Что лучше — потерять девушку или обзавестись собакой? Что интереснее — писать философские диалоги или переводить дрянную прозу? Что разумнее — играть на скачках или работать санитаром? Абсурдные вопросы, но Мердок именно и вводит нас в абсурдный мир. Стоит ли разрывать отношения с лучшим другом, не выяснив вначале, действительно ли вы его обидели? А стоит ли ссориться из-за глубинного смысла бытия? Главный герой может показаться совершенно чужим и непонятным именно потому, что он делает подобные вещи. А в другие моменты он легкомыслен, как Берти Вустер. Он мчится по жизни с сумасшедшей скоростью, лавируя между совершенно безумными дилеммами. Жизнь то притворяется простой и ясной, то превращается в пантомиму гротескных масок. Как оно и подобает экзистенциалистскому тексту. Глубины я ждала — и получила ожидаемое — но совсем не ждала такой почти вудхаузовской иронии. Роман легок, воздушен, даже праздничен. Серьезные коллизии маскируются веселостью. И в качестве бонуса — восхитительный Париж!

Первый роман Загоскина, «Юрий Милославский», был посвящен событиям, отстоящим от автора на два с небольшим века. «Рославлев» был вторым, и повествует он о «грозе двенадцатого года», которая у всех была еще на слуху и на памяти. Оба обстоятельства пошли книге только на пользу. Успех первого романа внушил г-ну Загоскину некоторую уверенность в себе и сознание, что можно писать хорошую историческую прозу, не обращаясь каждую минуту к томику «Айвенго». ВременнАя близость к описываемому позволила использовать наблюдения из жизни — и оказалось, что г-н Загоскин способен подметить много интересного.

«Рославлев» полон очаровательных жанровых сценок. Чего стоит хотя бы эпизод, когда герой спешит к невесте и застревает на почтовой станции. «Пересмотрев давным-давно прибитые по стенам почтового двора – и Шемякин суд, и Илью Муромца, и взятие Очакова, прочитав в десятый раз на знаменитой картине «Погребение Кота» красноречивую надпись: «Кот Казанской, породы Астраханской, имел разум Сибирской», – Рославлев в сотый раз спросил у смотрителя в изорванном мундирном сюртуке и запачканном галстуке, скоро ли дадут ему лошадей, и хладнокровный смотритель повторил также в сотый раз свое невыносимое: «Все, сударь, в разгоне; извольте подождать!»» Чувствуется, что и почтовая станция, и смотритель, и картинки на стенах — все выхвачено прямо из жизни.

Плюс то, чем не балуют нас современные авторы: речевая характеристика героев. Мужики на завалинке разговаривают на роскошном выразительном русском языке, его не спутаешь с приглаженной офранцуженной речью петербургских салонов. «Так лисой и лисит», «перехватал в некруты» и прочее — речевые жемчужинки, какими и Даль мог бы гордиться.

Если говорить о героях, то и они вышли отлично. Лишь в изображении главной героини, Полины, чувствуются характерные романтические преувеличения, да и это можно объяснить тем, что ее мы видим в основном глазами влюбленного Рославлева. Не повезло также партизанскому командиру Александру Фигнеру (он выведен в романе как «молчаливый русский офицер») — из всех черт характера ему оставили только фанатичную ненависть к французам, и он добросовестно проявляет это качество в каждом эпизоде, как только появляется на страницах. Зато Рославлев — не ходульный романтический герой, а просто милый молодой человек, вполне себе из плоти и крови. И по отношению к своей невесте он ведет себя скорее естественно, чем по-рыцарски. (Это не спойлер, спойлер выдал сам Загоскин прямо в предисловии.) Невозможно же не заметить, что девушка его не любит, но... желание быть счастливым, возможно, некоторый эгоизм... он ничего не видит. Зато когда все выясняется, Рославлев оказывается способным подавить разочарование и злобу к «изменнице» — и в этом немалое его обаяние.

Идейный мир романа достаточно прост и укладывается в неизменную формулу «православие, самодержавие, народность». Иного и ожидать нельзя, учитывая Третье отделение. Но у Загоскина иногда все это принимает забавные формы. Скажем, он никогда не называет Кутузова иначе как «князем», «светлейшим» — как будто без княжеского титула читатель не прочувствует все величие Кутузова!

Зато писатель остроумно и по заслугам высмеивает неискоренимое в России низкопоклонство перед Западом — и это доставило мне немалое удовольствие.

И почему я решила, что твердая НФ — это махровая классика, может быть, чуть младше славного «Наутилуса»? Почему я думала, что Мир Гуманного Воображения исчез вместе с советской фантастикой? «Марсианин» приятно удивил в обоих отношениях. Технических подробностей здесь даже многовато для моего гуманитарного сознания, и это определенно было Гуманное Воображение. Только представьте: во всей книге ни одного отрицательного персонажа, за исключением, конечно, планеты Марс!

Есть что-то на редкость притягательное в человеке, который, оставшись в одиночестве на необитаемом острове/планете, не заламывает рук и не устраивает истерик. А трезво прикидывает свои шансы выжить и действительно выживает в самых невероятных условиях. Марку Уотни не позавидуешь — вместо роскошного тропического острова у него пустынная Ацидалийская равнина. Но деловитостью и практичностью он вполне может поспорить с мистером Крузо. Он жуткий зануда, этот Марк, но он славный парень.

И неужели вы сомневались, что истинный робинзон выживет хоть на Ацидалийской равнине, хоть в кратере Скиапарелли?

Так что же произошло в США, когда на Хиросиму сбросили атомную бомбу? Ответ прост, очевиден и страшен: да ничего. Обычный день в череде точно таких же. Физик, занятый в проекте «Манхэттен», с тем же увлечением принялся выплетать «колыбель для кошки». Это только присказка, а сказка вовсе не о проекте «Манхэттен». Кто знает: пока вы выплетаете «кошачью колыбель» своей жизни, где-то далеко уже разработано Нечто...

Роман-притча Курта Воннегута невероятно насыщен. О чем он? О диктатуре, о маккартизме, об атомной бомбе или о девушке, которой навязали роль национального секс-символа? А может, о новой религии, рожденной пейотлем? Да обо всем этом и вовсе не об этом. Короткий текст позволяет задуматься о невероятном множестве миражей, наполняющих нашу жизнь. Все здесь не так, как оно кажется, все — фо'ма, фата-моргана. Не случайно ключевой образ — «кошачья колыбель», название традиционной английской детской игры. Сложное переплетение нитей — но ни кошки, ни колыбели. Есть Боконон, кроткий святой, скрывающийся в джунглях от тирании. И боконистам грозит ужасная казнь. Весь запуганный народ ловит и не может поймать Боконона. Поверили? А ведь это была фата-моргана. И еще самый простой ее вид, попавший на страницы романа. Снова и снова, с каждым очередным поворотом сюжета — ни кошки, ни колыбели. Должно быть, в сознании этого и есть мудрость.

Согласна с теми, кто видит в этом романе «Шоколад», дубль два. Жюльетта — двойник Вианн Роше: загадочное прошлое, гадание на картах, магия, маленькая дочь. Разве что вместо шоколадной лавки у Жюльетты — монастырь.

И путешествует она по гораздо более опасному миру. Франция начала XVII века — бурлящий котел религиозных распрей, суеверий и страхов. А кто виноват во всех бедах? Найти так просто! Неурожай от пережина. Чума — оттого, что ведьма отравила колодцы. И там, где Вианн рискует быть изгнанной из города, Жюльетту может ждать костер.

Антиклерикализма здесь тоже больше, чем в «Шоколаде». Противником Вианн был один нелепый кюре, противник Жюльетты — вся католическая церковь, ее шоколадом не перемажешь.

Повествование в основном идет от лица героини, но здесь есть и новый голос (а лучше бы не было). Возлюбленный Жюльетты, Лемерль. Жюльетта заранее обрисовала его мерзавцем, но книжные злодеи бывают разные. Многие харизматичны, вызывают даже сочувствие или восхищение и фигурируют потом в фанфиках под лозунгом «Профессор был не прав!» От общения с Лемерлем меня тошнило. Его фальшивое сюсюканье («Ах, Жюльетта, моя Крылатая и т.д.»), его глупая какая-то лживость и подлость были просто омерзительны. Когда он заявился в качестве исповедника в монастырь, мне вдруг вспомнилась история одержимых в Лудене. И так захотелось, чтобы ему досталась участь бедного Урбена Грандье, желательно в следующей же главе!

Чем старше становишься, тем реже удается перелистнуть последнюю страницу и сказать: «Этот роман совершенен». Но «Луна и грош» — именно такой роман. Авторский стиль точен и афористичен. Мысли Моэма поражают не только меткостью, но и выстраданностью. Сюжет берет за горло с первой страницы. Композиция безупречна.

Сын художника Стрикленда — священник — пишет приглаженную биографию отца. Педантичный немец Вейтбрехт, напротив, «отлично разбирается в мире подсознательного» и готов выдать дюжину фрейдистских толкований на каждый жест героя. Кто из них прав? Моэм откровенно смеется над обоими.

Его собственный ракурс удивителен. Рассказчик, откровенно говоря, очень мало знаком со Стриклендом, еще меньше способен его понять. И благодаря этому Стрикленд так и остается для читателя неразгаданной тайной, как и его последняя картина.

Первая мизансцена — чопорное викторианское общество, великосветские приемы, охота миссис Стрикленд за знаменитостями.

Ах, какая мысль — поместить в эту среду художника с темпераментом Гогена! Моэм сам лукаво намекает, как много мог бы извлечь из этого материала, изменив композицию. Но нет. В начале романа Стрикленд предстает перед нами безукоризненно скучным респектабельным маклером.

Новая сцена — и мы видим его глазами брошенной жены: он уехал в Париж, конечно, с какой-нибудь актрисой или буфетчицей, он оставил семью в нищете, а сам, говорят, купается в роскоши! (Кстати, миссис Стрикленд — мастерица по части мизансцен, и читатель поступит правильно, если, как и рассказчик, подметит, что она запаслась пачкой носовых платков, прежде чем разыграть чувствительную мелодраму.)

Еще перемена декораций — и бедный Дирк Стрев впервые распознает в Стрикленде гениального художника. Дирк — единственный в романе, кого по-настоящему жаль — он просто попал под каток. Стрикленд в Париже — страшный в своей предельной целеустремленности. Ему все равно, чьи судьбы он ломает. Ему все равно, что он ломает и свою собственную судьбу.

И, наконец, Таити, где мы снова видим Стрикленда глазами других людей — беззаветно влюбленной Аты, добродушно-снисходительной Тиаре, пьянчужки-моряка. И, конечно, глазами доктора-француза, увидевшего расписанные Стриклендом стены хижины — и замершего от соприкосновения с чудом. Здесь и раскрывается наконец подлинный Стрикленд? Как знать.

Хорошо это или плохо, но в мир приходят порой люди, которым мало обыденных радостей. Пусть другие копят гроши, а им подавай луну с неба! Хорошо это или плохо, в обыденной жизни такие люди обычно невыносимы. Да и их жизнь зачастую невыносима тоже. Ну, так стоило ли тянуться за идеалом, далеким и обманчивым, как лунный свет? Каждый решает для себя сам.

Вчитывалась медленно. Мне почудилось, что авторы решили бросить вызов НИИЧАВО и описать фантастический НИИ в тоне не сказочном, а реалистическом, даже нарочито обыденном. Зал хронокамер, осциллографы, серии экспериментов... Гоняем брусочек — на 10 минут в будущее и обратно. Машина времени из приключения превращается в рутину. Прием интересный, но я не уверена, что он пошел на пользу книге.

Да еще следователь Линьков добавлял вселенской тоски. Если и говорит, то «вяло», «лениво», «меланхолично». Сорвавшийся отпуск его интересует, а не расследование. Как же бедному читателю заинтересоваться тем, что по большому счету неинтересно героям?

Впрочем, даже на первой трети роман вовсе не казался непривлекательным. Меня «держала» атмосфера позднесоветского города — неплохого такого, уютного города с зелеными двориками, первомайскими пикниками и всеведущими соседками.

К счастью, рутина длится хоть и долго, но не до конца романа. Линьков оставляет свою вялость. Второй главный герой, Борис Стружков, начинает заниматься чем-то поинтереснее брусочков. Ворох версий, сбивающих с толку следствие, налицо. Букет временных парадоксов — тоже. Само путешествие во времени описано даже с избыточной обстоятельностью — трудно в него не поверить. А уж встреча двойников в институтском сквере — вообще одно очарование.

Так что авторы имели право со скромной гордостью написать, что создали нечто «причудливое» и необычное:

«Обычная процедура следствия — и вспышки призрачного пламени в хронокамере; бытовые разговоры о загородных прогулках и магнитофонных записях — и веера мировых линий на чертежах, ветвящиеся всё новыми отростками; Борис Стружков беседует со следователем, с товарищами по работе, с институтской буфетчицей — и тот же Борис общается с недавно умершим другом и со своим двойником»…

Теперь уже не могу понять, как это я в свое время ухитрилась пройти мимо Вирджинии Вульф. И вот — знакомство. Своеобразный, ни с чем не сравнимый стиль — совершенство в своем роде. Кажое слово на своем месте. Но складывающееся целое непривычно. Такой слог способен либо отпугнуть читателя навсегда, либо покорить с первого взгляда. К счастью, выяснилось, что я — во второй категории.

Один день в Лондоне, обыденный и тягучий.

«Взгляды прохожих, качание, шорох, шелест; грохот, клекот, рев автобусов и машин; шарканье ходячих реклам; духовой оркестр, стон шарманки и поверх всего странно тоненький взвизг аэроплана, — вот что она так любит: жизнь; Лондон; вот эту секунду июня.»

Она — миссис Дэллоуэй — идет по летним улицам, эта светская дама вполне бальзаковского возраста, сухая и чопорная в своем синем платье (а вечером у нее прием!). О чем она думает? Что вспоминает? А о чем думает вон та маленькая шотландка? Или этот господин в сером, только что вернувшийся из Индии? Люди, их мысли, их истории обступают вас, обволакивают, как июньская жара.

Удивительно, сколько историй — удивительных, нелепых, печальных — способен вместить один длинный летний день.

Удивительно, до чего мир романа (хотя в нем есть и разлука, и смерть, и безумие) стабилен, прочен и хорош. Может быть, просто потому, что впереди (еще почти непочатые) расстилаются июнь, июль и август. А может быть, потому, что мировая война закончилась и никто еще не знает, что она — только первая.

Неведомый мне ранее зверь — ироническая антиутопия. Что ж, рада была прогуляться по Костарикане, пусть даже поминутно уворачиваясь от автоматных очередей. Да и Нью-Йорк будущего оказался прелюбопытным местечком. Я наслаждалась. Я впадала в эйфорию не хуже бедняги Ийона, глотнувшего суперумилина. Я раздергивала книгу на цитаты. Особенно когда на несчастную столицу Костариканы посыпались «бумбы»-бенигнаторы, и у жителей начались приступы вселенской нежности с ласкательными конвульсиями.

Подозреваю, что эта часть сейчас читается даже лучше, чем во времена развитого социализма. Бумбы на нас, конечно, не падают, но очень уж многое из описанного стало частью повседневной жизни.

Впрочем, это только присказка к странной сказке о мире химических иллюзий. Одна таблетка — и вы верите, сомневаетесь, скандалите, миритесь. Общество становится идеально управляемым. Никаких восстаний, майданов, войн и терактов! Роскошный зеленый Нью-Йорк, превращенный в земной рай. Только лучше не вглядываться в «дивный новый мир» чересчур пристально...

Пан Станислав, как всегда, неподражаем. Он с небрежной легкостью перебирает наши современные страхи: демография, экология, терроризм (похоже, основательно досталось Римскому клубу с его мрачными прогнозами). И обрушивает на читателя настоящий водопад черного юмора.

Уговорите своего внутреннего критика заткнуться по-хорошему. Настройтесь на страшные опасности и удивительные приключения. Приготовьтесь выслушать все байки о джунглях Центральной Америки, какие вы наверняка сто раз уже слышали и, возможно, не прочь послушать еще. И вперед! На поиски таинственного кодекса майя!

Зловещие фармацевтические компании, погони и перестрелки, а также анаконды и пираньи ожидают вас. И, право, что еще нужно от такого сорта литературы? Еще бы поменьше сентиментальности и морализаторства, и было бы идеально.

Что касается главного героя, Тома Бродбента, бросается в глаза его оригинальная профессия. До сих пор в джунгли за сокровищами лезли охотники, археологи, реже этнографы. Но не припомню, чтобы это делал ветеринар. А вот характером Том не вышел: бледноват и вяловат, как и его братья. Но этот недостаток искупается присутствием в книге дона Альфонсо. Вот уж в кого легко влюбиться, несмотря на его 121 год. Несгибаемый храбрец, балагур, умница с оригинальными представлениями обо всем на свете. Когда он пикируется с туповатой феминисткой Сэлли, только пух и перья летят. Любо-дорого смотреть!

Ну и, конечно, за кадром маячит еще один харизматичный персонаж — тот самый сумасшедший папаша, захоронивший себя вместе с сокровищами.

Давно уже толстый роман позапрошлого века не увлекал меня так, как «Кенилворт». И плевать на длинные описания и «не так все было«!

Начинается все с того, что королева Елизавета Тюдор полюбила прекрасного графа Лестера. Или, скорее, с того, что безвестная Эми Робсарт отдала свое сердце ему же. Что ж, Золушка получила свой хрустальный башмачок, любовь прекрасного принца (ладно, графа) и замок впридачу. Сказке здесь бы и кончиться, традиционный хэппи-энд вырисовывается во всей красе. А роман только тут и начинается.

Кстати, вы уверены, что Золушка была счастлива в браке? Тогда визит в Кенилворт может опрокинуть вашу картину мира.

Правду сказать, Вальтер Скотт вовсе не склонен щадить героинь и, вопреки стереотипу, не изображает неземных идеальных созданий. Милая Эми капризна, безвольна и наивна до глупости. Если бы не ее неподдельная честность и любящее сердце, она, пожалуй, была бы совсем не так уж мила.

Правда и то, что принц (ну, граф) ей достался подозрительно похожий на козла. Его рассуждения о браке сводятся к современному до боли «я ей денег даю, а она еще недовольна». Судите сами. Лестер с ней спит (время от времени). Позволяет ей называть себя графиней (только чтобы никто не слышал). Побрякушки дарит. Чего же ей еще надо??? К тому же бедная Эми мешает своему благоверному ухаживать за королевой Елизаветой — а он, глядишь, и королем стал бы...

Думаю, вы не очень удивитесь, узнав, что Золушка, со своими требованиями признать брак открыто, вызывает у недокороля Лестера вначале недоумение, потом раздражение.

Учитывая, что при Лестере состоит собственный «честнейший Яго» в лице некоего Варни, шекспировские страсти обеспечены!

Пышное празднество в Кенилворте оборачивается клубком запутаннейших интриг, роковых случайностей, следить за которыми весьма увлекательно.

Читателю терпеливому и эрудированному положены дополнительные бонусы.

Бонус №1. Как оно и положено в лучших романах Вальтера Скотта, в «Кенилворте» любовно выписан дух эпохи — нравы, привычки, манеры мыслить. Чего стоит хотя бы глубокомысленная дискуссия придворных о том, что увлекательнее — шекспировские пьесы или травля медведя?

В романе это не единственный оммаж Барду со стороны шотландского писателя.

Бонус №2. Шекспировские аллюзии пронизывают текст.

Бонус №3. Кузнец Велунд собственной персоной. Он, правда, изрядно измельчал — века-то идут, старость не радость даже для властителя альвов! — и в «Кенилворте» ему досталась забавная роль Уэйленда Смита. Но Кузница Велунда в Оксфордшире и легенда при ней описаны такими, каковы они в действительности и самым естественным образом встроены в мир романа.

Сделано добротно, но очень уж хорошо просматриваются лекала, по которым оно сделано. «Летос» усиленно напоминает «Заклинателей», «Ветер и искры», «Стража». Квестовое задание на этом фоне поражает отсутствием мотивировки: «пойди туда не знаю куда» в химически чистом виде. Из фантастических созданий порадовали хрюли, а вот двуногие расы — совсем нет. Личный каприз, знаете ли: если нечто описывается, скажем, как орк, я предпочитаю, чтобы оно орком и называлось. Чтобы не пришлось держать в памяти словарик: орки = мэлги, эльфы = эйвы и т.д. С другой стороны — мир яркий, герои харизматичные, приключения интересные. От фэнтези в стиле «меча и магии» большего и не требуется.

Отдельный маленький плюсик за «рыбу полосатую»: выражение намертво прилипает к языку.

Ну, вы наверняка знаете хотя бы понаслышке, что такое Вальтер Скотт. Его книги писались для неспешного девятнадцатого века и сами не отличаются торопливостью. Так вот, «Пират» — не самый динамичный его роман.

Повествование камерное, почти домашнее. Первая любовь Мордонта и Бренды, маленькие интриги Норны, брюзжание мистрисс Йеллоули да тому подобные маленькие драмы глухой провинции составляют канву сюжета. Лишь появление пирата Кливленда и его корабля приносит на затерянные Шетлендские острова отголоски какой-то иной жизни, полной приключений и преступлений.

Морских баталий, песен про «сундук мертвеца» и воплей «На абордаж!» в книге практически нет. «Пират», несмотря на название, — роман скорее психологический, нежели приключенческий.

Зато это один из самых поэтичных романов Вальтера Скотта. Недостаток динамизма с лихвой возмещается атмосферностью. Суровая красота природы, так любимая Минной Тройл: северные острова в бурном море, фьорды, птичьи базары на скалах. Удивительная культура, занесенная на Шетленды викингами. Обаяние северного фольклора, с его мрачноватыми историями о трау и морских девах. Ах!

Положа руку на сердце, что такое для нас, россиян, Турция? Ну, для большинства из нас? Курорты, да еще Стамбул. Для Решада Нури Гюнтекина подлинная Турция — это Анатолия. Вот, скажем, забытый Аллахом городишко Сарыпынар, где неспешно мелет бюрократическая мельница. И происходит в Сарыпынаре землетрясение. То есть, землетрясение-то пустяковое, 1-2 балла, то ли было оно, то ли не было. Но слово «землетрясение» произнесено и пошло по инстанциям. Жернова закрутились! Вообразите себе уездного начальника-каймакама, с ног до головы в бинтах. Вообразите кричащие заголовки столичных газет. Наконец, представьте себе еропейских императоров, королей, президентов, наперебой соболезнующих несчастным жертвам стихии! Да, но разгула стихии-то и не было, обрушилась где-то лестница, и только.

— И слава Аллаху, — скажете вы, легкомысленные люди, далекие от бюрократической мельницы. — Все обошлось!

Вам легко говорить, а каково бедному каймакаму! Из Стамбула прислали деньги на помощь пострадавшим — и как прикажете их освоить, коли пострадавших нет? И вообще, если разобраться, тут плетется продуманная интрига против несчастного каймакама. Ай-вай, заместителя прислали, да еще какого! Молодой, энергичный, с фотоаппаратом (вещдоки собирать решил, не иначе!).

«С одной стороны, заместитель очень почтительно относился к старому каймакаму, по каждому вопросу непременно советовался с ним и — что было особенно приятно — без умолку жаловался на Сарыпынар и уверял, что с нетерпением ждет приказа, который вызволит его отсюда. Тогда Эшреф казался умным и хорошим малым. В то же время он частенько, словно полновластный хозяин, сердитым, непозволительно высокомерным тоном отдавал чиновникам приказания и, не раздумывая, решал вопросы, на которые Халилю Хильми-эфенди потребовались бы недели, да что недели — месяцы. И тогда получалось, что он выскочка и наглец».

Как при таком заместителе удержаться в родном кресле?

А отдельные бумагомараки, вроде Гюнтекина, еще разводят здесь фейерверк остроумия!

Вот так вот и радуешься гюнтекиновой иронии, и жалеешь бедного чиновника, да и вверенный ему уезд заодно — за то, что такое людям попалось начальство. Но особенно порадовал финал: сказочный, конечно, но самый правильный.

P.S. Если вы рассчитываете на романтическую историю в духе «Королька — птички певчей», лучше выбрать другую книгу. В «Мельнице» сколько угодно восхитительных бытовых зарисовок, анатолийской жизни, юмора, — но совсем нет любовной линии.

Нет, настоящей рецензии точно не получится, просто восторженный вопль. Ах, этот мудрый сказочник Саймак! Он, посмеиваясь, вводит в научно-фантастический текст оборотней и брауни. И получается — волшебно! Он рассказывает невероятные вещи и им — веришь! Потрясающе передана Земля глазами инопланетных существ, случайно занесенных сюда. На таком материале можно было бы изобразить динамичную космооперу, со шпионскими страстями, схватками и межзвездными перелетами. Но Саймак рассказывает нам не о звездах и уж тем более не о шпионских играх, а — о нас самих. О беспредельном одиночестве. Об извечном страхе перед чужим и чуждым. О границах человечности. Горьковатая, мудрая притча с печальным, если подумать, финалом.

Православие, самодержавие и народность — вот, в трех словах, пафос «Аскольдовой могилы». А ведь, как ни странно, николаевской цензуре этот роман показался «богомерзким». Вероятно, из-за образа равноапостольного князя Владимира, который здесь — еще язычник, от святости крайне далек и лишь время от времени задумывается о смене веры. Чего стоит хотя бы описание его многолюдного гарема в селе Предиславине! И хотя Владимир-князь на первом плане почти не появляется, он остается единственным героем романа, который как-то изменяется по ходу действия. Тем и интересен.

Прочие персонажи до ужаса одномерны. Любопытство вызывает разве что Торопка Голован, которому по его амплуа трикстера положено быть хотя бы забавным. Он по крайней мере бывает остроумен. Не совсем уж плохи злодеи: Веремид и жрец Богомил. Интриги их сложностью не отличаются, но зато они чего-то добиваются, что-то делают и высокопарных фраз им отпущено меньше, чем положительным персонажам. Веремида портит нарочитая вальтерскоттовщина. Раз у шотландца превосходно получаются таинственные незнакомцы, почему бы не ввести такого и в русский роман? И вот Веремида для пущей таинственности именуют «незнакомым» даже в финале, когда читатель давно познакомился и его прозванием, и с биографией. Довольно искусственными кажутся и его переживания по поводу варяжского гнета на Руси. Ну, какой из Владимира-то варяг? И где там гнет? Не выглядят киевляне угнетенными. С другой стороны, если бы Веремид не пытался восстановить династию Аскольда и Дира, то сюжет развалился бы окончательно. Богомил, верховный жрец Перуна, описан как законченный злодей, но его образ несколько оживляют переживания по поводу религиозной политики Владимира (что б такое учинить, чтобы великий князь чтил старых богов и не искал новых?) и неожиданная «карьера» в финале.

Положительные персонажи «Аскольдовой могилы» откровенно ходульны. Особо не повезло юным влюбленным — Всеславу и Надежде. Так и хочется крикнуть им: «Слезьте наконец с котурнов и говорите, как люди!» Нет, не слышат, продолжают декламировать патетические монологи, возводя очи к небесам.

С другой стороны, как только витязь печального образа Всеслав исчезает с горизонта, жить становится веселее, а читать — интереснее. Представления Загоскина о Киевской Руси весьма приблизительны, но создать красочный образ эпохи он сумел. Недурно заглянуть в село Предиславино, где вместе с наложницами Владимира Красное Солнышко коротает свои дни гордая Рогнеда. Приятно и побывать на пиру славной дружины княжеской, послушать песни Торопки или перебранки благородного Стемида и трусливым Фрелафом. Для описания киевских богатырей Загоскин использовал былины, правда, тоже довольно приблизительно. Особо позабавил княжеский воевода Тугарин Змеевич.

Сюжет романа прямолинеен, зато финал оказывается совершенно неожиданным как для читателя, так и для героев.

В общем, от «Аскольдовой могилы» остались смешанные впечатления. Достоинства у книги есть, но они затмеваются изобилием романтических штампов. По сравнению с «Юрием Милославским» роман показался мне более схематичным и менее живым.

Это действительно было открытием. Потому что о книге я не имела никакого предварительного представления, ничего и не ждала. А в итоге читала запоем.

Веселая сумасшедшинка, странные чудеса, игры с Кэрроллом, Баумом, Берроузом и множеством других авторов и, конечно, Спектр — мне понравилось все.

Спектр... Ну, это маленький городок, в нем есть деревянная статуя индейца и лучший в мире кофе (и не верьте, если конкуренты из Конца Радуги будут его хаять!). А еще в Спектре повышенная концентрация гениальных чудаков. Ну, скажем, там живет астроном, способный с первого взгляда опознать марсианскую принцессу. Городок выписан любовно, со множеством ярких деталек, создающих эффект присутствия.

И при этом сюжет не теряет динамики. Действие уверенно набирает обороты, и вот уже автомобильная пробка в китайском квартале приводит к странной смерти, а герой с пластиковым фламинго под мышкой едет навстречу приключениям.

В двух словах — милый, чудаковатый текст.

Какой должна быть по-настоящему винтажная история? Как должен действовать писатель, если хочет перенести вас в Нью-Йорк без небоскребов и с огородами на окраинах? Джек Финней, надо признать, подошел к делу добросовестно. Тысяча пленительных мелочей воссоздают неповторимый облик эпохи. Главный герой, Саймон Морли, — художник, и его рассказ — воссозданная в словах визуализация окружающего его мира, к тому же дополненная чудесными фотографиями и рисунками. При этом повествование нарочито замедлено. Читатель должен вживаться в происходящее так же неспешно и обстоятельно, как Саймон. Местами автор явственно перебарщивает, желая непременно сообщить, сколько брелоков болталось на часовой цепочке у персонажа. Но надо признать, что эффект достигнут. Книга не бьет наповал, она потихоньку завораживает, чтобы потом уже не отпустить. В последний раз такой сильный эффект перемещения во времени я испытывала, читая нью-йоркские легенды Вашингтона Ирвинга. И долго потом тосковала, потому что на Манхэттен попасть в принципе можно, да только это будет уже другой город, не ирвинговский. По финнеевскому Нью-Йорку тоже легко ностальгировать.

И еще Финней создал невероятно привлекательного главного героя, и я рада, что Саймон Морли появился на моем горизонте. Развод, одиночество, нелюбимая работа — страшно представить, сколько мрачнейших драм можно было написать на таком материале. А Саймон лишь слегка подтрунивает над собой и над миром. Ни грана цинизма, ни капли самолюбования — с таким человеком удивительно приятно общаться. В том, как он реагирует на происходящее, нет ничего наигранного. И что окончательно покорило — у него и в мыслях нет, скажем, перенестись в 1812 год и сделать так, чтобы в ту войну горел Лондон вместо Вашингтона. Уж очень надоели сюжеты, где историю перекраивают одной левой.

Конечно, отсутствие динамичного сюжета понравится далеко не всем, но это чарующая книга.

Как это бывает с классикой, я уже что-то слышала о «Четверге» до прочтения и, признаться, слегка опасалась. Организация терактов и ловля анархистов — совсем не моя тема. Но это же Честертон! Разве он может написать полицейский детектив, не перевернув все с ног на голову!

Ведь по духу он-то и есть анархист и бунтарь. Разве не об этом говорят его парадоксы, ломающие тиранию общепринятых клише? Разве не об этом говорит даже его синтаксис? Честертон принципиально не желает знать, что в английском предложении жесткий порядок. Он взрывает привычную схему и расставляет слова так же свободно, как если бы писал по-итальянски или по-русски. Что не мешает ему оставаться предельно консервативным в своих взглядах. В этом смысле главный герой, Сайм, кажется отражением самого писателя: анархист, жаждущий ниспровергнуть анархию во имя порядка. Но Честертон никогда не облегчает задачу даже любимым героям. Читатель может удивляться или недоверчиво улыбаться, но Сайму и его друзьям по-настоящему страшно.

А между тем «Четверг» просто-таки провоцирует на удивление и скепсис. Как бы ни наслаждалась я интеллектуальной игрой, в которую пригласил меня Честертон, я ни минуты ему не верила.

Текст переполнен той убийственной серьезностью, которая у англичан считается высшей степенью иронии. Жуткий заговор анархистов против цивилизации (ох, наверняка намеренно!) показан таким устрашающим, что в итоге выглядит нереальным. Чего стоит хотя бы тайное собрание в подземелье, освещенном красным светом, точно театральный ад, и декорированном бомбами! Смешон Грегори с его серьезным анархизмом, смешон и Сайм с его поэзией подземки. И, конечно, забавна вся эта бесконечная путаница: кто тут кого ловит, кто мечтает уничтожить мир, а кто — просто посмеивается. Все здесь не так, как выглядит, словно в честертоновском Лондоне и впрямь деревья растут корнями вверх, а звезды сияют под ногами.

Удивительная книга — каскад парадоксов, фейерверк неожиданных метафор, бесконечная ирония и в финале — утонченная аллегория вместо ответов.

Медленная, неправдоподобно красивая книга, построенная на резких контрастах.

Главный из них — противопоставление идеального мира природы и мира людей. Поэтическая гармония леса — и человеческое сообщество, где так много ненависти, жестокости, страха. Героиня, Корраг, создана для вольной жизни в лесах и ее столкновения с людьми чаще всего заканчиваются для нее трагически. Она — колдунья, отверженная. Ее близость к природе, ее неспособность жить, как все, абсолютно не сочетается с представлениями окружающих о правильном и должном. Неудивительно, что каждое слово, каждый поворот головы Корраг вызывают суеверный ужас. При этом она напоминает не столько фольклорных ведьм, сколько современную викканку, чудом перенесенную в XVII век. Но в данном случае ее личность раскрыта настолько рельефно, в душе ее столько света, что придираться к чему бы то ни было не хочется.

Герой — тоже по-своему отверженный, в данном случае, из-за политических взглядов. Он — якобит, сторонник свергнутого Якова Стюарта, а значит, в глазах официальных властей ничем не лучше Корраг. Но все же он священнослужитель, он зажиточен, набожен, высоконравствен — и поначалу очень резко ощущает собственное отличие от «прислужницы Сатаны». Впрочем, с самого начала ясно, что беднягу ждет культурный шок и потрясение основ.

И еще один контраст, который и свел воедино судьбы священника и ведьмы. Не мирная и не идиллическая, но все же устоявшаяся жизнь клана Макдональдов — и кровавые сцены резни в Гленко. Наш якобит пытается получить информацию об этом преступлении, а получает (вместе с читателем) гораздо больше...

Из череды контрастов вырастает роман, который нельзя просто пробежать глазами, которым нужно любоваться, который хочется смаковать...

Роман интересен уже тем, что в нем нет штампов, неизменно связаных в нашем воображении со словами: «Древний Рим». Харрис твердо решил не описывать гладиаторские бои, роскошные оргии и прочее в том же духе. Необычно... Вместо этого автор взял не менее интересную сторону жизни римлян — политические интриги. И показал их великолепно, умно, с явными отсылками к современности — а политика Римской республики и впрямь выглядит очень современно. Выборы, охота за голосами, подкуп избирателей... как все знакомо! В самом центре интриг вполне уверенно чувствует себя главный герой романа — Цицерон. О, этот талантливый выскочка из Арпина! Ни громкого имени, ни знатных предков, ни состояния — неужели он и впрямь хочет быть консулом? И неужели — станет?

Но если римскую политику Харрис описал досконально, то здесь же и слабость его романа: ничего другого в книге просто нет. Рим в это время воюет со Спартаком, с Митридатом, с пиратами, наконец. Но ни одной батальной сцены не будет. Личная жизнь героев также протекает на самом заднем плане. Все они думают только о предстоящих выборах или о каком-нибудь громком судебном процессе, причем круглые сутки. Тирон, рассказчик, — вообще не личность, с тем же успехом вместо него можно было поставить диктофон. Остальные не далеко от него ушли. Лишь изредка нам дают понять, что Цицерон — не просто машина для произнесения речей, а живой человек, что Помпей — талантливый полководец и вообще что жизнь Рима состоит не только из выборов и заговоров.

Ну, и антураж, куда же без него в историческом романе. Не знаю, как оценить эту сторону книги. Глубокая проработка темы сочетается с грубейшими ляпами. Харрис знает, например, чем трибутные комиции отличаются от центуриатных — и даже способен донести это знание до читателя. И тут же — осточертевшая, кочующая из романа в роман древнеримская кукуруза. Можно подумать, что авторы — последователи Хрущева и мечтают засадить «царицей полей» все регионы во все века. Помидоры в харрисовском Риме тоже произрастают.

В целом, «Империй» произвел весьма двойственное впечатление. Необычно, умно и... как-то однобоко.

Я дружен стал с нечистой силой,

И в зеркале однажды мне

Колдун судьбу отчизны милой

Всю показал наедине...

(Беранже)

Признаться, промахнулась я с этим романом Лондона. По тому, что я слышала о «Железной пяте», я ожидала антиутопию в духе Оруэлла, но только, конечно, написанную с социалистических позиций. И не сразу осознала, что писатель сжульничал: под видом романа подсунул читателям марксистский политический памфлет. Собственно антиутопия лишь завершает его. Так что если у вас вдруг есть острая необходимость в освоении марксистской политэкономии, а «Капитал» кажется слишком объемным, — вперед! Эрнест Эвергард изложит вам все основные идеи, причем максимально просто и убедительно.

Но романа как такового не ждите. По книге проходят не живые люди, а призраки, не исключая даже главных героев. «Мужчины и женщины, наши лучшие, любимейшие товарищи, исчезали без следа. Сегодня мы еще видели друзей в своих рядах, а завтра уже не досчитывались их и знали, что это — навсегда, что они сложили голову в борьбе», — сетует Эвис Эвергард. Но мы-то видим всех этих мужчин и женщин разве что мельком. Они так и остаются набором имен. Симпатию вызывает разве что безумный епископ Морхауз.

Сюжет, как и персонажи, подчинен изложению авторского взгляда на современный ему капитализм. Так что и здесь многого ждать не приходится. Лишь в самом конце читателя могут вознаградить грандиозные сцены восстания в Чикаго.

Зато книга переполнена идеями. «Железная пята» — обвинение, предъявленное капитализму, предостережение, пророчество, оборванное на полуслове — и каком! «Если вспомнить...» Да, именно так. Оценить его в полной мере можно лишь, если вспомнить... ну, хотя бы историю XX-XXI вв. И тогда можно увидеть, как за строками, написанными на самой заре прошлого столетия, встают его контуры — то Великая депрессия, то поджог рейхстага, а то и наша с вами действительность. Города «золотого миллиарда» в сравнении с третьим миром — разве это не те самые «чудо-города», о которых пишет Лондон? И рабочие гетто, где «притаился зверь из бездны», тоже существуют — просто глобализация позволила географически развести их с теми пригородами, где так уютно устроилась западная рабочая аристократия. И так ли уж сильно отличаются западные демократии от Железной пяты — об этом можно спросить хотя бы у жителей Фергюсона.

В целом, роман очень спорный с художественной точки зрения — но полный гениальных прозрений.

В последнее время мне везет на книги, богатые атмосферой, но бедные событиями.

Здесь чудесно, правда. Колорит старинного колледжа вообще притягателен, а уж тем более — когда колледж построен в готическом стиле и самим своим обликом намекает на романтическое средневековье. В романе Робертсона Дэвиса студенты — немножко ваганты, преподаватели — немножко маги и алхимики, а временами даже мятежные ангелы. В романе много западной университетской традиции — именно западной, восходящей к семи свободным искусствам, и схоластике, и кабинету Фауста. Остроумные наблюдения автора над университетской жизнью доставляли мне массу удовольствия. Так что я мурлыкала себе под нос то «Гаудеамус», то «Девять кубков», наслаждалась экскурсией по «Душку» (для непосвященных — колледж св. Иоанна и св. Духа) и не задумывалась о сюжете. Что-то происходит — и ладно. И потом, я наконец выяснила, как римские весталки умудрялись носить воду в решете, да и не только это. Такой пир разума стоит ценить хотя бы за редкость.

А еще в романе много — чего? Культуры телесного низа? Так уж получилось, что параллельно «Мятежным ангелам» я читала знаменитый труд Бахтина о творчестве Рабле. Тема Рабле из романа и Рабле из монографии причудливо переплетались в моем сознании, и то, что в другое время я сочла бы скабрезностью, прошло так, как и задумывал автор — под флагом раблезианства. Хотя вообще-то я такого не люблю. Канадский Панург в образе Парлабейна прилагается.

Сюжет? Ах, да, правда, сюжет... Я о нем почти забыла. Только машинально отмечала про себя: вот уже позади четверть книги... половина... а обещанного ажиотажа вокруг наследства Корниша все нет и нет! Но могу подбодрить терпеливого читателя: самое интересное происходит ближе к концу книги.

Несколько слов хочется сказать и о переводе. Не перевелись еще переводчики на Руси! Т. Боровикова умудрилась сохранить все — и восхитительный, чуть вычурный язык Дэвиса; и богатейшую его эрудицию; и остроумие. Низкий ей поклон.

Если вам нужна популярная энциклопедия викторианского быта, то лучшей книги не найти. Грейс Маркс расскажет о мельчайших деталях, охотно и в подробностях. Ах, эти лоскутные одеяла! У каждого сложный узор, у каждого узора свое предназначение. «Бревенчатый сруб» просто необходим девушке на выданье, а если с женихом не получилось, то всегда можно сделать «Головоломку старой девы».

А еще книга должна понравиться поклонникам романа Фаулза «Любовница французского лейтенанта». Та же концепция викторианского общества как давящей силы, которая калечит души людей; героиня, отверженная обществом (еще и с рыжими волосами для полноты сходства); герой с учеными интересами. Даже эпиграфы к каждой главе — документ эпохи и стихотворение какого-нибудь поэта XIX в. — напоминают все о том же Фаулзе. Если поискать, найдутся и другие параллели.

А вот на стандартные детективные истории не похоже ни в коей мере. Хотя здесь есть жестокое двойное убийство, и есть извечная загадка «Кто это сделал». Но Маргарет Этвуд подает все это не так, как авторы современных триллеров, и не так, как Агата Кристи. Ни гениальных догадок великого сыщика, ни бешеного экшна читатель здесь не найдет.

В центре внимания романистки — не столько история преступления (а история подлинная, и написана книга на подлинных документах), сколько противостояние мужчины и женщины, Саймона Джордана и Грейс Маркс.

Саймон — психиатр и пытается изобразить нечто вроде фрейдизма до Фрейда. Вот только очень уж он наивен. На самом деле ему можно вешать на уши любую лапшу, чем усердно занимаются сразу три женщины — кроме Грейс, есть еще утонченная Лидия и бедная соломенная вдовушка — миссис Хамфри.

Грейс — может быть, преступница, возможно, сумасшедшая, и во всяком случае — загадка. Вот здесь Этвуд действует совсем иначе, чем Фаулз. Фаулз, чтобы не нарушить ореол таинственности вокруг Сары Вудраф, намеренно отказался от показа чувств и мыслей героини. Грейс, напротив, охотно занимает нас собственной персоной (она даже довольно болтлива) — и все равно ее тайна остается неразгаданной. Она трещит без умолку, но при этом умудряется постоянно умалчивать о вещах действительно интригующих. К тому же чувствуется, что она лжет. Сознательно выстраивает образ, которого ждет от нее Саймон. Этакая девушка-фиалка с наивными глазками. Ничего не знает, ни о чем не догадывается, всему верит. Но может ли такое быть у девчонки из проблемной семьи, которая с детства видела в основном изнанку жизни?

Впрочем, каждый читатель может сам попытаться решить для себя, кто же такая эта Грейс — убийца, сумасшедшая, бессердечная эгоистка, полуребенок с разбитой жизнью, несчастная жертва обстоятельств?

Предупреждение: я обожаю прозу Жорж Санд. До сих пор я не встречала ни одного ее романа, который бы меня разочаровал. Но «Прекрасные господа из Буа-Доре» напомнили мне, что не бывает правил без исключения. Тем оно обиднее.

Похоже, писательница попыталась создать нечто в духе Вальтера Скотта или Анны Радклифф. Роковые тайны, таинственные незнакомцы, а также кинжалы и шпаги запасены в изрядном количестве.

И эпоха выбрана интереснейшая. Религиозные войны — событие для Франции столь же знаковое и трагическое, как, скажем, Смута для России. В романе, правда, времена уже другие, Францией правит король Людовик XIII (кто не помнит выразительных характеристик, данных ему Дюма!). Самые жуткие эпизоды остались в прошлом, но прошлое это еще живо, еще определяет жизнь людей. Собственно, все страсти и все тайны, движущие сюжет, восходят к распрям католиков и гугенотов.

Да и персонажи, по первому взгляду, подобрались колоритные. Испанец д'Альвимар, «рыцарь прекрасной дамы Инквизиции», обещал коварные интриги. Традиционная для романа «плаща и шпаги» ангельская блондинка Лориана намекала своим присутствием, что без неземной любви дело не обойдется. Престарелый маркиз Буа-Доре с его париками и румянами вносил юмористическую ноту. Так что я терпеливо одолевала по-скоттовски затянутую экспозицию в ожидании самого действия. И была, пожалуй, разочарована.

Из книги получилась изрядная окрошка. Роман «плаща и шпаги» смешался с элементами готической прозы (замок с привидениями), романа воспитания (история Марио в Брианте) и даже детектива (расследование гибели Флоримона). Куски разных жанров не всегда удачно сшиты. Темп повествования на редкость неровен; действие то мчится горным потоком, то растекается в настоящее болото.

Злодей д'Альвимар был, как сейчас выражаются, слит в первой же трети книги. О необходимости разбавлять серьезность повествования юмористической ноткой забыто примерно на той же стадии. А уж неземная любовь! Встречала я уже в романах Санд пары с большой разницей в возрасте, но такой нелепой — никогда. Возможно, это линия просто не прописана. Во «Франсуа-найденыше», скажем, похожий сюжет выглядит и естествественным, и логичным. Здесь же вовсе непонятно, почему красивая девушка пятнадцати лет от роду выбирает в женихи то старика, то одиннадцатилетнего мальчика.

И уж вовсе добивает безобразный перевод, словно объявивший войну русскому синтаксису. Неуклюжее построение фраз, нередкие галлицизмы... Наконец, если переводчику попадалось незнакомое французское слово, то его просто оставляли без перевода. Например, жестокий отец маркиза Буа-Доре «получил прозвище chetti-месье, и по заслугам»...

Не знаю, как все это воспринимается в подлиннике, возможно, совершенно иначе. Пока у меня сложилось стойкое впечатление, что назвать «Прекрасных господ» одним из лучших произведений Жорж Санд можно только в рамках особо циничной рекламы.

Теперь мы знаем, что грандиозные сооружения Большого Зимбабве были творением местных племен. Это — столица средневековой империи Мономотапа, никак с финикийцами не связанной. Но у художественного творчества свои законы, и Хаггард рисует такие захватывающие картины, что историческая истина уже не имеет значения. Чувствуется, что писатель использовал собственные южноафриканские впечатления. Описания тяжелого пути к Зимбабве предельно убедительны. Мне очень приглянулись и персонажи, особенно контрастная парочка: ушлый купец Метем и фанатичный левит Иссахар. Когда эти двое сталкиваются, просто летят искры! Еще здесь очень колоритный главный злодей — повелитель племен Итобал, унаследовавший кровь и ментальность сразу двух миров — и финикийской цивилизации, и африканских народов. В нем удивительно сочетаются южная пылкость и политический расчет (особенно, когда он признается, что Элисса нужна ему, собственно, для имиджа). Положительные герои — Азиэль и Элисса — как водится, менее жизнеспособны. Но все равно очень интересно следить за тем, как друзья и враги на редкость дружно устраивают им веселую жизнь.

Такие герои да на таком фоне обеспечивают динамичный сюжет и роковые страсти — все, что нужно для приключенческой прозы.

Если вас не пугает цветистая риторика начала XIX века и вам нравятся романы Вальтера Скотта, то и русский подражатель шотландского романиста тоже должен понравиться.

О существовании «Юрия Милославского» я знала со школьных лет, но знала, собственно, только то, что провинциальные дамы в «Ревизоре» им зачитывались. Сам же роман почему-то на глаза долго не попадался. Но вот попался — и затянул, как в омут. Я даже с трудом могу объяснить, как это получилось. Мораль излишне прямолинейна, а Юрий Милославский, как подобает положительному герою, довольно скучен. Он не столько действует, сколько переживает: то присягнул не тому государю, то влюбился не в ту девушку, то опять в чем-то поклялся не подумавши. Так или иначе, интерес не угасает от первой страницы до последней: крутые сюжетные повороты в подражание Скотту, остроумные проделки запорожца Кирши, совершенно былинная фигура Еремея — предводителя «партизан» (в XVII веке они носили странное название шишей)... Словом, не оторваться.

Я уже дважды помянула Скотта и не зря: его влияние очень чувствуется. В годы написания «Юрия Милославского» произведения шотландского писателя гремели по всей Европе, так что неудивительно, что Загоскин, создавая традицию исторического романа на русской почве, ориентировался на уже существующий образец. Но в России «Милославский» — первый исторический роман, и, к чести его автора, это не просто механический перевод «Айвенго» или «Уэверли» на язык родных осин. Загоскин попытался освоить главное скоттовское открытие — передачу в романе духа времени. И здесь у него все получается! Не только тема Смутного времени говорит нам о том, что этот роман — русский. Быт, нравы, политические коллизии Смуты переданы живо, естественно, хотя без высокого штиля все же не обошлось — но тут уж приходится сделать скидку на время написания.

Словом, Хлестаков знал, что себе приписывать — «Юрий Милославский» талантлив, остроумен и обаятелен.

Я долго не могла войти в ритм этой книги. Аннотация настраивала на что-то остросюжетное: двойные агенты, тяжкие испытания, крушение империй... А вместо всего этого в центре повествования оказалась маленькая девочка, потерявшая отца. Ее мысли, переживания, попытки жить дальше. Признаться, это не слишком интересно — автор вовсе не силен в детской психологии. И темп повествования оказался совсем не таким, как я ожидала: тягучий, как восточная мелодия. Плюс навязчивая реклама какого-то романчика. С Элеонорой все ясно — для ребенка еще и не такое чтиво может стать откровением. Но взрослый автор мог бы и поумерить восторги. И еще эта то ли сказочность, то ли наивность сюжета, увязывающая в рамках одной и той же истории султана Абдул-Гамида, маленькую еврейку Элеонору и удодов. При чем тут удоды? Этого автор так и не объясняет. Да, я долго не могла вчитаться. Потом постаралась отбросить бесполезные ожидания, отключила внутреннего скептика и не без удовольствия погрузилась в сказку старого Стамбула. Ведь это очень красиво — девочка в окружении стаи удодов. Ведь это очень колоритно — старый Восток. Так и читала — то с легким раздражением, то с легким любопытством, но последняя фраза примирила меня с книгой: «Ответов на эти вопросы мы никогда не узнаем. И так оно и должно быть, потому что камни на дне потока, что зовется историей, постоянно меняют свой облик». Открытый финал вышел изящным, словно утро вновь заставило Шехерезаду прекратить дозволеные речи.

«Роман классический старинный,

Отменно длинный, длинный, длинный,

Нравоучительный и чинный,

Без романтических затей»...

Лучшей характеристики для «Мидлмарча» можно и не искать. Меня поразило, кстати, что сама Элиот считает свою немаленькую книгу динамичной, под стать динамичному XIX веку — не то, что Филдинг в его неторопливом XVIII столетии!

И еще — с какой последовательностью она разбивает романтические штампы. Скажем, есть юный красавец с загадочным происхождением (привет Вальтеру Скотту!) — но он не оказывается ни принцем, ни лордом. Есть кроткая белокурая дева, но она не будет скромно опускать глаза и безмолвно обожать своего супруга и повелителя.

«Миддлмарч» — мое первое знакомство с Джордж Элиот. И сразу на память пришла Джейн Остин — те же ирония, афористичность, меткие психологические характеристики. И не только это. Кто-то сказал, что Остин выдумывает своих героев для того, чтобы с удовольствием рубить им головы. На самом деле о мисс Джейн я бы такого не сказала, но вот Элиот, похоже, именно такова. Почти все ее герои честны, добропорядочны и полны наилучших намерений. И всем автор задает прежестокую таску, просто чтоб проверить, много ли в процессе останется от их благих помыслов и высоких идеалов? Да как изящно она это делает! Всех героев Элиот старается описать с их собственной точки зрения — казалось бы, более всепонимающего автора не найти. Но как же она при этом умеет подчеркнуть непоследовательность благородной Доротеи, бездушие ученого Кейсобона, эгоизм безупречной Розамонды!

«Мидлмарч» заставил меня задуматься над удивительной конструкцией под названием «викторианский брак». Барышни попросту ждут прекрасного принца и в силу ограниченности жизненного опыта готовы признать за такового едва ли не любого претендента. У мужчин жизненный опыт есть; как же они выбирают подруг? Представьте: солидный мужчина, ученый или там врач, а не какой-нибудь восторженный юнец, ищет супругу. И ведь ни о какой задней мысли «не понравится — разведусь» не может быть и речи! Так что дело ответственное.

И что же? Достаточно джентльмену заметить белокурую наяду (или темнокудрую святую Терезу) да поймать нежный взгляд избранницы — и все! Он уже не сомневается, что в браке она будет настоящим ангелом. Он даже не задумывается, что там у барышни за душой. И как только выясняется, что даже у самой терпеливой Гризельды есть свои мнения, желания, воля... все, брак рушится моментально. Счастливые новобрачные превращаются в бедолаг, пожизненно приговоренных к обществу друг друга.

Закончила фразу и задумалась — законы о браке, конечно, стали снисходительнее к нашим ошибкам, но стали ли мы сами разумнее в выборе?

Для меня в этом романе на первом месте оказалась атмосфера. На втором — героиня. И лишь на третьем — сюжет.

Тропики... И джаз... И шпионские страсти... А это вообще сочетается? Оказалось — еще как. Книги Мастера Чэня вообще атмосферны, но эта так напоена влажной тропической жарой, рыдающим голосом саксофона — и еще историческими фактами — что вполне может заменить машину времени. Происходящее на страницах видищь, ощущаешь кожей, пробуешь на вкус.

Героиня неизбежно вызвала в памяти другую Амалию — блондинку-суперагента из исторических детективов Валерии Вербининой. Что ж, сеньора де Соза произвела на меня куда более приятное впечатление, чем баронесса Корф. Она женственна и при этом очень, очень умна, а еще — рядом с ней блондинистая Амалия из России выглядит картонной фигурой.

Сюжет... Сюжет порой отступает на второй план перед редкой эрудицией автора — и это действительно рискованно. Понравится, наверное, не всем. Признаюсь, меня саму в этой книге захватило не столько расследование загадочных убийств, сколько странный клубок исторических судеб, называвшийся Британской Малайей.

Мне эта книга напомнила сразу «Заповедник гоблинов» и «Город».

Как в «Городе» — некоторые элементы сюжета. Но «Город» — книга-настроение, вся из меланхолии и светлой грусти. «Что может быть проще времени» по сравнению с ней — почти социологический анализ.

Как в «Заповеднике» — путешественник, вернувшийся со звезд и вынужденный скрываться от компетентных органов (не то он привез!). И фейри-которые-на-самом-деле-вовсе-не-фейри. Даже тема нетерпимости к чужому и непривычному. Но здесь нет мягкого юмора, отличающего «Заповедник».

Да и то сказать: тема нетерпимости для Америки слишком болезненна, лишний раз на такую тему шутить не стоит. И если в «Заповеднике» эта тематика лишь намечена, то в «Что может быть проще времени» составляет сердцевину сюжета. Люди в этом романе неизменно полны страха, а значит, — ненависти. Разумные доводы скользят мимо охваченного паникой сознания. Так Шеп не может доказать перепуганному дальнобойщику, что в небесах не ведьмы летят на шабаш, а всего лишь подростки развлекаются левитацией. И остается лишь одно стремление — уничтожить страшное. Ко всему прочему, у Америки богатые традиции именно в этой области. Таблички «Здесь солнце светит не для парапсихов» (или очень похожие), суды Линча, Ку-Клукс-Клан — все это часть вполне реальной американской истории.

Ответ Саймака на проблему, как ни странно, тоже вполне традиционен. В роли Американского колонизационного общества — Шеп, в роли Либерии — иные планеты.

Середняки бывают разные. Этот из серии «Не знаю, почему, но я читала это с увлечением».

Стандартная героиня западного (и не только) романа: выглядит, как чучело, кует мечи лучше всех, хамит всем подряд — и совершенно без царя в голове. Толпа поклонников, разумеется, прилагается.

Мало того, что героине все время хотелось настучать по голове. Постоянно портят впечатление нелепые эпизоды и элементы антуража — то рафинированные аристократы почти устраивают площадную драку на королевском приеме, то описывается традиционная одежда женщин в очень уж закрытом обществе, не предусматривающая отверстий для глаз.

И при этом — интересная идея fool's gold. Любопытно было наблюдать, как герои тянутся за миражом: вот она, мечта, только протяни руку! — и каждый раз садятся в лужу.

Захотелось как-то Рексу Стауту пошалить.

Правда, на дворе 1944 год, американская публика ждет от детектива шпионских страстей и военных тайн, и чтобы, конечно, Ниро Вульф был гениален, Арчи — остроумен, а убийцы — коварны. Что ж, раз ждет, то все будет, но пошалить хочется все равно!

И вот Стаут недрогнувшей рукой вписывает в свою книгу историю сверхсекретной розовой (!) гранаты, подаренной (!) Арчи как сувенир (!). Да еще добавляет в текст множество мелких хохмочек.

В качестве классического детектива воспринимать это невозможно. Но в виде забавной автопародии — почему бы и нет?

Наконец-то «Длинная серебряная ложка» вышла в бумаге. И это здорово. Переработка пошла книге на пользу; бумажное издание оказалось не только короче, но и намного менее болтливым, чем прежний электронный вариант. Обложка и внутренние иллюстрации еще добавляют очарования, ведь это — аутентичные рисунки конца XIX в.

Фабула. Восходит, как минимум, к Апулею: молодой человек приезжает в Фессалию в поисках ведьм... ой, то есть, в Трансильванию в поисках вампиров. И, понятное дело, находит искомое. Не уверена, что отсылка к «Золотому ослу» была сознательным ходом авторов — некоторые литературные ситуации витают в возухе тысячелетия подряд. Зато точно присутствует изящное пародирование «Дракулы», «Кармиллы» и (за компанию, чтоб веселее было) еще и «Сумерек» с их бесчисленными клонами. Прибавьте сложные переплетения сюжета, а то и совершенно безумные постструктуралистские фантазии на тему «Мир есть текст». И ведь не возникает ощущения бреда, скорее — хорошей фантасмагории. Тем более, что здесь найдется место и для романтической любви, и для схваток с упырями.

Атмосфера. В книгу погружаешься, точно в реку времени, и легко переносишься в позапрошлое столетие. Можно узнать многое не только о вампирах, но и обо всем том, что зовется историей повседневности.

Персонажи. Они тоже аутентичны. Авторы постарались как следует вписать своих героев в эпоху — и это им удалось. Среди главных героев я бы выделила «ботаника» Леонарда

Стиль. Вот это был единственный ма-аленький минус. Книга написана грамотным и гладким литературным языком, но какой-то языковой изюминки, способной намертво врезаться в память, мне в этой гладкописи не хватило.

В итоге все же: прелестная книга, ироничная, атмосферная, умная — настоящая жемчужинка. Предвкушаю знакомство со следующей книгой цикла — «Стенами из хрусталя».

Удивительный все-таки жанр — былички. В литературных рассказах о призраках почти всегда есть нечто искусственное, некая игра автора с читателями, то с целью напугать, то позабавить. Ну, а былички почти лишены внешних эффектов, написаны языком скупым, как природа Исландии. Да и с чего же им быть иными? Люди просто рассказывали о том, что считали частью своей жизни. И от этого создавалось впечатление абсолютной реальности происходящего в рассказе.

Былички записывались уже в новое время, так что, несмотря на название сборника, о корабле Нагльфари здесь и помину нет, старые боги ушли навсегда, добрые дисы стали злокозненными демонами. А призраки вот остались. Как не остаться, если они — часть повседневности? Кто-то должен отомстить живым, кто-то и из могилы стремится на свидание к любимой, а кто-то даже после смерти не может расстаться с бутылкой исландской водки. А то и просто приходят перекинуться словцом, вису спеть или посидеть за праздничным столом вместе со всеми. А живые пересказывают истории о призраках — то забавные, то жутковатые, то поучительные.

P.S. Читателю, берущему в руки сборник «Корабль призраков», не стоит ожидать чего-то в духе мистической прозы XIX века, издающейся в той же серии «Азбука-классика». Здесь — фольклор, записанный этнографами-профессионалами, «как есть», и к своеобразной манере повествования надо привыкнуть.

В некотором царстве, в некотором государстве, под названием, кажется, Германия, надумали провести реформу. И переименовали милицию в полицию... то есть, нет, пардон, инквизицию в конгрегацию. Новая силовая структура блещет гуманностью: пытает только в случаях «несознанки», а на костер отправляет разве что одного из десятка. Правда, обо всех этих чудесах прогресса и либерализации мы узнаем от свежеиспеченного следователя конгрегации (или инквизитора? он и сам временами путается), так что верить ему не обязательно... Но высказывать сомнения, если они у вас есть, лучше осторожно: вольнодумцами конгрегация тоже занимается вплотную.

Сразу скажу, что политические взгляды Курта Гессе мне не импонируют. Не впечатлила и вроде бы средневековая Германия, в которой ничего средневекового и ничего германского, в общем, нет.

С другой стороны... язык вроде бы гладкий, сюжет динамичный — отчего не дочитать до конца?

Увы, сюжет-то и оказался моим главным разочарованием в этой книге: уж слишком он стандартный. (Дальше много спойлеров.)

Словно передо мной выложили конструктор «Детектив современный типовой». Детальки встречаются яркие, конструкция вроде не падает, но тот же набор я уже видела десятки раз.

Говорят, что в Англии — старейшая в мире парламентская система. Что в этой удивительной стране дом каждого — его крепость, люди законопослушны, знают свои права и гордятся своей свободой. Говорят даже, что там, на счастливом Западе, есть гражданское общество. И — ах, да — что там никто не пытается переложить собственные проблемы на государство.

Но вот приходит Джон Уиндэм и обрушивает старую идеологию как карточный домик. Да, в Англии парламентаризм, законность и гражданское общество... пока все благополучно. В мире постапокалипсиса вчерашние граждане мгновенно превращаются в дикарей. Мародерство — а почему нет? Помогать другим — ну, всем ведь не поможешь, так не лучше ли спастись самому, наплевав на прочих? Главный герой так и рассуждает, причем не сомневаясь в собственной порядочности. Как ни странно, картина всеобщего одичания, как и предыдущая, с процветающим демократическим обществом, тоже сидит у Запада где-то в подсознании, не случайно ее воспроизводят в европейских и американских книгах и фильмах с завидной регулярностью. Тонкий, тонкий слой цивилизованности стерт и оставлен за ненадобностью. В каменных джунглях разрушенного Лондона каждый за себя до тех пор, пока... (вот здесь у Уиндэма поистине удивительный момент, если вспомнить мифологию о собственных проблемах и государстве!) пока кто-нибудь не скажет, что нужно делать. Оказывается, без парламента, полиции и судов гражданского общества не существует тоже.

На протяжении книги я не могла не восхищаться решительностью, с какой автор ломает любимые убеждения Запада... и тут же воспроизводит другой, более темный западный миф — о том, что «человек человеку волк», если только государство-Левиафан его не сдерживает.

P.S. Что касается триффидов, у меня возникло смутное желание позвонить в «Гринпис». Ну, в самом деле, у нас есть разумные (!) существа, которых держат на цепи или в загонах. А если и пускают на волю, то калечат. А потом выжимают из них масло. Не принадлежи я сама к одному биологическому виду с автором, то всерьез засомневалась бы, кто тут чудовища и что считать хэппи-эндом.

Общее впечатление: хорошо написанная, умная и очень-очень «западная» книга.

Интереснее всего было следить за героиней и пытаться увидеть события с ее точки зрения. Нет, действительно. Гианэя резко выделяется на фоне прочих довольно одномерных персонажей. И на ее плечи автор взвалил поистине невероятный груз. Она одна среди чуждых ей людей, от которых не ждет ничего хорошего. Да и как тут ждать хорошего, если единственная здесь подруга обязательно сообщит куда следует о каждом твоем слове. Если любой твой шаг тут же вызывает шлейф комментариев, часто совсем не добрых: «Ей надо сказать, что она находится на Земле, а не у себя на родине...» «В их мире мораль находится не на высоком уровне...» и т.п. Если единственная твоя защита от возможной враждебности — лишь гордость да молчание. Если, наконец, человек, который нравится, смотрит на тебя как на неведомую зверушку. Недаром у Гианэи вырывается безнадежное: «Я обреченная». Чтобы выдержать такое безмерное одиночество, нужна огромная сила духа — и я искренне восхищалась героиней.

Мир вокруг Гианэи оказался вовсе не так интересен. Простенький сюжет, не слишком продуманная научно-фантастическая часть (чего стоит хотя бы эпизод, когда у землян не оказалось приборов, способных улавливать инфракрасную или ультрафиолетовую часть спектра, и пришлось полагаться на уникальное зрение Гианэи), бледноватые декорации вместо общества будущего. И все-таки здесь есть то, ради чего я читаю советскую фантастику: светлая, чуть наивная доброта, которой так не хватает в нашем настоящем.

С этой книгой я открыла для себя нового автора. Могу лишь сказать спасибо Владимиру Ареневу за возможность заглянуть сразу в несколько разных миров — где-то Лавкрафт, где-то артуриана, а где-то вовсе такое необычное, что и не знаешь, как к этому относиться (я о «Душнице»). Не успеешь опомниться от пейзажа с озером, из которого торчит целый лес рук (и в каждой, конечно, меч), как тебя приглашают прогуляться по Петрограду, да тоже не какому-нибудь, а из стихов Корнея Чуковского. Перефразируя Толкина, передо мной разворачивалось то самое Малое Творение, когда писательский мир обретает вещность, убедительность, зримость.

Какие-то рассказы понравились больше, какие-то меньше, и это нормально. Но ни в одном из них не было скучно. Тем более, что Аренев не улекается конструированием миров ради них самих — в каждом рассказе есть двойное дно, каждый говорит не только (не столько?) о фэнтезийных диковинах, но и о нашей реальности, со всеми ее неурядицами, мелкими и крупными несправедливостями, проблемами.

Бонус для эрудитов: в рассказах Аренева неизменно прячутся «вкусные» детальки: то на полке Шерлока Холмса обнаружится книга Дмитрия Зеленина, то учительница начнет рассказывать про малую эсхатологию...

Корнуолл! Край артуровских легенд, самый глухой уголок Британии, до сих пор сохранивший некую первозданность (что уж говорить о 19-м веке, к которому отнесено повествование?). Корнуолл присутствует почти во всех произведениях Дафны Дю Морье, и любовь автора к этой земле не может не передаться читателю. Прибавьте красивый язык, который напоминает не столько о море, бьющем в утесы Корнуолла, сколько о равнинной речушке — медленной такой, заросшей кувшинками, с извилистыми поворотами. Автор рассказывает историю, никуда не спеша, откровенно любуясь сельской жизнью ушедшей неторопливой эпохи.

Завораживающий антураж и завораживающий язык повествования создают своеобразную магию этой книги.

И на этом фоне — двое героев, взятых не столько из жизни, сколько из литературы. Типажи традиционного готического романа в духе Рэтклифф: роковая итальянская графиня (кузина Рейчел) и молодой человек, в 24 года наивный, как теленок, и целомудренный, как Иосиф Прекрасный (Филипп Эшли). Итак, Филипп Эшли живет себе в своем медвежьем углу и считает, что иной жизни и быть не может. И вдруг! (Обязательно должно быть «вдруг», верно?) Его единственный родственник Эмброз в солидном уже возрасте женится, причем — в далекой Италии, причем — на женщине, о которой никто ничего не знает (кроме того, что она — кузина главного героя). Дальше — больше. Филипп получает от своего родственника странные тревожные письма. И ему остается только гадать, то ли его обожаемый Эмброз стал параноиком, то ли его кузина Рейчел — ведьма, сведшая мужа в могилу. Ни один готический роман не мог бы постыдиться такой завязки. А вот дальше динамика пропадает, предоставляя читателю — по желанию — либо возмущаться тупостью Филиппа, либо любоваться пробуждением первой любви. Тайну до самого финала — в противоположность герою — должна представлять кузина Рейчел. Может быть, она — милая, импульсивная леди, может быть, способна дать пару уроков хоть маркизе де Мертей, хоть Лукреции Борджиа. А читатель все время видит ее глазами недалекого Филиппа, так что и определиться с решением непросто. Еще и хитрая авторесса постоянно сбивает с толку! И если я определение для героини нашла, то за правильность все же не ручаюсь.

В целом, хоть мне и хотелось большей живости, что-то не давало заскучать и закрыть книгу навсегда — должно быть, образ старых добрых викторианских времен, описанных с такой любовью.

Когда-то, много лет тому назад,

В дни короля Артура (говорят

О нем и ныне бритты с уваженьем),

По всей стране звучало эльфов пенье;

Фей королева со своею свитой,

Венками и гирляндами увитой,

В лесах водила эльфов хоровод

(По крайней мере, верил так народ).

Чрез сотни лет теперь совсем не то,

И эльфов не увидит уж никто...

Персонажи «Жемчуга проклятых», правда, в большинстве своем и не стремятся слушать эльфийское пение, а вот поди ж ты... «Добрые соседи» в Линден-эбби соседствуют с людьми в самом прямом смысле. Да, это не исторический детектив и вообще не детектив — издательство как-то слишком творчески подошло к позиционированию книги. Вместо этого — фэнтези с эльфами и привидениями... Нет, не спешите вздрагивать, широкий поток книг «про эльфей» протекает далеко отсюда. Признаться, я восхищаюсь Екатериной Коути именно потому, что она умеет вывернуть шаблон наизнанку, вернуть читателя к первоисточникам и на их основе создать нечто необычное, а порой — и хулиганское. Ближайшая ассоциация с «Жемчугом» — наверное, Сюзанна Кларк. Порой так и казалось, что из ближайшего леса сейчас вылетит Король Ворон, благо, север Англии — его законная вотчина. Да оно и понятно — «Джонатан Стрендж и Мистер Норрелл», как и «Жемчуг проклятых», написан на материале английского фольклора. В обеих книгах мир фэйри — не всегда прекрасный и далеко не добрый... но он завораживает! Удивительно живописен заросший наперстянками пасторат, живым и неоднозначным вышел образ рыцаря-эльфа (точнее, полуэльфа), который решил отказаться от Третьей Дороги, дороги фэйри. Правда, в отличие от мистера Стренджа, ректору Линдену не приходится иметь дела с армией Наполеона. Да и то сказать — времена изменились, проблемы, стоящие перед Англией, — тоже. События «Жемчуга проклятых» куда более камерны. Ближайшими реминисценциями — если оставить фэйри за кадром — будут скорее «Джейн Эйр» и другие викторианские романы воспитания чувств, нежели батальные полотна Форрестера, О'Брайена или Корнуэлла. И если вас не привлекают книги, сосредоточенные на внутренней жизни героев, тогда, наверное, «Жемчуг» — не для вас. Однако животрепещущей проблемой: кого же полюбит милая Агнесс? — роман не исчерпывается. Век железа и пара во всей свой красе (и уродстве) надвигается, меняет жизнь людей даже в глухом Йоркшире. Со всем викторианским самодовольством и абсолютной уверенностью в собственной правоте. И мистер Хант, если вы только согласитесь его послушать, подробно вам разъяснит, какова должна быть генеральная линия нового века в отношении всяческих фэйри. Или можете посетить проповедь ректора Линдена — тоже незабываемое мероприятие в своем роде. Заодно вы узнаете много нового о доброй старой Англии, начиная с ее этикета и заканчивая ее суевериями. И о Третьей Дороге, что ведет меж папоротников в холмы...

Обложка и издательская аннотация просто сбивают с толку. Они создают впечатление, что перед читателем — путевые заметки, более или менее красочное описание достопримечательностей, вперемешку с более или менее остроумными рассказами, «как мы добирались до Чего-то Интересного». Надо отдать должное Дарреллу-старшему, все это в «Горьких лимонах» тоже есть. Но книга-то совсем о другом.

В самом начале меня почему-то преследовала аналогия с романом Агаты Кристи «И в трещинах зеркальный круг». Там похожая ситуация: некая знаменитость приезжает в тихую деревушку, чтобы «пустить там корни». И, в довершение сходства, ничего хорошего в обоих случаях не выходит. Но все-таки Даррелл пишет о другом.

Для меня «Горькие лимоны» оказались книгой о том, как разрушаются империи. И Кипр для автора — не просто маленький живописный остров, но и часть «станового хребта империи». И — «Если у вас есть империя, вы не можете взять и отдать любой ее кусок по первому требованию».

А требования звучат. И на Кипре — тоже.

Как многие, оказавшиеся в такой же ситуации, Даррелл никак не может отделаться от недоумения. То есть объяснение-то у него есть (афинское радио), но недоумение все равно чувствуется в каждой фразе. Что случилось? Ведь мир был так устойчив и безмятежен, а редкие вспышки недобрых чувств к англичанам так легко было остановить изъявлением дружбы, фразой на греческом или распитой вместе бутылкой рецины. И вдруг старшеклассницы швыряют бутылками в полицейских. Мальчишек, которых Даррелл учил английскому, задерживают с бомбами в карманах. Сообщения о терактах становятся фоном обыденной жизни. На протяжении книги Кипр из тихого сонного рая превращается в ад.

Такое чтение может понравиться далеко не всем. Меня — неожиданно задело за живое.

P.S. Как преданная поклонница Джеральда Даррелла, я была рада увидеть его в «Горьких лимонах» в качестве одного из персонажей.

«За волшебной дверью» — не художественная проза, не публицистика, даже не просто литературная критика. Если бы дело сводилось к обсуждению достоинств Смоллета или Ричардсона, это эссе не стоило бы и читать. Но здесь — большее. Нам дарована привилегия — слышать, как талантливый писатель признается в большом, искреннем чувстве. Нам дано счастье — это чувство разделить. Что с того, что между нами — многие годы и километры, разница культур, политических убеждений? Важно ли, что литературные вкусы изменились необратимо? Все равно — каждый из нас, читателей, все еще может открыть свою волшебную дверь и оказаться в мире, где нет ничего естественнее любви к книгам.

«Не страшно, что на вашей книжной полке не так уж много книг, а помещение, которое она украшает, выглядит скромно. Закройте за собой дверь и, войдя сюда, отриньте от себя все заботы внешнего мира... И тогда, минуя Волшебный портал, вы окажетесь в сказочной стране, куда волнения и неприятности уже не могут последовать за вами».

Лучшее, что есть в этой книге, на мой взгляд, — авторский мир. Этакая развернутая цитата из Некрасова:

Увы, придет ли времечко

(Приди, приди, желанное!),

Когда народ не Блюхера

И не милорда глупого —

Белинского и Гоголя

С базара понесет.

Ну, здесь с английским колоритом — подростки-фанаты Филдинга, проповедники-сектанты, вещающие миру не о грядущем конце света, а об авторстве шекспировских пьес... Забавно, вот только...

Это ж надо при таком антураже соорудить такую скучную историю! Героиня то ненатурально изображает вьетнамский синдром, то (чаще) просто никакая. Вообще, Крымская война, кажется, вставлена, чтоб было похоже на куковского Гаррета. А вот непохоже. В том, что Гаррет прошел огонь и воду, не возникает ни малейшего сомнения. То, что мисс Четверг никогда не сталкивалась ни с чем опаснее компьютерного шутера, тоже вполне очевидно. Она и ведет себя, как будто в игре-«стрелялке».

Плюс постоянное, занудное повторение мысли, что Джейн Эйр лучше остаться с Рочестером. Пусть так, но ведь никакой приличной интриги на этой мысли не построено! С трудом добралась до конца, выяснила, кто же автор шекспировских пьес

«Дивье дитя» — книга-ностальгия, вечная тема гибнущей сказки и столь же вечного прогресса.

Эта книга — для эскапистов или романтиков. Эта книга — о той самой стране «Никогда-Никогда», в которую удается нас увести лишь немногим авторам фэнтези. И важно ли, что волшебство происходит в отнюдь не сказочной деревеньке с неромантичным именем «Прогонная»? Разве не доказал еще Бажов, что Урал и Приуралье полны своих собственных чудес, то прекрасных, то зловещих? Музыкой бажовских сказов переполнено «Дивье дитя». Неторопливый, медленный язык завораживает, как плеск волн реки Хоры, скрипка Егора плетет свое светлое колдовство.

И кажется, что нет важнее в мире противостояния, чем столкновение двух описанных Далиным миров. Один мир живет по законам Государя (Бога, если хотите), и в нем находится место для чуда. Для волчьего пастуха, для леших и птицы Алконост. В другом мире правят свои мистические силы: невидимая рука рынка, дух капитализма. Не сильнее ли они и самого Государя?

Кто-то скажет «сентиментально», и будет вполне прав. Многие сцены нарочито «слезные». Да и ненавистники «Сумерек» наверняка будут плеваться при встрече с вампиром Демьяном. Но как же хорошо это написано!

И — два варианта финала, для романтиков и реалистов. А какой выберете вы?

От наших фанфикеров-апокрифистов доставалось уже и Толкину, и Дюма. Что ж, и до Стивенсона дошла очередь? Не совсем. В. Точинов действует совершенно иначе, чем авторы апокрифов. Он не пытается доказать, что Роберт Льюис был не прав. Скорее, наоборот, его цель — понять, что же помянутый Роберт Льюис заложил в подтекст своей книги. И, как хотите, вытащенное из подтекста выглядит вполне убедительно (ну, разве что вертится в голове при чтении аббревиатура ООС: характеры персонажей у Точинова и Стивенсона не совпадают). Автор «Острова без сокровищ» прекрасно знает эпоху, может оценить, что в Англии XVIII в. было реально, а что и вовсе невозможно. И потому в его реконструкции могут попасться моменты не совсем надежные, но логических «дыр» — нет. Так что я прочла «Остров без сокровищ» и с интересом, и с пользой для себя.

Многие реконструкции показались мне естественными, как будто Стивенсон и впрямь так и задумал.

И хотя порой я возмущалась построениями автора, тут же понимала, что возмущение мое — просто от эмоций.

Вместо резюме. Если вы трепетно относитесь к детским воспоминаниям, то вам, пожалуй, не стоит даже открывать эту книгу. Она — для конспирологов-любителей, всегда подозревавших, что «все было не так». Или для тех, кому просто любопытно узнать и другой взгляд на события, знакомые с детства.

Книга написана для той же серии и, в общем, по той же схеме, что и «Витязь чести». Историческое полотно снова взято предельно широко: это отнюдь не только Англия, о которой, собственно, идет речь. Е. Парнов не упустил случая увести читателя в любимую Прагу и щегольнуть знанием «Книги перемен». И точно так же, как в «Витязе чести», на страницах «Ливня» мы сталкиваемся с великим множеством разных людей. Корпит над астрологическими вычислениями Чосер, трясется от страха недалекий король Ричард, плетут интриги флорентийские банкиры, проповедует неистовый Джон Болл. Вся эта колоритная толпа как-то оттесняет главного героя — Уота Тайлера — на задний план.

Но почему-то все те же самые особенности смотрятся в «Ливне» более органично, чем в «Витязе чести». Много мистики, но к средневековью она явно подходит больше, чем к реалистической повести о XIX веке. Мало Тайлера, но ведь и сведений о нем сохранилось совсем немного.

P.S. Вопреки сугубо идеологизированному названию серии «Пламенные революционеры», изданные в ее рамках биографии западных бунтарей и нон-конформистов писались без особенной идеологичности. Это просто добротные образцы советской исторической прозы, и «Под ливнем багряным» — один из них.

И чего только нет в этой книге! Таинственная Прага и мистическая Обь, интриги венского двора и могущественный орден иезуитов, вещие знаки и старинные легенды. И все это при прискорбном отсутствии Шандора Петефи. То есть персонаж, носящий это имя, в книге есть — мелькает иногда между рассказами об очередной хитрости отца Бальдура или о странствиях Антала Регули. Но до чего же этот персонаж невыразителен и ходулен! Точно навесили на беднягу табличку «Романтический поэт» и решили, что повествовать о нем следует только высоким штилем и на каждом шагу рвать страсть в клочья — о какой бы мелочи ни шла речь.

Это забавно. Текст украшен множеством занятных деталек. Обитатели Энджел-сити добираются на работу на коврах-самолетах, паркуют их стопками, а время узнают, дернув чертенка за хвостик.

Это талантливо. Нет, серьезно, это же надо так блестяще реализовать любимый сюжет нашей литературы «про попаданцев»: офисный планктон превращается в спасителя мира! Если бы еще Тертлдава не заносило на виражах и он не объявлял серенькие достоинства своего героя Великими Добродетелями (не меньше) и не устроил в финале такой хор похвал, что даже самому герою стало неловко!

Это провоцирует на поиски глубокого смысла. Тертлдав прошелся по болезненным точкам американского прошлого и настоящего и счел нужным высказать свое мнение.

Точка 1. Религиозный фундаментализм. В мире токсичных заклинаний религия на первом месте, и нет ничего опаснее утраты веры. Самая страшная беда для ребенка — родиться без души.

Прониклись? Я — нет, хотя бы потому, что фанатичная вера ничуть не мешает жителям Энджел-сити на каждом шагу прибегать к помощи ада — от мелких бесенят до самого Вельзевула. Как это сочетается с заботой о спасении души — не представляю.

Точка 2. Цивилизация потребления. Ничего более замечательного герои и вообразить не могут.

Прониклись? Жаль, если нет, потому что в любом случае вас ждет...

Точка 3. Американская экспансия. Хорошо или плохо уничтожать индейцев? А оттяпать у Мексики половину ее территории? С оговорками, но — хорошо! Без мексиканских земель США, видите ли, не могли бы существовать. А индейцы...

Правда, автор в курсе, что на территории Америки существовали и более высокоразвитые культуры, нежели у племен Великих Равнин. С этим логически связана...

Точка 4. Доктрина Монро, каковая в нашей реальности обосновывает права США на Латинскую Америку. И что может быть естественнее? Мексика (Ацтекия) в изображении Тертлдава — место дикое и скверное. Там живут, знаете, ацтеки и, возможно, все еще приносят жертвы Уицилопочтли. Если мексиканский император (ну, не может за пределами США быть республик) отправляет в отставку министров, то он их, конечно, казнит. А сколько оттуда прибывает нелегальных мигрантов!

Драматические сцены в наши дни не менее популярны, чем в XIX веке, и частенько при чтении вполне современного романа приходит на память (очень юный) персонаж Теофиля Готье, мечтавший: «...Явись еще один Байрон, я, право, стану прообразом еще одного Лары; муки совести и кровопролитие будут моим роковым уделом, и под нахмуренными бровями скроются тайны ужасных преступлений; отроковицы забудут положить сахар в чай, заглядевшись на меня, а тридцатилетние женщины вновь размечтаются, как при первой своей страсти». В «Кубке лунника», право же, всего этого в избытке.

Итак, Он. Оборотень-лунник, в зависимости от фазы луны то спасает людей, то ест их, причем второе занятие нравится ему куда больше первого. Мрачные тайны, тяжелое прошлое и одинокая жизнь в романтическом замке прилагаются. «Чело графа украшала руна тайны. Нет, даже не так — Тайны с большой буквы. Серебристый свет Ночной Странницы, смешанный с первозданной тьмой небытия, полусвет и полумрак. И никогда не угадаешь, что на уме у этого странного существа, от рождения посвященного луне».

Настоящий байронический герой... Но почему-то у меня не было желания восторженно замереть над остывшим чаем. Может быть, беда в том, что лунный лорд мало чем отличается от длинного ряда вампиров, оборотней, некромантов и т.д., заполонивших книжные полки. Может быть, проблема иная: никакого сочувствия лунники (ах, люди их преследуют!) у меня не вызвали. Ну, вот хотя бы описание замка одного из лунных лордов: «...Здесь повсюду было дерево, по большей части покрытое позолотой. Деревянные барельефы на стенах изображали различные сцены из жизни детей Ночной Странницы, зоркий глаз Малики даже выхватил из всеобщего великолепия занятную сценку охоты лунника на людей». И как люди должны к лунникам относиться?

Она. Ведьма, но не из тех, что летают на шабаш и приносят в жертву младенцев. Героиня занята преподаванием в столичной магической академии. Максимальная жестокость, на какую она способна, — отправить студента на переэкзаменовку. В прочих ситуациях проявляет немалый заряд виктимности и с блеском исполняет роль девы в беде.

Сюжет. Начинается с детектива в стиле Дафны дю Морье — провинциальная гостиница, убитый хозяин, невежественное население и мрачный лорд в одинокой башне. И если бы продолжалось в том же духе, я бы тут не брюзжала. Но сентиментальный триллер вдруг сменяется шпионскими страстями.

Героиня срочно нужна королевским спецслужбам. Зачем? Внятного ответа я так и не вычитала.

Словом... В качестве остросюжетного любовного романа эта книга совсем неплоха, но в качестве фэнтези... мне все время казалось, что передо мной пародия: немного чересчур, немного утрировано.