8. Следующий «лемовский» материал (стр. 65) – это небольшое эссе Леха Енчмыка, которое называется
СУЩЕСТВУЕТЕ ЛИ ВЫ, МИСТЕР ЛЕМ?
(Czy pan istnieje, mister Lem?)
Philip K. Dick to the FBI, September 2, 1974
«I am enclosing the letterhead of Professor Darko Suvin, to go with information and enclosures which I have sent you previously. This is the first contact I have had with Professor Suvin. Listed with him are three Marxists whom I sent you information about before, based on personal dealings with them: Peter Fitting, Fredric Jameson, and Franz Rottensteiner who is Stanislaw Lem's official Western agent. The text of the letter indicates the extensive influence of this publication, SCIENCE-FICTION STUDIES.
What is involved here is not that these persons are Marxists per se or even that Fitting, Rottensteiner and Suvin are foreign-based but that all of them without exception represent dedicated outlets in a chain of command from Stanislaw Lem in Krakow, Poland, himself a total Party functionary (I know this from his published writing and personal letters to me and to other people). For an Iron Curtain Party group — Lem is probably a composite committee rather than an individual, since he writes in several styles and sometimes reads foreign, to him, languages and sometimes does not — to gain monopoly positions of power from which they can control opinion through criticism and pedagogic essays is a threat to our whole field of science fiction and its free exchange of views and ideas. Peter Fitting has in addition begun to review books for the magazines Locus and Galaxy. The Party operates (a U.S.] publishing house which does a great deal of Party-controlled science fiction. And in earlier material which I sent to you I indicated their evident penetration of the crucial publications of our professional organization SCIENCE FICTION WRITERS OF AMERICA.
Their main successes would appear to be in the fields of academic articles, book reviews and possibly through our organization the control in the future of the awarding of honors and titles. I think, though, at this time, that their campaign to establish Lem himself as a major novelist and critic is losing ground; it has begun to encounter serious opposition: Lem's creative abilities now appear to have been overrated and Lem's crude, insulting and downright ignorant attacks on American science fiction and American science fiction writers went too far too fast and alienated everyone but the Party faithful (I am one of those highly alienated).
It is a grim development for our field and its hopes to find much of our criticism and academic theses and publications completely controlled by a faceless group in Krakow, Poland. What can be done, though, I do not know».
Филип К. Дик в ФБР, 2 сентября 1974 года.
«Прилагаю письмо профессора Дарко Сувина как дополнение к информации и документам, посланным вам ранее. Это первый мой контакт с профессором Сувиным. Прилагаю также <имена> трех марксистов, о которых я сообщал вам ранее, основываясь на личных контактах с ними: Питер Фиттинг, Фредрик Джеймисон и Франц Роттенштайнер, который является официальным агентом Станислава Лема на Западе. Текст письма указывает на экстенсивное влияние этого журнала -- «SCIENCE-FICTION STUDIES».
Дело здесь не в том, что эти лица являются марксистами per se, или даже не в том, что Фиттинг, Роттенштайнер и Сувин -- иностранцы, а в том, что все они без исключения представляют собой преданных (outlets) в цепи распоряжений, поступающих от Станислава Лема из Кракова (Польша), который сам является ведущим партийным функционером (я знаю об этом из его опубликованных сочинений и личных писем ко мне и другим людям). Если эта партийная ячейка из-за железного занавеса -- Лем, вероятно, скорее целый комитет, чем конкретный человек, поскольку он пишет различными стилями и иногда демонстрирует знание иностранных языков, а иногда – нет – захватит монопольные властные позиции, с которых сможет контролировать общественное мнение посредством критических и педагогических публикаций, это станет угрозой всей сфере нашей научной фантастики и свободному обмену мнениями и идеями внутри нее. Питер Фиттинг вдобавок к этому начал готовить книжные обзоры для журналов «Locus» и «Galaxy». Эта партия управляет (в США) издательским домом, который публикует много контролируемой ею научной фантастики. В посланных вам ранее материалах я уже указывал на очевидное их проникновение в ключевые публикации нашей профессиональной организации, «Science Fiction Writers Of America».
Основного успеха им удалось достичь в области <публикации> научных статей, книжных рецензий и, возможно, через нашу организацию, в контроле над присуждением в будущем премий и почетных званий. Я думаю, однако, что сейчас их кампания по возведению Лема в ранг главного романиста и критика теряет под собою почву и начинает получать серьезный отпор: сегодня кажется, что творческие способности Лема были преувеличены; Лем в своих грубых, оскорбительных и совершенно невежественных нападках на американскую научную фантастику и на американских писателей научной фантастики зашел слишком далеко и оттолкнул от себя всех, кроме верных членов партии (я – один из тех, кого он оттолкнул в наибольшей степени).
Это ужасно для нашей сферы <деятельности> и для ее чаяний – обнаружить, что значительная часть нашей критики, диссертационных работ и научных публикаций полностью контролируется некоей анонимной группой из Кракова (Польша). Однако что с этим делать, я не знаю».
Дик послал по меньшей мере 21 такое письмо в лос-анджелесское отделение ФБР (столько их сохранилось). Станислав Лем предстает в них могущественным агентом КГБ, а может быть, лишь условным наименованием целой организации, действующей в таинственном Кракове. Когда французское телевидение пригласило Дика в Париж, чтобы взять у него там интервью, он тут же решил, что это очередная интрига Лема. «Я поеду в Париж, там меня похитят и отправят в Варшаву, а потом в Краков, а потом Бог знает куда», -- жаловался он ФБР.
Верил ли Дик в то, о чем он писал? Рэй Нельсон, друживший с ним на протяжении многих лет, утверждает, что Дик свято верил во все, что он писал. В романах – тоже. Основой для создания теории лемовско-краковского заговора послужило издание «Убика» в серии «Stanisław Lem poleca». Дик, живший в то время в крайней нужде, вообразил себе, что издание книги в Польше его обогатит, а когда пережил разочарование, решил, что Лем присвоил все его деньги.
Станислав Лем, отвечая на упреки Дика, написал, что не следует публиковать письма Дика, потому что ими должны интересоваться лишь психиатры.
Но все же связь между психикой писателя и его произведением стоит исследовать. Говоря о Дике, я неоднократно сравнивал его с Ван Гогом и Достоевским, как с людьми, которые бывали за гранью нашего мира, но сумели прислать оттуда странные, правда, но весьма дельные сообщения. У Дика этот переход за грань миров постоянно чувствуется.
Интуиция, советовавшая проводить сравнение этих трех очень разных творцов (все нормальные люди похожи друг на друга, а сходит с ума каждый по своему), неожиданно получила поддержку со стороны американских психиатров. Они утверждают, что открыли болезнь, которой дали название “temporal lobe epilepsy”. К ее симптомам относятся галлюцинации, религиозные мании и неудержимое стремление писать. Типичными представителями хворавших этой болезнью называют… Достоевского, Ван Гога и Льюиса Кэрролла. Дик к этим типичным симптомам добавил изрядную охапку своих, оригинальных. Помимо прочих его всю жизнь преследовала мысль о сестре-близняшке, которая умерла в возрасте шести недель. Дик представлял себе, как его сестра, брюнетка, растет вместе с ним, он вводил ее в свои романы, а теперь она лежит рядом с ним в одном гробу в Форт-Моргане, штат Колорадо.
Дик верил, что в 1974 году его, как и святого Павла, пронзил фиолетовый луч, который помимо прочего сообщил ему латинское название болезни сына. (Врачи и в самом деле скорректировали свой диагноз). Дик считал, что он является воплощением пророка Илии и что был физически перенесен в древний Рим. Он был уверен в том, что Гаррисон Форд, с которым он познакомился на съемках фильма “Бегущий по лезвию бритвы”, собирается его убить. В этой ситуации убеждение в том, что Лем – это условное наименование марксистской ячейки, намеревающейся захватить американский рынок НФ, следует признать одной из незначительных маний Дика. Жизнь этого человека представляла собой ад, а писательство было единственной терапией. И в том-то и заключается чудо литературы и искусства вообще, что из мучений художника рождается жемчужина, которой мы затем можем восхищаться.
P.S. Я позволил себе привести в этой сетевой публикации оригинальный вариант письма Дика и свой его перевод, в котором отчасти использованы некоторые удачные находки предшественников. Как и этим самым предшественникам (см., например, “Компьютерра”, № 15 от 17.04.2001), мне не слишком-то удался перевод одного маленького, но довольно-таки важного фрагмента письма. Хитрец Енчмык при переводе письма на польский язык попросту пересказал этот фрагмент своими словами. W.
7. Следующий материал в «лемовском» блоке (стр. 64) – небольшая статья Мацея Паровского, которая называется:
ЛЕМ И КИНО
(Lem i kino)
В опубликованном в журнале «Kino» (№ 8/1968) интервью Станислав Лем говорит, что не видел такого научно-фантастического фильма, который не был бы заурядным или смешным. И добавляет, что при экранизации его прозы из нее неминуемо испаряется все для него наиболее важное. Например, в романе «Солярис» есть эпизод, в котором герой читает в библиотеке тщательно продуманные писателем фрагменты соляристической литературы. Воистину философские изюминки. На экране из всего этого останется лишь некий тип, пялящий глаза на книжку, как баран на крашеные ворота. Воистину, в этом мало хорошего кино. А Лема -–еще меньше.
Прозе Лема покровительствуют порядок и логика, это литература интеллектуальных проблем, апеллирующая прежде всего к разуму. Современное научно-фантастическое кино обращается, скорее, к чувствам, атакует подсознание зрителя наркотическим ритмом образов, поэтической и психоделической изобразительностью. Поэтому Лем не любит кино, за что и поплатился – за экранизацию его прозы брались заурядные или попросту равнодушные к научной фантастике режиссеры. Согласно самому Лему, лучший лемовский фильм – это «Слоеный пирог» Вайды. Лем сам написал сценарий, вещь искусная, Кобеля симпатичный, но... зрелищность экранизации, увы, близка к зрелищности радиопостановки.
Самый титулованный из поставленных по произведениям Лема фильм – это «Солярис» Андрея Тарковского, который получил премию в Каннах.
Ну и что из того, если это творение поссорило обоих творцов. Тарковский и Лем -- весьма контрастные по характеру личности, вдобавок они встретились на территории, чуждой им как в художественном, так и в интеллектуальном отношении.
Лем: «Сценарий подменил трагический конфликт прогресса неким видом биологического, циклического начала и сводит проблемы познавательных и этических противоречий к семейной мелодраме».
Тарковский: «“Солярис” – мой наименее удачный фильм, потому что мне не удалось уклониться от сходства с научной фантастикой (…) трюков, мигающих лампочек и блесток, многих нелепостей, не имеющих ничего общего с искусством».
Лем: «Тарковский напоминает мне поручика эпохи Тургенева – он очень симпатичный и ужасно обаятельный, но в то же время все видит по-своему и практически неуловим. Его никогда нельзя “догнать”, так как он всегда где-то в другом месте. (…) Он в любом случае все переделает по-своему».
Тарковский: «<Он> считал, что мы должны в сценарии подделываться под его роман, иллюстрировать его. Чего я сделать не мог. Быть может, вовсе того не хотел. Но он протестовал, когда мы удалялись от четкого хода действия, а когда придумывали новые сюжеты, попросту негодовал. Меня занимала внутренняя проблематика, так сказать, духовная тема, а его интересовало столкновение с Космосом, с Неведомым».
Лем: «Тот эмоциональный соус, в который Тарковский погрузил моих героев, не говоря уже о том, что он полностью ампутировал сайентистический пейзаж и ввел массу странностей, для меня совершенно невыносим».
И все же, как бы там ни было, «Солярис» можно смотреть, он и сегодня производит впечатление. А «Test pilota Pirxa/Испытание пилота Пиркса» Марека Пестрака (по рассказу «Rozprawa»), хоть и не вызывал споров в процессе постановки, совершенно не запомнился … «Нет в фильме ни “изюминки”, ни запала, -- говорит Лем. – Все там получилось каким-то провинциальным и напоминает мне окрошку».
К фильму «Больница преображения» Эдварда Жебровского (считающемуся наиболее совершенным в художественном отношении, но, к сожалению, не фантастическому) писатель выдвигает много претензий. Сгруппированные в одной главе (в томе интервью, взятых Бересем), они поражают своей чрезмерной мелочностью. Это выглядит так, словно Лем физически не может принять свойственной кино техники сжатия, превосходства синтеза над частностью, эмоции над рациональностью. Лем злится, требует от кино рационализма, то есть того, чего кино чаще всего дать не может.
Другая проблема Лема в кино – стоимость фильмов. Экранизации «Футурологического конгресса» (чем хотел заняться Вайда), «Дневника, найденного в ванне» могли бы стать великими, но, к сожалению, так и не состоялись из-за их дороговизны. «Я по-прежнему считаю, что это было бы очень интересно, но для этого мне пришлось бы найти какого-нибудь Кубрика, чтобы возникло духовное родство между автором сценария и режиссером фильма» -- с ностальгией в голосе сказал писатель в 1982 году. То есть с 1968 года его взгляд на кино все же несколько эволюционировал.
Лему не везло с кино, но из этого не следует, что он понес ущерб. Утверждение о том, что хорошие фильмы получаются из плохих книг, во многом соответствует истине. В кино не везло также Кафке, Конраду, Камю; что-то не слышно, чтобы кто-то собирался снять киноленту по «Мыслям» Паскаля. Интеллектуальная литература находит себе опору не на экране, а в наших головах. И если уж зашла речь о головах, то элементы «мышления Лема» можно отыскать во многих выдающихся научно-фантастических фильмах; например, в «Космической одиссее» Кубрика, в «Звездных войнах» Лукаса, в «Чужом» Скотта.
6. Блок «лемовских» материалов открывает рецензия Дороты Малиновской и Мацея Паровского на фильм «Science and Fiction» режиссера Адама Устыновича/Adam Ustynowicz (Польша, 1991) (стр. 61-63). Рецензия иллюстрирована кадрами из фильма, на которых, к сожалению, представлены в основном игровые фрагменты киноленты. На самом нижнем снимке на стр. 63 – автор фильма Адам Устынович.
ПОРТРЕТ НЕЗНАКОМЦА
(Portret nieznajomego)
До сих пор Станислав Лем неохотно открывал себя иначе, чем через книги – прозу и эссеистику. И хотя такое положение в последнее время несколько изменилось (из Лема многое вытащил Бересь, Лема систематически показывало Польское телевидение), наши знания о писателя остаются отрывочными и несколько безликими. А ведь это самый знаменитый польский писатель НФ – как на Родине, так и за границей. Это человек, которому прочили Нобелевскую премию. Мастер, отвергающий потенциальных учеников и привлекающий к себе на протяжении многих лет остальных читателей.
Показать Лема не как эксперта, но как Личность, Писателя и Явление дерзнул молодой режиссер Адам Устынович/Adam Ustynowicz. Предшествовавшие контакты писателя с кинематографистами не были удачными. Экранизации его романов были неинтересными или – как это было в случае фильма «Солярис» -- расходились с авторской концепцией. Телевидение, в свою очередь, показало некогда Лема на фоне псевдонаучно-фантастической обстановки, что сталкивало его на позицию своего рода клоуна НФ. Поэтому уверенности в том, что Лем рискнет в очередной раз открыться перед кинокамерой, не было. Как это ни странно, он сказал: «ДА» … и сейчас не жалеет о таком своем решении.
В результате полугодовых встреч возник увлекательный фильм-эссе об удивительном писателе и человеке, выходце из очень интересной эпохи. Устынович исходит из восхищающей Лема теории случая. Он показывает автобиографические признания автора «Соляриса», «Сказок роботов» и «Высокого Замка» на фоне старых хроник, запечатлевших эмоции и события, сопутствовавшие рождению прекрасного и вместе с тем страшного ХХ века.
Теория случая. Следует ли из нее, что Лем потому интересный писатель, что ему довелось родиться в благоприятствовавшем творческим порывам Львове и жить в интересные времена? Устынович, показывая связь лемовских навязчивых идей и сюжетов с острыми историческими событиями, доказывает, что одной только исторической инспирации, даже самой настойчивой, не достаточно. Чтобы стать Лемом – писателем великим и оригинальным – нужны прежде всего огромные знания и восхищение миром. Научно-фантастическая литература родилась из веры в будущее, в технику, в прогресс, в могущество науки, в ее способность воздействовать на судьбы обществ и отдельных личностей. Лем обладал такой верой, вероятно в результате сознательного выбора, но также неуловимой склонности, созданной генами, игрой случая и Бог знает чем еще.
Поэтому он не понимает людей, пишущих сказки в то время, когда действительность интереснее. И именно по этой причине не воспринимает творчество молодого поколения фантастов, пишущих главным образом фэнтези. Те, кого с детства кормили фантастическими книжками, способны лишь на вращение в замкнутом кругу одних и тех же тем и схем. Лем всегда исходил из знаний, перерабатывая их в литературу.
Великолепная сцена фильма, в которой конденсируются многие черты личности писателя: Лем рассказывает о себе, двенадцатилетнем мальчике, который получил в подарок первую пишущую машинку и открывает для себя радость творчества. Смеется, очарованный возможностью творения на листе бумаги не существующих миров. И в то же время он слишком восхищается окружающей его действительностью, чтобы создавать совершенно абстрактные ситуации. Ощущение созидательного всемогущества и вместе с тем осознание накладываемых действительностью ограничений, нежелание рассказывать сказки и искушение заниматься именно этим – это тоже правда о Леме.
Писатель сознается, что, садясь за письменный стол, никогда не имел в голове готового плана будущего произведения. Книги создавались в ходе работы, развивались вместе с их героями, по горячим следам, как жизнь, как сон. Роман «Солярис» был написан за один месяц.
Устынович сумел показать писательство Лема как результат удивительного и редкого сочетания великого ума со свежим взглядом на мир. И даром превращения действительности в литературу. И способностью играть с фактами – иногда с серьезной целью, иногда забавы ради: пусть пересыпаются, как разноцветные стеклышки в калейдоскопе. Пожилой человек признается перед камерой, что он всегда любил и сейчас любит игрушки. Тот, кто читал о Трурле и Клапациусе, знает – иначе и быть не может.
Режиссер пользуется тем же, лемовским, методом, превращая своего героя в экранный образ. Он сочетает фиксацию с инсценировкой, вымысел с документом и, не заботясь о жанровой сплоченности, творит на пленке запись полиморфного фильма-эссе. Подобным образом под пером Лема проза превращалась иногда в трактат, а трактат – в прозу. Устынович умело распоряжается высказываниями Лема, отрывками из его книг, документами, литературными текстами; а также фрагментами фильмов, поставленных по прозе Лема. Кажется, что теория случая добровольно опекает высказывания Лема и работу его портретиста – подогревает фильм до нужной интеллектуальной температуры и задает направление кинематографическому повествованию.
При создании биографических фильмов легко попасть в ловушку скуки, излишне долго экспонируя «говорящую голову» героя. И чем интереснее герой, тем сильнее такое искушение. Другое искушение – заслонить героя собственными инсценировками, отклонениями от темы и лишить его возможности высказаться. Устыновичу удалось не поддаться обоим этим искушениям. Мы получили умный, формально уравновешенный, но внутренне страстный портрет. Все известные нам зрители фильма «Science and Fiction» после его просмотра испытывали непреодолимое желание немедленно почитать какую-нибудь из книг Лема. Наверное для того, чтобы проследить те связи между жизнью и литературным произведением, которые раскрывает Устынович. Лучшей рекомендации для фильма трудно найти.
5. В рубрике «Из польской фантастики» в номере публикуется первая часть очередной новеллы Анджея Сапковского о ведьмаке Геральте «Granica możliwośći/Предел возможного» (стр. 14-16, 25-34). По словам Сапковского, «”Granica możliwośći” это рассказ о драконе. Фэнтези без дракона это все равно, что хозяин без хаты или девушка без чувства юмора, которая к тому же выпить не дает. Как обычно, это новелла о ведьмаке Геральте, и, как обычно, это правдивая история. История о событии, которое народ по своей бездонной простоте перетолковал в лживую сказочку о Вавельском змее. Или, может быть, <это рассказ> не о драконе, а о человеческих характерах?». И далее, обращаясь непосредственно к Паровскому: «Рассказ длинный. Сократить не удалось. И тебе не удастся тоже…» Рассказ прекрасно иллюстрировал БОГУСЛАВ ПОЛЬХ/Bogusław Polch…Ниже показаны два из семи рисунков.
И, кстати, это первая публикация в журнале большого (с продолжением) произведения польского писателя. Так сказать, прецедент… Позже новелла вошла в состав авторских сборников Сапковского «Miecz przeznaczenia» (1992, 1997, 2003, 2007, 2010, 2014) и «Opowieści o wiedzmaku», т.2 (2002). Она переводилась на литовский, чешский, украинский, немецкий, испанский языки. На русский язык ее впервые перевел Е. ВАЙСБРОТ в 1996 году. Карточка новеллы находится здесь, а почитать об авторе можно тут
Пэт Мэрфи/Patrice Ann Murphy (род. 9 марта 1955) – американская писательница научной фантастики и фэнтези.
Родилась в г. Спокан, штат Вашингтон. Окончила в 1976 году Калифорнийский университет в г. Санта-Круз, где получила степень бакалавра по биологии. С 1982 года работала в Эксплораториуме/Exploratorium – музее науки и искусств (Сан-Франциско). Была одной из самых ярких выпускниц знаменитого Клэрионского семинара – курсов развития писательского мастерства, позже сама преподавала на этом семинаре, а также на аналогичных курсах в Стэндфордском и Калифорнийском университетах.
Первый свой научно-фантастический рассказ «No Mother Near/Без матери поблизости» опубликовала в октябре 1975 года (Galaxy), но предпочитает называть дебютным рассказ «Nightbird at the Window/Ночная птица у окна» (ант. “Chrysalis 5”, 1979).
В дальнейшем ее рассказы публиковались во многих жанровых журналах и антологиях, некоторые из них номинировались на получение как главных («Hugo» и «Nebula»), так и других не менее уважаемых жанровых премий. Новелла «Rachel in Love/Влюбленная Рашель» принесла ей премию «Nebula» в 1987 году (а также премии журнала «Locus», имени Т. Старджона, имени Азимова).
Эта новелла, а также еще 18 повестей и рассказов вошли в состав первого авторского сборника писательницы «Points of Departur/Точки невозврата» (1990, премия имени Филипа Дика). Второй авторский сборник повестей и рассказов П. Мэрфи «Women Up to No Good» (2013) вышел из печати лишь почти четверть века позже.
Ее первый роман «The Shadow Hunter/Теневой охотник» (1982, 1988, переработанное издание 2002), герой которого – человек каменного века, перенесенный в наше время с помощью машины времени, поначалу прошел почти незамеченным.
Однако уже второй роман писательницы «The Falling Woman/Падщая женщина» (1986) был отмечен премией «Nebula». Действие этого романа (скорее фэнтези, чем НФ) разворачивается в Мексике времен расцвета цивилизации майя, куда главная героиня, археолог по профессии, как бы «заглядывает» из настоящего времени, пользуясь своими весьма необычными способностями.
Сан-Франциско недалекого будущего, вскоре после смертоносной эпидемии – место действия следующего ее романа «The City, Not Long After/Город, вскоре после» (1989).
Роман об оборотнях «Nadya: The Wolf Chronicles/Надя: Хроники волчьей стаи» (1996)
знаменовал постепенный отход писательницы от научной фантастики, что отчетливо выразилось в серии полупародийных романов, написанных от лица плодовитого писателя из параллельной вселенной – Макса Мэрривелла: «There and Back Again by Max Merriwell/Туда и обратно: сочинение Макса Мэривелла» (1999), «Wild Angel/Дикий ангел» (2001) и «Adwentures in Time and Space with Max Merrivell/Приключения во времени и пространстве с Максом Мэрривеллом» (2002).
В 2007 году вышел из печати роман для детей и юношества «The Wild Girls/Дикарки».
В 1991 году Пэт Мэрфи совместно с писательницей Карен Джой Фаулер учредила мемориальную премию имени Джеймса Типтри-младшего и в дальнейшем была соредактором антологий (2004, 2005, 2007), составленных из произведений-лауреатов этой премии.
Романы, повести и рассказы П. Мэрфи переводились на французский, немецкий, испанский, итальянский, нидерландский, польский, японский языки.
На русском языке пока опубликованы лишь два романа и несколько рассказов (в т. ч. отмеченная премией "Nebula" новелла «Влюбленная Рашель»).
облако тэгов
