во время войны снаряды, и именно в таком качестве воспринял эту книгу Автор повести «Читатило». Должен признаться, что, хотя я и сомневался, что эти «кулинарные» рецепты можно читать детям, но особой опасности в них не видел, считая юмор, в них содержащийся, лишь немного более чёрным, чем юмор вредных советов.

Прочитав «Читатило», я понял, что сомневался не напрасно, что возможны ситуации, в которых снаряд может разорваться. Щёголев высказал простейшее соображение: «В теории всё здорово, книжка полезная, автор — изысканный остряк. А на практике душегуб каждую фразу понимает буквально».* Очевидно, это дошло и до Григория Бенционовича, пусть поздновато, но это всё-таки лучше, чем никогда. А досталось ему от Щёголева в этой повести по полной программе. Книга Щёголева, где фамилия Автора людоедских рецептов упомянута трижды в почти не изменённом виде, да ещё и все три раза в одной строчке (!), должно быть стоит у него (Остера) на почётном месте в его рабочем кабинете, как особо изысканный сувенир. Достойное место она должна занимать и в личной библиотеке Сергея Лукьяненко, которого Щёголев также не обошёл своим вниманием, правда мимоходом, в соответствии со «степенью вины».

Уважая Григория Остера за его остроумные вредные советы для людей различного возраста или для специалистов в некоторых отдельных областях человеческой деятельности (для бизнесменов, жуликов и воров, работников коммунальных служб), я хочу здесь замолвить слово в его защиту. Конечно, было ошибкой поместить под одной обложкой первую (из четырёх) часть советов и рецепты. Ошибка исправлена. Но если вам в руки попадётся издание советов большого формата без номера части на обложке, не давайте его детям и спрячьте, скоро оно станет раритетом. Полное же издание советов для детей, да если ещё и вместе с задачником (ненаглядным пособием по арифметике) — это отличное средство для воспитания двух таких необходимых черт характера, как чувство юмора и самоирония, — качеств, без которых жить в ускоренно тупеющем мире становится с каждым годом всё труднее.

Есть и ещё одно соображение. Неужели писатель не может донести до вменяемой аудитории свои фантазии из опасения, что какой-то клинический идиот начнёт реализовывать их на практике? Рецепты Остера всё-таки очевидно юмористические, а что тогда делать Сорокину с его «Романом», «Льдом», «Голубым салом» и т. п.? Ответ прост — каждый должен заниматься своим делом: писатели пусть пишут книги, а милиция должна быстрее обезвреживать тех, кто начинает «дварковать сограждан влендишным способом».

И последнее. Вероятно, только человек с очень крепкими нервами может описывать настолько ужасные сцены. И нет ничего удивительного, что в повествовании появляются бросающиеся в глаза проколы. В одной из таких сцен маленькая девочка, которой жить осталось несколько секунд, громкими криками зовёт на помощь. Очень громкими, хотя её рот заклеен, вероятно, скотчем, о чём сказано несколькими строчками выше. Автор не замечает этой нестыковки, он-то слышит эти вопли в своей голове...Видимо, не зря труд писателя иногда называют каторжным. Бог в помощь, Александр!

*) В книге много жестоких сцен, но особенно страшны два финальных эпизода, и многим лучше этого не читать. В одном из них (не самом страшном) описаны действия душегуба, буквально воспринявшего нижеследующий рецепт, названный Автором «Вредных советов» «фарш из марширующих мальчиков». Вот этот рецепт: «Построить марширующих мальчиков по росту, дать им понюхать пороху, из ряда вон выходящих отсеять, остальных пропустить через мясорубку. Назад не выпускать. Готовую массу посыпать игрушечными пистолетами, барабанными палочками и сделать из марширующих мальчиков одну большую котлету».

Эта история даёт очень хорошее представление о методе работы Андерсена. Очень похоже на то, что, начиная повествование, он понятия не имеет, о том, чем оно закончится. Герои начинают жить собственной жизнью и вытворяют иногда такие вещи, которых сам Автор едва ли мог от них ожидать. Но это естественно, поскольку вполне соответствует авторской манере мышления — он (Автор) сам пишет частенько нечто, идущее вразрез со здравым смыслом, нечто такое, чего и в сказке-то не может происходить. Примеров много даже в этой короткой истории. Розовый куст растёт над прудом и розы любуются своим отражением в воде. Куст растёт у «самой стены домика», и при этом розы видят в воде не только себя, но и гнездо под крышей, где живёт воробьиное семейство. Хитрый сказочник здесь нарушает законы физики, в частности оптические законы отражения света в зеркале, но как будто не замечает этого. Действительно ли не замечает? Об этом невозможно догадаться. Как и о том, почему розовый куст, находясь под самой стеной, остался цел при пожаре, полностью уничтожившем домик. Розы ведь не защищала от огня какая-нибудь фея, а только это и могло его спасти. Что это значит? Что красота не горит или, что Автор забыл, в каком месте он посадил свои розы? И опять правильный ответ дать невозможно.

Вот ещё интересные и трудно объяснимые моменты из этой истории. Старая голубка, которая не знает, что маленькие серенькие птички, прыгающие под ногами голубей, это воробьи. Не знать этого может только птенец, впервые вылетевший из гнезда. Значит ли это, что и среди голубей встречаются выжившие из ума старики? Я склоняюсь к мысли, что Андерсен здесь имел в виду именно это. Основанием для такого предположения послужил весёлый бродяга-старичок-мыловар, не пожалевший не то, что труда и собственной куртки, но даже сусального золота на издевательскую проделку, приведшую к тому, что собственные птенцы приняли участие в убийстве матери-воробьихи. Чисто человеческая, между прочим, акция — заклевать как можно быстрее того, кто не скрывает своего блеска среди серой толпы. Это ли было главной целью Андерсена, а старый маразматик был только средством? Снова вопрос, на который нет ответа. Каков бы ни был метод работы Андерсена, задуматься о серьёзных вещах его истории заставляют не редко.

Кончается история хэппи-эндом совершенно не имеющим отношения к предшествующим событиям, как будто Автора вдруг осенило и, воскликнув «Эврика!», он пересадил чудом выживший куст, количество роз на котором, как легко заметить из текста, было чуть ли не бесконечным, на могилу Торвальдсена у стен его музея. Теперь бессмертная красота цветущих роз объединена с не менее бессмертной красотой творений великого скульптора. И, хотя воробьи не понимают, «что хорошего [такой перевод — mr_logika] в таких красных кляксах?», но всё равно говорят: «Как хороша жизнь!».

Может быть имеет смысл при чтении некоторых (не всех, разумеется) историй этого самого необычного из сказочников 19 века превращаться в беззаботно чирикающего воробья, чтобы не казались сложными, возникающие при этом вопросы? Дело не простое, но сам Андерсен, очевидно, такой способностью обладал.

Комов. А вам не кажется, что аморально повергать человечество в состояние шока? Создавать в массовой психологии комплекс неполноценности, поставить молодёжь перед фактом конечности её возможностей!

Логовенко. Вот я и пришёл к вам, чтобы искать выход.

Комов. Выход один. Вы должны покинуть Землю.

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий «Волны гасят ветер»

Прочитав роман с большим опозданием, только теперь понял, откуда взята главная идея таких значительных явлений советской фантастики, как «Чёрный человек» и «Волны гасят ветер». Очевидно, что Шепард Блэйн близкий предшественник двух Даниилов — Шаламова и Логовенко, что отнюдь не меняет моего отношения к названным мной двум произведениям.

Сначала коротко изложу свои соображения о том, почему в названии повести использовано слово время, иначе говоря, — почему не «Что может быть проще телепортации?» (такой вопрос прозвучал в одном из отзывов и показался мне интересным). Телепортация это такое перемещение предмета в пространственно-временном континууме, при котором пространственные координаты меняются намного более значительно, чем временнЫе. Из СТО следует, что это невозможно, если скорость движущегося объекта не превышает световую. Но в фантастике скорость пересылаемого объекта бесконечна, и объект мгновенно оказывается в точке прибытия (у Саймака Блэйн «сбегал» на далёкую планету и обратно, когда замерзал на острове). Поэтому в фантастической литературе можно переместить предмет, например, на сто километров в сторону и на две секунды в будущее (временнАя координата обязательно изменится при перемещении в пространстве), а предмет через две секунды окажется в настоящем, потому что таково свойство будущего — оно не может не стать настоящим. Таким образом, путешествие во времени даже с фантастических позиций выглядит гораздо проще, чем телепортация, требующая нарушения фундаментального свойства Вселенной — постоянства скорости света и её независимости от системы отсчёта*. Саймак имел об этих вещах собственное представление, и в романе есть очень интересные и неожиданные описания перемещений главного героя Шепарда Блэйна как в прошлое, так и в будущее. Блэйн, носящий в голове копию сознания (или разума, как предпочитает говорить Автор) своего Розового приятеля, пока только учится пользоваться новыми знаниями, но, очевидно, в скором времени станет полноправным членом довольно многочисленного сообщества разумных существ, с которыми «побратался» Розовый за миллионы лет своего существования. Для такого существа, как этот Розовый галактический реликт (вспоминается другой роман Головачёва), практически бессмертного и обладающего знаниями всех цивилизаций двух соседних галактик, пожалуй и в самом деле ничего нет проще времени. Вырисовывается грандиозная перспектива развития человеческой цивилизации, надо только искоренить зло на Земле, справиться со своими оборотнями. Но их подавляющее большинство и Автор не даёт ответа на вопрос, как это сделать. Один из вариантов неприемлемого решения проблемы в романе показан. Это вариант обмена разумом с маньяком. Людей с абсолютно несовместимыми в одном мозге сознаниями (чертами личности**) ждёт неминуемое безумие и смерть. Это я понял ещё до того, как дочитал до самоубийства Финна, хотя обычно, читая Саймака, даже не пытаюсь мысленно заглядывать вперёд. С большими мастерами такие попытки чаще всего безрезультатны. Блэйну-Розовому разум Финна вреда не принесёт, силы слишком не равны. А вот польза от разума Финна оказалась такой, что её, как говорится, невозможно переоценить. Блэйн, как герой рассказа Шекли «Заяц» Джонни Франклин, открыл Истину и научил несколько десятков телепатов и левитаторов этой Истиной пользоваться. Земля со своим куклуксклановско-черносотенным населением определённо вскоре останется без ушедшей в развитии вперёд части людей и будет решать свои проблемы самостоятельно. Правда есть надежда, что Блэйн не окажется одиночкой, найдутся и другие, кому свойственна жажда справедливости и желание «бросить вызов всем негодяям», и землянам будет оказана вся возможная помощь.

Как обычно, не могу пройти мимо тех моментов в романе, которые остались для меня покрытыми мраком. Я имею в виду декорации, в обрамлении которых происходит действие представленной Саймаком драмы. Декорации невероятно наивны и примитивны аж до идиотизма (тут есть что-то общее с повестью Андерсона «Царица ветров и тьмы», вызвавшей у меня местами не меньшее недоумение). Во-первых, сознательно ли Автор снабдил автомобили реактивными двигателями, сделав ненужными колёса и вместе с ними гордость Америки — дороги? По очевидным причинам невозможно представить себе езду в городах на таких машинах, дистанция между которыми перед светофором не может быть меньше 20 метров. Кроме того, автомобили в романе движутся, не касаясь земли, следовательно двигатели вертикальной поддержки поднимают в воздух невообразимое количество пыли. Но вопрос, типа, чем будут дышать пешеходы, Автора не волнует, ему не до пустяков, надо решать глобальные гуманитарные проблемы. Столь же очевидна и другая, пожалуй, ещё более крупная ересь — у этих машин атомная энергетическая установка (миниреактор, как на последних разработках наших торпед и высокоскоростных ракет), и поэтому они не нуждаются в заправке, а дороги страны не имеют заправочных станций. Но ещё ни один фантаст не использовал прямое преобразование тепловой энергии атомного распада в кинетическую энергию реактивной струи. Это противоречит законам механики и термодинамики. Достаточно задуматься о том, что такое эта реактивная струя, из чего она состоит, как тут же возникает сомнение в целесообразности отказа от заправочных станций. Не лучше ли было бы переоборудовать их под аммиак или водород, которые служат в миниреакторах т. н. рабочим телом? Видимо, это тоже не заслуживающая внимания мелочь.

Не верится, что это обычные ляпы, слишком уж они в глаза лезут, слишком много в романе езды без заправки на реактивных авто. При этом в романе уже работает то, что у некоторых фантастов называется «нуль-транспортировкой» — это та же телепортация только в техническом варианте, т. е. освоен и широко применяется способ мгновенного переноса живой и неживой массы на большие расстояния. И это замечательно, хотя и неправдоподобно***, а то, о чём написано чуть выше, я иначе, как глупостью, назвать не могу. Если это такой писательский приём, то цель его мне осталась неясной. Как я уже писал в некоторых отзывах, я согласен со Станиславом Лемом в том, что фантастика только проигрывает от соседства с не вызывающей ни малейшего доверия квазитехнической ерундистикой.

Поставить роману более низкую оценку помешал только очень понравившийся мне образ отца Фланагана, свидетельствующий о том, что Автор не считает Церковь совсем уж бесполезной для человечества организацией, да ещё блестящее изображение состояния человека с петлёй на шее за секунды до казни.

*) Саймак вряд ли руководствовался похожими соображениями при выборе названия своего романа. Временем в романе управляет Розовый, а он бессмертен. Думаю, что в названии романа отражена именно его точка зрения.

**) В одном из отзывов приводится известная истина, что человек использует для знаний и их применения довольно малую часть своего мозга (поэтому колоссальные знания Розового помещаются в голове Блэйна). Отзывист спрашивает, — а «что дремает там, в остальной части?» (привожу цитату без искажений). На этот вопрос наука ответа пока не дала. Мне кажется, что свойства личности, всякого рода тонкие нюансы поведения человека, особенности характера и воспитания, привычки — как раз там-то и хранятся, в этой остальной части, и места эта информация занимает едва ли меньшее, чем то, что мы называем знаниями.

***) Телепортация — это то, чего нет, это следствие открытия Истины, не открытой пока. А ядерная энергетическая установка, не нуждающаяся в заправке «горючим» (веществом, создающим тягу), это элементарное искажение истины, которая уже открыта.

«Летят перелётные птицы / Ушедшее лето искать. / Летят они в жаркие страны, / А я не хочу улетать. / А я остаюся с тобою / Родная моя сторона! / Не нужно мне солнце чужое, / Чужая земля не нужна.»

М. Исаковский (и М. Блантер)

Этот случай из разряда тех, довольно редких в моей практике, когда вопрос «с чего начать» вообще не возникает. Конечно вот с этого.

«Сегодня у берега нашего бросил / Свой якорь досель незнакомый корабль, / Мы видели отблески пурпурных вёсел, / Мы слышали смех и бряцание сабль. / Тяжёлые грузы корицы и перца, / Красивые камни и шкуры пантер, / Всё, всё, что ласкает надменное сердце, / На том корабле нам привёз Люцифер. / Мы долго не ведали, враг это, друг ли, / Но вот капитан его в город вошёл, / И чёрные очи горели, как угли, / И странные знаки пестрили камзол.»

Это написано в другой стране за 20 лет до Кадата другим сновидцем, не менее опытным, чем Автор Кадата, в котором можно найти следующие строки: «...предпочитали шёпотом рассказывать о чёрных галерах. Одна из этих галер через неделю должна была прибыть в порт с грузом рубинов, и горожане с ужасом ожидали дня, когда она бросит здесь якорь. У сходивших с этих галер купцов были огромные рты, а их тюрбаны с торчащими над лбами двумя верхушками свидетельствовали о дурновкусии их владельцев. Их ноги были обуты в сандалии — короткие и диковинные, каких не найти в Шести царствах. Но тревожнее всего была тайна, связанная с невидимыми гребцами.»

Я начал цитировать Кадат с чёрных галер потому, что с ними оказалась тесно связанной оригинальная (полной уверенности, что оригинальная, у меня нет, просто хочется так думать) идея Лавкрафта — идея о местонахождении Ада на обратной стороне Луны. Это, одно из лучших представлений Ада в фантастике, к сожалению слегка подпорчено присутствующим в нём космическим как по расположению, так и по величине, ляпом. Приведу коротко свои соображения по этому поводу. У меня нет возражений против перелёта галеры с гребцами, купцами и товарами с Земли на Луну с последующим плаванием по лунному морю; как любому известно, на Луне полно морей. Точно так же у меня не вызывает вопросов и сомнений способ, которым передвигается в русских сказках (о связи Кадата с русскими сказками разговор впереди) ступа с бабой Ягой. Способ этот, напомню, весьма прост — ступа «идёт, бредёт сама собой». И, наконец, я просто-таки приветствую гигантских котов с Сатурна, каких угодно, пусть даже и квантовых, как у Фредерика Пола. Но, если уж Автор не забывает упомянуть, что галера доставила Картера именно на «загадочную незримую сторону» Луны, то появление над горизонтом этой части Луны «гигантского сверкающего диска Земли, раз в десять больше видимой нами Луны» является бесспорным ляпом, заметно снижающим впечатление от этой замечательной сказки. Такое нельзя прощать никому, а большим мастерам в особенности. Радует, конечно, что больше в Кадате подобных казусов нет. Есть пара-тройка мелочей простительных, хотя и неприятных. Первая такая мелочь это чёрный оникс, из которого выстроен целый город. Оникс не бывает чёрным, а бывает жёлтый, белый и различных коричневых оттенков с белыми и чёрными узорами. Жаль, что Автор не использовал такой замечательный материал, как обсидиан. А инкрустации из оникса! Это был бы шедевр градостроительного искусства. Вот ещё нечто, чего я не понял и, видимо, понять не способен: «...Картер увидел, что человекоподобные существа выполняли самые презренные виды подневольной работы, для которой не требовалась физическая сила, — стояли у штурвала, готовили пищу, были посыльными или вели торговлю...». Ну, посыльный ещё сойдёт с грехом пополам, но назвать презренными профессии рулевого, повара (кока) и купца — это выше (а, скорее, ниже) моего понимания. И третья мелочь — существует некая заброшенная каменоломня (ониксовая), «где в незапамятные времена добывались такие исполинские глыбы и блоки, что самый вид их вызывал ужас у всех...». Когда Картер находит эту каменоломню, то видит вырезанные в её стенах «огромные, в ярд шириной, квадраты, свидетельствовавшие о размерах глыб, некогда вырубленных здесь безвестными резчиками.» Ярд меньше метра, квадратная плита такого размера может вызвать ужас разве что у муравья. Или тут какая-то дурацкая ошибка со смыслом этих квадратов в переводе. Другой ошибкой перевода мне кажется «непотребная жестикуляция», которую используют в чисто деловом разговоре рогатые чёрные летуны, упыри и ночные призраки. Это уже полная чушь.

Добавлю к этому перечню одну опечатку, которую я считаю (воспользуюсь здесь определениями, которые буквально кишат в тексте повести, как безымянные, безглазые, безумные и вечно голодные личинки Иных богов) ужасной, кошмарной, жуткой, мерзкой и отвратительной. Картер, обращаясь к упырям, говорит, «что считает себя вправе попросить их о такой же услуге, как и та, что была не так давно оказана им собакоподобным прыгунам.» Эта бессмыслица станет нормальной фразой, если написать «собакоподобными прыгунами». Вот где истинный-то хоррор, до которого далеко даже Лавкрафту.

А вот мелочь из числа приятных (и таких в повести огромное количество, она почти сплошь из них и состоит). Это словосочетание «высокопоставленный упырь». Чуть ли не каждый день их вижу и о них слышу; удивительно, что эта ёмкая характеристика не звучит в СМИ. Может быть по причине её неполиткорректности?

Как и обещал, немного о сказках. Так совпало, что в один из дней, когда читал Кадат, мне повезло с пополнением моей небольшой коллекции детских иллюстраций. Стараюсь, по возможности, приобретать самое лучшее, и вот книга под названием «У лукоморья...». У неё два автора, один из них, как не трудно догадаться, Пушкин. Второй — художник Михаил Бычков, нарисовавший в большом формате каждую строку вступления к «Руслану и Людмиле», причём, каждая иллюстрация на весь разворот, всего 13 картинок. Думаю, это издание войдёт в соответствующий золотой фонд, объединяющий художников уровня Скотта Густафсона. Если бы не эта книга, мне вряд ли пришло бы в голову сравнение невероятно причудливого мира Лавкрафта с огромным, до невообразимых пределов разросшимся Лукоморьем, где «лес и дол видений полны», где чудеса, где леший бродит, где «на неведомых дорожках следы невиданных зверей» и, внимание (!), где кот учёный, прогуливаясь вокруг огромного дуба, такого же, какие растут в Зачарованном лесу, беседует с Пушкиным (есть и такая иллюстрация), очевидно, знающим кошачий язык не хуже Рэндольфа Картера. Нельзя, правда, исключить, что кот говорит на языке Пушкина. Это вполне возможно, ведь все мы отлично знаем, как чисто, абсолютно без акцента, говорит по русски простоквашинский кот Матроскин*. Да и в совершенстве владевшего французским Кота в сапогах не следует забывать.

Закончу ещё одной цитатой из того же сновидца, с которого начал.

«Они боялись — их найдут. / Кругом сновал весёлый люд: / Рабы, сановники, купцы, / С большими лютнями певцы, / Послы из дальней стороны / И в пёстрых тряпках колдуны. / Поклонник дьявола порой / С опущенною головой / Спешил в нагорный Анкобер, / Где в самой тёмной из пещер / Живёт священная змея, / Земного матерь бытия.»

Обычно я воздерживаюсь от прямых рекомендаций, но об этой поэме в прозе о том, что в огромном бесконечно разнообразном мире самое главное и дорогое для человека — это его родная сторона, о любви «к родному пепелищу» и к «отеческим гробам» (гробы тут особенно уместны) — об этой поэме говорю — постарайтесь не пропустить.

PS. Ещё один элемент «издательского хоррора, добавленного к авторскому. В книге издательства «Иностранка» «Иные боги и другие истории», которая сейчас передо мной, художник Пикман, ставший «высокопоставленным упырём», назван Ричардом Антоном, хотя в сборнике того же издательства «Хребты безумия» его имя Ричард Аптон, что, по моему, ближе к истине. В общем, как всегда, от чего-то вполне приемлемого, до чего-то абсолютно позорного один шаг (одна буква).

*) Уверен, что Матроскин такой же кот, как голован Щекн Итрч — собака.

Вегнер, будучи уже признанным (на ФЛ и, возможно, на родине) мастером описания сражений (см. повесть «Все мы меекханцы»), взялся в этом романе за сложнейшую задачу — представить ход битвы между очень крупными соединениями, происходящей на местности со сложным рельефом. По мере чтения я начал подозревать, что Автор проиграл всё, о чём пишет, на очень хорошем макете с фургонами из спичечных коробков, шатрами кочевников из завинчивающихся бутылочных крышек, с фигурками пеших и конных солдат, с игрушечными колесницами..., и даже, чем ч..., простите, писатель, не шутит, с изображающим ветер вентилятором, который гонит облака пыли. И, похоже, сам он ясно представлял происходящее, упуская при этом из виду одно существенное обстоятельство. Сейчас передо мной лежит из ряда вон выходящего качества издание — книга Карла Смита «Геттисберг 1863 год. Битва, создавшая Соединённые Штаты». В ней порядка семи тщательно выполненных цветных схем разных этапов и районов сражения, без которых, при самом тщательном его описании, было бы невозможно что-либо понять. Примерно так же сделана книга Франсуа-Ги Уртулля «!805. Аустерлиц. Битва трёх императоров», в которой схемы расположения войск наложены на бледный фон, представляющий собой карту местности. Так пишутся (пусть даже и не совсем так издаются) все книги по истории войн, авторы которых желают, чтобы их покупали*. Сражение между кочевниками и верданно при реке Лассе, не уступающее по количеству участников и кровопролитности Аустерлицу и Геттисбергу, без сопроводительных авторских рисунков плохо воспринимается читателем, который сквозь призму мощных описаний отдельных эпизодов с трудом различает истинную общую картину боя. Отдельные эпизоды, как небрежно подобранная мозаика, не связываются между собой и не складываются в единую панораму. Несколько лучше воспринимаются картины завершающего этапа сражения, когда неминуемое, в сущности уже свершившееся поражение фургонщиков, совершенно неожиданным образом оборачивается их победой, пожалуй, более чудесной, чем победа Наполеона при Маренго. Картины эти показывают несчастной замученной девочке собравшиеся в её голове духи вероятно не только для того, чтобы успокоить её боль...Не верится, что она умерла.

А если Кей`ла Калевенх умерла (хотя почему бы целительнице Тсаэран не вылечить её ещё раз?), то не появится ли в религии верданно первая святая — Святая Мученица Кейла? В пантеоне этого мира не так уж много богов, но ни одного святого пока не попадалось. Посмотрим.

Есть в романе одно интересное сообщение, что ли, никем, по моему не замеченное. Автор упоминает вскользь о каких-то весьма удалённых от Меекхана королевствах, с которыми установлены торговые связи. Это очень важно, т. к. означает расширение представленного в книге мира, наличие в нём путешественников или купцов, подобных земным Христофору Колумбу, Афанасию Никитину и Марко Поло. В последующих частях цикла, надеюсь, эти намёки воплотятся во что-то более ощутимое.

Полумагический мир Меекхана очень сильно отличается от земного; мили, футы, ярды, фунты и даже галлоны не должны никого вводить в заблуждение — это условности, такие же, как измерение возраста персонажей в годах (очевидно, земных), а длительности суток в часах. При всём при том упоминание о флейте, как о любимом музыкальном инструменте крыс, просто таки сбрасывает читателя на родную Землю — ну не может же быть таких совпадений! При такой колоссальной разнице во всех культурных основах! А если ещё вспомнить о чёрном коте, как необходимом атрибуте всякой ведьмы, о чём я писал в другом отзыве, то возникает впечатление, что полностью оторваться от земного фольклора Автору не удаётся. Но это настолько сложно, что вполне простительно, и я не буду порицать Автора за такие пустяки.

Не могу пройти мимо одного поразившего меня обстоятельства. Из 27-и человек, оставивших свой автограф в классификаторе к сегодняшнему дню, восемь рекомендуют эту книгу для чтения в любом возрасте. Т. е. научился читать — можешь практиковаться на Вегнере. Страницы книги, где весьма натуралистично показаны издевательства, сопоставимые с мучениями первых христиан или пытками инквизиции, которым подвергли маленькую девочку люди, имеющие душу (там действуют и те, кто души не имеет по определению), заставляют отнести их к одной из категорий преступников, описываемых в книге Рихарда фон Крафт-Эбинга «Преступления любви. Половая психопатия». Поэтому рекомендация этих описаний для чтения детям вызывает естественный вопрос — а как же устроены мозги у рекомендующих?

*) В качестве примера такой на среднем уровне изданной книги приведу труд Виктора Безотосного «Все сражения русской армии 1804-1814 гг. Россия против Наполеона» М. : Яуза : Эксмо, 2012. В этой книге 16 чёрно-белых схем, она исключительно интересна и легко читается, благодаря огромным знаниям и писательскому таланту Автора.

PS. По поводу ёмкости под плевки, которые яко бы кто-то собирался там пить. Любую влагу собирали осаждённые верданно для смачивания бортов фургонов. Мало помогало, но это другой вопрос.

Посвящается Антону с надеждой, что когда-нибудь он прочитает этот цикл.

Несмотря на небольшой объём, эта повесть содержит о мире Меекхана намного больше информации, чем почти все предшествующие. Становится ясно, что мир этот — абсолютно другой, очень мало похожий на наш. Совершенно не такие люди и совершенно иначе устроенные государства, что естественно, поскольку состоят они из этих людей. Сначала несколько слов о государствах. Вернее, об одном, т. к. фактически там оно одно и есть. Это Меекханская империя*. Существует и успешно развивается она благодаря разумной политике, проводимой по отношению к покорённым народам, к их традициям и религии. Без этого длительное существование империи таких размеров нереально. Странно другое. Ни одно государство никогда добровольно не ушло бы от берегов океана в глубь материка, пусть даже княжество, в крупнейшем портовом городе которого происходит действие повести, остаётся союзником империи. Объяснений этому пока (в предыдущих частях цикла) не было. А объяснить это следовало бы, тем более, что империя ушла из мегаполиса Понкее-Лаа не во время длительной войны с се-кохландийцами, а после победы в этой войне, когда требовались огромные средства на восстановление. Возможно, магия, которой насквозь пронизан этот мир и благодаря которой в нём отсутствует даже само понятие научно-технического прогресса, накладывает на него такой интересный отпечаток, частично отменяющий здравый смысл и экономические законы**.

Примером необычной (для нашего мира) отдельной личности конечно является ГГ повести вор Альтсин (после замены одной буквы он становится чем-то очень и очень похожим на дин Альта, личность известную всем любителям фантастики). Невозможно поверить, что так рассуждать и ТАК себя вести в исключительно тяжёлой ситуации способен не умудрённый опытом, бывалый сорокалетний мужчина, а восемнадцатилетний юноша, выросший в воровской среде и ничего не знающий о своём происхождении. Возможно, в дальнейшем Автор ещё вернётся к этому герою; я даже уверен, что вернётся, ведь в нём постепенно проявляются качества авендери одного из сильнейших божеств меекханского (в широком смысле) пантеона. И тогда станет понятно, что делало из него едва ли не сверхчеловека ещё ДО того, как он вытер кровь со своей ладони о рукоять Меча Реагвира. Заодно, может быть объяснится, почему этот парень, несмотря на то, что от него жутко разит потом и блевотиной, сначала наносит деловой визит чародейке и только после этого моется. Не потому же, наверное, что она относится к нему почти как к сыну? Здесь Автор вспоминает почему-то о чёрном коте, как о непременной принадлежности всякой ведьмы, но мне кажется, что это случайная оговорка, ведь чёрный кот это нечто совсем уж из другого мира, не того, который описан в цикле о Меекхане.

Теперь несколько слов по сюжету. Чародейка Зорстеана теоретически находит местоположение украденного Меча с помощью магического кристалла, в котором Меч отражается как большая светлая точка («Больших светлых точек в хрустале было несколько десятков.»). Положение этих точек можно перенести на план города, после чего можно будет отыскать Меч, не переворачивая город вверх ногами, разобрав его по камешку, как угрожает Великий Казначей. Взять под стражу несколько десятков адресов для правительства труда не составит. Так что на этом Альтсин мог бы считать свою задачу выполненной, хотя из повести не ясно, зачем он вообще за неё взялся, его же никто не обвиняет. Правда Великий Казначей по старой памяти попросил шефа Гильдии Воров о помощи. Ну так помощь была бы очень существенной и без того, чтобы совать свой нос в Храм с риском этого самого носа лишиться вместе с головой. Вот этот-то момент истины в повести никак не объяснён — какого чёрта Альтсин полез в эту преисподнюю сам, когда очевидно было, что всё дальнейшее его уже не касается? Можно только догадываться, что не есть хорошо, и лучше бы Автор дал хоть какой-нибудь намёк.

И напоследок немного о религии. В одном из предшествующих отзывов на этот цикл я писал об отношении Автора к религиозному фанатизму (мужчины в чадре). В повести «Колесо о восьми спицах» есть ещё один пример такого же, примерно, масштаба глупости, когда степной народ, разводящий лошадей, не может ездить верхом из-за клятвы, данной когда-то крайне неосмотрительно какой-то богине. Последствия этого обета для всего народа весьма печальны. И вот в этой повести читатель, наконец, знакомится поближе с теми, кто стоит за подобными явлениями, кто превращает мир в сумасшедший дом. Это жрецы, многие из которых по совместительству довольно сильные маги. Это «наши святые мужи, которые превратили Меч бога в орудие казни, чтобы набивать свои сундуки золотом». Из этой фразы достаточно выкинуть всего одно слово (меч), и тогда главный смысл повести станет совершенно ясным. Такая вот маленькая дистанция иногда может отделять героическое фэнтези от публицистики. Если цикл Вегнера популярен в такой религиозной стране как Польша, то возникает интересный вопрос, насколько он пользуется успехом среди польского католического духовенства, а, проще говоря, у жрецов... В биографии Вегнера указано его место проживания — Силезия. Чрезвычайно остроумно, пусть читатели сами догадываются, в какой именно части этого региона он живёт — в польской, немецкой или чешской. Мне кажется, в какой-то из двух последних.

*) Се-кохландийское племенное объединение государством можно назвать лишь в первом приближении. Это государство в зачаточном состоянии.

**) Чтобы пояснить эту мысль, забегу слегка вперёд, в повесть «Объятия города». Уровень меекханского экономического мышления можно оценить на примере уничтожения меекханцами уникального производства в Понкее-Лаа ценнейшего продукта — морской соли. «Соль, конечно, приносила головокружительные прибыли, но у Меекхана имелись собственные гигантские источники дохода в виде рудников в центральных частях империи. Ему не нужна была конкуренция своим горнякам и купцам.» Вдумайтесь — здесь говорится о конкуренции между добычей руды в глубине материка и добычей соли на окраине государства, или проще — между добычей руды и добычей соли. Комментарии, по моему, не нужны.

Эти три короткие повести — «Ибо люблю тебя больше жизни», «Будь у меня брат...» и «Поцелуй скорпиона» — связаны настолько тесно, что говорить о них по отдельности бессмысленно. По сути это три части одного произведения. В первой трагическая история любви, вторая — история попытки отца, оставшегося без семьи и имущества, отомстить за смерть дочери, третья — рассказ о попытке самоубийства, предпринятой Йатехом, содержащий вставки с воспоминаниями о его детстве и службе у купца Аэрина. Что касается любви, то отец не считает, что его телохранитель Йатех испытывал к убитой им Исанель именно это чувство. И он прав. Что же это за любовь больше жизни, если выбор в итоге делается в пользу жизни? А любимую, пятнадцатилетнюю девочку, спящую, Йатех убивает, боясь, что она, увидев его лицо, украла его душу. Если любишь, так не жалей души для предмета любви...Но вбитая в голову ещё в детстве бредовая идея о единой душе всего племени оказывается сильнее, что особенно удивительно и трудноожидаемо, поскольку Йатех полукровка, и, стало быть, убивая свою любовь, он предаёт память своей матери. И выбор Йатехом жизни, как и следовало ожидать, оказывается ошибкой, приводящей его в финале к попытке самоубийства традиционным для его народа способом. Но Автор не даёт ему умереть. Оказавшаяся на его последнем пути через пустыню прекрасная волшебница*, убедившись в его скорпионьей природе, берёт его к себе на службу. Тут читателю становится окончательно ясно, что за человек этот Йатех. Притча о скорпионе и тушканчике показывает, что бывают люди, устроенные лишь на самую малость сложнее скорпионов. Эта малость называется второй сигнальной системой.

Во второй части излагается религиозно-мифологическая основа культуры народа иссарам. Но какой бы красивой ни была религия, позволяющая убийство любви, такая религия не является истинной, по причине своей крайней антигуманности. Боги иногда могут требовать крови, ради справедливости например, но Законы Харуды, которые определяют существование иссарам, выходят за рамки разума. Разве не безумие заставлять скрывать лица даже мужчин?** Автор задаёт естественный вопрос — «как можно доверять кому-то, кто не открывает лица?» — , вкладывая его в уста самого тупого из своих героев и намекая тем самым, что уж это должно быть ясно всякому. И это действительно ясно любому, и, хотя среди знатных меекханцев есть люди, доверяющие воинственным безликим горцам (у одного князя целых шесть таких на службе), но после убийства, совершённого Йатехом, количество этих не то гостей, не то слуг определённо начнёт быстро уменьшаться. Так что не только себе, но и своему народу Йатех оказал плохую услугу.

К чему же мы пришли? В этих трёх повестях, сильно отличающихся от предшествующих частей цикла, речь идёт о религиозном фанатизме, о такой его разновидности, когда не уничтожают всех иноверцев подряд (хотя и не известно, что произошло бы, будь племя Йатеха раз, этак, в тысячу многочисленнее), но действуют в соответствии с известной сентенцией «пусть ненавидят, лишь бы боялись». Автор не просто осуждает это явление, но и убедительно демонстрирует, что любой религиозный фанатик, даже способный произвести положительное впечатление, это потенциальный подонок, становящийся таковым после неслышного никому щелчка некоего переключателя, установленного когда-то какими-то демонами в его голове. Возможна ли религия без такого рода демонов? Будем читать дальше.

*) Эта девушка, вероятно (я пока прочитал только «Север — Юг»), авендери какого-то могущественного божества. Переводчик, беря пример с Автора, не сделал ни одного пояснения к тексту. Поэтому, приходится самостоятельно выяснять, что означает тот или иной термин. Предполагаю, что авендери происходит от avenger (агл.) — мститель. Согласиться с этим трудно, т. к. везде в уже прочитанных частях термин «авендери» используется в значении «воплощение» (т. е. аватар). Пример («Кровь наших отцов»): «Сетрен был силён, а его авендери считались опаснейшими в мире.» Возможно, по мнению автора, любой аватар — мститель, и не может быть чем-то иным...

**) Таким способом искусственно поддерживается изоляция целого народа. Сестра Йатеха, Деана, с гордостью («гордость рода и крови») рассказывает, что у её племени одна общая душа, но признаёт, что это наказание (!), назначенное им богами. Понимают, значит, что не подарок. Видимо, это выгодно правящей верхушке (о ней в этих двух повестях ничего не говорится кроме того, что плату за услуги своих воинов получает вождь племени), так им спокойнее живётся.

Эта повесть о мужестве и героизме написана в сдержанной (никакого пафоса) и точной манере, прекрасно соответствующей теме, которая может быть кратко обозначена словами «триста спартанцев». Тема эта бессмертна, как их подвиг, и будет встречаться в литературе, пока будет существовать этот вид искусства.

О батальных сценах говорить не буду, присоединюсь к тем, кто считает их выше всяких похвал.

Сначала несколько слов о юморе, с которым тяготы военной службы переносятся значительно легче. В этой повести юмор занимает особое место, подчёркивая человеческие качества этих железных ни перед чем не отступающих воинов. Остроумных реплик у Автора хватило аж на четверых героев. Лейтенант Кеннет-лив-Даравит уже известен читателю по повести «Честь горца», как остроумный человек; неплохие шутки выдают десятник Вархенн Велергорф и его в прошлом командир капитан Кавер Монель. Шутят даже рядовые стражники, но всех превзошёл по этому «показателю» пехотный полковник Дарвен-лав-Гласдерн. Одна шутка этого человека, который очень хорошо представляет, сколько времени ему осталось жить, и который только что получил страшную рану в лицо, просто вызывает восхищение. Так ведут себя настоящие герои, а когда читаешь о них, не следует опускаться до позорных рассуждений о том, насколько прилично «в десятитысячный раз пересказывать битву при Фермопилах».

Теперь считаю необходимым поговорить о некоторых неясностях. Вопрос первый — почему кочевники не сразу стали жечь баррикады из телег и фургонов горящими стрелами? Ответ в тексте повести даётся. Они торопились. Торопились захватить скопившихся в долине беженцев с их имуществом. Грабёж — это их главная цель. Они и попробовали решить дело лобовыми атаками, т. к. время горения баррикады не менее получаса, а баррикада не одна. Поспешили и долго не могли осознать свою ошибку.

Вопрос второй. Кто-то из бывалых, знающих, как ведёт себя стадо на бойне, как оно может в панике затоптать человека, посчитал, что здесь Автор ошибся — не стали бы животные стоять и ждать смерти, как будто парализованные ужасом. Но там нет стада в общеизвестном смысле, там смесь коров, лошадей, коз и овец, как эта масса поведёт себя, неизвестно, ни на какой бойне такого не может быть. Но главное не в этом. Бывалый и знающий упустил из виду одну мелочь. В повести забоем скота руководит чародей, Мастер Барен-кла-Вердонелл, владеющий Тропой Воздуха. Но ни один чародей не расскажет обо всех своих умениях сразу и первому встречному, будь он (встречный) даже и капитаном Горной Стражи.

И последнее. Не бывает такого, чтобы историческое произведение никак не соотносилось бы с современностью. И тут замечаешь некоторое сходство с нашей реальностью. Империя, нападающие на неё из восточных (или ближневосточных) степей кочевники, и, главное, горцы, уроженцы края, не так уж давно мирно присоединённого к Империи, служащие в Горной Страже, защищающей её границы. И это написано польским Автором!

Мы все войны шальные дети / И генерал, и рядовой. / Опять весна на белом свете. / Опять весна на белом свете. / ОПЯТЬ ВЕСНА НА БЕЛОМ СВЕТЕ. / Бери шинель, пошли домой..

Булат Окуджава.

Книгу прочитало 12 человек. Это просто фантастика! В смысле невероятно мало. Но это может быть и хорошо. Почему? Постараюсь обосновать эту странную на первый взгляд точку зрения.

Это наиболее откровенные и наиболее страшные воспоминания о войне из всех, которые мне приходилось читать. Цитировать можно страницами, даже главами, но я ограничусь двумя небольшими выдержками из книги. Первая — эпизод из рассказа об одном негодяе.

«Как-то я дежурил у телефонной трубки в штабе дивизиона, а Петька занимался тем же, но на наблюдательном пункте, который разместился в небольшом крестьянском хуторе между нашими и немецкими траншеями... [...] ...Наши разведчики ... воспользовались затишьем и предались весёлым развлечениям. Они заперли хозяина и хозяйку в чулан, а затем начали всем взводом, по очереди, портить малолетних хозяйских дочек. Петька, зная, что я не выношу даже рассказов о таких делах, транслировал мне по телефону вопли и стоны бедных девчушек, а также подробно рассказывал о происходящем. ... [...] ... Он знал, что я не имею права бросить трубку, что я не пойду к начальству, ... да и не удивишь его подобными происшествиями — дело ведь обычное.»

Второй случай обозначил собой тот предел, после которого Автор пришёл к выводу, что он потерпел «решительное, бесповоротное поражение во Второй мировой войне». Личное поражение.

В Германии познакомился он с очень красивой девушкой, дочерью аптекаря из города Цопот*. Далее — слово Автору: «Эрика была для меня прежде всего олицетворением того, что стоит за пределами войны, того, что далеко от её ужасов, её грязи, её низости, её подлости. Она превратилась для меня в средоточие духовных ценностей, которых я так долго был лишён, о которых мечтал и которых жаждал!». Дней, вероятно, около десяти они провели в одной комнате. Расставание было трудным. «Со временем мог бы получиться хороший роман, развиться большое чувство, но времени не было.» Через несколько недель Автору представился случай побывать в Цопоте проездом и он заглянул в аптеку. Но ни отца ни дочери не было. Новый хозяин аптеки поляк, делает вид, что ничего не знает. Наконец, от соседа, старого немца, инвалида Первой мировой, Автор узнаёт, что произошло: «... старик оживает, выпрямляется, человеческое достоинство проблескивает в его глазах. И он выплёвывает мне в лицо: — Их было шестеро, ваших танкистов. Потом она выбила окно и разбилась о мостовую! — И ушёл.»

И что же из этого следует? А вот что. Даже я, человек с вполне сложившимися убеждениями, после этого, проезжая мимо постамента, на котором стоит танк Т-34 (таких постаментов в стране сотни, есть они пока и за границей), вспоминаю тех шестерых танкистов и тот взвод разведчиков. И теперь уже это не выкинуть из головы, хотя я сам принимал участие в шествии Бессмертного Полка..., где, как мне теперь стало очевидным, шли люди с портретами в том числе и тех танкистов и тех разведчиков (портрет чудовищного связиста Петьки Шабашникова там тоже, без сомнения, был и будет), дело-то было обычное, теперь все они герои, да и тогда уже многие из них были героями**. Хотите ли вы, чтобы ваши дети (старшего, разумеется, возраста), прочитавшие эту книгу, задавали вам неудобные вопросы (их и без того хватает)? А хотите ли вы сами представить себя на месте Автора, буквально чудом (без преувеличения) оставшегося в живых, пройдя через ад? Не пошатнёт ли чтение его книги ваши взгляды на историю, на некие кажущиеся незыблемыми основы, заложенные родителями и школой? Если не боитесь всего этого, не боитесь, что Вторая мировая покажется вам проигранной, читайте Никулина.

*) Так, на немецкий манер, Автор именует всемирно известный польский город Сопот, пригород Гданьска, тогда называвшегося Данцигом.

**) В том числе и тот Сидоров, автограф которого на цоколе статуи Никулин приводит почти без купюр. Интересное было зрелище — над Рейхстагом развевается один символ Победы, а перед самым носом эта надпись — тоже ведь своеобразный символ. Но, признаюсь по секрету, творчество этого Сидорова не показалось бы мне ТАМ и ТОГДА совсем уж неуместным, а хватало ли в этом случае у немцев чувства юмора, это их проблема.

PS. На следующий день после моего появился ещё один отзыв на эту книгу. Отзывист приводит цитату из рецензии на «Воспоминания о войне» (авторы рецензии Алексей Пекарш и Григорий Пернавский), вводя при этом в оборот такое, доселе не встречавшееся мне понятие, как «рецензия на автора» (!) произведения.

На тот случай, если отзывисту станет стыдно и он свой отзыв удалит, приведу эту цитату ещё раз: «Однако, это всего лишь один из взглядов на войну, где все люди — сволочи, завшивленные и вонючие, где все мысли — только о вкусной еде и тёплой постели, где кругом только трупы и грязь.»

Это ложь, и я рад, что при обсуждении этого явно заказного опуса читатели опровергли её просто с помощью текста книги Никулина, не обойдя вниманием ни сержанта, стоившего роты, ни лейтенанта Лёшу (жаль, нет фамилии), ни спасение из концлагеря евреев, которых, чуть-чуть опоздай наши, расстреляли бы эсэсовцы, ни востоковеда Дьяконова (из новеллы «Игорь Дьяконов, или Кто победил немцев в Отечественной войне»). Рецензию следует прочитать, чтобы лучше понимать методы идеологической борьбы, но и комментарии не надо пропускать.

Назову те книги о войне, которые мне кажутся заслуживающими внимания. Во первых, это всё, написанное Марком Солониным (любая книга — образец исторического исследования); во вторых «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...» В. Богомолова (на неё есть мой отзыв); в третьих и в четвёртых — Борис Слуцкий «Записки о войне» и «Прокляты и убиты» В. Астафьева.

Советую также прочитать то место из очерка Горького «В.И. Ленин», где Автор рассказывает, во что превратили Зимний дворец делегаты съезда «деревенской бедноты» в 1919 году. Это были отцы тех солдат, которыми командовал Никулин в Германии. Читавшие книгу Никулина поймут, какой эпизод из неё я здесь имею в виду.