Александр Пушкин Египетские ночи 1837, повесть К молодому петербужцу Чарскому приходит бедный итальянец — импровизатор. Убедившись в его таланте, Чарский решает устроить вечер, посвящённый ему. На этом вечере итальянец получает тему для импровизации: "Клеопатра и её любовники".

Отнести эту миниатюру Пушкина к реалистическому жанру можно с большой натяжкой. И если уж это реализм, то реализм магический. Дело в том, что называющий себя неаполитанским художником (вводя таким образом Чарского в заблуждение) итальянец оказывается до такой степени гениальным поэтом-импровизатором, что мысль о магической подоплёке его мастерства приходит в голову самым естественным образом. В реальности такая способность была бы настоящим Божьим Даром, иначе пришлось бы предположить, что его носитель сам имеет божественное происхождение. Возможно, талант импровизатора не единственный талант этого человека (не говоря уже о том, что он импровизирует, аккомпанируя себе на гитаре, и к этому я ещё вернусь). На такую мысль наводит тот факт, что Чарский лично убеждается в волшебной способности итальянца только на другой день после того, как договаривается о месте его выступления и уже завербовав на него «половину Петербурга»*. Итальянец определённо ВНУШАЕТ доверие. Колоритная внешность его напомнила мне итальянского художника Сальватора Розу, каким он изобразил себя на лондонском автопортрете 1645 года. Его легко представить с бородой (у импровизатора густая борода), т. к. на картине под подбородком художника положена густая чёрная тень от его длинных волос. Остаётся только мысленно одеть Розу во фрак и вот вам готовый герой Пушкина.

Главная тема этого произведения — взаимоотношения поэта и толпы — то, к чему Поэт возвращался неоднократно. Пушкин с замечательным грустноватым юмором (о последующем юмористическом уклоне предупреждает читателя эпиграф) описывает поведение Чарского, которому так надоели «приветствия, запросы, альбомы и мальчишки», что он «употреблял всевозможные старания, чтобы сгладить с себя несносное прозвище» — стихотворец. Когда Пушкин сообщает, что в разговорах Чарский касался только самых пошлых тем и никогда — литературы, а кабинет его был убран, как дамская спальня, где «ничто не напоминало писателя», юмор начинает напоминать издёвку, и, похоже, Пушкин смеётся здесь не только над собой. Ну и, конечно, тема, предложенная Чарским импровизатору для испытания, та самая, вышеупомянутая — «поэт сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением.» После чего следует первая импровизация, одно из лучших стихотворений Пушкина во всём его поэтическом наследии. Напоследок (во второй главе), ещё немного поиздевавшись над несчастным импровизатором и над собой (для Пушкина тема прибылей и гонораров была вынужденно и неприятно близкой), Поэт расстаётся с итальянцем до состоявшегося вскоре его творческого вечера, на котором он ещё раз демонстрирует свой необыкновенный талант.

В заключение отмечу две любопытные детали. Итальянцу для начала декламации необходимо небольшое музыкальное вступление (увертюра), поэтому оркестр в третьей главе играет увертюру к «Танкреду» Россини (видимо, важно, чтобы звучала итальянская музыка). Но, когда он начинает говорить, музыка умолкает. Очевидно, что гитара и оркестр ему нужны лишь для прихода божественного озарения (что-то вроде схождения благодатного огня в Иерусалиме), при котором всё, что он теперь скажет, приходит ему в голову сразу и целиком. Но тут у Пушкина очевидное противоречие, т. к. в конце второй главы итальянец «обнаружил такую дикую жадность, такую простодушную любовь к прибыли, что он опротивел Чарскому...», а такой человек скорее удавится, чем допустит делёж гонорара с целой толпой музыкантов.** Ему достаточно собственной гитары, а это бесплатно. Противоречие это очень существенное, в связи с ним вспоминается завещание Шекспира, совершенно не вяжущееся с образом автора сонетов и пьес.

А другая деталь — это наличие в Петербурге первой половины 19 века значительного количества любителей поэзии, знающих французский, но не знающих итальянский язык. Чарский (так думает и сам Пушкин) уверяет итальянца, что если его и не поймут (даже точно, что не поймут), то это не беда, «главное, чтоб вы были в моде». Очень верно замечено, так всегда было и так всегда будет.

*) В аннотации допущена далеко не пустячная, пожалуй, даже грубая ошибка.

**) Видел ли Пушкин это противоречие? Не знаю, что говорили по этому поводу пушкиноведы. А что-нибудь да есть на эту тему, ведь, кажется, к настоящему времени в наследии Поэта не осталось ни одной не исследованной буквы. Осмелюсь высказать своё мнение. Уверен, что видел, — один из умнейших людей России как-никак. И он наверняка нередко сам испытывал подобные эмоции, но достоинство старинного дворянского рода не допускало такого падения (выражения этих эмоций вслух). Его импровизатор человек простой, поэтому Пушкин здесь смог выговориться по полной, намекнув тем самым на бури, происходившие в собственной голове.

Томас Кориат Дневник европейского путешествия Книга содержит уникальные наблюдения над жизнью Европы конца XVI — начала XVII вв., венцом которых служит описание Венеции во всем великолепии эпохи ее расцвета.

*) Фамилию Кориэт я пишу так, как она напечатана в книге, где написание "Кориат" не встречается ни разу. Откуда на странице произведения ФЛ взялся вариант с буквой "а" да ещё при том, что на обложке книги в качестве автора указан У. Шекспир, мне выяснить не удалось.

«Когда в делах — я от веселий прячусь, / Когда дурачиться — дурачусь, / А смешивать два эти ремесла / Есть тьма искусников, я не из их числа.»

Грибоедов «Горе от ума».

Авторство Шекспира не доказано, тем не менее, как убеждённому рэтлендианцу, мне хотелось найти в этой книге аргументы в пользу авторства Роджера Мэннерса, графа Рэтленда. Собственно говоря, уже в панегириках дан ответ — Кориэт в одном из них (у Кирхнера) назван человеком, успешно выполнившим некую дипломатическую миссию в Дании, в другом (Бен Джонсон) прямо упоминается некий Роджер, на месте которого оказался «Правдовещатель Том». Интересно было найти и другие подобные зацепки. Должен признаться, что читать её я начал с середины, с описания Венеции, т.е. с наиболее интересных заметок. И почти сразу в рассказе о лестнице Гигантов наткнулся на следующее: «Наверху лестницу венчают две великолепные статуи. Справа по ходу стоит длиннобородой Нептун на дельфине, выныривающим из под его ноги, а слева Паллада в роскошном шлеме на голове.» [сохраняю не свойственную мне орфографию перевода — mr_logika]. Очень похожие статуи украшают и входной портал Арсенала. К указанию части тела, на которую надет шлем, я ещё вернусь, а сейчас отмечу лишь то, что, во первых, Нептун стоит не на дельфине, а над ним, касаясь его морды левой рукой, во вторых (и это не лезет ни в какие ворота), слева не Паллада, а Марс (!), он почти полностью обнажён и вообразить, что это женская фигура, может разве что инопланетянин. И ни один из четырёх докторов наук, перечисленных на обороте титульного листа, не дал поправку в сноске, как это часто встречается в книге по поводу намного менее крупных неточностей*. Есть в книге одна необъяснимая накладка. Описывая Монетный двор, Автор пишет, что у «первых ворот вас встречают две белокаменные статуи огромных страшных титанов с булавами...». Но от фасада Монетного двора всего несколько шагов до воды, никаких огромных статуй там нет и не могло быть. Вместо того, чтобы исправить эту дезинформацию, коллектив, работавший над переводом, сообщает в сноске, что «это статуи Марса и Нептуна без булав, и изваял их Якопо Сансовино». Эта сноска гораздо лучше смотрелась бы около описания лестницы Гигантов, и каким чудом она попала на другую страницу, одному Б-гу известно. У меня в связи с этим возникло ужасное предположение — уж не перепутали ли уважаемые доктора наук вместе с Автором Монетный двор с Арсеналом?!

Александр Волков Жёлтый туман 1970, повесть, для детей Проспав пять тысяч лет, злая великанша и колдунья Арахна, проснувшись, обнаруживает вокруг себя Волшебную страну с добрыми беззащитными жителями. Она решает покорить их с помощью Жёлтого Тумана, закрывающего солнце и вызывающего зиму. Но Энни, Тим и Чарли Блек снова готовы прийти на помощь друзьям. Да не одни, а с Железным рыцарем Тилли-Вилли.

Цикл Волкова может служить неплохой иллюстрацией к литературоведческой теории американцев Алексея и Кори Паншиных. Фантастика, согласно их представлениям, шла в своём развитии от «Деревни», области мистических и необъяснимых явлений, в направлении «Мира за Холмом», всё в большей степени получая опору на научные достижения, т. е. постепенно превращаясь в научную фантастику. От Уолпола и Мэри Шелли через Эдгара По и Жюля Верна к Уэллсу, сделавшему на этом пути своей «Машиной времени» решающий шаг, и далее к Хайнлайну, Азимову и другим отцам-основателям современной НФ. У Волкова поначалу о науке речь вообще не идёт, сплошная сказка и магия. Позже Урфин Джюс оживляет мёртвую материю с помощью случайно открытого им чудесного порошка.* Это уже начало пути, на котором управление силами природы постепенно переходит от потусторонних сущностей или местных магов к обычным людям, использующим силу науки и инженерной мысли. В повести «Жёлтый туман» впервые описано климатическое оружие со всеми страшными последствиями его применения и здесь же появляется прототип противогаза. И хотя свойства волейбольных мячей основаны пока ещё на волшебстве (будучи сшитыми из кожи, они не имеют накачиваемых камер, да и воздушного насоса никто пока не изобрёл), но зато сделан гигантский шаг вперёд в области двигателестроения, шаг практический и теоретический одновременно. Быстро обучающийся стальной рыцарь Тилли-Вилли, передвигающийся, как обыкновенная заводная игрушка, делает фундаментальное, даже революционное, открытие — он предлагает идею и метод перевода своих пружинных двигателей от пополнения энергией с помощью обычных заводных ключей (эту работу выполняли дуболомы) к подзарядке (или, вернее, подзаводу) от других совершенно таких же пружин. В повести об этом сказано несколько уклончиво, как это делают все писатели-фантасты в подобных ситуациях: «... гигант пустился в такие технические рассуждения, что мы с вами всё равно ничего не поймём и речь его передавать не стоит. Скажем лишь, что суть предложения состоит в следующем: одна рука, поднимаясь или опускаясь, заводит другую, левая нога заряжает правую и наоборот.»** Здесь Александр Волков решил проблему, которую пока, кажется, никто не осилил — создал механический perpetuum mobile. Только один намёк на несерьёзность этого открытия мне удалось обнаружить в повести. Дело в том, что Тилли-Вилли в отличие, например, от Страшилы, вообще не имеет мозгов. Никаких. Он оживает и начинает говорить сразу после рождения, такова сила магии создателя этого заповедника богоравного Гуррикапа. Но, чтобы ходить, говорить, сражаться и даже руководить государством, мозги не обязательны, последнее неопровержимо доказано биографией Страшилы. Для изобретения же вечного двигателя мозги предмет абсолютно излишний, их наличие изобретателю противопоказано и, возможно, по этой причине такой двигатель не изобретён до сих пор. Вот это, по-моему, и хотел сказать Волков, заставив именно Тилли-Вилли сделать столь грандиозное открытие.

В последней повести цикла («Тайна заброшенного замка») Автор уже совершенно освоился в «Мире за холмом», там появляется звездолёт с пришельцами, лучевые пистолеты, вертолёты. А Урфин Джюс наблюдает звёздное небо с помощью телескопа.

По мере усиления научной составляющей в цикле магия становится слабее. Арахна*** лишается многих своих колдовских умений за пять тысяч лет сна. Но, может быть, вектор развития НФ здесь и ни при чём — слишком долго спала, вот и всё. Но частичная потеря волшебных свойств ковром-самолётом, который теперь не способен преодолевать водные преграды, по каковой причине Арахна вынуждена переходить вброд канал, окружающий Изумрудный город, вместо того, чтобы приземлиться прямо перед дворцом ... — это очевидное следствие перехода в «Мир за холмом». Да и не ослабни ковёр так вовремя, Арахна разнесла бы Изумрудник на камушки и цикл был бы закончен задолго до появления Тилли-Вилли. И драконы в Волшебной стране не правильные, не огнедышащие, а будь они такими, преимущество Арахны в «авиации»**** мгновенно испарилось бы и опять-таки цикл закончился бы слишком рано. Процесс перемещения научной фантастики в «Мир за холмом» очень непрост и полон непредсказуемых нюансов. Например, проигрывая драконам "Деревни" в огневой мощи, по грузоподъёмности дракон из «Жёлтого тумана» сравним с ИЛ-76, ведь он перевёз на огромное расстояние тяжеленного Тилли-Вилли в разобранном состоянии и даже с запасными деталями.

С книгой Паншиных я связал цикл Волкова не случайно. Александр Мелентьевич на 16 лет старше Хайнлайна, а когда появился русский перевод «Машины времени» ему было 20 лет. К тому же Волков математик по образованию. Он вовремя родился и вовремя написал свой фантастический цикл, с очевидностью подтвердивший правильность паншинской теории. В связи с этим ещё одно, последнее, наблюдение. Паншины уделяют много внимания роману Ж. Верна «Путешествие к центру Земли», как важному этапу на пути развития НФ. А разве путешествие Тима и Элли из Айовы в Волшебную страну по системе пещер и подземных рек не заставляет вспомнить путешествие профессора Лиденброка и его племянника?

*) Джюс это такой новый Франкенштейн, поставивший на поток производство големов, а в книге Паншиных «Мир за холмом» роману Шелли отведено достойное место.

Почему для оживления деревянных солдат понадобился какой-то волшебный порошок, а творение Чарли Блека ожило само собой — отдельный интересный вопрос. Вероятно, Волкову не сразу пришло в голову сделать оживление монстров искусственного происхождения одним из основных волшебных свойств созданного Гуррикапом мира.

**) Чтобы ещё лучше представить значение этого открытия, предлагаю простую электротехническую аналогию. Есть два железнодорожных вагона. Когда колёсные пары одного из вагонов приводятся в движение двигателями постоянного тока, работающими от аккумуляторов, колёса другого вагона вращают генераторы, от которых заряжается вторая группа аккумуляторов. Первая группа разряжается и машинист переключает состав на движение от второй группы. Такой поезд, как можно легко догадаться, может двигаться сколь угодно долго, например, пока машиниста не заменит сменщик. Вот какую проблему решил по пути к логову Арахны модернизированный Железный Дровосек, и это уже чистейшая НФ, т. е. тот самый «Мир за холмом».

Слова «модернизированный Железный Дровосек» нуждаются в небольшом комментарии. У Дровосека мозги-то были на месте, в его новой железной голове, куда их не забыл вставить кузнец. Дровосек, как мы помним, был обычным взрослым мужчиной до того, как Гингема заколдовала его топор. Поэтому модернизация здесь свелась к двум неравнозначным усовершенствованиям: первое и главное — отсутствие мозгов, а второе — существенное увеличение размеров, меч же вместо топора, с точки зрения конструктора, доработка не принципиальная.

***) Пара слов об этой, как некоторые считают, женщине. Предками её были, очевидно, гигантские пауки, а это означает, что не все человекообразные на Земле произошли от обезьян, была и другая ветвь эволюции. Эта научная проблема в повести не обсуждается, Автор лишь намекает на её существование, наделив свою героиню очень много говорящим именем. Возможно, Арахна — «последняя из могикан».

****) В повести сознательно «забыты» летучие обезьяны, которых боится Арахна. Если бы войне предшествовала более тщательная дипломатическая подготовка, и удалось бы заключить союз с обезьянами, то (снова попадаем на ту же развилку) отпала бы необходимость создания Тилли-Вилли, а фантастическое содержание повести сильно сместилось бы в сторону «Деревни».